Версия для слабовидящихАнгелина РОМАНОВА
Ангелина Евгеньевна Романова родилась 30 июня 1961 г. в городе Кирове в семье инженера и учительницы музыки. Окончила Кировский сельскохозяйственный институт по специальности бухгалтерский учёт и продолжила учёбу в аспирантуре Ленинградского сельскохозяйственного института в городе Пушкин. Работая младшим научным сотрудником отдела экономики Новгородского научно-исследовательского института сельского хозяйства, сблизилась с местными поэтами и впервые после школьной пробы пера стала заниматься литературным творчеством, публиковаться в альманахе «Борковский феномен».
Вернувшись в 1990 году в Киров, пришла в литературный клуб «Молодость», где нашла единомышленников, обрела уверенность в своих творческих силах, чему в немалой степени способствовали областной семинар молодых литераторов и публикация её рассказов в сборнике «Зелёная улица». Вскоре вышла и первая книга «Сказки левой и правой руки», адресованная юным читателям, следом за ней последовали и другие книги для детей – «Как дела, пятый ‘‘А’’?» «Сказки Открытого мира» «Спасти звезду» «Кузя, Пухля и Камилла»,«Город бабушек».Член Союза писателей России с 2019 года, она ведёт активную творческую работу: проводит встречи с читателями, выступает в Кирове и районах области, является членом жюри Кировского областного детско-юношеского литературного конкурса, организуемого библиотекой им. А. И. Герцена «Авторы – дети. Чудо-дерево растёт».
На ладонях памяти
– Ляля, ты где? Выходи, егоза!
Хрипловатый голос дедушки то приближался, то отдалялся вновь. Слышно было, как скрипят рассохшиеся половицы. Деревянный дом старый, чета дедушке Андрею. Его построили в год рождения первого ребёнка, когда уже сложившаяся семья Болотовых смогла накопить на свой собственный угол. Сколько лет с тех пор прошло! Три дочери выросли и обзавелись семьями.
– Ах, вот ты где, озорница!
Дедушка отогнул расшитое кружевом покрывало, свисавшее почти до пола, и заглянул под кровать. Из темноты сверкнули два смеющихся глаза внучки.
– А ну-ка вылезай! Там пыльно и холодно.
Лялька проворным крабиком выбралась из-под кровати и тут же запрыгнула на неё с ногами. Поджала голые коленки к животу, натянула на них подол платья и потянулась к деду для приветствия.
«Эх, видела бы сейчас эту своевольницу бабушка. Мигом бы на стул согнала. Не дело днём на кровати сидеть!» – подумал дед, беря в свои шершавые ладони лёгкие девчоночьи руки. Порицать любимицу вслух было свыше его сил.
Высокий, седовласый, с жёсткими широкими бровями, дед следил за собой: тщательно брился, подстригал колючие усы. Частенько потирая поясницу, старался держаться прямо – делал по утрам зарядку.
Быстрым движением заправив под ремень высунувшийся из брюк край суровой, шитой женой рубашки, старик присел на крашеный табурет.
– Иди-ка лучше на пианино песенки поиграй!
Весёлое Лялькино личико вмиг погрустнело. Губы её слегка задрожали, уголки рта поползли вниз. С языка сорвалось упрямое:
– Не хочу!
– Как, «не хочу»?! Не всё в жизни по охотке делается.
– Вот и бабушка мне с утра тоже про эту «охотку» говорила. Смешное слово! Да я и так всё в огороде полила! И ведром, и большой лейкой воду носила. И морковь прополола, целую грядку.
– Вот, смотри! – Ляля показала деду пару небольших мозолей на ладошке. – А играть на пианино всё равно не хочу, скучно!
– Разве музыка может быть скучной? – удивился дед. – Она, можно сказать, меня от смерти спасла.
Лялька широко распахнула глаза.
– Как спасла? Расскажи!
– Да чего тут рассказывать! – отмахнулся дед. – Дело давнее. В плену, на Неметчине, в Первую мировую это было.
История не весёлая, не для детских ушей. Но старой мандалине, что на пайку хлеба выменял, я многим обязан. Как накатит, бывало, грусть-тоска – хоть волком вой. А стоит мелодию подобрать, на душе легче становится. Самоуком играть выучился. В голоде, холоде, а выжил.
– Мандалина? Это что такое? – внучка сползла на край кровати и свесила босые ноги.
Сердитость её унеслась лёгким облаком, в глазах поблёскивал огонёк любопытства: пришла пора выудить из деда очередную историю. Но дед ответил коротко.
