Версия для слабовидящихНадежда ПЕРМИНОВА
Жизнь, пронизанная веком
Леонид Владимирович Дьяконов – знаковая фигура жизни Вятки-Кирова ХХ века. Рождённый в 1908 году, накануне великих потрясений России, он пережил со своей страной весь её тернистый путь и умер в 1995 году – в пору новых социальных переустройств.
В 1960-х годах среди советских писателей бытовала мода на «делание биографии», ради чего молодые и не очень литераторы ехали поработать на целину и другие стройки социализма, чтобы героизировать себя. Биографию Дьяконова написала сама жизнь. Пройдя тяжкие испытания, он не сделал их своей главной темой. Он избрал другой путь – созидания, осмысления, запечатления времени.
Несколько лет назад позвонил мне наш известный кировский краевед А. Л. Рашковский.
– Надежда Ильинична, опубликованы дневники Ольги Берггольц. Вы, быть может, их ещё не читали. Так вот, там напечатано, что Дьяконов, возможно, её заложил.
– Ольга Фёдоровна не сама опубликовала эти дневники.
Повисла пауза. Я знала о громком «Деле литературной группы» в ежовские времена, от которого пострадали кировские и не только литераторы и журналисты. И знала, по воспоминаниям друзей Леонида Владимировича, что наиболее жестоко истязали именно его, били в тюрьме так, что он потерял память. Сейчас все знают об амнезии, но тогда… Дьяконова отправили в Москву в психиатрическую больницу и, признав невменяемым, вернули в Кировскую психушку под чужой фамилией…
– А Вы, Александр Львович, смогли бы это вынести?
Повисла пауза.
– Нет. Я бы не смог, – честно ответил Рашковский.
Дело развалилось потому, что показания «врагов народа» были абсурдны и охватывали «заговором против Сталина и Жданова» людей, живущих на территории тысяч километров (Алма-Ата – Киров – Ленинград), иногда даже не знакомых между собой, и ещё потому, что вновь пришедший в это время глава НКВД Берия сменил волкодава Ежова. И предал смерти не только его, но и сподручных, в том числе руководителей НКВД Кировской области.
Большинство арестованных отреклись на суде от своих показаний, в буквальном смысле слова выбитых из них, и были выпущены на свободу. Несколько человек получили сроки в лагерях за клевету, в том числе главный, как он сам себя назвал, «сочинитель террористического романа» Андрей Семёнов (впоследствии взявший псевдоним Алдан). Все они потом были реабилитированы. Но Леонида Дьяконова на суде среди них не было. Его списали как душевнобольного, о нём забыли.
В перестроечные времена, когда всех нормальных людей одновременно «опустили», сделали почти нищими, очень живо на наших кухнях обсуждался вопрос льгот. Вот их дали бывшим фронтовикам, инвалидам, чернобыльцам и афганцам, даже вспомнили о репрессированных.
Пришла я выпить еженедельный кофе к моему наставнику, писателю Леониду Владимировичу Дьяконову, чтобы в разговорах облегчить душу и поднабраться мудрости от него, прошедшего через мясорубку всех российских невзгод ХХ века. И в беседе, не сомневаясь в их семейных правах на льготы, констатировала:
– Теперь вам будет полегче, и у Елизаветы Степановны, и у вас скидки на коммунальные расходы.
Дьяконов печально посмотрел на меня:
– У Лизы, конечно, она же хирургом в прифронтовом госпитале работала. А у меня никаких льгот нет.
– Но вы же были репрессированы, – думая, что он не знает о том, что льготы распространяются и на эту категорию граждан, начала пояснять я.
– А меня ведь не реабилитировали! – как-то даже скорбно произнёс Дьяконов, глядя отстранёно в черноту кофе.
– Как?! – изумилась я.
Ещё несколько лет назад в местных газетах были напечатаны статьи о реабилитации группы вятских литераторов и журналистов, пострадавших в ежовские времена. Все они, и Дьяконов в том числе, проходили по одному сфабрикованному делу.
– Надя, – сказал несломленный мудрец, – ИМ же надо, чтобы я написал заявление с просьбой о реабилитации. Но почему?! Я же не писал заявления, чтобы ОНИ меня посадили. ОНИ ошиблись, а я их должен просить о милости? Это не по-человечески.
Под словом ОНИ, он, конечно же, имел в виду власти предержащие.
