Версия для слабовидящихЛеонид ДЬЯКОНОВ
(1908–1995)
Леонид Владимирович Дьяконов родился в городе Вятке 8 октября 1908 года. И были в его жизни Ленинград, манящие перспективы молодости, карагандинский лагерь, едва эти перспективы не перечеркнувший. Но Вятка осталась. Здесь он печатал свои первые стихи под псевдонимом Леонид Анк в 1925-м году, публиковался в альманахе «Трудодни» в 1933-м, был репрессирован в 1937-м. Здесь в годы Великой Отечественной войны увлёкся фольклором, написал свои первые детские книги – «Песни-байки», «Сказки о храбрецах-удальцах», изданные «Детгизом» в Москве, «Храбрые и ловкие», «Волшебное колечко», выпущенные уже в Кирове. Потом были и другие: «Часы», «Чудесный дом», «На родной сторонке», «Про птиц и зверей», «Песенки-байки», «Жила-была царевна» – также адресованные юным читателям стихи и сказки. А знаменитая повесть «Олень – золотые рога», выдержавшая несколько переизданий, стала книгой на все времена и для всех поколений. Богатое и многогранное творческое наследие Леонида Владимировича включает в себя и альбом «Дымковские глиняные расписные», книгу «Вятские годы Николая Заболоцкого», поэтические сборники «Снова с тобой», «Уходя и оставаясь», новые переиздания полюбившихся произведений корифея вятской литературы, члена Союза писателей СССР с 1949 года. Кстати, рекомендации в Союз ему написали Евгений Шварц, с которым они были знакомы ещё до эвакуации этого впоследствии знаменитого драматурга в Киров, и Евгений Чарушин, сын известного архитектора И. А. Чарушина. Дополняя друг друга, они отмечали великолепный язык стихов, сказок и других произведений Леонида Владимировича, подчёркивали, что «поэт, переводчик, фольклорист Л. В. Дьяконов в литературе уже более 10 лет», его работы имеют несомненное самостоятельное, художественное значение», а стало быть и сам он «имеет все основания быть принятым в Союз Советских писателей».
Время твоё и моё
Осень кнутами дождей и ветров изгоняет озябшее – злое, жёлтое,
бледно-зелёное, сизое – лето
из мокрого сада.
Так с озимых выгоняет пастух
невзначай забежавшее
пёстрое стадо.
Лето покорно уходит,
богатство своё расточая, –
без счёта листву рассыпая
в прибитую долгим ненастьем,
поникшую наземь траву.
Ах, как нежданна,
ах, как нежеланна,
не благостна – тягостна,
как преждевременна эта
незваная нами прохлада!
Как в час прощанья
особенно жаль нам,
особенно горестно видеть
и слышать летний последний,
уже отживающий шорох –
шумно летящую с веток листву!
Жаль не листву мне,
что так размельчалась,
так раззолотилась
в неясно-прозрачном и как бы
закапанном воздухе рея!
Не животворного, летнего,
светлого, милого, доброго
жаль мне всем сердцем озябшим,
как лето, тепла!
Жаль, что уноситься с дьявольской скоростью время!
Время твоё и моё! Наше общее краткое время!
С дьявольской скоростью,
словно как в бурю сорвавшись безумно с дерева,
с веток холодных, убитая стужей листва!
Любовь
Это – тёмные бури ревности,
счастье встреч
и разлук тревога!
Это – солнцем
пожизненной верности
Озаряемая дорога!
Времена жизни
Настоящее оглянулось,
И былое к нему вернулось!
А грядущее издержалось:
Ничего от него не осталось!
Размолвка
Как безрадостно любима,
тягостно нужна
горьких губ твоих рябина,
глаз голубизна!
Окно
Давным-давно
Темным темно!
И лишь одним возмещено
отсутствие дневного света:
одно окно
освещено,
бессонно светится оно,
Как будто ждёт и ждёт
рассвета!
И кажется, оно бессмертно!
Там Мать,
она не может спать,
когда ей надо Сына ждать!
Воспоминания
Опять один. За письменным столом!
Минувшее опять подвластно мысли!
Воспоминания бегут со всех сторон!
А сколько их? Попробуй, перечисли!
Не на бумаге пишешь,
а на времени
Не на бумаге пишешь, а на времени,
На драгоценном времени –
на авторском!
Вот это малое стихотворение
написано на вечере,
на мартовском.
Мы не зря дарили дружбе время
Встреча нам всегда
казалась нужной!
Каждодневно – двое или трое –
счастью, именуемому дружбой,
мы дарили время золотое!
Мы не зря дарили дружбе время:
встречи нас склеили крепче клея,
лишь о правде в спорах
беспокоясь,
мысль взрослела и мужала совесть!
Уходя и оставаясь
Проснувшись,
я увидел себя в середине ночи.
Ни мельчайшей искорки – глазу,
ни легчайшего, чуть слышного
вздоха,
ни пушинки мимолётного
прикосновения!
Всё, что есть – спит,
мой сон он умер,
оборвался на половине.
