Главная > Выпуск №6 > Журнальный вариант. Александр ДЁМЫШЕВ

Журнальный вариант. Александр ДЁМЫШЕВ

Александр ДёмышевЧлен Союза писателей России Александр Дёмышев за годы работы в группе сопровождения грузов завода «Авитек» часто выезжал в неблизкие командировки, побывал в Заполярье и бухте Золотой Рог, в Средней Азии и Прибалтике, в Калининграде. И место действия некоторых его произведений нет-нет да выходит за пределы родных для него вятских берегов, простираясь порой до необозримых пространств Тихого океана, Забайкалья, перенося читателей на Кубу и в Германию, в Сталинград и Чечню. Но чаще всего герои его повестей и рассказов – люди вятские, кровно связанные узами землячества с самим автором. Перечитайте его недавно переизданную повесть о подростках военной поры «Витькины небеса. Жить ради Победы», сборник повестей и рассказов «Тихий океан только называется Тихим», найдите возможность познакомиться с электронной версией книги «ERIKA», чтобы убедиться в непреходящем стремлении открывать новые грани вятского характера. И новый рассказ лауреата межрегионального фестиваля литературы и кино «Солдаты Отечества», областной премии поэта-фронтовика О. М. Любовикова и других престижных наград Александра Дёмышева ещё одно тому подтверждение.


Тапки резиновые, ёлы-палы!

(байка от неофита)

История, которую вам сейчас расскажу, произошла лет двенадцать назад. Случилась она в беспечную пору моего неофитства. Неофит в переводе с греческого значит новичок. Новичок – в смысле человек, а не отравляющее вещество, которого в Англии теперь все боятся. В русской же матушке-церкви такого человека величают торжественно – новоначальный.

Так вот. Тогда я только ещё подбирался, если так можно выразиться, робкими шажками к церковному порогу... Давно уже переступил тот порог! Но продвинуться дальше в правильном направлении, по утверждениям отца Михаила (настоятеля нашего храма), удалось мне не слишком...

Возможно, что и сейчас я в какой-то степени всё ещё неофит.

* * *

Ранним морозным утром 19 января 2009-го по пустой заснеженной трассе ехал я из областного центра. Путь мой лежал в старинный городок Нолинск, известный своими пряниками, гречишным мёдом и лимонадом. В машине играла музыка. Воздух салона переполнялся ангельским голосом с лёгким сербским акцентом. Это православная певица Дивна Любоевич исполняла что-то церковнославянское. Пассажиров в тот раз не вёз, только я да дорога... И ещё эти песнопения, которые по задумке должны были настраивать меня на нужный лад. Ехал-то я окунаться в проруби, ну, то есть, в иордани, так ведь её правильно называют. А перед тем – водосвятный молебен. Крещение Господне – такие дела, ёлы-палы!

Тёмно-синий «Хёндайчик» нёс меня прямо к цели. Блестел предо мною капот машины, переливаясь в лучах приподнявшегося над заснеженными елями солнца. Жаль, что не взял с собой фотомыльницу, так мне хотелось притормозить и запечатлеть всю эту красоту. И на душе было солнечно, безмятежно до тех пор, пока мне не вспомнился мойщик.

Вечером накануне зарулил я в раздвижные ворота заведения под большой синей вывеской в форме капли воды. Надпись на капле гласила: «Чистюля». Очень уж мне хотелось смыть с машины коричневые грязевые разводы – следы недавней оттепели, вот и заехал на автомойку. Решил, что прибыть на берег реки, несущей освящённые воды, нужно на чистом автомобиле.

С мойщиком, невысоким круглолицым мужиком в красной бейсболке и жёлтом комбинезоне, мы слово за слово разговорились. И выяснилось, к моему восторгу, что мужик тот каждый год на Крещение (дело-то святое!) ходит окунаться в купель Трифонова монастыря. Да я и сам к тому времени уже несколько раз смывал в той купели грехи! Ну разве это не знак свыше? Православный брат отмывает мою машину перед выездом на великий двунадесятый праздник. Ну, круто же?!

Сердце моё возликовало, душа возвеселилась. Поэтому, когда мойщик вместо обозначенных в прайсе двухсот рублей взял с меня только сто пятьдесят, возрадовался я ещё больше. Деньги он положил в карман комбеза, чек не выбил – всё по-братски. Всем хорошо, все довольны. Мы с ним расстались чуть ли не обнимаясь, ведь нас единил уже предстоящий следующим утром подвиг: троекратное погружение в ледяные святые воды.

...А теперь, по дороге в Нолинск, когда до цели оставалось всего ничего, я вдруг понял, что единило нас с мужиком тем ещё кое-что. Вместе мы обманули хозяина автомойки. Как-то спонтанно всё это вышло. Мойщик взял с меня чуть поменьше, а деньги присвоил. Получается, он типа грех воровства совершил, а я вроде как соучастник. Вот такие мы, ёлы-палы, православные братья!

Знаю, что кто-то скажет: обмануть буржуина – какой это грех? Подумаешь, двести рэ. Не обеднеет капиталист! Но у нас, православных, это не так. Украл ты все сбережения одинокой хромой бабульки или Романа Абрамовича на 10 копеек кинул – разницы нет особой. Заповедь «не укради» нарушена. Значит, виновен, братан, и точка!

Эти мысли, конечно, подпортили настроение. А тут и погода, словно подстраиваясь под меня, изменилась. Небо нахмурилось, посерело. Когда я припарковался рядом с Успенским собором в Нолинске и, выбравшись из машины, захлопнул дверь, сразу почувствовал на лице противненький ветерок. Задрав голову, я осматривал высокий и длинный бело-синий собор, а колючие снежинки обдирали мне нос и щёки. От мрачных мыслей отвлёк меня Володя Зырянов. Он широко шагал в мою сторону, растянув рот под пышными пшеничного цвета усами в крепкозубой улыбке.

Человек этот, пригласивший меня в Нолинск, был, если можно так выразиться, местная знаменитость. Коренастый мужик, лет пятидесяти. По профессии – оператор ЭВМ, по роду деятельности – фермер и пчеловод, по призванию – общественный деятель, активный поборник и пропагандист различных систем правильного питания, закаливания и оздоровления. Он и голодал по Амосову, и гири подымал по Дикулю, и по снегу ходил босиком почти как Толстой. В общем – жесть! А ещё Володя создал в Нолинске общество трезвости (по методике Иоанна Кронштадтского), и на тот момент в обществе том числилось три участника (включая основателя). Время от времени о Володе писали в газетах, пару раз он мелькнул даже на центральных ТВ-каналах. Нас познакомили незадолго до этого на каком-то мероприятии, проходящем в Герценке – главной областной библиотеке. Даже не вспомню сейчас, что за мероприятие, в Герценке много всего проходит. Там-то Володя и пригласил меня в гости на праздник, обещая (помимо купания) русскую баню, блины прямо из печи с пылу с жару и знакомство с интересным человеком. В то время, будучи ещё не обременённым семьёй, я вообще на подъём был весьма лёгок. Вот и поехал.

– Саша, привет! Как добрался? – он сжал по-крестьянски крепко мою ладонь.

– Да ничего, – только и смог вымолвить.

Пока я после пожатия разминал кисть, Володя, не теряя времени, перешёл к сути. Говорил он скороговоркой:

– Прорубь мы выпилили поутру, как и положено, крестообразную. Еле успели, лёд в этом году о-го-го! А пока пошли в церкву. Там уже служба скоро закончится, и батюшка Авнудий поедет на реку с нами.