Расстроенная, я поспешила в писательскую организацию. Позвонили бывшему прокурору, который занимался реабилитацией и который, кстати, был автором публикаций. Сами, уже от лица писательской организации, написали заявление, так как без него нельзя было дать ход делу (вот он, наш махровый бюрократизм).
Прошло несколько месяцев. И снова как-то за чашкой кофе Леонид Владимирович, посмотрев долгим взглядом на свою ладонь, словно читая там жизнь, поднял на меня глаза и раздумчиво произнёс:
– А вы знаете, Надя, меня ведь реабилитировали. Прислали на этой неделе официальное письмо. Не извинились, конечно, но всё же реабилитировали.
– Ну, наконец-то! Это мы на…
Он, как-то вдруг, не свойственно для него строго посмотрев, оборвал меня на полуслове:
– Нет! Так не должно быть!.. Я думаю, у НИХ просто медленно крутится эта машина.
И сразу перешёл к разговору о литературных новинках.
Старый мудрец, человек с обострённым чувством собственного достоинства, он всё же оставался в душе прежним романтиком, продолжая верить в справедливость и благородство даже ЭТИХ, которые слепо олицетворяют власть, забывая о живом человеке.
Как всё повторяется в этом мире!
Когда-то его мама Людмила Андреевна Дьяконова, по-домашнему Миля, младшая из сестёр обедневшего дворянина из Уржума, приехала в Вятку учиться в Мариинскую женскую гимназию. Девочкам повезло получить образование за счёт благодетелей-меценатов. Старшая Ольга, став учительницей, уехала преподавать в село и, как это было принято в конце ХIХ века у передовых педагогов, собирать фольклор – образцы устного народного творчества. Лидия по окончании училища вернулась в Уржум, вышла замуж за агронома Алексея Заболотского и посвятила себя семье, в которой вырос Коля, Николай Заболоцкий, ставший известным русским поэтом.
А на юность Мили выпало бурлящее предреволюционное время, и она искренне, как это свойственно молодым, поверила в новые веяния, хранила нелегальную литературу и попала под надзор полиции. Как и её гражданский муж Владимир Белов, сын известного в Вятке адвоката и литератора В. В. Белова. Вот у этой молодой пары и родился сын Лёня.
Однажды в разговоре о безотцовщине, понятной и мне, Леонид Владимирович с горечью сказал:
– Отца не знаю, но почему-то запомнилось, что моя кроватка стояла в комнате его сестёр, и они со мной играли. И бабушку моя мама называла мамой… Он исчез. Потом мы с мамой, а после ещё и с тётей Олей, жили в другом доме.
В своё время мы ходили к этому двухэтажному длинному дому по улице Спенчинской, ныне Карла Либкнехта, где прошли детство и юность Лёни Дьяконова. Снимали сюжет для кировского телевидения. Он показывал на одно из окон второго этажа, откуда выглядывала пожилая женщина. «Вот так и мама…» – сказал Леонид Владимирович.
Кстати, дом этот оказался долгожителем, только нынче летом его снесли.
Однажды моя соседка по саду Ника Дмитриевна Долгушина в разговоре о Дьяконове неожиданно заметила, что он ей родственник, поскольку у них одна бабушка Ольга Измайловна Белова (Долгушина). Она часто маленькой девчонкой бегала к бабушке и в соседние дворы и видела, что мама Лёни в свободное время, в отличие от других соседок, всегда сидела у окна с книгой. И вспоминала, что его отец исчез неспроста, такие были времена, и никто не знал, где он. Хотя она услышала однажды в разговоре взрослых, что он скрылся в степях Казахстана.
Это уже в наше время подтвердила научный сотрудник областного архива Р. С. Шиляева: за В. В. Беловым был установлен негласный надзор за тесную связь с партией эсеров. Когда начались аресты, он скрылся из города. Последние документы, где он упоминается, относятся к 1914 году, тогда он жил в Акмолинской губернии – казахстанских степях. После его след потерялся.
Возможно, этот маленький штрих после повлияет на судьбу его сына.
Людмила Андреевна свою трудовую жизнь связала с работой со словом, работала всю жизнь корректором и редактором в типографии, выпускающей местные газеты. Потому и её любимый сын стал заядлым читателем, рано начал сочинять стихи. Ещё учась в школе-девятилетке, стал печататься в школьных малотиражных журнальчиках «Первый блин» и «Школьная новь», причём одновременно являясь редактором, журналистом и художником. Стихи Лёни имели успех среди ровесников. Именно с типографии в 1925 году, окончив школу, начал свой рабочий путь семнадцатилетний поэт Лёня Дьяконов, переведённый через два месяца уже в литературные сотрудники «Вятской правды».
