Версия для слабовидящихАндрей КУПАРЕВ
Писатель, кинодокументалист, публицист Андрей Купарев долгое время работал в различных СМИ и на государственном телевидении, в том числе военным корреспондентом. Как режиссёр и сценарист становился лауреатом и дипломантом международных и российских кино- и телефестивалей на тему войны и мира, за книгу документальной публицистики «Кавказский излом» в 1999 году получил литературную премию имени поэта-фронтовика О. М. Любовикова. Его произведения военной тематики всегда отличаются философским взглядом и особым ракурсом, будь то документальное кино или литература.
Уже первые его художественные книги позволили известной вятской поэтессе Маргарите Петровне Чебышевой, хорошо знавшей творческие устремления Андрея Купарева, сказать, что на «вятской земле родился крепкий прозаик, пишущий хорошим русским языком, умеющий найти оригинальный ход, заставляющий читателя участвовать в раскрытии очередной тайны, которых предостаточно». И уточнить, что «философия, в сущности, объединяет всех героев книг Купарева тем, что, живя в разных временах, думая и чувствуя по-разному, они неизменно приходят к главному. И каждый ищет свой путь, смысл жизни не для себя – для всех…»
В библиографии Андрея Купарева, ставшего в 2011 году членом Союза российских писателей и живущего ныне в Москве, более десяти произведений различных жанров от документальной публицистики («Тайна знамени Победы», «Знаменосцы Победы. История легенды») до художественной прозы (романы «Апостол», «Мистерия забытых снов», «Игры разума», «Планида. Любовь», «Волчья квинта», повесть «Свой крест».
Представленные в альманахе «Вятка литературная» рассказы были написаны в период работы Андрея Купарева в научном отделе Музея Победы на Поклонной горе. В их основе лежат истории жизни реальных людей.
Судьбы
рассказы о войне
Предисловие
Писать о войне – большая ответственность, потому что война – это отдельная жизнь. Другая, со своими законами, своими страхами и даже радостями, но жизнь. К такой жизни приспосабливаются, но трудно привыкают. А она может продолжаться, даже когда одна из сторон объявляет о победе. Не ощутив войну на себе, не почувствовав каждой клеточкой своего тела, рассказывать о ней, а тем более описывать её, сложно или даже нельзя.
Несколько лет назад пришлось мне столкнуться с большим проектом, где в моё распоряжение попали документальные свидетельства и воспоминания людей, с головой окунувшихся в Великую Отечественную. Правда, было одно но. Проект ставил своей задачей поднять тему тыла. К этому моменту в обществе сложился стереотип, что успехи и победы в войнах достигаются подвигом армии, солдата, генерала, маршала. Но о том, что такое невозможно в принципе, если у армии нет надёжного тыла, всегда упоминалось как-то вскользь – вторым номером, по остаточному принципу. Парадоксально, но, когда мы с коллегами начали поднимать архивные материалы о подвиге народа, который обеспечивал фронт, работая за себя и за тех, кто на передовой, картина войны начала приобретать совсем другой ракурс.
Материала было очень много, он был совершенно разный по объёму, по глубине информации. Ещё бы, к этому моменту со дня начала войны прошло около восьмидесяти лет. Сколько лет было людям, которые всё ещё пытались донести свою память и боль тогда и сейчас? Но и в этой ситуации можно было найти ту неподдельную правду, уникальные детали, оставшиеся в прошлой жизни каждого из этих людей, державших на своих плечах не только воюющую армию, но и саму жизнь огромной страны.
Работать с материалом было трудно, каждую историю требовалось примерить на себя и пронести через свой опыт. А вот в этом случае очень важен собственный опыт войны.
Вот тогда и пригодился мой опыт работы военным корреспондентом. Пусть этот опыт появился у меня уже на других войнах, но он был. Опыт войны, где всегда свои законы, страхи и даже радости, где всегда другая жизнь. Тем более, войны-то эти случились в самые переломные девяностые и начале нулевых.
За плечами было несколько фильмов о войне, книга, где были предприняты серьёзные попытки рассмотреть тему войны с любых ракурсов, под любым углом и глазами всех сторон.
Вот так и родилась идея написать несколько десятков рассказов. И чего уж там больше – литературы, публицистики? Главное, что в основе каждого чья-то жизнь и судьба, почти что из первых уст, спустя восемьдесят лет после начала Великой Отечественной, где она у всех разная, но всё равно война.
Война в местечке Межа
(По материалам воспоминаний Альбины Эглет)
Первыми немцев обнаружили две подружки, Аля и Маша, они собирали в лесу ягоды. Просто вышли на дорогу, чтобы идти домой, а тут незнакомые люди в военной форме. Смеются, что-то кричат на своём языке, размахивают руками. Корзинки у девчонок сразу отобрали и начали ягоды есть.
Чужих было много, а мимо, в сторону села, где уже хозяйничали те, кто приехал первыми, проезжали всё новые и новые машины. Немцы бегали по улицам, ловили кур, овец, резали свиней, тут же начинали жарить мясо, будто для этого и пришли. Людей, не церемонясь, выгоняли из своих хат, устраиваясь на постой, несогласных били и жестами показывали, что следующим шагом будет расстрел.
Так началась война в местечке Межа Витебской области. Начало августа,1941 год.
Жизнь сразу стала другой, в неё не верилось, но это было правдой. Теперь в воздухе висело ощущение страха перед завтрашним днём, особенно после того, как на центральной площади немцы врыли в землю два столба, к которым прикрепили поперечную перекладину. Рядом лежала куча палок. Они ловили коммунистов, партизан, привязывали их к перекладине и били палками по спине до тех пор, пока палка не ломалась. Что оставалось от человека к этому моменту…
На такие зрелища теперь всегда сгоняли жителей и настрого запрещали проявлять эмоции. Ну а тех, кто не выдерживал, расстреливали здесь же, рядом, на площади. И народ расходился по домам, со страхом ожидая следующего дня.
Из уст в уста передавали историю молодой учительницы немецкого языка, которая отказалась работать переводчицей в комендатуре, сославшись на незнание языка, но её выдал бывший ученик…
Как же её били и топтали ногами на той самой площади. Но она только мычала и мотала головой. А когда поняли, что волю не сломить, решили повесить.
То, что подоспели партизаны, все называли чудом. Потому что, забегая вперёд, нужно сказать, что молодая учительница, а звали её Казимира, потом была переправлена за линию фронта, её очень долго лечили от полученных травм. А после войны она стала директором средней школы, здесь же, в местечке Межа, где её случай опять передавали из уст в уста. В него могли верить, а могли и нет. Но в истории села и человеческой истории он остался навсегда.