Когда мы, перекрестившись, отворили дверь храма... сказать, что я удивился... Нет, правильнее сказать так: я был ошарашен. И ошарашен в приятном смысле! Людей внутри – не протолкнуться. Православие и народность, да вот же они, ёлы-палы! Вот где она, истинная духовность! В глубинке-то люд верующий вон какой: церковь битком! Мы с Володей буквально втиснулись в помещение. Внутри храма было как-то темновато и душно. Пахло трёхдневным по́том и парафиновыми свечами. Теснота усиливалась ещё и вызвавшими моё недоумение объёмистыми сумками в руках всех (всех!) прихожан. Служба шла своим чередом. Священник, размахивая дымящим кадилом, медленно распевал:

– Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, троическое явися поклонение...

Из-за перегородки доносились женские голоса, подпевавшего ему нестройного хора:

– Во Иордани-и креща-ющу-ся-я...

Пели нолинчанки, честно скажу, так себе, далеко не как Дивна Любоевич. А народ в храме всё прибывал. От двери толпой я был сдвинут теперь почти к центру зала и даже выдернуть руку, чтобы перекреститься, уже не мог, настолько плотной стала людская масса. И вдруг служба кончилась. Понял я это по отчаянным возгласам батюшки: «Осторожно! Братья и сёстры, не напирайте, воды хватит всем!»

* * *

Какое там! Толпа сдвинулась к алтарю в едином порыве. Это было похоже на большую морскую предштормовую волну, которая не слышит голоса, даже если это голос священника. Мои кости хрустнули, и помимо собственной воли я начал сдвигаться вперёд. Тут до меня дошло: в объёмистых сумках люди притарабанили в церковь бидоны, банки и фляги для свежеприготовленной святой воды. «Сколько же времени потребуется им, чтобы утолить духовную жажду? – думал я. – Судя по количеству и объёму тары – много!» О том, чтобы выбраться из толкучки на волю речи пока не шло. Напротив. Под ставшие ещё более громкими возгласы батюшки, нас с Володей сносило «течением» всё дальше от выхода.

И тут я не то чтобы с ужасом, но, скажем так, с некоторой опаской понял, что движемся мы – пусть медленно, но верно – прямо на установленную в центре храма так называемую икону праздника. Большая икона, на которой Иоанн Креститель лил на голову Спасителя воду, стояла на аналое. Володя просёк ситуацию не хуже меня: ещё чуть-чуть и кто-то из нас (точнее, толпа нашими телесами) снесёт и растопчет икону! Сцепившись, что было мочи, мы развернулись и навалились против наседавшей на нас и икону толпы. Мы упирались, словно маленькие бульдозеры, делали всё, что могли, но силы были слишком не равные.

В самый последний момент, когда катастрофа казалась уже неизбежной, я вывернулся и, чудом успев подхватить икону, снёс-таки собственным туловищем аналой. Икона тяжёлая, хорошо, что Володя был рядом, помог. Вскоре «течение» вытолкнуло нас на периферию «водоворота». Здесь давка была не такая сильная, ведь народ весь, гремя бидонами и хрустя пластиковыми канистрами, пробивался в сторону огромного чана с водой. Священник, выросший будто из-под земли, аккуратно перехватил из моих рук икону. Уходя в алтарь, он крикнул нам ждать на улице.

Выкарабкиваясь вдоль стен из храма, я предвкушал, как на улице надышусь тихой морозной свежестью. Однако же не случилось. На улице стало совсем зябко и ветрено. Погода для купания, честно скажу, так себе. Температура ещё ничего – градусов семь ниже нуля. Но ветер понёс колючие снежинки быстрее, комфорта это не добавляло. С каменными лицами мы с Володей смотрели, как обладатели наполненной тары под перезвоны церковных колоколов тащат святую воду из храма. Очень хотелось курить (в то время на меня всё ещё периодически эти позывы накатывали), но я, стиснув зубы, держался. Володя же, в отличие от меня, держать рот закрытым не пожелал.

– Ну, народ! Ну, дикари! Вот куда они волокут столько? Что ли дают бесплатно, так надо урвать? Возьми ты бутылочку, возьми две – за глаза тебе хватит на год. Но не по двадцать же литров хапать в самом деле, ведь каплей крещенской воды можно освятить океан.

– Так это значит, что получается, – усомнился я, – если капельку из храма принести, дома в чан её капнуть, вот тебе целый чан святой воды?

– Ну да, в том и дело! А ежели мало будет чана тебе, так возьми каплю из него и добавь её в следующий чан.

– Что-то я сомневаюсь, – пожав плечами, отвечал я Володе. – Нет, ты, конечно же, спец по святой воде, иордань каждый год тут устраиваешь и т. д., но надо бы информацию эту проверить. Читал, что Андрей Кураев о предрассудках всяческих околоцерковных пишет?

– Кураева твоего не читал, но про воду святую я знаю точно: она творит чудеса, причём иногда самые неожиданные.

Володины аргументы пролетели в тот раз мимо моих ушей. Вообще, что это за аргумент такой: «я точно знаю»? Володя меж тем снова уже улыбался, кажется, начинал успокаиваться:

– Один только раз в году такое у нас здесь столпотворение, Саша. Даже на Пасху и Рождество людей тут в три раза меньше бывает, в другие же праздники храм и вовсе стоит пустой. Но вот за святой водой почему-то народ наш охотится рьяно. И именно утром 19 января. Самое главное – каждому нужно непременно вперёд других урвать, словно все запасы воды на планете Земля в ближайшие минуты должны иссякнуть. Вот увидишь, когда вечером мы вернёмся сюда, храм будет пуст – ни очереди, ни толкотни, а святой водицы – хошь ты залейся.

И тут же, легонько толкнув меня локтем в бок и убавив громкость, Володя переменил тему:

– А вот и он – тот самый интересный человек, с которым я обещал тебя познакомить.

Оглядываясь по сторонам, в нашу сторону шёл человек, по виду и вправду интересный, явно не из здешних краёв. Он был высокого роста, в стильном чёрном полупальто нараспашку. Его непокрытые длинные тёмные волосы трепал снежный ветер. Лицом и причёской смахивал он на Винсента Вегу из фильма «Криминальное чтиво». На плече человек нёс объёмную квадратную сумку (но было понятно, что там вовсе не тара под воду). На груди – фотоаппарат, и не какая-то мыльница, а настоящая вещь с профессиональным большим объективом.

Быстро поздоровавшись, интересный человек без перехода спросил:

– Я не опоздал? Не пропустил что-то важное?

– Нет-нет, всё самое важное впереди, – заверил его Володя. Желания показывать заезжему с фотоаппаратом толкучку внутри местного храма он не испытывал, это точно. Тут же он нас и представил:

– Знакомьтесь. Это Александр, писатель из Кирова.

Скромно потупившись, я уточнил:

– Начинающий писатель.

– А это Марсель, журналист из Москвы.

«Одно имечко чего сто́ит!» – подумал я.

– Фотограф, – на сей раз уточнять пришлось москвичу. – В первую очередь я фотограф, это моя профессия. А журналист – это так... совместительство.