Как-то я, как уполномоченный Литературного фонда при Союзе писателей, побывала у сестры Н. А. Заболоцкого, то есть у двоюродной сестры Дьяконова, по его просьбе: выделить ей финансовую помощь. На этой встрече Наталья Алексеевна показала мне свой семейный альбом. На чёрно-белых хорошего качества снимках предстала передо мной весёлая компания друзей в палисаднике у деревянного дома в Вятке. «Это Лёня, это я, это Игорь…» – начала перечислять она. Юная, счастливая, безоглядно шагающая в жизнь молодёжь.
Конечно, как это бывает в юности, ему хотелось определиться с профессией, уехать из дома, завоевать себе место под солнцем. Романтически настроенный, он уезжает на Урал, поработав недолго на заводе, скоро возвращается и начинает работать журналистом. Но хочется большего. С другом, тоже молодым поэтом Игорем Франчески, в 1928 году они поехали в Ленинград, бурлящий новшествами в искусстве.
Игорь поселился у своей тёти Ольги Константиновны Матюшиной – то есть в доме знаменитого футуриста, художника и музыканта М. В. Матюшина. Однажды, уже в 90-х, когда я начала рассказывать Леониду Владимировичу о выставке художника-авангардиста Павла Филонова, которую посмотрела в Москве, он оживился и с горечью сказал: «Вы понимаете, Надя, его мастерская была на том же дворе, что у Матюшина, и я мог к нему заходить, но… я же тогда был глуп, как все молодые. Но к брату Коле я заходил. Поговорить о поэзии. Он был очень начитан, и меня поразил тем, что на стуле возле кровати у него лежал томик Гёте на немецком. Он читал его! У нас с ним была разница в возрасте, мы виделись нечасто – как-то он заезжал к нам, когда ехал в Уржум, и подарил маме примус – очень нужную штуку по тем временам… Тогда же, в Ленинграде, он помог мне снять комнатку».
В Ленинграде в то время было много вятских. В том числе и среди учеников Михаила Васильевича Матюшина. Здесь он встречал будущих художников Е. Чарушина и Н. Кострова, с которым, как и с Игорем, они дружили до конца жизни. Ходили по выставкам и мастерским, слушали поэтов и вечные диспуты об ушедшем и наступающем новом времени в Ленинградском доме печати. Они оказались в центре авангардной жизни страны. Брат Коля Заболоцкий был тогда уже в известной группе обэриутов. Здесь же познакомились они с супружеской парой – литературоведом и журналистом Николаем Молчановым и поэтом Ольгой Берггольц.
Устроиться на работу в Ленинграде молодой провинциал, увы, не смог, поступил учиться в техникум печати, но его вскоре расформировали. Пришлось снова вернуться в Вятку в типографию, где был зачислен «на должность подчитчика-корректора». И уже через 10 дней снова назначен временным репортёром в «Вятскую правду».
Поработав два года, молодой журналист опять пустился в путь. На этот раз неожиданно в Казахстан, город Алма-Ату. Быть может, это была попытка что-то узнать об отце? Или приглашение друзей: его коллегами по работе в газете «Советская степь» оказались приехавшие по распределению из Ленинграда Николай Молчанов и Ольга Берггольц. И разве он мог предположить, что эта дружба будет иметь трагическое продолжение, но уже в его родном городе, куда он снова вернётся.
Причиной возвращения стал редакционный скандал. Один из сотрудников газеты Андрей Семёнов (Алдан-Семёнов) решил сделать себе имя на казахском фольклоре. Выезжал в командировки к акынам, якобы записывал их песни о великих вождях Ленине и Сталине. На самом деле он сочинял их сам. Причём, зная Дьяконова как человека, понимающего в народном творчестве (тётя Оля серьёзно занималась фольклором), пригласил его поучаствовать в этом подлоге. Но вятский правдолюбец не только отказал ему в этом, но и рассказал об этом коллегам. Ольга Берггольц подхватила эту тему и написала повесть «Журналисты», где в образе антигероя все узнали Алдана.
Времена наступали жестокие. Семёнов, уволенный из газеты, затаил злость и, ожидая разоблачения, решил уничтожить прямых свидетелей. У начальства НКВД, у которых он позднее завис на крючке, тоже были свои интересы – им хотелось орденов и карьеры.