Что это было? Чудо? Судьба? Наверное, всё вместе, потому что случай этот стал скорее счастливым исключением.
В другой раз, согнав селян, немцы схватили двух молодых девчонок и попытались сорвать с них одежду. Дерзкие были девчонки, сопротивлялись они отчаянно. Но врагов было больше, а помощи ждать неоткуда. Разве что, из толпы односельчан кто? Да только ведь расстреливать начнут… Вот и выхватили девчата спрятанные в рукавах опасные бритвы и успели полоснуть сначала нападавших на них фашистов, а потом и себя. Так и остались они лежать на земле. Они и два врага.
А народ расступился, охнул и расступился.
Напугал этот случай или нет? Воодушевил? Пристыдил? Что там было у каждого за душой? Бессилие, боль, ненависть, страх? А может, надежда была?
Партизаны уже тогда не давали о себе забыть. Почти в каждом селе свои люди, учительницу же спасли. Но когда в декабре сорок второго в Межу пришли каратели, все всё поняли. Потому что они пришли убивать. Поняли сразу, когда на площадь сгоняли.
С самого утра хватали, кто в чём был. И всё искали, искали, шарили, чтобы никто не укрылся, или не остался и не сбежал. Не сбежал за помощью.
Село подожгли с двух сторон, так у них было принято, и долго смотрели на пожарище, эмоций особых не выказывали, словно делали привычную работу, молча и кропотливо, пока всё не загорится. Жар был такой, что таял снег.
А потом наступил вечер, декабрь – темнеет рано, когда огонь начал затухать, поняли немцы, что почти ночь. И расстрел решили отложить на завтра. А ночевать-то уже негде, да и не планировали они. Долго совещались, с кем-то связывались по рации, потом вдруг погрузились по машинам и уехали. Остались только несколько полицаев да толпа селян на морозе.
Как бы там все сложилось, не знает никто. Сначала мороз крепчал, а потом снег пошёл, и тут из темноты появились партизаны. Людей разбивали на группы и разводили по соседним сёлам. И потому в тот раз опять всё сложилось удачно.
Но война продолжалась, она была рядом, она была вокруг, а значит, путь испытаний на этом не заканчивался.
Помните тех подружек, что первыми немцев обнаружили в лесу? Аля и Маша. Вот Аля-то потом и вспоминала, рассказывала, что повезло им с мамкой тогда, не замёрзли, не погибли, и у людей хороших жить стали, да вот только ближе к весне начали немцы по деревням собирать всех, кто ещё стоять мог и хоть какую-то работу делать. К ним по весне и пришли. Опять согнали на площадь, а потом толпа двинулась на станцию. А среди всех – Альбина, мама и сестрёнка. Путь предстоял дальний – в Германию. Где это? И представить-то было трудно.
Тесный деревянный вагон, холод, люди или плачут, или воют… А потом вдруг остановка. Замерли все… И вот тут началась стрельба. Стрельба, снова стрельба, а откуда, даже непонятно, тогда казалось, что со всех сторон.
– Может, наши? – выкрикнул кто-то. – Вот и остановились.
И у всех опять поселилась надежда. Вот только стреляли со всех сторон, а люди гибли теперь от шальных осколков и пуль.
Пока наступавшие разобрались, что за эшелон, пока утихла паника, вперемешку с радостью… Людей в тот день много погибло.
– А сестрёнке-то шесть было, вытянулась на руках у матери, крикнуть даже не успела, – вспоминала позже Аля,– так и умерла на руках у неё.
Весной 1943 года советские войска вели бои за Витебск, немцы отступали, минировали дороги, обочины. Сапёры не успевали справляться. И тогда разрешили привлекать гражданских. Вот так. И война вроде бы отступила да не ушла.
– Нам давали по метру дороги на двоих, и мы кололи ломиками лёд, обнажая землю.
– При обнаружении чего-либо подозрительного: проволоки, ленточки и тому подобного, – говорил усатый пожилой старшина, – немедленно зовите меня.
– Или меня, – вторил ему улыбчивый паренёк, призванный всего полгода назад откуда-то из Сибири.
Через пару дней он погиб, разорвало его на мине. Так по кусочкам в гроб и складывали, чтобы похоронить.
А ещё через несколько дней два пацанёнка проволочку обнаружили. Вроде и за сапёром уже собрались, чтобы всё по инструкции, да что-то не так пошло. «Дай, – говорит один из них, – ещё раз ломиком… Лёд расколю».
Тут и громыхнуло во всю мощь.
Всё это Аля своими глазами видела, потому что рядом была. Один из пацанов сразу погиб, а второго, что подальше стоял и за сапёром собирался, ранило сильно.
Бежала она оттуда прочь – ничего не видела перед собой, так прямиком на минное поле и угодила. А когда опомнилась, давай метаться, как зверёк затравленный. Да куда уж там? Хорошо, солдаты помогли. Система у них была какая-то особенная, верёвки натянули и по верёвкам вывели.
Контузия от того взрыва прошла быстро, а вот испуг не проходил ещё очень долго. Испуг от войны. Ну, что же ещё?
Вскоре после войны вышла Альбина замуж, работала кондуктором, водителем трамвая, сварщицей. Но самое главное, что родила и вырастила пятерых детей, – чтобы жизнь продолжалась.
О самом первом дне
(по материалам воспоминаний Веры Арцыбашевой)
Память человеческая удивительна. Удивительна, потому что избирательна. Потому что со временем плохое стирается и остаётся хорошее. Так устроен человек. Так устроена память. Всё так, если бы не исключения. Вот ведь какой парадокс. Сколько бы лет ни прошло, в каком бы возрасте ни случилось…
Уже целый день шла война, но где-то далеко, далеко. Да и кто бы мог подумать – война?
Её звали Вера, она уже почти учительница, на носу сессия, а вокруг Ленинград, лето и много-много планов. Что война началась, узнала она, сидя в читальном зале. И всё изменилось в один миг.
Сначала бежала в общагу, потом на поезд до Старой Руссы. А дома её огорошили новостью об эвакуации. Куда там? Какая эвакуация? Внутри всё кипело. До слёз, до злости. Эвакуация? Зачем? Их готовили, их учили, как должно быть, и как будет, а значит, и враг будет разбит и точка! Откуда ж ей тогда было знать, что это такое – настоящая война. Какого она цвета и какой боли.
Кинулась сначала в военкомат, а там замок на дверях и объявление на листе обёрточной бумаги: «Все ушли на фронт». И куда теперь бежать? Сначала разревелась, а потом опять на вокзал.