Распрощавшись
с недовиденным, недопонятым,
недожитым,
я не стал ждать рассвета дома,
я ушёл, я покинул город…
Тьма, в которой я шёл, наконец иссякла,
высоко над головой
поднялось солнце,
музыка ухода
сменилась музыкой приближенья.
На реке звучали три хора:
хор быстро бегущего,
хор замедляемого,
хор водоворота.
Вдруг засияло солнце.
Пал краткий ливень,
он был счастлив.
А когда опять засияло солнце,
понял я свои желания:
расточаться, не иссякая,
подобно солнечному свету,
идти, уходя и оставаясь,
подобно реке, озарённой солнцем!
Февральская сказка
Ещё мороз. Ещё до лета
сто дней. И птицы не поют.
Но сколько счастья –
сколько света
в каморке с окнами на юг!
Как ярко жёлтое сиянье
вплеснулось в серое стекло!
Через какое расстоянье
До сердца солнышко дошло!
Дошло! И всё преобразило:
Кругом зима, а нам тепло!
Дошло!
Сверкнуло!
Озарило!
Расцеловало!
Обожгло!
И всё вокруг преобразило,
как будто впрямь уже тепло!
Час на раздумье
Уйду в себя и двери затворю,
прекрасно сам с собой поговорю!
А если говорить не захочу,
прекрасно сам с собою помолчу!
Уйду в себя и накрепко запрусь,
и, может быть,
в минувшее вернусь!
А, может быть, сумею как-нибудь,
в грядущее досрочно заглянуть!
В себя! В себя!
Как будто – в дом родной!
А кто со мной? А это – я со мной!
Я сам себе сейчас необходим!
Мы обо всём вдвоём поговорим!
Внимательно обсудим всё вдвоём
И может быть,
к согласию придём!
Собака спит
на куче гравия
Собака спит на куче гравия,
где луч пригрел,
где сон застал…
Я думаю, что это правильно!
Я также в детстве засыпал!
Спал на коленях тёплых маминых,
спал на траве среди двора,
на тротуарах, жёстких, каменных,
согретых солнышком с утра.
Спал на скамейке, узкой, старенькой,
у покосившихся ворот,
спал на такой же куче гравия –
везде, где сон меня найдёт!
И было мягко на непостланном,
с ладошкой грязной под щекой,
как будто на постельке собственной,
как на перинке пуховой…
Я приставлен
к воспоминаниям!
Зачарованный одиночеством,
как я жадно к нему приник,
как сроднился с горластым обществом
старых снимков, писем и книг!
Снимки прежние перекладывать –
нет волшебнее этой игры:
молодые лица разглядывать
тех, что ныне старым – стары!
Письма давние перечитывать,
жить в теперешнем, быть в былом,
значит, заново всё испытывать,
забежать в былой бурелом!
Бурелом?.. Пожарище?.. Кладбище?..
Там,
сегодняшнее гоня,
возникают, напоминающе,
низвергаются на меня
стародавние беды-радости!
Там
Опять просверкнуть должны
дни, что были некогда радостны,
дни, что были черным-черны!
Озарён воскресшим сверканием –
обступившим меня былым,
я приставлен к воспоминаниям
несменяемым часовым!
Сегодня всё нам –
как подарок!
Сегодня всё нам – как подарок,
что друг прислал издалека!
Восход был ярок!
Полдень – жарок!
Жизнь – изумительно легка!
И как цыганский полушалок,
сверкала яростно река!
И где-то песенка звучала…
Под эту песенку река
то лодку белую качала,
как будто в омуте толкла,
то низкий берег обдавала
волною жидкого стекла.
И свечерело постепенно…
И четверть неба озаря,
торжественно и вдохновенно
над нами вспыхнула заря,
кипящей сталью из мартена
на каждом облаке горя.
И вдруг деревья к нам рванулись
и одарили холодком,
а ночь в ущельях дальних улиц
зажгла фонарики гуськом,
а звёзды на небо вернулись
и в воду бросились нырком.
Дубы за Вяткой
в сентябре
Я переправился через реку
на низкий берег,
противоположный,
и долго шёл лугами заливными,
убогие овражки огибая.
Я миновал луга. По ним опять
прошла коса, ничком отава пала.
Я рощу увидал. Она стояла
желта, оранжева, красна.
В ней было всё так плотно, так полно,
что ветка, двинувшись,
тревожила другую
и листья обвивались друг о друга.
В подножье рощи тлел шиповник.
Выше
ольхи оранжевые,
рдяные рябины, берёзы,
уже безлистые, теснились.
А над ними,
шумя ещё тёмно-зелёными листами,
дубы вздымались,
врозь раскинув ветви.
Как в стену, в рощу я вошёл
и в ней ходил
то меж, то сквозь.
И падали на плечи мне
конические жёлуди
И, отскочив, терялись под ногами.
И каждый, камушком лежавший
на пути,
мог в будущем до неба дорасти!
Листопад
Праздничной,
радостной,
сказочной,
пёстрой и яркой
начальной порой листопада
к форточкам льнёт,
заползает в дома
запоздавший
неясный рассвет
освежающим холодом.