Ленинградцы уехали домой. Леонид вернулся в Вятку. Жизнь стабилизировалась. Он работал в газете, но, уже повышаясь в должностях от сотрудника до заведующего отделами, занимался фольклором. В 1933 году состоялся его поэтический дебют в литературном альманахе «Трудодни» под псевдонимом Леонид Анк. Он уже числится в списке литературного актива области, готовит досоветскую часть книги «Фольклор Кировской области». Весной Горьковским комитетом Союза советских писателей (в состав которого входили вятские писатели) был проведён вечер Л. Анка. Под этим псевдонимом он печатал и переводы с удмуртского. Налаживается и его личная жизнь.
Но мстительный Алдан не сидел, сложа руки. Он приехал в Ленинград поквитаться с Ольгой. И выступил с обличительной речью на встрече Союза писателей против Берггольц и её повести, и писательница была обвинена в клевете и антисоветском образе жизни, исключена из Союза писателей.
После этого он решил заняться Дьяконовым. Приехал в Киров, написал на него донос в редакцию «Кировской правды», куда устроился на работу, выступил с обличением на собрании, обвинив его в связях с «авербаховцами», то есть в том, в чём обвиняли Берггольц. Чтобы раскрутить дело, опубликовал статью о том, что Дьяконов любовник оппортунистки Берггольц, ведёт аморальный образ жизни. Сам Леонид Владимирович эту статью увидит лет через двадцать.
А тогда ещё недавно успешного журналиста срочно уволили. В апреле 1938-го Дьяконова арестовали. А заодно и многих его коллег журналистов и друзей. Вспоминать об этом даже через десятилетия Леониду Владимировичу было тяжело. Доверял он это только своему другу Игорю, который тоже разделил участь репрессированных.
Вдова И. Г. Франчески Вера Ивановна написала в воспоминаниях: «При допросах выколачивали признание в том, к чему Дьяконов не был причастен. К тому же, он понимал, каково было матери и жене, оставшимся без его помощи, да ещё в таком положении (она ждала ребёнка). Он потерял жену, так как, чтобы не лишиться работы, ей пришлось отказаться от мужа. Ребёнок умер…».
Дьяконов говорил, что били так, что в один из таких жестоких дней он и потерял память.
В воспоминаниях Игоря Георгиевича в магнитофонной записи (сделанной Т. К. Николаевой) есть такой важный момент допроса:
«– Вот, – говорит следователь, – ваш Дьяконов всё уже подписал.
Я прочитал и понял, что это сплошная чушь, которую писал человек явно не в себе. Я ответил:
– Я считаю это всё полнейшей чушью. Как можно было придумать это?!
Леонид Дьяконов в прямом смысле был не в себе, чем воспользовались следователи».
Именно этот бред они, вероятнее всего, использовали при повторном возбуждении дела против Берггольц. Ведь шантаж был главным приёмом спецслужб. Но дело развалилось.
Тогда, в глухие времена, Леонида Владимировича спасла материнская любовь. Работница психиатрической больницы узнала в новом, привезённом из Москвы пациенте потерявшегося Дьяконова и сообщила Людмиле Андреевне. «Я был прислан обратно под чужой фамилией. Ничего не помнил. Стоял у окна и вдруг вижу – идёт мама!» Так пришло первое воспоминание.
Мама упросила врачей, забрала сына из больницы. Оказавшись дома, в их комнате, рядом с матерью и друзьями, которые постоянно навещали, он стал приходить в себя. Начал на серой дешёвой бумаге цветными карандашами рисовать – быть может, неформальные уроки Матюшина, дружба со сверстниками-художниками позволили ему таким образом проявить себя. Эти удивительно цельные по композиции, яркие по цвету работы он хранил всю жизнь, даря лишь близким людям. При всём их сюжетном разнообразии главным мотивом этих работ стало одинокое дерево – трагический срез перенесённого им несчастья. Подтверждением этого стали его стихи, обнаруженные сыном уже после смерти отца.
1941.07.31
Мои рисунки
О, сад, висящий на стене!
О, мир на ржавых кнопках, лицезрею
открытый! Как проникну я
в историю твою! Душа огромна!
Где в ней построил я оранжерей
для вывода закинутых судьбою
на почву каменистую семян?