Теперь она ехала на восток. Эшелон вёз эвакуированных из Ленинграда детей с учителями, но уже через тридцать километров на станции Пола их нагнали немецкие бомбардировщики. Не сразу и поняли, что это немцы, только машинист сориентировался, он то замедлял ход, то опять набирал скорость, а кругом уже вздымалась земля. Крики и плач детей перемешивались с завыванием бомб, грохотом и канонадой взрывов.
Два вагона уже горели, но поезд ещё катился по рельсам, а потом всё затихло, остались только стоны и плач, только плач и стоны.
Она робко выглянула в окно, всё ещё продолжая прижиматься всем телом к своей верхней полке купе, потом взгляд скользнул вниз, и только тут поняла, что верхняя, возможно, спасла её. Внизу, на руках у мужа, умирала молодая женщина, она даже не плакала, просто смотрела на всех удивлёнными глазами и молчала, молчала и не верила.
А поезд вдруг остановился, взвизгнув тормозами, и звук этот вернул всех в действительность, где голос боли и страха слышался всё сильнее. Этот голос заполнял весь окружающий мир. В нём смешались и немецкие самолеты, и беззвучно плачущий внизу мужчина, и разбитые окна купе, и мальчик лет семи с перебитой рукой, который повторял какое-то одно и то же слово, и санитары, снующие туда-сюда, и несколько десятков детских тел на насыпи, рядом со сгоревшими вагонами…
Таким Вера мир этот и запомнила, так и узнала, что такое война, какого она цвета, а главное – какой боли.
Соломенный бункер
(по воспоминаниям Нины Сосновской)
Родилась Нина в 1924-м. В апреле 1941-го вступила в комсомол. Такая обычная советская девчонка, уверенная в завтрашнем дне, когда с нетерпением ждёшь любви, а ещё единственного выходного дня, когда нужно успеть отдохнуть на всю неделю вперёд.
С утра в воскресенье хуторская молодежь обычно собиралась на лужайке для отдыха, к полудню туда подтягивались почти все и беззаботно веселились. Парни и девчата пели, плясали, кто-то играл в мяч, и так до вечера.
В тот день шумное веселье неожиданно нарушил оглушительный крик вестового. Он скакал на коне и кричал:
– Война. Война началась. Все на хутор. Скорее – митинг будет.
Сначала на всех обрушилась тишина, потом начали переспрашивать друг у друга, а затем всей гурьбой побежали на хутор.
Бежали молча, оступались, падали и опять поднимались, чтобы успеть.
Ей запомнилось, как в этот же день многие мужчины отправились на сборный пункт добровольцами, среди них был и отец. Уходили и верили в скорую победу. Эта уверенность тоже запомнилась навсегда. А ещё дикая тревога на сердце была, как ожидание чего-то страшного…
К весне сорок второго женщины, старики и подростки уже рыли окопы и строили оборонительные укрепления около Ставрополя. От родного хутора Нины это далеко, почти сто двадцать километров, враг в ту пору был очень силён, а значит, нужно было спешить. Но как ни старались, оккупации избежать не удалось.
Наступали очень страшные дни из другой жизни. По родному хутору всё шли и шли наши солдаты. В пропотевших гимнастёрках, грязных сапогах и с нехитрым солдатским снаряжением.
А люди стояли по обочинам и смотрели на них как на ускользающую надежду, как на уходящую из-под ног землю. И не скажешь им ничего, не прошепчешь и не выкрикнешь с горечью, что опять отступают… а мы как же? А страх уже успел поселиться глубоко, глубоко и отпускать не собирался.
Когда за несколько дней до этого пожилой сержант, зная жестокость и циничность гитлеровцев, сказал матери:
– Ты, Вера Ивановна, дочку-то береги. Молодая, красивая она, да и у других сельчан дети… Как-то бы их сберечь надо, а то, не дай бог…
У неё аж полотенце из рук выпало.
– Куда же нам их спрятать? – растерялась она.
Теперь замолчали оба, а он вдруг вздохнул, покачал головой и вышел, только взял с собой несколько молодых солдатиков.
То, что он придумал, удивило всех. И как не удивиться? Потому что надумал он построить для всех детишек соломенный бункер.
Недалеко от дома стоял старый высохший колодец, стоял себе и стоял, сверху рассохшаяся дверь от погреба, а на ней ещё какой-то старый скарб. И решили солдаты прокопать к колодцу потайной ход, внутри всё сухой соломой обложили, соорудили маленькую скамейку. А сверху большой соломенной скирдой накрыли. На том и успокоились, с тем и ушли. Потом началась оккупация.
Уже в августе в хуторе появились первые немецкие мотоциклисты и начались обыски. Обшаривали дома, сараи и чердаки. Так было везде, в каждом населённом пункте, через которые они проходили. Убедившись, что партизан нет, отправлялись дальше, но и возвращались каждый день, требуя молоко, сало, яйца. Но народ уже знал, что начинать будут с винных погребов, а затем, сытые и пьяные, метаться по улицам и дворам и наводить ужас на всю женскую половину хутора.
Сколько раз «соломенный бункер» спасал детей и молодых девушек, потом никто не мог и вспомнить, а вот старого сержанта вспоминали все, и не только в те дни, но и на долгие годы вперёд, сколько бы лет ни прошло.
Февраль сорок третьего, который станет месяцем свободы для родного хутора, Нина встретит уже взрослой девушкой. Она научится водить трактор, будет работать в поле круглые сутки, а потом, переполненная желанием мстить врагу за гибель родных, близких и всех советских людей, пойдёт в военкомат. Заявление примут только с третьего раза. И четвертого сентября 1943-го добровольцем она уйдёт на фронт. И начнётся у Нины Сосновской ещё одна жизнь, в которой будет война и возможность запомнить всё, всё, всё. Но вот первый день войны, несмотря ни на что, она будет помнить до мельчайших подробностей. Может потому, что уже взрослой девчонкой была, целых пятнадцать лет всё-таки, а может, потому, что поняла в тот день, что одну жизнь она уже прожила, а теперь начиналась та самая – другая.
Неженская – женская тема
Мобилизоваться и работать на максимуме усилий, потому что твой труд вливается в труд твоей страны.
Июль-август сорок первого, только что образован государственный комитет обороны – чрезвычайный орган управления, обладавший всей полнотой военной, политической и хозяйственной власти в СССР. Органами ГКО на местах были городские комитеты обороны, создаваемые в некоторых областных центрах и больших городах. Теперь они отвечали за решение всех военных и хозяйственных вопросов.