Внутри у меня что-то дёрнулось. Фотограф! Профи! Я решил, что столичный гость сможет мне подсказать кое-что, но с расспросами нужно было повременить. Москвич, видя некоторое моё замешательство, усмехнулся. Он предложил:

– Зовите меня просто Марс, так удобнее.

«Марс? Что, серьёзно? Тоже мне бог войны, ладо́м хоть не Сникерс, – подумал я. – Да уж, точно интересная личность».

Не успели мы обменяться рукопожатиями, как из дверей храма вывалился взъерошенный батюшка, за ним молодой дьячок с озабоченным выражением на лице и певчие (дамы неопределённого возраста, поправлявшие постоянно сбивающиеся шерстяные платки). Клирики с фотографом уселись в потрёпанный Володин «УАЗ» цвета хаки. Ну, а хор из трёх дам разместился в моём корейском автомобильчике, собранном в прошлом году в Таганроге. И мы покатили к речке.

* * *

Близился кульминационный момент, то из-за чего я сюда приехал. Купаться в проруби (прошу прощения – в иордани) мне предстояло впервые. Однако я в тот момент считал себя вполне опытным моржом, ведь раз пятнадцать уже погружался в купель Трифонова монас (одно время практиковал это дело еженедельно). А, как известно, температура воды, что в реке, что в купели примерно одинаковая – чуть выше нуля. Поэтому, вспоминая недельной давности Володин звонок, ухмыльнулся. Он, видите ли, стал тогда раздавать мне советы по телефону: как одеться, что с собой взять. Будто он моя бабушка, а я малыш из детского сада «Пингвинчик». В советы его особо не вслушивался. Интуиция мне подсказывала: всё что надо и так знаю.

На моих ногах красовались плотно шнурованные зимние ботинки фирмы Columbia (тёплые ноги – самое главное, так ведь учил полководец Суворов?). Джинсы на мне были тоже не простые, а утеплённые. Рубаха байковая под шерстяной кофтой на молнии, сверху пуховичок. Перчатки, спортивная шапочка – всё честь по чести, всё предусмотрено. Но имелось и ещё кое-что. В багажнике лежала сумка с термосом. Горячим чаем я решил согреть себя изнутри сразу же после проруби. Полотенце не взял. Сами судите: хорошо ли, не успев вылезти из иордани, сразу же вытирать полотенцем с тела святую воду? Зато там же в сумке лежали трусы, чтобы сменить после купания плавки. Плавки я надел, потому что окунание на открытом воздухе (в отличие от купели Трифонова монастыря) осуществлялось в присутствии противоположного пола, а значит, не в полностью голом виде. Для переодевания же по Володиным сведениям предусматривались две загородки в сторонке от проруби (ну да, да – иордани!). Вот и кумекайте: разве не опытный я купальщик?!

Остановились мы на заснеженном пригорке, с которого нужно было, петляя между сугробами, спускаться тропой по отлогому склону и идти метров двести пешком. Ближе на машине подъехать не получилось бы. Что же, взяв из багажника сумку, вслед за певчими, клириками, фотографом и Володей двинулся я в низину. Там, на реке, на утоптанной ледяной площадке местный люд уже собирался. Сзади ещё подъезжали машины. «Опять толпа создаётся», – констатировал мысленно я, вслух же спросил:

– Как, говоришь, нынче лёд-то?

– Да ничего, говорю, ледок... прочный! – на ходу обернувшись, отвечал Володя. Он улыбался своей фирменной крепкозубой улыбкой и его пшеничного цвета усы густо топорщились на ветру.

– Надеюсь, толкучки, как в храме не будет, – я пробовал улыбнуться ему в ответ.

– Ты, Саша, не переживай. Во́я здесь мелкая, полтора метра всего глубина, течение слабое. Провалимся – просто вставай на дно, не утонешь!

– Да и утопнуть в экий праздник не грех, – послышался сзади задорный голос одной из певчих.

– Конечно! Пусть только отец Авнудий нам Во́ю вперёд освятит, тады и тонуть можно, – отвечал ей другой женский голос, весёлый.

Ну, это, типа, шутки у них такие. Кто ж добровольно утопнуть захочет, пусть даже в святой воде? От этого в рай прямиком ведь не приплывёшь.

Так значит Воя! Воя – название местной реки. Название это, конечно, я слышал, но почему-то не догадывался, что Нолинск находится рядом с Воей. Что же, в речке Тужа́ я купался, в Перже́ ноги мочил (там очень мелко), теперь пришёл черёд окунуться в Во́е, чтобы собрать все три топонима, упомянутые в известной присказке, в мою «коллекцию путешественника по Вятскому краю».

Перед началом народной забавы (а в основном именно так, думаю, воспринимал собравшийся на замёрзшей реке люд предстоящее действо) батюшка Авнудий освящал воду. Купальщиков, готовых сигануть на колючем ветру в ледяную купель, было немало, но всё же бо́льшая часть народу собралась тут явно из любопытства ну и, может быть, в качестве группы поддержки. Мне же троекратное погружение в воды иордани виделось в тот момент настоящим церковным таинством, требующим (учитывая погодные условия) от верующего некоего внутреннего самопреодоления.

Священник, медленно обходя крестообразную прорубь, творил чин освящения речных вод. Он пел положенные молитвы. Кутаясь в толстые серые платки, певчие дамы ему подпевали на деревенский лад, тянули молитвы словно застольные заунывные песни. Толпа любопытствующих становилась всё гуще. Народ прибывал, собирался в кучки. То справа, то слева долетали до ушей всякие шуточки, режущие мой церковнославянский слух. Кое-кто из местных удальцов (подозрительно весёлых для утренней поры) принялся уже раздеваться. Я же ёжился и сжимал челюсти, чтоб не ст-т-тучать з-з-зубами.

Для лучшего настроя на подвиг, решил я как следует сосредоточиться на молитвах, возносимых к небесам священником и его хором. Протиснулся ближе к проруби и тут, высунувшись из-за крепко сомкнутых плеч, увидал я нашего интересного человека Марселя, фотографа из Москвы. Снимая отца Авнудия, он следовал за священником по пятам. Неотрывно крутился вокруг него, приседал, ложился даже на лёд, вскакивал... Профи в деле, ёлы-палы!

И вновь пожалел я о том, что перед выездом не додумался бросить в сумку свой неубиваемый допотопный Canon, тоже бы сделал пару снимков на память.

Ну, а Марсель продолжал. Огромный фотоаппарат выглядел фантастическим бластером в его руках. Фотограф всё щёлкал, щёлкал, щёлкал. Действо сие завораживало: батюшка поочерёдно с каждой стороны иордани опускал в воду серебряный крест, а черноволосый Марсель в чёрных одеждах порхал вокруг него словно большой чёрный ворон. Затвор фотокамеры стрекотал громко. Из-за этих щелчков я позабыл обо всём, даже о предстоящем ледяном испытании. Звуки затвора гипнотизировали, и я уже ничего кроме этих звуков не слышал. Щелчки фотокамеры заглушили в моём сознании даже голоса певчих. Не смея моргнуть, следил я за странной парой – священник в праздничных сияющих серебристых ризах и чёрный ворон. В чудно́м танце перемещались они на ветру вокруг проруби. И тут я очнулся. Произошло это, когда я разглядел руки священника, вновь опускавшего в воду серебряный крест.