Что за единство странное в тебе,
составленное из северных и южных
из западных, восточных,
из подземных
и поднебесных флор! Когда смотрю
на эту пламенную яркость,
иль когда
бетховенской мелодьи форм
внимаю,
дивлюсь вдвойне, вдесятерне:
в то время
душа была бесплодным пустырём.
Что за дожди тогда её поили,
какое солнце освещало? Или
наоборот: без света, без воды,
без почвы той – души сады
ещё сильней цвели, плодоносили?
Спасала его работа над фольклорными рукописями, которые хранились дома. Перебирая, перечитывая их, он по-новому почувствовал вековую мудрость народной философии, красоту слова и стал систематизировать записи, раскладывая по стопкам и папкам. Не все друзья, которые ещё навещали, понимали его. Было не до того. Началась война. Многие уходили на фронт и не вернулись. Мама пропадала на работе.
Он сидел один в нетопленой комнате, полуголодный из-за мизерного пайка и понимал, что им с мамой не суждено выжить. Но судьба повернула колесо Фортуны. В дверь постучали. На пороге стояли две, судя по одежде, неместные женщины. Они прошли и представились. Это были редакторы издательства «Детгиз», эвакуированного в Киров.
Детство и во время войны не отменяется. Они были настроены на работу, но не было авторов – кто воевал, кто был неизвестно где в эвакуации. О нём наверняка рассказал земляк Евгений Чарушин, которого мы сейчас знаем как самобытного художника и прозаика. Он тоже был в эвакуации в родном городе и жил неподалёку в доме (баньке) своего отца, известного архитектора И. А. Чарушина.
А Леониду нужно было человеческое участие и профессиональный разговор. Несколько часов он рассказывал редакторам о своём фольклорном собрании. Ушли они с несколькими папками и назавтра передали, чтобы он пришёл в Дымково, где их поселили, подписать издательский договор. Был в этот день и первый гонорар – несколько порций манной каши! – вспоминал он после.
Так, в самый разгар войны, в 1942 году вышла его первая книжка «Песенки-байки» с иллюстрациями Евгения Чарушина. Напечатанная на серой дешёвой бумаге, она теперь истинный раритет того трудного времени. А следом были напечатаны ещё две книжки – «Сказки о храбрецах-удальцах» в «Детгизе», «Храбрые и ловкие» в Кирове. Так родился детский писатель Леонид Дьяконов.
К своей первой профессии – журналистике, всегда зависимой от власти, он больше не возвращался.
Поначалу именно фольклорные книги спасли их маленькую семью от голода и вернули ему уверенность и интерес к работе. В его фольклорном архиве хранилась книга Александра Васнецова (брата известных художников В. и А. Васнецовых) «Песни Северо-Восточной России», переиздать которую он считал своим долгом. Она была подготовлена им и напечатана в 1949 году. В этом же году Евгений Чарушин и бывший коллега Николая Заболотского драматург Евгений Шварц, который тоже во время войны был в Кирове в эвакуации, дали ему рекомендацию для вступления в Союз писателей страны. Это было не только признание, но и социальная защита – пусть небольшие, но писательские льготы.
Ещё одна важная встреча произошла в это время. С молодой женщиной – хирургом Лизой Фалалеевой, которую знал с детства. Она к этому времени уже успела поработать в прифронтовых госпиталях, а впоследствии стала главным врачом Кировской железнодорожной больницы. Она рассказывала: «Их компания в юности собиралась в нашем дворе, а я была младше их. Но крутилась рядом. Папа меня поддразнивал: ‘‘Давай, Лизка, выдадим тебя замуж за Лёньку – он самый умный и весёлый!’’ Я, конечно, отвечала: ‘‘Ни за что!’’ Но его словам было суждено сбыться». Вместе они прожили долгую счастливую жизнь, Леонид Владимирович стал замечательным отцом Виктору – сыну Елизаветы Степановны.
Создание на основе устного народного творчества книг для детей побудило Дьяконова писать собственные поэтические произведения – стихи и сказки для маленького читателя. Первая «На родной сторонушке» вышла в 1948 году. А следом с завидной периодичностью ещё десять. Позднее он объединил их в книгу «Жила-была царевна». Она много раз, так же, как книга, составленная из вятских народных сказок, песен и загадок «Волшебное колечко», издавалась и переиздавалась в Кирове, Москве, Горьком, Новосибирске, сделав его самым тиражируемым среди кировских писателей (4 965 000 экземпляров!).