Буйно проснувшись
бушует и бьётся
за влажными стёклами
нежное золото сада –
Жёлто-лимонное золото,
жёлтое золото,
алое золото,
сизо-багряное золото.
Каждое дерево –
словно пожар!
Каждый куст
на колючем ветру
раскалился неистово!
Не обжигает
холодное пламя,
а кажется –
всё-таки
сжечь нас стремится
дотла!
Даже тропинка,
что под ноги
так же, как раньше, –
покорно и мягко
легла,
тоже покрыта
как будто углями –
так буйно грозится
ещё непотухшими
листьями!
Крыльев следы
Я шлялся за городом часто,
слонялся в любую погоду
и плюхал по топким болотам
и в дебри дремучие лез.
Я видел зелёную, синюю,
жёлтую, красную воду!
Я видел зелёный, и синий,
и жёлтый, и огненный лес!
Но больше всего полюбил я
плеск в берег волны беспокойной!
А душу тревожили глухо,
когда я скитался в тоске,
вороньи тропинки –
как оттиски веточки хвойной,
руинки расклёванных раковин
и крыльев следы на песке!
Нагое дерево
Всё мною горестно изучено:
и ранней стужи белизна,
и как с деревьев –
сухо, скрючено –
слетает мёрзлая листва!
Не дошуршала, поределая,
и вот – летит-летит-летит.
И как квартира опустелая,
нагое дерево стоит.
Жильцы ушли и вещи вынесли –
опустошили летний дом,
и не хватает только вывески –
«Сдаётся на зиму в наём!»
А как просторно взгляду сделалось!
И воцарилась тишина –
белым-бела от снега белого,
серым-сера от неба серого
а по ночам черным-черна!
Декабрь
Как поздно рассветает в декабре,
а выходить из дома обязательно!
И как, наверно, странно детворе
в свой первый класс шагать
почти что затемно!
Уже не так-то долго ждать зари,
вот-вот восход обмажет небо
суриком,
но всё ещё мерцают фонари
и совладать не могут
с зимним сумраком!
И по-иному высятся дома!
И снег скрипит иначе из-под валенка!
И кажется, что улица сама
не та, что днём: она неузнаваема!
А надо всё идти-идти-идти,
пока огнями школа не заискрится!
И вспрыгнуть на крыльцо
в конце пути!
И в дверь влететь!
И к вешалке протиснуться!
Ворваться в класс… А там уже полно!
Читать-писать
с девчонками-мальчишками!
И вдруг увидеть радостно в окно,
как утро разгорается над крышами!
Нечто
автобиографическое
Поскорее, река,
разорви ледяную рубашку,
что смиряла тебя в безысходные
зимние дни,
и на небо взгляни,
очарованно и бесшабашно,
и взгляни на себя –
на моё отраженье взгляни!
Ручей
Ручей сверкал, как будто дно его
из разноцветного стекла.
А это солнышко зажгло его,
лучом дотронувшись слегка.
Казалось – в воду семивёрстная
упала радуга-дуга
и потекла по руслу, пёстрая,
едва вмещаясь в берега.
Казалось – луг цветущий сдвинулся,
лёг ярким на воду ковром,
и дружно бабочки-крапивницы
раскрыли крылышки на нём.
Ручей сверкал… А я всё сетовал,
склонясь над звонкою водой:
ничто стихи мои пред этою
непревзойдённой красотой!
Зато когда жарою летнею
до капли высушит ручей,
иссякнув с каплею последнею,
он будет жить в строке моей.
Не оборвать его течения,
не иссушить ничем его,
пока живёт стихотворение –
заметка сердца моего!
Великое чудо – жизнь!
Не сразу сражает старость,
не сразу мертвит болезнь!
Ещё немало осталось
изведать и перенесть!
Ещё душа не устала
и силами не бедна,
былого не растеряла
и к будущему жадна!..
Но всё тревожней и чаще
подшёптывают года:
– Да! Жизнь – великое счастье,
но счастье – не навсегда!
Чем старше, тем ближе к смерти –
таков извечный удел,
а дважды пожить на свете
никто ещё не сумел!
– Что ж, Смерть? И на том спасибо,
что до сих пор не пришла,
что в детстве не подкосила,
и в юности не нашла,
в тюрьме – и там не добила,
в больницах не извела,
в пути не перехватила,
домой – за мной – не была!..
Мне восемьдесят три года,
я радуюсь, что живу!
И как иногда ни горько,
упрямо смерть не зову!
И как иногда ни трудно,
Упрямо щепчу: «Держись!»
И славлю общее чудо,
Великое чудо – жизнь!
Сна ковчег
В сна ковчег вместил я всё,
что любо!
Сон плывёт по хлябам одинок.
Не кончается, разноголосый,
а упорно длится-длится-длится
в поисках единственной на свете
морем не захлёстнутой горы –
Арарата. Но уж на исходе
ночь. Всего минута до утра…
Не успеть доплыть до Арарата!
Неизбежна снов моих утрата!
Поздно! Поздно!
Бодрствовать пора!