– Музыкальный инструмент.
– Похожий на мандаринку? – хитро прищурилась Лялька.
– Нет, вовсе не похож, – лицо деда оставалось серьёзным. Он обдумывал, как бы понятнее объяснить.
– Пожалуй, больше домру напоминает. Видела домру-то? Только на мандалине струн в два раза больше, и они двойные.
– Как интересно! – подпрыгнула на кровати Лялька. – Расскажи ещё про розовый рояль, который вы после войны купили. Бабушка говорила, что его пятеро мужиков с трудом несли.
Дед ударил ладонями по коленям и расхохотался, слегка закидывая голову назад.
– Еле в дом затащили, да. А потом быстро продали. Всю комнату заняла эта бандурина, не пройти, не обойти. Хочешь – по-пластунски под ним ползи, хочешь – птицей взлетай. На нём бы в огромном зале играть, а у нас избушка в три окошка.
– А зачем тогда брали?
Дед провёл ладонью по голове, пригладил волосы, бывшие когда-то чёрными, а теперь сильно припорошённые сединой.
– Так ведь очень мне хотелось, чтобы дочки, Зина и Валечка, на нём играли. А глядя на них и малышка Люсенька, которая тогда под стол пешком ходила, музыке бы обучилась. Так и вышло. Все трое старались. Мама твоя и Люся вот в училище музыкальное потом пошли, сейчас преподаватели.
Лялька почувствовала угрызение совести. Камень прилетел явно в её огород. Особым усердием в обучении музыкальной грамоте и игре на фортепиано она явно не отличалась.
Девочка шмыгнула носом и обиженно замолчала. Потом спросила, глядя исподлобья:
– Что, они даже гаммы любили играть?
Дед согласно кивнул.
– И гаммы тоже. Гаммы – это в музыке вроде тренировки. Чтобы пальцы хорошо двигались.
Он медленно пошевелил крепкими, слегка согнутыми пальцами.
Лялька с сомнением посмотрела на «играющего гамму» деда и подбросила следующий вопрос.
– А старинное пианино, на котором я играть учусь, где взяли? Я нигде такого не видела, ни у подружек, ни в музыкалке.
Дед выпрямился и бросил любовный взгляд на стоящий у окна инструмент.
– Подобного быстро не сыщешь! – с гордостью вымолвил он. – Корпус из красного дерева, бронзовые подсвечники, клавиши из слоновой кости. Трофейное, немецкое, в городе Бранденбурге сделано – там под крышкой и надпись есть. Хорошая работа. Привёз какой-то чудак после войны из Германии, да, видно, не знал, что с ним делать. Я и приобрёл по случаю.
Ляльке тоже нравилось старое тёмно-красное пианино с жёлтыми клавишами. Особенно восхищали бронзовые изогнутые подсвечники. И хоть свечи в них ни разу не ставили – опасались пожара, смотрелись они изыскано и таинственно блестели, когда в доме выключали свет.
В праздники, когда в семейное гнездо на Пролетарской улице собиралась вся близкая родня, в доме обязательно звучала музыка. Начинался импровизированный концерт ещё во время трапезы за столом, ломящимся от солений, разнообразных пирогов и блюд с пельменями. Лялина мама и её сёстры по очереди подсаживались к фортепиано и весь вечер играли. Классические вещи чередовались с современными музыкальными произведениями, специально для младших игрались детские песенки. Даже Лялька по настойчивой просьбе соглашалась иногда отбарабанить по жёлтым клавишам что-нибудь типа «Во саду ли, в огороде».
А как слаженно пели! Хором и соло, народные песни и романсы. Дед начинал низким, хрипловатым баритоном, следом подхватывали дочери с мужьями. Бабушка пела редко. Занятая варкой пельменей, настряпанных по случаю большой командой, она подсаживалась позже всех. Голос её был тих и тонок, и Лялька каждый раз переживала, думая, что он вот-вот оборвётся.
– Так какую пьеску ты сейчас разучиваешь? – неожиданно спросил дедушка.
– «Тень, тень, потетень!» – вздохнула внучка, понимая, что за данным вопросом последует требование идти заниматься. – А хочется «Полонез Огинского»! Он красивый и не детский.
– Всему своё время, – парировал дед и встал, чтобы уйти.
– Подожди, не уходи. Лучше песню мне спой! – Ляля настойчиво потянула дедов рукав, стараясь усадить обратно на табурет. – Хоть одну. Как тогда, иностранную.