* * *

Я вздрогнул. Руки священника... Точнее, кисть правой его руки... Она меня как-то по-нехорошему поразила, а в первый момент, пожалуй, несколько напугала даже. Из правого рукава батюшки торчала... увеличенная до соответствующих размеров... птичья лапа. Когтистая лапа орлана, стервятника, в общем не знаю кого, но только не кисть человека. Ещё батюшкина конечность напомнила мне корягу, состоящую из угловатых корней. Также походила она и на грязную морковь, сросшуюся из кривых разномастных отростков. Короче такая гремучая смесь, что-то среднее между корягой, ветвистой морковью и птичьей лапой. Но сравнение с конечностью большой птицы, пожалуй, сильнее других образов захватило моё сознание.

«Маску с клювом ещё бы ему на лицо, – невольно подумал я. – Птичью маску на подобие тех, в кои облачались средневековые эскулапы во времена чумных эпидемий. Тогда вид священника был бы по-настоящему страшен».

Это после уже я узнал, что в молодости отец Авнудий был лесорубом, и кисть его правой руки изуродовала бензопила «Дружба», вырвавшаяся из нетвёрдых рук подвыпившего напарника. Но тогда, на реке ничего этого я не ведал. Кисть священника и вправду привиделась мне птичьей лапой, большой и корявой. На несколько долгих секунд я застыл в замешательстве. Казалось, фантастическому виде́нию подвержен один только я, ведь все люди вокруг пребывали в полнейшем спокойствии. Одному только мне это чудится? Но тут же понял: кругом стоят местные жители, они лапу... э-э... руку (ну да, руку, руку!) отца Авнудия видят, конечно, не в первый раз, привыкли. К тому же фотограф. Щелчки его камеры быстро развеяли мои сомнения. Щелчки становились особенно частыми, когда батюшка вынужден был показывать свои руки. В погоне за необычным кадром столичный фотограф превзошёл бы, наверное, того самого знаменитого итальянского киногероя по фамилии Папараццо.

Вы только представьте такую картину: батюшка, встав на колени, опускает серебряный крест в воду, крепко удерживает его двумя руками. Щёлк, щёлк, щёлк! – тут же стрекочет своей фотокамерой наш папарацци. Уж на что я – любитель фотографировать, но снимать вот так внаглую физический изъян человека точно не стал бы – всему, знаете ли, есть предел!

Никого не стесняясь, московский фотограф целился объективом прямо в руки священника. Марсель (или как там его? Марс, ёлы-палы!) приближал фотокамеру на минимальное расстояние, буквально на метр, притягивая, таким образом, всеобщее внимание к уродливой руке отца Авнудия. И было ясно, что радости от такого внимания батюшка совсем не испытывает. Но местные жители, это ладно, это, как говорят, этап пройденный. А вот то, что его телесные недостатки станут, охая-ахая, пристально разглядывать праздные посетители гламурненьких галерей или читатели глянцевых зарубежных журналов, вряд ли могло привести батюшку в бурный восторг. Я чувствовал, что священнику не по себе. Но фотограф, снова и снова спуская затвор своего аппарата, всё продолжал морально расстреливать батюшку.

«Что ж ты, скотина, творишь? – так и хотелось мне крикнуть Марселю. – Креста на тебе, что ли, нет? Желаешь, паразит, чтобы всякая шваль над православием нашим глумилась?! Гляньте, мол, монстры какие у них во священниках служат! Так?!»

Да так ничегошеньки я и не крикнул. А тут и купание-окунание началось. Нолинчане и нолинчанки, стар и млад, оголив телеса до плавок-трусов-купальников, довольно смело сигали в воду. И не сказать, чтобы прям толпа желающих кучковалась у проруби, нет. Очереди не было, большинство местного люда всё же явилось сюда в качестве зрителя. Но иордань дольше минуты не пустовала.

Вот мужики в разноцветных плавках, по внешнему виду и долетавшим обрывкам фраз – явно бригада механизаторов, один за другим «проходят» прорубь. Действуют они при этом слаженно, чётко, словно команда моржей, специально натренированных к выступлению. Им и мороз нипочём, они ещё и шуточки на грани фола при этом бросают.

Вот женщина в синем сплошном купальнике никак не может заставить себя спуститься по деревянным оледеневшим ступенькам в холодную воду. По её просьбе двое мужчин, дежурящих у проруби, подхватывают женщину под руки и трижды окунают её по горло. Визг при этом разлетается над всем берегом. Довольные зрители одобрительно улыбаются.

Вот степенный дедок с седобородым благообразнейшим ликом и массивным крестиком на груди, облачённый в огромные (от колен и до пупа) розовые семейные труселя, чинно спускается в иордань. Он делает всё по правилам: трижды погружается с головой во святую воду, крестясь и чётко при том выговаривая: «Во имя Отца... и Сына... и Святого Духа...». Вылазит довольный, покряхтывая.

Вот костлявая девчонка, по виду школьница класса восьмого, под нос себе лепеча: «Мамочки, мамочки», спускается в студёную воду. Ну и трясёт же её при этом! Плечики узенькие ходуном ходят, подпрыгивают. О-ох, от вида такой трясучки я и сам враз озяб! Девчонка, разок окунувшись, с закрытыми, залитыми водой глазами на ощупь пытается найти лестницу. Школьницу тут же подхватывают с двух сторон крепкие руки дежурных и под ободряющие возгласы зевак вытаскивают из проруби, как рыбёшку. Зубы девчонки стучат, но она счастлива, она улыбается.

– А ты что? Не полезешь купаться? – спросил я Володю, так и не сдвинувшегося со своей наблюдательной позиции.

– Так я по традиции всегда завершаю, – ответил он. – Я ж получается тут вроде бы как хозяин, гостей вперёд пропускаю.

И, хитровато так улыбнувшись в пшеничные усы, он сделал мне жест, приглашающий в сторону иордани. Я уже было направился в сторону раздеваться, но дёрнуло меня подколоть Володю. Остановившись, спросил:

– Значит, говоришь, точно знаешь, что святая вода творит чудеса?

– Точно знаю, – подтвердил он как ни в чём не бывало. – Самые неожиданные.

Неожиданные, ёлы-палы! И понимай это как захочешь. Кивнув Володе, я отошёл из толпы. Загородки, обещанные им, конечно, имелись. Но были они так малы – не уединишься, в общем одно название. Поэтому, подыскав себе место в сторонке от бегающих туда-сюда обнажённых мокрых людей, я поставил на лёд сумку с термосом, сменой белья и принялся раздеваться.

«А ветерок-то, однако, колючий! – пронеслось в голове. – В монастырской купели, где опыта набирался, есть стены и крыша, ещё там и пол деревянный, а тут... – я поднапрягся. – Главное резче, главное по-быстрому, р-р-раз – и готово!».

Но пока раздевался да шёл к иордани, по известному закону там выросла очередь. Всегда так бывает, вы сами знаете. Нырнуть сходу, по-быстрому не случилось. Что ж, я мужик, как-нибудь выдержу. Раз уж разделся и подошёл... да и народ испытующе смотрит. Снежинки кололи кожу. Холодрыга пробирала насквозь. Долгих минут пять я стоял на леденящем ветру в одних плавках, наблюдал за водными процедурами нолинчан, представляя, как вскоре согреюсь чаем. Ступни моих ног при том дико мёрзли, ведь я же их прижимал своими восемью десятками килограммов прямо ко льду. Однако на лице держал я максимально небрежную улыбку.