Обратился писатель и к детской прозе. Повесть «Олень – золотые рога» о жизни мальчика в Вятке начала ХХ века на долгие годы стала любимой книжкой вятских ребят. Читая её, они словно становились свидетелями детства их матерей и отцов, представляли жизнь родного города в сложные революционные годы. Атмосфера старой Вятки, её деревянных улочек, образ старушки, делающей дымковскую игрушку – оленя – золотые рога, – стали их историей.
Эта книга трогала сердца не только детей. Ведь не случайно же скульптор, председатель Союза художников М. М. Кошкин обратился к нему с просьбой написать книжку о нашей знаменитой дымковской игрушке. Этот полноцветный альбом «Дымковская глиняная расписная» был издан в Ленинграде в 1965 году.
И ещё одна прозаическая книга осталась нам от Леонида Владимировича – «Вятские годы Николая Заболоцкого». Скрупулёзно и неторопливо, собирая свидетельства, письма, воспоминания, работал он над ней годами. Эта книга об их общей родословной. Она была издана в Кирове уже после смерти Леонида Владимировича. Аккуратной стопочкой лежали главки этой рукописи на столе. Иногда, делясь раздумьями, он зачитывал мне текст, как бы заново оценивая своих родных, их поступки, восхищаясь и сожалея об ушедшем.
С особой любовью говорил о женщинах – сёстрах Дьяконовых. Его двоюродный брат Николай Заболоцкий стал известным поэтом, и на книгах Леонида Дьяконова выросло не одно поколение детей. И оба они, вылетевшие из одного гнезда провинциальной интеллигенции, вошли в школьные хрестоматии ХХI века.
Первоначальный поэтический дар никогда не иссякал в нём. Но лирические стихи чаще всего ложились в стол. При жизни были изданы лишь две тоненькие книжки лирики: «Снова с тобой» и «Уходя и оставаясь». Его ранние стихи, «растущие» из Серебряного века, его болевые стихи-раздумья, в том числе о репрессиях, к которым он возвращался в разные годы, не могли быть приняты издательством советского периода. Часть из них увидела свет в томе Антологии вятской литературы «Чем жизнь воистину светла» только в 2008 году. Он их отобрал и подготовил сам, сложив в рукопись «Из неизданного», всё же надеясь, что придёт их время.
«Именно в стихах Л. В. Дьяконова, ещё не известных по сей день, вятская поэзия вышла за пределы провинциальной, соприкоснулась с теми мотивами, которые звучали в годы оттепели в поэзии О. Берггольц, Б. Окуджавы, Ю. Левитанского и других.
Поразительна культура стиха поэта, в них чувствуется незабвенное, вошедшее в поэтическую плоть и кровь художника слово Серебряного века. Иногда очень глубинно звучат пушкинские интонации», – пишет в предисловии доктор филологических наук В. А. Поздеев.
Леонид Дьяконов был самый авторитетный знаток и ценитель поэзии в Кирове. Да и книжник – каких поискать! Его библиотека была больше чем просто библиотека. Она являлась скорее коллекционной. Он единственный среди нас обладал скорочтением и превосходной памятью. Рассказывая о книгах или писателях, порой страницами цитировал их произведения. Круг его интересов был широк – не только художественная литература мира, но и книги по философии, науке, искусству и, особенно в последние годы, мемуары. Был в этом собрании и особо любимый раздел – всё о Пушкине. Александр Сергеевич был кумиром Дьяконова.
Эрудит, интеллигент – это о нём. Свой кругозор, свой литературный опыт, свою щедрую, не сломленную душу и юморной взгляд на повседневность, он щедро дарил и друзьям, и ученикам. В любой компании, где присутствовал «старик Дьяконов», как он любил себя называть, было умно и искромётно весело. Он задавал тон разговору о литературе, сыпал экспромтами. Недолго он вёл занятия в областном литературном клубе «Молодость», но никогда не отказывался от проведения семинаров, от написания рецензий на рукописи. И те, кто с ним соприкасались, становились его поклонниками, учениками. По его примеру, самообразовываясь, заводили библиотеки.
Ему пришлось поработать не только в газетах, но и в краеведческом музее, и Доме народного творчества (как знатоку фольклора), и в бибколлекторе, где он комментировал новые издания продавцам книжных магазинов. Так что в книжных магазинах его знали и любили. И до последних лет он каждую неделю обходил магазины, знакомясь с новинками и пополняя свои шкафы.