Старик, выразительно грассируя, негромко повёл простую мелодию.
– Это по-французски или по-английски? – спросила внучка, когда песня закончилась.
– По-французски, – ответил дед и, словно извиняясь, добавил: – Стар я стал, слова забывать начал.
– А теперь давай по-английски! – потребовала девочка.
– Андрюша! – донесся с кухни встревоженный голос бабушки. – Что ты там опять поёшь?! Услышит кто с улицы, окна-то раскрыты.
– Анюта, не беспокойся! – откликнулся дед. – Сейчас уже никто не осудит.
Разве мог он рассказать тогда единственной внучке, что совсем недавно было другое, не похожее на теперешнее время. Тогда даже поющего на языке буржуазной страны могли посчитать врагом народа и увезти, куда Макар телят не гонял.
«Молчали ведь, всю жизнь таились, слово сказать боялись, – вертелось у деда в голове. Семью свою сохранить хотели. Сколько знакомых, что со мной в Россию вернулись, как в воду кануло. А сейчас и поделиться не с кем. Друзья, кто в Отечественную погиб, кто от старости умер. У дочерей свои заботы, у старших внуков другие, современные интересы. Ну а внучка, хоть и любопытничает порой не в меру, ещё мала. Не поймёт и не запомнит. Да и языки в школе поздно учить начинают».
– Не поймёшь и не запомнишь, – дед повторил последнюю мысль вслух. – Мала ещё.
Ляля встрепенулась и заговорила вдруг горячо и настойчиво.
– Почему же мала? Я в третий класс уже перешла! Бабушка Анюта вон всего два с половиной года в школу ходила, я её почти догнала. И на три сантиметра за месяц выросла, мама вчера на дверном косяке отметку сделала. Да, мне ты о чём хошь можешь рассказывать! Я любую, самую страшную тайну сохраню. Не веришь? Дай мне свою руку.
Старик протянул большую крепкую ладонь. Ляля сжала её своими тонкими длинными пальцами, что-то пошептала и вернула обратно.
– Вот видишь, я загадала. Теперь я на всех твоих языках буду понимать.
Поймав смешливый взгляд деда, поправилась:
– Ну, хоть немного. Ты же сам будешь рассказывать, о чём твои иностранные песни, я и запомню. Бабушка говорит – память у меня хорошая. А ещё говорит, что если учусь на четвёрки-пятёрки, значит, толк во мне есть. Если что забуду – погляжу на свою ладошку и вспомню.
В серых глазах деда молнией промелькнула радость.
– Да молодец ты у нас, умница! – похвалил он и, будто случайно, коснулся ладонью растрёпанных волос девочки.
Хотел было приголубить, да спохватился. Не привык по головке гладить. Свои чувства обычно в глубине души, за семью замками держал, хоть и любил детей и внуков безмерно.
Пытаясь скрыть смущение, пробормотал:
– Скорее бы у тебя волосы отросли. Хоть в косы прибирать будешь.
– Ага, ращу! – весело откликнулась Ляля и спросила то, что давно вертелось на языке.
– Деда, а почему бабушка тебя Андрюшей зовёт, словно ты мальчик?
– А как же иначе? – удивился дед. – Андреем Васильевичем, что ли, величать? Так я не учитель и не начальник. Я бабушку тоже Анютой кличу, по-простому, по-домашнему.
– Ну, хорошо! – согласилась внучка. – Тогда расскажи, как вы с ней встретились. Люся говорила, что ты специально приехал в Россию из Австралии, чтобы жениться на русской женщине.
– Ох, и болтушка твоя тётка! – покачал головой дедушка. – Все семейные тайны выдала! И почему ты её только по имени называешь?
– Так её все так зовут!
Дед помолчал и сказал:
– Специально, не специально, но когда в Россию из Австралии к матери возвращался, подумывал о женитьбе. Русские женщины – они особенные, а лучше всех – твоя бабушка Анюта!
– А что ты делал в Австралии?
– Как, что делал? Работал. Землю копал, водный канал строил. Я туда из Манчжурии уехал, когда японцам земля возле Харбина досталась. После русско-японской войны многие русские оттуда выехали. Кто в Америку, кто в Австралию. Я твою бабушку обратно в Австралию после свадьбы звал, там можно было надел земли купить, дом поставить. Но она не согласилась. Сказала, что в Австралии родных нет и язык там чужой. Время тогда трудное было, все роднёй больше держались. Это я один из семьи таким путешественником оказался. В четырнадцать лет родной дом покинул, чтоб белый свет увидеть. Сосед в Манчжурию собрался, а я за ним увязался. Мама мне в дорогу пять огромных караваев хлеба испекла. Долгонько на Дальний Восток, где Манчжурия находилась, ехать было.