* * *

И вот, наконец, я один перед прорубью. С мыслью, что вскоре уже всё это останется позади, делаю шаг по лестнице, ведущей вниз. Я словно космонавт, выходящий из корабля в открытый космос. Мне под ногами мерещится бездна, хоть до дна тут всего ничего. Студёная вода обжигает мне икры, бёдра... Прыгнув на дно (глубина-то чуть больше метра), трижды отталкиваюсь от тверди и сразу же, подогнув колени, с головой погружаюсь в воду. Всё внутри меня перехватывает каким-то вселенским, межгалактическим холодом. Непередаваемые очучения! Главное, перекреститься и прошептать те самые заветные молитвенные слова не забыл. Тут же выскакиваю по скользкой лестнице вверх. Ну всё! Дело сделано...

Может и прав Володя, в непоколебимой уверенности утверждавший: «я точно знаю»? Теперь остаётся дождаться чудес! Довольный собой, я направился к сумке.

– Когда же люди научатся правильно окунаться? – услышал я негромкую реплику, прилетевшую откуда-то из-за спины. Меня ровно током ударило! Что такое? А тот, говоривший закончил убийственно. – Э-эх, не православные нынче пошли, а одно название.

Я замер, пронзённый насквозь не только холодом, но и обидой. Как так? Это что, про меня? Обернулся. Седобородый дедок, тот самый, степенный, с благообразным седобородым ликом, который нырял по всем правилам в своих розовых труселях. Он, с горечью глядя на меня, неспешно застёгивал полушубок и качал укоризненно головой.

Не хотелось с дедком этим связываться, к тому же я мёрз уже очень сильно. Однако спросил, чуть повысив голос:

– А что собственно не так?

– Всё, – отвечал дедок. – Ты раз только в проруби перекрестился, а нужно троекратно себя осенить. Креститься-то нужно при кажном нырке!

При других обстоятельствах можно было с дедком поспорить. Подкован я был очень даже не слабо: аудиолекции профессора Осипова слушал с плеера каждый день по пути на работу, да и толстенные тома «Православной энциклопедии» на полках моих запылиться не успевали. Но тут был особый случай, требовалось действовать молниеносно, пока ещё не превратился в большую ледышку. Ни слова не говоря, бросился в иордань, благо очередь в этот момент как раз рассосалась. Трижды окунулся, трижды перекрестился, заветную формулу произнёс чётко, ясно. Замёрз, конечно же, страшно и выкарабкался на лёд еле-еле, но был доволен. Ощущая себя живым лишь на половину, но при том с чувством моральной победы направился снова к сумке. Скорей бы одеться, скорей бы согреться! И тут вновь услышал негромкое за спиной:

– Не правильно.

Мне показалось? Да, конечно, конечно, мне показалось. Наверное, дед сказал: «правильно», как же ещё? Третий раз ни за что не полезу! Да и вообще, кто этот тип, чтобы меня учить?!

Коченея на морозном ветру, я подошёл к сумке. Потянулся за спасительной тёплой одеждой и тут же отбросил её в сердцах, разогнулся.

– Что? – промычал я. – Что там ещё не правильно?

Дедок, полностью уже укутанный в полушубок, шапку и валенки, подошёл ко мне – голому, мокрому, обдуваемому игольчато-снежным холодом – и принялся поучать неспешно:

– Чтобы всё было как полагается, надо так делать, парень. Во имя Отца, перекрестился, нырнул с головой, аминь. И Сына, перекрестился, нырнул, аминь. И Святаго Духа, снова перекрестился, снова нырнул, снова аминь. Понял ли? Аминь после кажного нырка.

– Да понял, понял, – нервно стуча зубами, ответил деревенскому ревнителю благочестия. – Я одного только не понимаю. Почему именно до меня вы так докопались? А все остальные правильно что ли ныряли?

– Э-э, милок, все тут у нас окунались не правильно. Но кого мне учить-то? Сам посуди. Школьниц? Баб? Так им бы в прорубь соваться вообще не надо. Или подвыпивших мужиков? Так им моя наука только во вред. А ты парень крепкий, тебе польза будет, так что давай.

– Но я ведь и так уж два раза...

– Бог любит троицу.

– Но... кажется... больше я не смогу...

– Э-эх, а на Страшном Суде ты что, так же ответишь?

Стиснув зубы, снова направился к иордани. Это было безумием, но я это делал, я шёл! Предстоящее не укладывалось в голове. Наверное, местные жители решили, что перед ними как минимум псих, а как максимум – религиозный фанатик. Это меня не трогало. Передо мной было лишь одно: на белом заснеженном ледяном фоне чернел под ногами крест иордани, переливался мелкими холодящими волнышками. Смогу ли снова выбраться из воды? Не факт, подумал бы, если мог. Однако я в тот момент, кажется, не соображал. А если бы соображал, то никого бы не слушал, давно бы уже стоял одетым и согревался горячим чаем из термоса.

Вместо этого вновь погрузился в прорубь. Это было нечто невероятное, нереальное. Такого зверского холода не испытывал никогда! Ни до, ни после. В воде делал всё на автопилоте. Сознание отключилось, и уж не ведаю, что я там говорил, как заныривал. Не помню даже, как выбрался – сам или с чьей-то помощью. Немного очухался только, когда подошёл опять к сумке. С ужасом напряг слух, с тревогою обернулся. Дедка нигде не было. Слава Тебе Господи!

Я сделал это. Всё-таки сделал! Скорее согреться!

Принялся одеваться. Но тут, как говорится, что-то пошло не так. Всепроникающий зябкий ветер плотно сковал движения. Мокрый, я быстро оледенел и чувствовал себя каким-то артритным стариканом с плохо гнущимися суставами. Но больше всего страдали ноги, точнее ступни. Встав у сумки, я растерялся. Сырые ступни, пронизываемые острой болью, буквально примерзали ко льду! Что делать? Какое там переодевание в сухое бельё? Судорожно попытался натянуть джинсы прямо на мокрые плавки. Узкие джинсы поддавались плохо. Я всё-таки кое-как натянул их, но застегнуть ширинку уже не мог – пальцы задубели, не гнулись, не слушались. Чудом мне удалось затянуть ремень, только на нём штаны и держались. Вот что наделал холодный ветер! С трудом запихнулись в ботинки босые ноги (про носки уже даже не думал). Зашнуровать ботинки, естественно, не мог. Теперь байковая рубаха. О-о-о! Она же с пуговицами! Всё же попробовал застегнуть хоть одну, но понял, что только зря трачу драгоценное время. С каждой секундой замерзал всё сильнее. Слушаться перестали не только пальцы, теперь всё тело отказывалось повиноваться. Кофта на молнии, пришлось её не застёгивать. Кое-как запахнув пуховик, надел капюшон. Мне повезло, что капюшон имелся! Напялить спортивную шапочку одеревеневшими руками уже бы не смог.

Я хорошо помнил, как каждый раз, выбравшись из холодных вод монастырской купели, ощущал жар по всему телу. Этот внутренний жар после внешнего холода дарил радость, здоровье и благодать. Искупавшись в тот раз на открытом воздухе (да ещё и три раза подряд), я очень ждал, когда же придёт тот спасительный жар. Но так ничего не дождался.