Но время испытаний тяжёлым бременем легло на плечи всего народа. Газеты в те дни много писали о трудовых буднях женских коллективов, заменивших ушедших на фронт мужчин.
Газета «Кировская правда» за 10 августа 1941 года. «Из 2,5 тысяч коллектива искожевцев работает около 1 400 женщин, советских патриоток. В числе них – 95 инженерно-технических работников и 100 служащих. Призыв тов. Сталина работать самоотверженно нашёл горячий отклик среди женщин комбината. Многие женщины освоили и выполняют мужские профессии. Например, работницы-смесильщицы Ильина, Казакова, Бушмакина. На загрузке волокна и выгрузке массы – тт. Першина, Потапова, Дубнина. Каландровщица Тася Рассохина стала токарем.
Многие женщины перевыполняют норму, работают за двоих и за троих. Вальцовщицы Кутергина, Дуняшева выполняют дополнительную работу и много других. Тт. Шмырина, Минина, Моисеева – сушильщицы. Дают по полторы нормы в смену.
На смену ушедшим на фронт на комбинат пришли новые люди – их жёны, сёстры, матери. Например, Лыкова, проводив мужа в армию, работает теперь в тряпичном цехе. Охапкина, Тулакина, Бокова, Городилова и многие другие, не только молодые, но и старые работницы, самоотверженно трудятся на своих участках, например, т. Коняк А. В. проводила двух сыновей в Красную армию и другие. Вновь организованная санитарная дружина из работниц комбината работает, в ней женщины овладевают военными знаниями, изучают медицинское дело. За хорошее выполнение заданий дружина получила благодарность от райкома Красного Креста и Красного Полумесяца.
Многие женщины выдвинуты на командные должности.
Из числа прибывших эвакуированных женщин на кировском комбинате ‘‘Искож’’ работает 5 человек.
Наши советские женщины – подлинные равноправные защитники фронта, тыла Родины».
Так было повсюду. Катя Фалалеева, например, научилась водить машину-полуторку ещё за год до войны, но особой нужды в шофёрах не было, и она по-прежнему оставалась кладовщицей на Троицком мехлесопункте. Но кто же мог знать, что скоро на смену привычной жизни придут другие времена.
Муж ушёл на фронт в числе первых, многие парни в тот месяц уходили защищать Родину. Тут она и поняла, что наступило её время.
Утром бегом побежала в гараж треста «Вятполянлес».
– Что хотела? – осадил её пожилой хромоногий завгар.
– За руль хотела сесть, – запыхавшись от волнения, выдохнула она, – вон машин сколько, а я же училась, хоть сейчас в рейс.
Завгар в ответ, конечно, усмехнулся, но за руль девушку усадил и минут десять наблюдал, как она управляется с новым для себя агрегатом. Потом усмехнулся опять, но головой кивнул.
И стала Екатерина Петровна настоящим водителем. Вывозила она теперь древесину с делянок в Кильмезском леспромхозе. Но это бы что?
С того дня, как слух о её инициативе ушёл в народ, заявления от других девушек с просьбой принять их на работу водителями так и посыпались в районные учреждения и леспромхозы. На работу их брали, кого-то шофёром, кого-то трактористкой. И ведь не подводили девчонки. А любимым лозунгом, которым они гордились, стал: «Наши машины не подведут. Мы дадим стране столько леса, сколько она потребует».
А газета «Кировская правда» от 30 июля 1941 года опять писала: «На призыв товарища Сталина – всё подчинить интересам фронта – откликнулись советские женщины. Они идут на курсы осваивать мужские профессии, чтобы заменить своих мужей и братьев, ушедших громить фашистскую нечисть. Трест организовал на мехлесопунктах и в Малмыжской школе Леспромуча двухмесячные курсы шофёров и трактористов. На курсах в большинстве учатся женщины. Кроме того, трест выявляет сейчас всех женщин, которые ранее работали водителями тракторов и автомашин, но по различным причинам оставили эту работу. К осенне-зимнему сезону лесозаготовок руководители мехлесопунктов и леспромхозов обязаны полностью укомплектовать свои предприятия водительскими кадрами, чтобы не допустить простоя механизмов».
Теперь Екатерина Фалалеева гордилась, понимая, что эта статья и про неё тоже. Как же приятно было, очень приятно! А значит, собираясь нынче на работу, она знала, что это и её труд вливается в труд всей страны.
Война гуляет по России, а мы такие молодые...
(по воспоминаниям Зои Домбровской)
Нанайский район, спрашиваете? Это далеко, очень далеко. На самом Дальнем Востоке. Есть там такое село – Троицкое. Это почти двести километров до Хабаровска, если на юг, и до Комсомольска-на-Амуре тоже двести, это если на север.
Так вот… Жила в селе Троицком Нанайского района девочка Зоя, жила с мамой и двумя младшими братьями, а исполнилось ей в сорок первом только пятнадцать. Что такое война? Да и не понимала она тогда, что это такое. Лишь к началу осени до этих мест эхом начали докатываться отголоски происходящего где-то за тысячи километров, в другом конце огромной страны. Сначала с продуктами начались проблемы, а затем, как снежный ком…
В конце ноября, когда на Амуре начинался ледостав, в село прибыл представитель из Комсомольска с целью отобрать старших школьников для учёбы в училище судостроительного завода с дальнейшим трудоустройством на заводскую теплоэлектроцентраль.
От каждой семьи взяли по парню или девушке, проводы были недолгими, и последний пароход понёс их по остывающим амурским волнам во взрослую жизнь.
Новобранцев разместили в бараках по сто пятьдесят человек. Это не пугало, главное, что в них было тепло. К тому же начиналась учёба, и скоро многих перевели в здание политехнического техникума, где они и учились, и жили. Так было удобней, потому что учёбу сразу стали совмещать с работой. Бегать куда-то на ночёвку – только уставать.
У Зои всё получалось, и очень быстро её назначили помощником мастера. Ответственность просто зашкаливала, потому что теперь она была на передовой трудового фронта, и слова с плаката, висевшего перед проходной: «Всё для фронта, всё для Победы» приобрели особый смысл. И как же ей однажды было стыдно, когда, выполнив спецзаказ (паяли свистки для разведчиков), один из тысячи оказался бракованным. Это было ЧП. Работу принимал старший мастер, Зоя сгорала от стыда, заказ-то для фронта. Но это была школа жизни. А это школа особенная.