Порой вместе с книжками он приобретал и любимые открыточки. Была ли коллекция, насчитывающая около 84 тысяч открыток, хобби? Скорее продолжением интереса к книге, так как большая часть её была связана с писателями, литературными местами и иллюстрациями книг.
После его ухода в мир иной, эта коллекция получила должную оценку специально созданной комиссии. Теперь она составляет основу частного музея открытки в Петербурге, городе, который он любил. Здесь, в год его столетия, в Детской библиотеке истории и культуры Петербурга состоялась выставка книг и открыток Л. В. Дьяконова, на открытие которой пришли не только юные читатели, но и родственники его ленинградских друзей, и члены Вятского землячества.
Да, он любил Ленинград. И после трагических событий, возрождаясь к полноценной творческой жизни, посещал этот город. Однажды, разговаривая по телефону с его сыном, я поделилась своим удовольствием слушать телелекции замечательного ученого Т. В. Черниговской, специалиста в области сознания и интеллекта. И он неожиданно сказал:
«А мы с ней сидели за одним столом. Правда, когда были маленькими. Папа брал нас с мамой иногда с собой в Ленинград, и мы были у них в гостях. Её отец, врач, во время войны жил в Кирове».
Да, в то время в нашем городе работала «кузница морских врачей» – Военно-медицинская академия. Явно засекреченный объект. Но я всё же позвонила в наш архив современной истории. Сказали, что ничем помочь не могут. Но вдруг перезвонили. Дотошная сотрудница обнаружила В. Н. Черниговского в списках лектория тех лет и тему его выступления о великом физиологе И. Н. Павлове. А это значит, что ленинградские друзья, помогая тогда, в военные годы, больному другу Лёньке, нашли ему необходимого врача для восстановления здоровья.
Бывая в Ленинграде, он встречался и с Ольгой Фёдоровной Берггольц. Им было о чём погоревать, ведь и Лялька, как по-дружески он её называл, тоже во время репрессии потеряла ребёнка, похоронила в блокаду мужа Николая Молчанова. И стала вопреки всему знаменитым поэтом – блокадным голосом Ленинграда. Им было что вспомнить: юность в Алма-Ате, мазанку, в которой жили Ольга с Колей. Как её заботливый муж, когда Ольга дежурила в типографии и приходила поздно, раскладывал повсюду коробки со спичками, чтобы она в темноте не ударилась, а быстро нашла спички и зажгла светильник. Ведь электричества не было. И о том, как он, молодой поэт Леонид Анк, однажды, приехав на заре из командировки, набрал в степи охапку тюльпанов и устлал ими пол в их мазанке, когда они ещё спали. И о поездке к высокогорному озеру Медео, когда друзьям неожиданно открылась потрясающая панорама – бирюзовая чаша, окаймлённая елями, от которой захватило дух. «Вот, ребята, сказал Лёнька, вот так мы войдём в социализм!» (Из «Запретного дневника» О. Берггольц).
Такими они были – романтичные молодые журналисты, свято верившие в светлое будущее.
А как развеять сомнения после публикации дневников?» – Спросите вы.
Жизнь расставила точки над i. Сын Леонида Владимировича Виктор прислал мне архив отца и две книги Ольги Фёдоровны с автографами 1956 и 1965 гг.
На книге «Лирика»:
«Милому Лёне,
молодости,
от сердца
Ольга»
На книге «Узел»:
«Моему дорогому
Лёне Дьяконову
Ольга Берггольц»
Вглядитесь – в них прежняя искренность, и доверие, и родство.
Зная его городские маршруты, проходя по ним, часто ловлю себя на том, что ищу в толпе его высокую, чуть наклонённую вперёд, словно преодолевающую напор ветра, фигуру, с заложенными за спиной руками. Всегда было ощущение, что он смотрит выше и дальше всех.
На Вятке чтят память любимого писателя. Его именем названа детская городская библиотека № 16, учреждена литературная премия имени Л. В. Дьяконова. В школах проходят конкурсы рисунков к его произведениям, конкурсы юных чтецов. Многие поколения вятских детишек начинали и сейчас продолжают знакомиться с поэзией ещё в младенчестве через песенки-байки, сказки и стихи, оставленные нашим вятским сказочником.
Портрет Л. Дьяконова работы Н. Кострова. 1953 г. Автограф О. Берггольц Л. Дьяконову на книге «Узел». 1965 г.