Подхватив сумку с нетронутым термосом и неиспользованным сухим бельём, засеменил к машине. Сумка висела на локте, а кисти спрятал от холода в рукава. Под одеждой весь я был мокрый, как мокрая курица. Как охлаждённая мокрая курица! Чувствуя всю эту сырость, весь нелепо укутанный, с незавязанными шнурками, еле передвигался. При этом я снова вспомнил, как Володя, позвонив несколько дней назад, давал советы. Ведь говорил же он мне тогда, что на реку одеваться нужно тепло, но свободно: валенки, тёплые спортивные штаны, футболка, широкий свитер, короче всё должно быть без пуговиц и шнурков, всё должно натягиваться легко, без усилий. Вместо перчаток – рукавицы... А я – «опытный» морж! – пропустил те советы мимо ушей. И полотенце мне взять он советовал, чтоб растереться. Ну, в самом деле, дошло до меня задним умом, пусть лучше уж впитается святая вода в полотенце, чем в одетые на мокрое тело трусы и рубаху. Но главное, главное, что советовал мне Володя, и чего я не взял на реку – это резиновые тапочки, в которых можно спокойно перемещаться по льду от проруби до вещей. Тапки резиновые, в которых можно стоять сколько угодно, не примерзая мокрыми ступнями ко льду. Тапки резиновые, ёлы-палы!

Добравшись до автомобиля, еле-еле сумел надавить негнущимся пальцем кнопочку на брелоке. Машина открылась. Затем последовала двухминутная эпопея с попытками повернуть ключ зажигания (руки не слушались, были они как чужие, и я всерьёз опасался, что сил повернуть ключ у меня не хватит). Во время борьбы с замком зажигания мне привиделся кошмар наяву – мои отмороженные кисти, превратившиеся в увеличенные до соответствующего размера когтистые птичьи лапы.

С ключом всё же справился кое-как. Машинка затарахтела, в этот миг я решил: буду жить. Печка работала во всю мощь. Прижатые к отверстиям, из которых в салон поступал тёплый воздух, мёрзлые пальцы постепенно снова становились моими. Мысли полезли: «Какие уж тут чудеса? Эх, Володя, Володя! Я, говорит, точно знаю. Ну и что? А я вот не точно. Тоже мне чудеса!» Минут через десять я смог самостоятельно открыть термос и налить в кружку чай, а ещё через десять опять был как новенький. Но ведь это вроде не чудо?

Так прошло моё первое купание в проруби. Главное, что сейчас понимаю – не стоит слишком усердствовать в этом деле. И да, искупавшись зимою на свежем воздухе, нужно как можно скорее обуться-одеться. А про то какая одежда для этого лучше подходит, вы теперь знаете. И про обувь!

После купания поехали мы к Володе. В мою машинёшку забрались два члена местного общества трезвости (те самые мужики, что у иордани дежурили) и столичный гость – фотограф Марсель, единственный из нас так и не окунувшийся во святую воду. Ещё не успели отъехать, как Марсель начал ко всем приставать с расспросами о том, что дало нам крещенское окунание. Суровые местные мужики на контакт с фотографом (по совместительству журналистом) шли неохотно, возможно нутром чувствовали диктофон, украдкой включенный Марселем в кармане. Тогда этот тип принялся за меня:

– Александр, как ощущения после проруби? – довольно ехидно выпытывал он.

– После иордани, так она правильно называется, ощущения великолепные, – я отвечал кратко, чтоб не сболтнуть лишнее.

– Напишешь рассказ про своё трёхсерийное погружение? – с издёвкой (как мне показалось) вопрошал Марсель. – Я правильно понял, ты же писатель?

От неожиданности я растерялся и чуть было не проворонил ямку. Пришлось резко крутить рулём, чтоб объехать. Вся наша компания качнулась как по команде вправо-влево.

– Да какой из меня писатель? – ответил, выровняв машинёшку. – Так, ерунда.

– Ну-у-у, Александр, это ладно. Но может ты что-то новое открыл для себя, искупавшись? Может что-то такое понял, какое-то озарение ощутил? Ведь целых три захода... Это же... Просто слов нет...

На языке у меня вертелся ответ: «Я понял, как важна в этом деле правильная экипировка, особенно тапки резиновые». Вслух же сказал:

– Понял... Точнее, ощутил... В общем... Эту, как её... Благодать!

Марсель после таких моих слов почему-то тяжко вздохнул и с расспросами больше не приставал. Да ну его!

Так что же я ощущал в тот момент? Если честно... Ну вот видели, наверное, в Интернете фотомемы на тему: «ожидание и реальность», где «ожидание» – это шикарная, яркая рекламная картинка, а «реальность»... ну вы понимаете... Вот примерно такую «реальность» теперь я и ощущал.

Приехали мы к Володе. Дом у него был замечательный: большой, бревенчатый, со всеми удобствами. Хозяин нас познакомил с женой. И надо сказать, что в гостях у Володи фотограф вёл себя вполне по-людски, провокационных вопросов не задавал. Неприязнь моя быстренько улетучилась, и теперь подмывало меня рассказать, наконец, профессионалу от фотографии про удачные свои суперкадры. К тому времени имелось у меня таковых всего три штуки (да и сейчас столько же), но каждый из этих снимков ценим мною был на вес золота. Честно признаюсь, тогда я на полном серьёзе считал, что каждый из этих трёх кадров – шедевр. Но разговор как-то очень уж далеко убежал от фотографической темы. Володя без устали вещал о своих оздоровительных программах, о чуде голодания и о беге трусцой от инфаркта. Прерывать гостеприимного хозяина не хотелось.

Так за разговорами вначале мы парились-жарились в русской бане. Там я приметил, что, как и предположил сгоряча на реке, креста на Марселе и вправду нет. После бани мы перебрались на кухню. Володина жена суетилась у печки (у настоящей русской печи!), извлекая на стол горячие блины. Блины были те необычные – толстые, как оладьи, но вкусные – не передать. Ели мы их с домашней сметаной, с вареньем клубничным. А чаю травяного духмянистого выпили два самовара.

Когда ты находишься в хорошей компании, зимний вечер подкрадывается тихо и незаметно. Так было и в тот раз. Смеркалось. За окном загорелись уличные фонари. Володя предложил мне подбросить до Кирова столичного гостя, на что я с удовольствием согласился. Я полагал, что в дороге смогу рассказать признанному фотомастеру о тех самых заветных своих трёх суперснимках. Нужно было совета спросить, что же мне с ними делать.

Но перед тем как расстаться, все вместе мы отправились в храм за святой водой. Как и предсказывал утром Володя, там было пусто! Так необычно: звенящая тишина и ни единого человечка у огромного чана. Во всём зале – только мы впятером и Господь. Икона, которую чуть не снёс, слава Богу, стояла на месте. Перекрестившись и поклонившись, облобызал я ноги Спасителя. Из спутников моих, кроме меня к иконе почему-то больше никто не подошёл, хоть и кланялись. Я тяжело вздохнул, вспомнив утрешнюю суматоху, но говорить вслух об этом не стал, неудобно было за земляков перед москвичом. Затем мы наполнили предоставленные заботливым Володей пластиковые полторашки святой водой. Марсель от святой воды вежливо отказался. Был он, как вы уже поняли, не слишком религиозен, ну да пусть, его дело.

* * *

Мы вышли из храма. Фотограф чуток приотстал, и я обратился к Володе:

– По-моему, этот товарищ в чёрном... вовсе он нам не товарищ.

– Ты на Марселя только не обижайся, – встрепенулся Володя. – Человек он так-то хороший. Жаль, что не удалось заманить его в иордань.