С самого начала её и ещё одну девушку взял под своё крыло бригадир дядя Гриша. Доверял как взрослым, задания давал серьёзные. Например, на толстом листе железа чертился мелом контур детали, а девушкам, сидящим на подстеленном войлоке, нужно было пробивать молоточком по керну эти контурные линии. Сначала дело шло медленно, но потом они так поднаторели, что уже обгоняли взрослых мужиков. Это и понятно – дело-то для молодых рук и спин.
– С этих толк будет, – говорил дядя Гриша мастеру, – девчонки работящие.
Всё это было здорово, вот только одна мысль часто мешала сосредоточиться на главном – всегда хотелось есть. А дядя Гриша иногда приносил варёной картошки, съедали её мигом, и лучшего лакомства в ту пору не было.
В 1943-м Зоя начала работать самостоятельно, на ТЭЦ, и теперь получала завидный паёк. Ей как сменному персоналу электролаборатории полагалось полторы нормы, это: килограмм хлеба, шестьсот граммов постного масла и одна рыбина горбуши в месяц. Тех, кто работал сверхурочно, а такое происходило частенько, в столовой подкармливали соевыми котлетами и выдавали дополнительные сто граммов хлеба. Кое-кто из подруг выменивал на продукты свои вещи, бывало такое, но только не Зоя. Ещё чего?! А как же танцы?
Да, танцы. Жизнь продолжалась, и даже война была не в силах отменить молодость. Тем более, что поход на танцы в клуб или в парк считался праздником. Зое её главное платье досталось из американских подарков: шерстяной трикотаж отделан шёлком, всё переливается, всё в замочках – хоть сейчас в театр. А ещё были красный сарафан, две блузки и «балетки» – в те годы так называли полуботинки. Если у кого не было подходящего платья, ходили в красный уголок общежития, где танцевали под патефон, жаль только, мальчишек там не хватало. Может, поэтому однажды, когда грузили они одежду для отправки на фронт, кому-то из подруг пришла идея.
– А давайте вложим в карман каждого полушубка письмо, – сказала кто-то из девушек.
Тут же нашли ту, чей почерк посчитали самым красивым, сообща продиктовали текст, занявший два листа, вырванных из тетрадки кладовщика, поставили шестнадцать подписей. И посылка отправилась на фронт. Спустя полтора месяца с фронта в училище пришёл ответ. В конверте шестнадцать фотографий бойцов и письмо, которое тоже, судя по всему, писалось всем взводом. Так вот, письмо это специально зачитывали на торжественной линейке под звуки военного марша. А девчонки с тех пор стали называть себя «фронтовыми подругами». Теперь им казалось, что стали они взрослее и старше, а на самом деле это всё ещё были девичьи мечты. Мечты о том, чтобы жить счастливо и без войны. Но сначала надо победить врага.
Победу ждали, победа снилась, победа была самым долгожданным. А вот пришла она как-то вдруг, неожиданно. Май, обычное утро, всё шло своим чередом. Как положено, прогудел гудок: один раз в семь, два – в семь тридцать, три – ровно в восемь. И вот тут что-то произошло. Вдруг он загудел опять, долго, протяжно. Он гудел и гудел, а народ выбегал на улицу, смотрел в небо, друг на друга. Верил и не верил, что это случилось. Да! Это была Победа! Победа! А значит, завтра начиналась другая жизнь, мирная, подзабытая и такая долгожданная.
Каждое полено – удар по врагу!
(по материалам архивов)
Сколько бы лет ни прошло, в каком бы возрасте ни случилось… Что было, то уже произошло, что произошло и оставило след в жизни, навсегда останется и в памяти. Эта память времени не подвластна. Потому и живём, чтобы помнить, и пересказываем, чтобы помнили.
Девушки, мобилизованные на лесозаготовку, не всегда отвечали возрастным критериям. Саше Панфиловой, например, исполнилось всего тринадцать, когда её и ещё четверых девчушек, самой старшей из которых было шестнадцать, собрали вместе и объявили задание.
Впереди декабрь, январь, февраль – в общем, вся зима и начало весны. Температура иногда до минус тридцати, а им на лесозаготовку в окрестные леса.
До делянки пять километров ходили пешком, и, как рассветёт, начиналась работа. Двуручная пила – инструмент тяжёлый, к нему приноровиться надо, а норма – пять кубов дров за смену, хорошо хоть на двоих – это из-за возраста, у взрослых девчат больше в два раза. Наработаешься за день, а чуть поспал и опять в лес. Идёшь, шаги считаешь, снег под ногами скрипит, вот-вот рассвет. А вон там на дереве плакат прибит, значит, можно остановиться и передохнуть, чтобы ещё раз надпись на плакате перечитать: «Каждое полено – удар по врагу!». А тут и светать начинает, всё, значит, пора и за работу. Потому что теперь известно: каждое полено – это удар по врагу.
Нине Медведевой в 1941-ом было только двенадцать. К детским воспоминаниям можно относиться по-разному, но, дожив до преклонных лет, она всё равно помнила, как это – валить деревья, обрубать сучья. Затем брёвна выносили на дорогу, грузили и увозили на склад. То, что потяжелее, делали пацаны. Ровесники, но всё-таки пацаны.
Хорошо, что работали вахтовым способом по десять дней. Если повезёт, квартировали у добрых старушек, которые кормили, сушили ночью одежду, чтобы утром снова в лес. Так и бежали дни, и главное было отдохнуть потом, скорее сил накопить за десять дней в родной деревне. Только не всегда получалось. Дома-то мамка оставалась и младшие сёстры да братья. Вот так и отдыхали.
А говоришь: «Каждое полено – удар по врагу»… – Но ведь было!
Больше всего хотелось есть! Организм молодой – растущий.
Ей было четырнадцать лет в сорок первом. Летом Зоя Качалова работала в поле, а вот зимой…
Тонкий лес, который шёл на крепления горных выработок в шахтах и рудниках, ещё надо было напилить. Вот этим она с подругами и занималась зимой. Напилить, а потом на станцию отвезти. Другое дело – крупные хлысты. Это же сначала дерево повалить надо было. Приспосабливались, но иногда становилось страшно, когда дерево падало не туда, силёнок-то не хватало верно направить, поэтому и случалось. А что делать? Работа такая, такое задание. А ещё гордость. Да – гордость, что помогают большой стране. Ну, как могут, помогают. Тут главное, чтобы всем вместе, пусть по-разному, но вместе. Только так и можно побеждать.
И они шли к своей – общей победе, понимая это. Может, поэтому так она и запомнилась – Победа? А потому и называют её Великой!
Петровнушка
(по архивным материалам Ставропольского края.
Настя Васильева и Александр Скребцов)
Шёл второй год войны. Август на Ставрополье, как всегда, выдался жарким и душным. В траве кузнечики стрекочут, небо высокое и без единого облачка, и солнце в самом зените.