– Так ты туда на самолёте летал?
– Что ты, что ты! – усмехнулся дед. – Самолётов в те годы в помине не было. На поезде ехал. Через всю огромную Россию на поездах да на лошадях тогда добирались. А в Австралию – уже на пароходе.
– Зато сколько всего увидел! – слегка позавидовала Ляля и поёрзала на месте. – Много нерусских слов знаешь. Я тоже так хочу.
– Что толку? – пожал плечами рассказчик. – Лучше родного русского ничего на свете не услышал. У нас что ни слово – всё в точку! А к иноземным ещё приноровиться надо, понять да запомнить.
Ляля согласно закивала головой.
– Правильно, что бабушка в эту Австралию не поехала. Кто бы там её русские сказки и стихи слушал, а?
Девочка вскинула голову и задумчиво посмотрела на муху, ползущую по потолку. Рядом с ней бодро плясали солнечные зайчики.
– Хотя времени у бабушки там было бы море. Рубашки одноразовые, стирать не надо…
Дед заметно рассердился.
– И это тебе тётка рассказала?
– Ага, Люся, – добродушно откликнулась Ляля. – А ещё Люся сказала, что мы богатыми могли бы стать, если бы ты все свои деньги в русский банк не перевёл и их во время революции не отобрали.
Дед хлопнул себя по колену:
– Вот язык без костей! Одна услышит, другая подхватит.
– Ты Люсю не ругай, – попросила Ляля. – Сам же однажды говорил, что ты старый и тебе надо нам про свою жизнь рассказывать. А если будешь молчать, то никто ничего про тебя и не узнает.
«Правду внучка говорит!» – отметил про себя дед и засуетился:
– Пойду посмотрю, не принесли ли газету.
И, шаркая по крашеным половицам ногами в тапках, подбитых войлоком, пошёл из комнаты.
На выходе обернулся:
– А ты всё-таки поиграй на пианино. Музыка для девочки – хорошее дело.
Как только тяжёлая дверь, идущая в сени, захлопнулась, Лялька, учуяв знакомый духмяный запах, на одной ножке поскакала на кухню к бабушке.
Та наливала на сковороду жидкое тесто. В тарелке, рядом с переносной газовой плитой, стоявшей на лавке, ожидала едоков приличная стопка блинов.
Услышав за спиной Лялькино пыхтение, бабушка обернулась:
– Неси из сенок сметану и топлёное масло.
Лялька сбегала быстро, притащив не только продукты, но и старую фотографию. На ней молодцеватый дед Андрей с чёрными усами и в царской форме гордо стоял, опершись на стул. Птичка вылетела вовремя – фотография получилась отличная.
– Бабушка, посмотри! – сорокой затрещала Ляля. – Дедушка красавцем был, правда? Ты в него, как увидела, – сразу влюбилась?
Лялька прижала фото к сердцу, томно прикрыла глаза и делано задышала часто-часто.
Бабушка неспеша вытерла руки о фартук. Подобрала округлой гребёнкой русые, просто подстриженные волосы, надела на голову платок. Лялька заметила, что лицо бабушки изменилось: тонкие морщинки сгрудились вокруг глаз, грудь и живот заходили ходуном. Бабушка беззвучно смеялась.
– Да ведь любовь-то раньше и не крутили вовсе. Разок поглядели друг на друга, а вскоре Андрей и сватов заслал. Выходила замуж в сёстрином платье. Трудное время было: война да разруха. Ни тканей, ни ниток днём с огнём не сыщешь, тем более в деревне.
Бабушка поправила на голове платок и ненароком глянула в окно. Дед сидел под яблоней и читал газету. Подумала вслух:
– Надо бы Андрюше сказать, чтоб в маленьком парнике доску прибил. А то гвоздь наружу торчит, поцарапаться можно.
Лялька сдвинула брови. Серо-зелёные глаза глядели сердито.
– Ну вот, как всегда! Всё про дела да про дела. Расскажи лучше, как вы со своим Андрюшей встретились. А то я ничего толком не знаю.
