Версия для слабовидящихПоэзия. Алексей МИЛЬЧАКОВ
(1900–1966)
Вятский уроженец, поэт, издатель и библиофил Алексей Иванович Мильчаков (1900–1966) в начале славных дел был морзистом при Реввоенсовете Республики в Москве, в Гражданскую воевал на Южном фронте. И только потом, демобилизовавшись, окончил среднюю школу, поступил в педагогический институт, стал публиковаться в вятских периодических изданиях, в литературных журналах Москвы и Горького. А случилась вторая война, Великая Отечественная, снова вернулся в солдатский строй. И опять воевал, с октября 1941-го по май 1944 года, был ранен, лечился в госпитале. И снова вернулся в Вятку, работал в Герценке, в Кировском книжном издательстве, не оставляя и своего творчества. К довоенной лирике прибавились военная и послевоенная, главы из романа «Вятские парни», поэма «Полежаев», исполненная глубоких раздумий о трагической судьбе поэта Александра Полежаева, в чём-то знаковая для Алексея Ивановича. Человек мягкого характера, по свидетельству очевидцев, он был непреклонен и решителен в суждениях о поэзии, отстаивая право поэта. «Тут его не могли смутить никакие авторитеты. Он говорил правду и только правду и в лицо называл белое белым, а чёрное чёрным. Но самый большой счёт предъявлял он к себе», – писал Овидий Михайлович Любовиков в своём предисловии «Слово о поэте» к сборнику «Стихи и поэмы» Алексея Ивановича Мильчакова.
* * * Любовь! А что она такое? Жар-птица? Жди её. Лови. И только пёрышко цветное В твоей ладони от любви. А может быть, она – вихрь снега Иль буря милого лица? И ей не жаль, что камнем с неба На камень падают сердца. А может быть, она как пламень? Не страшно ли её любить? Сгорать дотла. Пылать стихами И обжигать! А может быть… Но добрая, но даже злая, Порой груба, порой нежна… Она – я знаю, точно знаю, Моим стихам, как хлеб, нужна.
Гроза О. Любовикову Не ждал стихов. Хотелось нервам Законного покоя. Вдруг Ударом ветра в раму прерван Был вздох. Безжалостно из рук Сон выхвачен. Деревьев шелест Залезть пытался под карниз, А ветер сыпал, раскошелясь, Серебряную мелочь вниз И сотрясал немые стены. В тяжёлых сапожищах гром По крыше бегал. Несомненно, Грозе понравился наш дом. Она ордою туч с востока Катилась через мой дневник. Мир, преисполненный восторга, В душе встревоженный возник. И в отблесках зеленоватых, Прогнав мою усталость прочь, В бессонной комнате сонатой Бетховена гремела ночь.
* * * Осыпается жёлтая липа Подле старых безмолвных ворот. У калитки какого-то типа Уценённая девочка ждёт. Серый ветер подкидышем стонет. Поздний час. Неприветливый дом. Силуэт Мармеладовой Сони, Пригвождённый к калитке дождём.
* * * Бережно влюблённый в образ Грина, По путям отважных каравелл Я бродил, и птицами долины Ветер мне сопутствующий пел. Я шатался в переулках Лисса. Пил в таверне розовый мускат. Видел, как на мачтах шевелится Парусами алыми закат. И тебя я встретил. В нежном звуке После долго мнились в забытьи Солнцем зацелованные руки, Ласковые, лёгкие твои. Опьяневший, с капитаном в кости Я играл, табак его курил. А в таверну заходили гости, Мне напоминавшие горилл. На столах, средь пёстрых яств и хлеба, В круглых рюмках искрилось вино. Пели флейты. Гонг бунчал. И небо Падало червонцами в окно. В паутине газового света Гомонили люди с кораблей, Чувством выразительней поэтов, Золотом – богаче королей. Кто-то был убит. И шансонетка Неожиданно оборвалась. Человек свалился с табуретки, Не успевший никого проклясть. Опустел кабак. В рассвете алом Я бежал куда-то мимо стен, Как убийца, тяготясь кошмаром Виденного, но счастливый тем, Что среди отчаянного лая Современников моих, такой – Я существовал, всех удивляя Звонкой металлической строкой.
Кривобор Какие зори! А закаты!.. В речных заливах добрый клёв, А летом в зарослях мохнатых Живёт капелла соловьёв, И по ночам они исправно Как оглашенные поют, Курносым нашим Ярославнам Спать до рассвета не дают. Сияют звёзды здесь на славу В озёрах меж осок густых. Здесь грозы обнимают травы, Пронзая молниями стих.