Колонну пленных красноармейцев гнали уже вторые сутки. Они шли медленно, молча, не глядя по сторонам, не глядя друг на друга. Уставшие, с мрачными лицами, но, когда впереди показалась деревня, а перед ней неширокий мостик в камышах с обеих сторон, все немного оживились. Деревня, речка с берегами в камышах, всё это теперь было из другой жизни, из другого мира, а здесь вдруг вот оно, рядом. У конвоиров в этих случаях начинались проблемы, потому что в каждой такой деревеньке их встречала толпа женщин и детей, молчаливых, скорбных, с каменными лицами, а иногда смелых до отчаянья. Что от них вообще ждать?
Вот и сейчас люди опять толпились у дороги с узелками и вёдрами, в которых лежала нехитрая крестьянская снедь. А тут ещё этот мостик да заросли этой травы…
Тогда Сашка, шедший с краю колонны, и метнулся наугад, прямо с мостков и в камыши. Позади раздалась стрельба, одна автоматная очередь, вторая. А он худенький, юркий. Вправо, влево, опять вправо. А потом вроде и успокоились все, тишина, и только сердечко наружу вырваться хочет. Получилось! Только, видимо, задели его, всерьёз задели. Он медленно осел и начал заваливаться на бок.
Женщины, ждавшие колонну, толком и понять не успели, что произошло. Всё случилось так быстро, только поняли, что стреляют, а они вот уже, раненые, уставшие, измученные, голодные. Сколько же их?
Кто-то первым кинул им узелок с хлебом, который сразу подхватили в толпе, потом кто-то кинул ещё и ещё. Немцы злились, что-то кричали, а им кричали в ответ. И слились эти крики сначала в нарастающий гул, а потом в протяжный вой или плачь. И вдруг всё оборвалось, все звуки, и только глухой топот ног по пыльной дороге да очнувшиеся кузнечики. Теперь женщины плакали молча и, утирая слезы, провожали в неизвестность чьих-то мужей, сыновей и отцов. Колонна уходила всё дальше и дальше, и теперь только шлейф пыли напоминал о ней. И только тогда все обратили внимание на старика-ездового, что гнал свою подводу прямиком на них.
А в телеге лежал Сашка, слава Богу, живой, дышал, только при каждом вздохе ртом шла кровь.
– Еду я, а он лежит, – торопливо дрожащим голосом рассказывал дед, – в луже крови… из камыша вылез… Я к нему. А он глаза открыл и хрипит. Отвези, говорит, к людям, хоть умру среди своих.
Дед обвёл всех глазами.
– Делать-то что будем? – не унимался он. – Немцы ж кругом… Почти в каждой хате. Жалко, пацанёнок совсем.
Было тогда Насте Васильевой только 27 лет. Извещение о гибели мужа получила, месяца не прошло. Двое детишек на руках да в глазах печаль смертная. Она и шагнула к Сашке первой.
– К моей хате вези, – почти скомандовала она и заспешила следом.
К утру Сашка пришёл в себя и даже попытался заговорить, как снова началось кровотечение. Ему бы сейчас доктора настоящего, да где его было взять? А перевязки что? Это же не лечение. А ещё и не отойти ни на шаг, одна дочка, полуторагодовалая, по полу ползает, вторая, что постарше, только глазёнки испуганные таращит…
Нужно было срочно что-то делать. А вот что? Ходили слухи, мол, в каком-то из соседних районов на приём к немецкому хирургу мать привезла израненную дочь, и оккупант не отказал, даже отчитал подчинённого за грубое отношение к девочке. Говорили, что будто бы в Германии у него осталось трое маленьких дочерей. Это ли сослужило службу, а может, врачебный долг, но операцию он провёл.
Настя знала, что и у них в деревне в немецком медпункте тоже работали врачи. Можно было рискнуть. Хотя… В том случае был ребенок, а здесь… Но шальная мысль всё равно не давала уснуть всю ночь. А к утру она решилась.
Пока за раненым присматривала соседка, пошла Настя в немецкий медпункт да уговорила кое-как фельдшера, будто бы брату младшему помощь нужна. Ранило, мол, его осколком при бомбёжке. Уж как убедила, и сама не поняла, но убедила.
Фельдшер оказался человеком, пришёл, сделал всё как надо, однако, уходя, пригрозил на прощание пальцем, а потом поднёс его к губам и кивнул.
Только в тот момент поняла она и осознала, чем всё могло закончиться для неё, для солдатика, для детей родненьких.
Немец не выдал, но приходить ещё раз отказался наотрез. И за то была она благодарна, тем более, что Сашка уже шёл на поправку. Молодой организм хотел жить. И через неделю они уже разговаривали, вот тут он и узнал, что спасла его Настя.
– А по отчеству как? – спросил он однажды.
– Петровна, – ответила она.
– Ты теперь мне как мама…
Через два месяца Сашка встал на ноги, попросил своё обмундирование и засобирался. На прощание обнял свою новую маму Петровнушку, как он её теперь назвал, улыбнулся и опять ушёл на войну…
Встретились они только через двадцать с лишним лет. Там же, в селе Привольном Красногвардейского района Ставропольского края. Сашка, не стесняясь слёз, целовал руки Петровны. А она просто обнимала его и что-то шептала в ответ.
День обещал быть жарким. Солнце стояло высоко, как много-много лет назад. Александр Скребцов приехал в Привольное всей своей большой семьей, в которой теперь все называли Анастасию Петровну мамой, а кто-то уже и бабушкой.
Восстановить Сталинград
(По материалам архивов Кировской области)
ГАСПИ КО. Ф. Р-6810. Оп. 1. Д. 196. Л. 1–4 об. Рукопись. Подлинник.
ГАСПИ КО. Ф. Р-6818. Оп. 2. Д. 40. Л. 14–18. Подлинник.
ГАСПИ КО. Ф. Р-6818. Оп. 2. Д. 52. Л. 35–35 об. Подлинник.
ГАСПИ КО. Ф. П-1290. Оп. 9. Д. 93. Л. 26–27. Подлинник.
В конце февраля 1943-го Кировскую область облетел слух, что молодёжь региона собирает большую группу специалистов для отправки в город Сталинград. Недавно там повсюду шли бои, и вот пришло время восстанавливать этот героический город.