– А ты планировал? Думаешь, святая вода сотворила бы чудо? – вспомнив свои непередаваемые очучения, я искренне рассмеялся.

– Уверен, что сотворила бы, – искренне ответил Володя.

Спорить не стал. Простившись с нолинчанами, сел за руль. Сумка с порожним термосом и гостинцами от Володи – кульком местных пряников и баночкой гречишного мёда – лежала на заднем сидении. Бутылку со святой водой аккуратненько положил туда же. Потянулся к правой двери, чтобы открыть её для Марселя. Однако – неожиданность! – сдвинув мои пожитки, фотограф уселся сзади, прямо за мой затылок. Вот те на! Это типа намёк, что пассажир не желает со мной общаться? Я не успел ещё завести машину, как услышал щелчок пристёгнутого ремня безопасности. Всё ясно! Фотограф мне, как шофёру, не доверяет. Сзади пристроился – на самое безопасное место, ещё и верёвками привязался...

– Стаж у меня с 1996-го, – небрежно бросил, не обернувшись.

– Прекрасно, – ответил Марсель, – но у меня привычка. Я всегда соблюдаю все правила безопасности. Всякое в жизни случается, вот например...

И он начал рассказывать смешные и нелепые случаи из жизни папарацци. Я рулил и давил на педаль газа, слушая, как кому-то из фотографов упал на ступню штатив, кому-то свалилась на голову осветительная лампа. Кто-то в погоне за удачным кадром срывался в пропасть, кто-то тонул в океане. У одного чудака, прыгнувшего с фотокамерой из самолёта, парашют не раскрылся, бедняга сломал себе ногу. Другого чудика, пожелавшего заснять красивые облака, напротив воздушный шар утянул в самые-самые верхние слои атмосферы, и тот, одетый в одну футболку и шорты, задрыг наверху так, что схлопотал двустороннее воспаление лёгких.

– Опасная для жизни профессия – фотограф. Рисковые вы ребята, ёлы-палы! – пошутил я.

– Да! И теперь один такой рисковый фотограф может погибнуть от жажды, если ты не остановишься вон у того магазина, – ответил на шутку Марсель. – Что-то у меня после Володиной баньки горло всё сохнет и сохнет.

Он прибежал из придорожного магаза с литровой бутылкой кока-колы, и заснеженная дорога вновь поплыла на меня в свете фар. Внимая Марселю, широко улыбался. Рассказчик он был о-го-го, не то что я! Так-то оно хорошо, жаль только, что лица собеседника не было видно, это несколько напрягало, а в остальном...

Много забавного порассказывал мне Марсель про певиц, про наших звёзд эстрадных.

Рассказал, как однажды он фоткал Ирину Олегову, а она в это время пела... лёжа в ванной. Голая, в пене! Ещё рассказал, как однажды во время фотосессии пытался он снять Наталью Метлицкую. В прямом смысле – снять. Ну, то есть в переносном. Снять у Марселя Наталью не получилось, она тогда с одним ревнивым олигархом встречалась, зато снимки в тот раз получились прикольные. Ещё рассказал, как однажды три дня он бухал с Катей Симоновой, и как она пьяная настойчиво звала его выступать у неё на подпевках. Затем неожиданно стал рассказывать про певца, скромно называющего себя королём российской эстрады. Странно было, что в рассказах своих Марсель поставил «короля» в один ряд с певицами. Впрочем, после услышанного, понял, что как раз странного тут ничего нет. Но не будем, не будем о грустном.

Я ждал момент, когда смогу неспешно и обстоятельно поведать московскому фотографу о трёх моих суперснимках. Но время шло, рассказы Марселя становились всё увлекательнее, вещал он без умолку, делая перерывы лишь, чтобы хлебнуть из бутылки заморского пойла. Вклиниться в его монолог я не мог, но всё же надеялся, что ближе к городу мне удастся спросить его о своём.

– Помню, однажды Каддафи снимал, когда он в Париже на Елисейских полях свой шатёр бедуинский раскинул. Ливиец тогда к Саркози прилетал с тремя чемоданами баксов, а охрана у него там была – одни бабы. Здоровые все, смуглые, рожи зверские, ну чистые амазонки. Так вот выходит как-то поутру Муаммар в бедуинских своих простынях из того вигвама...

Я слушал его, время от времени поправляя отвисшую челюсть. Пустая бутылка от импортной газировки вылетела на ходу в окно.

– И вот, значит, захожу я с фотоаппаратом на шее к премьер-министру, а тот подымается навстречу из-за стола, руку протягивает. А жарища в то лето стояла, ну ты помнишь... Глянул я – он в одних трусах, хорошо хоть в боксерах, не в стрингах... Эх, надо было две кока-колы брать, так я и не напился... Да, хорошо в баньке попарились... Ну вот, я премьеру-то и говорю: что жарковато сегодня на международной арене?..

Рассказывал он вполне убедительно, но я начинал сомневаться: верить фотографу или как? Мы уже ехали по окраинам Кирова, и я, наконец, решился его перебить:

– Слушай, Марсель!

– Марс. Просто Марс.

– Ну да. Марс, ты крутой папарацци и всё такое. Толк в своём деле знаешь. Есть у меня три снимка...

– Стой! Стой! – перебил меня он. – Вот тут, тут тормозни.

Резко вдавил педаль тормоза. Справа сияла вывеска ресторана «Айвенго».

– Слышал от местных – приличное заведение. Бывал тут? – спросил Марсель.

– Не доводилось.

– Жаль! Однако, мне пора заморить червячка, – Марсель распахнул дверь и принялся выбираться, нащупывая свою сумку с аппаратурой. – О, у тебя тут бутылка лежит, я попью?

И прежде, чем я сообразил, он уже пил прямо из горлышка моей полторашки.

– Ты что творишь?! – заорал я что было мочи. – Это ж...

От моего крика фотограф вздрогнул, бутылка выпала из его рук. Выскочив из машины, я обнаружил в руках Марселя поднятую им пластиковую полторашку. При падении она ударилась о бордюр и порвалась. Жидкости в ней оставалось на самом донышке.

– ...Это ж... Святая вода... Была... – закончил я фразу шёпотом.

Марсель, виновато потупившись, протянул мне разодранную бутылку. Наверное, в качестве извинения он предложил:

– Я заплачу, компенсирую. Сколько?

Кровь прилила к моему лицу. Мне стало жарко, даже вспотел. Я был горячий, как закипевший чайник. Чуть ли не пар из ушей и ноздрей моих повалил. С огромным, очень-очень огромным трудом я сдерживался, чтобы ударом в челюсть не нарушить заповедь о любви к ближнему своему, ибо... Ибо, что с него тупорылого взять – не ведает, что творит, собака!

Ни слова не говоря, перелил я остатки святой воды из дырявой бутылки в термос. Затем молча уселся за руль и, громко со всей дури захлопнув дверь, укатил.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – рвался отчаянный вопль прямо из моего сердца наружу. Давя на газ, врезал я пару раз по рулю ладонью. – Что за дела?! Только ведь смыл грехи, и на тебе! Трижды на ледяном ветру в прорубь залазил! Ну что за дела, ёлы-палы?! Нет, никогда, никогда больше я не полезу в холодную воду. И ну их всех в баню – этих фотографов, несущих чушь, да и прочих всех интересных людей! И Марса, и Сникерса, и Володю туда же! И ну его в баню – этот Нолинск!