Бабушка улыбнулась одними уголками губ:
– Дед твой как прошёлся по нашей деревенской улице, да ещё в невиданной синей французской-то шинели, – так сразу мне приглянулся. Высокий, стройный, сероглазый, волосом черноватый. Серьёзный. Говорил чисто, держался попросту, но не по-нашему. Сразу предупредил, что в деревне жить не привык и увёз меня в город.
Лялька восхищённо хлопнула в ладоши:
– Похитил, значит?
Бабушка нахмурилась.
– Не мели ерунду. И взрослые фильмы больше не смотри на ночь. После свадьбы мы из деревни уехали.
Бабушка помолчала, а потом добавила:
– И хорошо, что не остались. В деревне трудней было бы выжить, а в городе Андрюша сразу на железную дорогу счетоводом устроился, потом на шофёра выучился. Работящий был, я за ним хлопот не знала. В Отечественную на фронт-то его по возрасту уже не взяли, почту по деревням на полуторке возил, перед пенсией автодело преподавал. Да-а.
– А ты? – спросила Лялька.
– А что я? – переспросила бабушка. – Я всё по дому да в огороде. Городские манеры быстро переняла, платья фасонистые шить начала. Сама одевалась и всю семью обшивала. Дочери всегда одетые по моде ходили. Хорошую мы с Андрюшей жизнь прожили, грех жаловаться. Детей выучили, замуж выдали. Дом хоть и старый, но пока стоит, внуки подрастают – чего ещё надо?
Сказав это, бабушка присела на лавку, подтянула на подбородке узелок белого, в чёрную крапинку, ситцевого платка. Сложила на колени крупные натруженные крестьянские руки с фиолетовыми выступающими венами, с большой выпирающей косточкой на указательном пальце правой руки.
– Бом! – послышалось из большой комнаты. Часы пропели половину часа.
Бабушка засуетилась.
– Припозднились с завтраком сегодня. Поедим, так вместе на рынок сходим, молоко закончилось.
Она тяжело поднялась, взяла пустой бидон и понесла под кран – ополаскивать.
Тяжёлая упругая струя звонко ударила по посудине, пара брызг досталась и Ляльке. Та с заливистым хохотом провела по лбу ладонью.
– Бабушка, а давай на рынке ещё рощи купим.
– Купим, если торговцы привезли, – легко согласилась бабушка. Знала, что внучка любит пареную в печке рожь и почти всегда, когда бывала на базаре, приносила свёрнутый из газеты тюричок, полный коричневых терпких «червячков».
– А по дороге сказку расскажешь? – предвкушая услышать историю, Лялька заскакала на месте. – Про человечка, который на нашей вышке живёт, топает и ухает. Или про жар-птицу. Ну, или про рыжего кота, я люблю её слушать.
Сказок бабушка знала много, а ещё больше стихов и прибауток. Что бы ни делала, если рядом оказывались внуки, то тешила их весёлыми россказнями. Ляльке казалось, что бабушкины сказки-рассказки, настоянные на метком слове и мудрых пословицах, щедро сдобренные поговорками, выходили прямо из-под её сноровистых рук.
Бабушка улыбнулась и по обыкновению ответила словами поэта, Некрасова:
– «Ладно, ладно, детки. Дайте только срок. Будет вам и белка, будет и свисток». Мой-ка руки и накрывай на стол. Блины стынут!
Дед оказался прав. Он вскоре умер, а я, непоседливая внучка Лялька, по малолетству не смогла сохранить в своих ладошках и горстки иностранных слов из песен, спетых на прощание. Но огромное облако доброты, мудрости и крепкой мужской силы, окружающее деда, защищало меня от невзгод, помогая вырасти и найти свой путь. Долго-долго, всю жизнь.
Бабушкиным сказкам повезло больше. Рассказанные на искромётном русском языке, они постепенно переросли в современные, и ушли в детские книжки.
Жаль только, что мудрая народная речь, которая и учила, и воспитывала, и в люди выводила, за небольшой промежуток времени была стремительно вытеснена чужими, логичными, но бездушными словами и фразами.
Я давно уже не упрямая девчонка с домашним детским именем Ляля, но образы бабушки и деда и сейчас перед глазами. Погляжу на свои ладони. Может, и правда где-то глубоко в них запрятана история нашего крепкого, смышлёного, работящего, до конца не понятого рода-народа?
Брата в честь деда назвали Андреем. И он, и я приберегли для дочек бабушкино имя. Звучит оно мощно, колокольным звоном: Ан-н-на. Как услышу – набегают воспоминания. Хочется вдохнуть в них дух рода и как генный код передать по наследству.