Первого апреля в восемнадцать часов в областной библиотеке имени Герцена собрались лучшие представители молодёжи города Кирова, рабочие-стахановцы, инженеры и техники, интеллигенция. Собрались, чтобы в торжественной обстановке проводить отряд добровольцев. Люди выступали с трибуны, говорили о своих планах, присутствовавшие ветераны боёв за Сталинград делились воспоминаниями, представители трудящихся
Сталинградской области рассказывали о заботах сегодняшнего дня.
Областное радио сообщало в те дни, что молодёжью области проделана большая работа по организации помощи героическому городу. «Собрано около одного миллиона деньгами, свыше трёхсот центнеров семян зерновых, сто пятьдесят центнеров картофеля, десять центнеров мяса, выделено одна тысяча девятьсот пятнадцать голов крупного рогатого скота, телят, свиней, овец и девятьсот штук кур. Трудолюбивыми руками комсомольцев одних только сельскохозяйственных машин отремонтировано тысяча девятьсот штук, собрано много различных строительных инструментов, столовой посуды, оборудования для детских домов и детских садов. Кроме того, только в период областного комсомольского молодёжного воскресника заготовлено для Сталинграда четырнадцать тысяч кубометров древесины».
Журналистский материал заканчивался словами секретаря обкома ВКП(б) товарища Тупицына, который призвал молодежь быть в первых рядах строителей, смело идти навстречу трудностям и преодолевать их по-большевистски, по-кировски. «Звание кировец, – говорил он, – должно звучать в Сталинграде как передовой человек».
Эшелон из вагонов-теплушек был сформирован уже в последних числах марта, от желающих поехать не было отбоя. Но для этого требовалось написать заявление и пройти собеседование. И всё равно попасть в первый отряд было трудно. А вот Розе Киляковой удалось, чем она несказанно гордилась. Ещё бы – восемнадцать лет, а уже такое ответственное задание.
Уезжали с песнями и пожеланиями удачи, настроение было приподнятое, казалось, что ничего не боятся и, главное, что со всем справятся. А ещё и от дома недалеко, всего-то сутки, может, двое. Это было тоже важно, потому что многие из родных мест и уезжали-то впервые.
А потом начались проблемы. Всё-таки война ещё никуда не делась, вот она – рядом, только руку протяни, глаза в небо подними.
Бомбёжки начались уже на следующий день, а потому дорога растянулась очень надолго. И чем ближе подъезжали к Сталинграду, тем становилось тревожней, хорошо, что к эшелону подцепили вагон с танкистами, которые учили молодёжь уму-разуму, как прятаться, куда бежать. По началу-то от бомбёжек под вагоны забивались, не сразу поняли, что лучше в степь и врассыпную.
Только к концу пути для прикрытия эшелона выделили два истребителя, и дорога сразу стала веселей, потому что теперь поезд мчался во всю прыть.
Представители Сталинградского горкома комсомола, встречавшие эшелон, были сильно удивлены, когда узнали, что часть девчонок за время, что отряд был в пути, – сбежали. Но, быстро разобравшись, что сбежали они не обратно в Киров, а в санитарные поезда, только грустно улыбнулись, но затем, погрузив на баржу всё собранное для Сталинграда и разместив сверху оставшихся комсомольцев, двинулись в сторону тракторного завода.
И только здесь всем стало понятно, что такое война, точнее, что такое жить после войны. Руины чередовались с развалинами, на самом деле – это одно и то же, но ничего другого вокруг не было. Ещё воронки от взрывов, остатки окопов, блиндажей. И повсюду таблички: «Разминировано».
Всё, что осталось от здания заводской конторы, – это четыре стены без крыши и почти без перекрытий. Со временем отряд переедет именно в это здание, устроив там трёхэтажные деревянные нары. Стены будут защищать от ветра, а перекрытия – от дождя. Но пока жили просто под открытым небом. Ребята восстанавливали цеха, разбирали завалы, ремонтировали полы, крышу, окна.
Уже скоро в эти цеха начнут прибывать разбитые танки и появятся бригады ремонтников. Лучшие подруги будут работать на токарных станках, ребята перейдут в каменщики. Без работы сидеть не будет никто, хоть подсобным рабочим, хоть питьевую воду разносить для ремонтных бригад. Придётся носить даже «власовцам», работавшим тут же, но за колючей проволокой.
Работа будет отнимать все силы, да так, что от усталости и холода, ветра и дождя девчонки будут плакать горькими слезами по вечерам, а всё равно петь частушки, ну, чтобы хоть чуть полегче стало:
В Сталинграде я была.
Спросит мама, как жила.
Я нетёсаные нары
Все слезами залила.
Пели, смеялись, а завтра опять шли на работу.
Народ будет всё прибывать. Со всей страны восстанавливать город-герой приедут тысячи молодых людей. К лету Розу Килякову в составе комсомольской бригады направят работать в пищеблок. К этому времени под столовую соорудят временные бараки, поставят длинные столы, а по обе стороны – деревянные лавки. Завтрак, обед и ужин будут отпускаться по талонам, без денег.
Время будет бежать вперёд, война отступать. Но ещё долго при зачистке блиндажей, подвалов, развалин домов будут находить бывших солдат немецкой армии, которые в поисках пищи и воды по ночам выползали из своих укрытий. Они могли и ограбить, и даже убить, поэтому зачистки были регулярными.
А в Сталинграде в это время уже заработают органы управления, затем почта, больницы. Город будет наполняться людьми, сплочёнными и уверенными в скорой окончательной Победе. А как же? Если уж в такой битве смогли одолеть… Если уж такой город из развалин поднимаем… Главное, навалиться всем вместе…
До мая 1945-го было ещё далеко – почти два года, на войне это очень большой срок. Но и позади тоже было два года, ни с чем несравнимых, трудных, жестоких, но оставшихся позади. А значит, жизнь продолжалась. И продолжалась она вопреки смерти.
Елизар Старостин
(по материалам архивов Кировской области)
Часто ли мы задумывались, что организованная жизнь тыла – это уверенность в своих силах и желание побеждать у тех, кто шёл в атаку на фронте.
Непросто в этой ситуации было всем. Кто-то встал к станку, кто-то сел за рычаги трактора, но были и те, на ком лежала стократная ответственность. Организовать, разместить, накормить, поставить на поток, дать уверенность в завтрашнем дне. Эту ношу взвалили на себя обкомы и райкомы ВКП(б), а руководили ими такие же люди, как те, что командовали полками и дивизиями, армиями и фронтами на поле боя.
Есть на карте России небольшой городок, районный центр в пятидесяти километрах от областного центра. Что на карте России, что на карте СССР он всегда имел одно и тоже название – город Слободской Кировской области. С самых первых дней Великой Отечественной он разделил судьбу многих городов, которые и стали тем самым надёжным тылом Красной армии.