Спал я в ту ночь отвратно, ворочался как хорёк в норе, всё бельё постельное перекомкал.

Вначале мне снился Володя Зырянов, и всё было вроде бы ничего. В моём сне Володя опять нудел про то, что «он точно знает» и про «неожиданные чудеса», в общем почти как в реальной жизни. Затем в дверь квартиры моей позвонили. Я испугался. Казалось бы что такого? Но, сами знаете, как в кошмарах бывает – боишься порой всяческой ерунды. Глянув в глазок, обнаружил на лестничной клетке того дедка. Седобородый и благообразный, в нетерпении переминался дедок с ноги на ногу, словно ему приспичило по нужде. Кроме огромных семейных трусов (розовых – всё, как в жизни!), на нём ничего не было. Кажется, дедок сильно озяб, но пускать его в дом я боялся – вдруг он опять закрутит свою шарманку: «не так», да «не правильно». Отвернувшись от глазка, обомлел. В прихожей стоял Марсель и пил из моей полторашки святую воду. Я испугался ещё сильнее. А вдруг нельзя ему пить такое, ведь он, кажется, не крещёный? И тут появился, выйдя из санузла, нолинский священник. Я слышал шум воды, хлещущей из смесителя по стенкам чугунной ванны. А батюшка внушал мне какие-то химические формулы. Втолковывал что-то про валентность и бивалентность жидкостей, про воду речную, водопроводную, бутилированную и про освящённую H2O. Ещё он сказал мне про важность резиновых тапочек для купания, в общем обычный бред. Затем отец Авнудий поднял свою птичью лапу (в моём сне она была ещё более несуразной и страшной, чем в самом деле) и начал меня ею крестить. Я от такого благословения вздрогнул.

Очнулся весь в холодном поту, а голова горячая. Подумал: «Ну вот, докупался, морж, ёлы-палы!» Градусник можно не ставить, было и так всё ясно. Но я уже твёрдо знал, что мне делать. Прочтя краткое правило Серафима Саровского, я дёрнул чайку́ с таблеткой и поехал на автомойку «Чистюля». Там меня встретил знакомый мой православный брат в красной бейсболке и жёлтом комбинезоне.

– О, приветики! Ну, как там Нолинск? Сгонял за Тужу, за Пержу и за Вою?

Завыть, затужить мне и вправду тогда хотелось, хорошо хоть насчёт «за Пержу» мойщик не угадал.

– На речку Вою, – угрюмо поправил я.

– А ты как-никак снова мыться? Правильно, со скидочкой машинку баловать можно хоть через день.

– Сегодня без скидки, – снова угрюмо отрезал я.

Я дал автомойщику двести рублей и настойчиво попросил выбить чек.

– Хозяин – барин, – промычал он, нахмурив брови. Поколдовав у кассы, протянул мне фискальный документ. – Заезжай в бокс.

– Нет, мыться сегодня не буду. А чек мы пробили за прошлую мойку, чтобы всё у нас было по-честному, без обмана. Ведь позавчера мы с тобой кинули владельца сего заведения на бабки, а это грех.

Мойщик взглянул на меня как на шизика:

– Эк тебя торкнуло, парень! Какой-то ты странный сегодня. Не заболел после проруби часом?

– Да, есть, если честно, немного, – признался я.

– Значит, выкупался неудачно?

– Можно и так сказать. Хотя... Это с какой стороны посмотреть.

– А я вроде удачно в купель занырнул, – похвастался мойщик. – Тьфу-тьфу-тьфу, не простыл, здоров.

– Это, знаешь ли, тоже... с какой стороны посмотреть.

И я укатил. После визита в «Чистюлю» на душе моей сделалось самую капельку чище.

Серое зимнее утро плавно перетекало в серый зимний день. Сутки прошли с того момента, как ноги мои ступили на лёд речки Воя в Нолинске. И все эти сутки стали для меня одной большой встряской. Требовалось как-то снять стресс. Раньше бы я, наверное, засел до глубокой ночи в рюмочной. Но в январе 2009-го был я уже не тот. Поэтому и отправился восстанавливать душевное равновесие прямиком в главный храм нашего города, расположенный в Трифоновом монастыре. От величавых дверей храма к монастырской купели тянулась очередь из желающих окунуться в святую воду. Я прошёл мимо, ибо купанием был уже сыт по горло, нет, по макушку, нет, даже выше!

Литургия недавно закончилась, до вечера же ещё далече, между службами в храме немноголюдно. Затеплив свечи, долго стоял у икон, успокаивался, пытался расслабить нервы. Размышлял над Володиными словами, шёпотом повторял их словно молитву: «Святая вода... Знаю точно... Творит чудеса, причём иногда самые неожиданные... Знаю точно... Чудеса... Самые неожиданные...»

Когда через час на выходе из монастырских врат я обернулся ко храму, чтобы перекреститься, увидел вдали, в очереди, тянущейся к купели, фигуру высокого человека. Да, он стоял спиной. Да, далеко. Но тёмные вьющиеся волосы, чёрное стильное полупальто, квадратная сумка через плечо...

Точно! Он!

Вот тут-то, кажется, кое-что до меня и дошло на счёт обещанных Володей чудес. Понял я, что чудо не зависит от количества окунаний во иордань, не зависит от правильности употребления святой воды. Оно вообще ни от чего не зависит. И чудо не обязано быть чем-нибудь сногсшибательным. Чудеса порой прячутся в простых вещах и событиях, коих вокруг великое множество. И одно такое событие происходило прямо сейчас.

Я улыбнулся стоящему далеко в очереди человеку в чёрном полупальто, хоть меня он, конечно, не видел. Улыбнулся с надеждой, что в купель он идёт не фотографировать...

* * *

Вот так и закончилась та история. Случилась она, как уже говорил, в беспечную (а, может, и не очень беспечную) пору моего неофитства. Тогда я только ещё подбирался, если так можно выразиться, робкими шажками к церковному порогу... Давно уже переступил тот порог, но продвинуться дальше в правильном направлении, по утверждениям отца Михаила, удалось мне не слишком...

Возможно, что и сейчас я в какой-то степени всё ещё неофит.

Добавлю только, что в холодные воды купели Трифонова монастыря всё-таки иногда окунаюсь. И даже в ледяной иордани на свежем воздухе купаюсь (бывает раз в несколько лет). Хоть понимаю теперь, что грехи таким образом и не смыть, но всё ж таки это благочестивая традиция, национальная забава, русский вид спорта, почему бы и нет? Главное – правильно подготовиться, тогда будет всё пучком!

Пора заканчивать. Не успел рассказать вам про три моих суперснимка, оставлю, пожалуй, на следующий раз. Ведь это, как говорится, абсолютно другая история.

Да, вот ещё что. Когда следующей морозной зимой 2010-го ехал в Нолинск, с собой у меня была фляжка из нержавеющей стали (сталь о бордюр не порвётся!) – специально под святую воду. Маленькая такая фляжечка, вы же помните – чтобы освятить океан достаточно одной капли. И да, тогда я, конечно же, всё ещё был новичком в церковных делах, но не в купании в проруби! Ведь в багажнике моей свежевымытой машинёшки ехала сумка с набором опытного моржа: валенки, полотенце, футболка, широкий свитер, рукавицы... Никаких пуговиц и шнурков, всё свободное и легко натягивающееся. А главное – тапки резиновые, ёлы-палы!