Слободским райкомом партии тогда руководил Елизар Дмитриевич Старостин. Молодой человек. К началу войны ему исполнилось тридцать восемь лет, однако за плечами уже имелся достаточный человеческий и профессиональный опыт.
В двадцатых годах он учительствовал, затем перешёл в профсоюз работников просвещения. В тридцатые – в чрезвычайных партийно-государственных органах управления сельским хозяйством. Они соединяли в себе политические, административные, карательные, хозяйственные и культурно-просветительские функции.
В 1936 году его переводят в город Киров в Сталинский райком партии на работу заведующим отделом пропаганды и агитации, затем вторым секретарём. А в январе 1941 года Старостина избирают первым секретарём Слободского райкома партии, то есть поручают возглавить крупный район Кировской области.
Что это будут за сороковые, никто тогда не мог даже предположить.
Слободская районная партийная организация накануне войны стояла на первом месте по численности среди районов области, не считая районов областного центра. Она объединяла в своих рядах 1140 коммунистов, состоявших в 55-ти первичных организациях. В самом Слободском был 641 коммунист, а население города составляло 25 197 человек. Это цифры на 15 апреля 1941 года.
Что ещё? В городе Слободском тогда было тринадцать школ, числилось 5 017 учащихся, имелись дошкольное педучилище, политпросветшкола, школа медицинских сестёр. В районе было четыре больницы, семь амбулаторий, пять медицинских пунктов, девять яслей, зубной кабинет, тубдиспансер, роддом, детская и женская консультации. И только двадцать врачей. Работало сорок девять колхозов.
Этот потенциал плюс человеческий ресурс и возьмёт на себя все тяготы тыловой жизни, которые возникнут в одночасье.
Повестки дня заседаний бюро райкома партии сменились с первых же дней войны. К примеру: 22 июня 1941 года бюро обсуждало вопрос «О мобилизации военнообязанных», 25 июня – «О противовоздушной обороне». В дальнейшем тематика уже не менялась, и сегодня по ней можно писать историю войны в маленьком провинциальном городке. Вот только некоторые из тем: «О военном обучении коммунистов, комсомольцев и всего населения», «Утверждение Слободского состава истребительного батальона в количестве 99 человек», «Об оказании помощи семьям ушедших в ряды Красной армии», «О состоянии работы эвакуированных детских учреждений», «О привлечении рабочих и служащих на уборку урожая», «О подготовке в Слободском 500 бойцов-истребителей танков из комсомольцев и молодёжи города и района», «О мобилизации 425 человек населения района на оборонные работы», «О работе комсомола в военное время» – и многие другие вопросы, связанные с выполнением заказов фронта предприятиями, промартелями и колхозами района…
Затем наступило время госпиталей, ими были заняты помещения райкома и райисполкома, отдельных школ, дошкольного педучилища и другие здания города и района: Вахрушево, Волково.
А вот воинские части были размещены не только в городе, но и в землянках около Слободского.
И сотни эвакуированных детей и взрослых. Первая партия в количестве 406-ти детей, эвакуированных из Ленинграда, прибыла в Слободской уже 30 июня 1941 года.
Бывали случаи, когда эвакуированные взрослые отказывались ехать дальше Слободского, ссылаясь на отсутствие железной дороги. Например, был такой случай, когда в одной из школ города временно разместили эвакуированных женщин. На подходе новый учебный год, а они вдруг заявили: «Из школы не поедем, если не разместите нас в городе»…
Пришлось идти лично, убеждать. Взял с собой военкома товарища Рысина, спокойного, выдержанного человека – вместе и уговорили.
Позже коммунист и добросовестный работник военком Рысин уйдёт на фронт, где погибнет смертью храбрых. А Старостин продолжит выполнять свой долг на родной земле.
Теперь дополнительной заботой слобожан становилась проблема военнопленных, которые стали прибывать сюда с первых дней осени 1941-го. Их требовалось встретить и развезти в отведённые для содержания места, а в последствии ещё и кормить. Но сельсоветы отказывались даже лошадей давать для перевозки такого контингента.
– Бандитов не повезём, – говорили ездовые и разворачивали упряжки, – пусть пешком идут… Они на фронте наших убивали, а мы их везти?
…К концу сорок первого в районе было размещено уже 5 655 эвакуированных, с учётом проживавших до войны расход воды был такой, что если давать воду в баню, то её не хватало на заправку паровозов на железнодорожной станции.
А ещё беспокоил недостаток электроэнергии. Возможности городской электростанции были ограничены 160-ю киловаттами, а семь электроустановок предприятий обеспечивали – 1 480 киловатт. В напряжённые моменты, когда испытывалась острейшая нужда, опять приходилось искать другие решения, и они находились.
Культурные запросы населения, воинских частей и раненых, находящихся в госпиталях, обслуживались силами учителей, работников культурно-просветительных учреждений и коллективом областного драматического театра имени Кирова. В 1941 году областной драмтеатр переехал на жительство в город Слободской, уступив своё место в областном центре Большому драматическому из Ленинграда. Теперь он работал в клубе меховой фабрики «Белка». Артисты ставили спектакли, устраивали вечера, давали концерты в клубах, воинских частях, госпиталях.
Но один случай требует отдельного рассказа. В тот вечер областной драматический театр провожали обратно в Киров, пригласили руководящих работников города и района. Присутствовал весь актёрский состав. Дирекция театра благодарила слобожан за хороший приём и заботу, многие актёры выступали с декламацией, носившей патриотический характер... Настроение царило приподнятое. Тем более, что на фронтах Отечественной войны враг нёс ощутимые потери, Красная армия наступала… И вдруг в выступлении одного из актёров Старостин услышал нотки или усталости, или пессимизма. Нужно было срочно исправлять впечатление. И тогда он вышел на сцену сам и начал читать:
«Ты вышел из толщи
народных глубин,
Певец пролетарских красот,
Взращённый в неволе суровых годин
Средь душного мрака невзгод.
Тоски мы не слышали в песнях твоих
И жалоб на злую судьбу...
Звучал бесконечною верой
твой стих
И звал в роковую борьбу».
В этом стихотворении было всё: и призыв, и дух победителя, и уверенность в завтрашней Победе. А ещё в этом заключалась жизнь Елизара Дмитриевича Старостина – солдата своей Родины.
В 1943 году его перевели на работу заведующим отделом агитации и пропаганды обкома партии, затем несколько лет он был ответственным секретарём газеты «Кировская правда», занимал ещё многие должности, где продолжал служить своей стране, прожив ровно 80 лет.
