Главная > Выпуск №6 > Зелёная улица. Антон СМЁРДОВ

Зелёная улица. Антон СМЁРДОВ

Антон СмёрдовАнтон Смёрдов умеет удивлять. Не успеешь привыкнуть к балладам, которые принесли ему на Всероссийском фестивале авторской песни «Гринландия» в 2015 году звание лауреата, у него уже рукопись стихов, совсем не песенных, а вполне поэтических, на областной семинар «Зелёная улица» набирается и небольшой сборник лирических стихов, выходит под названием «Право на ошибку». Обсудили в клубе «Молодость» главу из повести «Эксперимент» и рассказ «Кеды», а он, вдохновлённый принципиальным разбором, уже пишет в «личку»: «Есть пара недель свободы. Пока на карантине, буду по рассказу в день печатать». И ведь печатает, вернее, пишет, не по рассказу в день, а куда более обстоятельно и неторопливо, явив подобающее уважение и ответственность к прозе, как к жанру.

Уроженец посёлка Даровской, обладатель Гран-при в конкурсе на лучшее стихотворение о деревнях и сёлах Кировской области, он знает цену кропотливому труду и в творчестве своём не разбрасывается. Герои его произведений от мира сего, живут в реальных городах и весях, а не в придуманном мире вымышленных названий и предполагаемых обстоятельств. Всё у него реально и реалистично, как в недавно вышедшей в приложении к журналу «Ротонда» книжке прозы «Кеды», как в рассказе «Неудачники», который мы предлагаем вниманию читателей альманаха «Вятка литературная».


Неудачники

В посёлок приехали литераторы, и мы с Женькой прибежали их встречать. На автобусной остановке народу много, большинство стояли с цветами, что-то горячо обсуждая. Мы забрались на покрытую андулином крышу газетного ларька и стали высматривать – какие же они: литераторы.

Автобус окружили со всех сторон, но нам сверху хорошо было видно. Их оказалось пятеро, они явно выделялись из толпы поселковых.

Невысокий пожилой человек с огромной коробкой раздавал всем книги. Седая тётенька в смешных очках подписывала их каждому желающему. Двое стояли в стороне, курили и озадаченно оглядывались. Наконец один с радостью махнул рукой в сторону пивного киоска, и мы потеряли их из виду.

Больше всего я удивился девочке. Она, не по возрасту серьёзная, тоже что-то писала в протягиваемых ей книжках и с умным видом кивала, когда её о чём-нибудь спрашивали.

– Смотри, – толкнул я в бок Женьку, – такая маленькая, а тоже – «литератор»!

– Ну да, – махнул он рукой, – маленькая! Лет пятнадцать, поди!

– Ага, пятнадцать! Вальке твоей пятнадцать! Лошадь! Этой – тринадцать, не больше! – Со знанием дела сказал я.

– Чё это лошадь? – Обиделся Женька. – Сам через пять лет таким будешь! А сестру не тронь!

– Ладно, ладно… – Осадил я его. – Давай смотреть.

На остановке уже раздали все книги, и литераторов повели в местный Дом культуры. Там, как кричал кто-то из толпы особо приближённых, их ждал банкет и чтения.

Чтением мы занимались в школе, и я примерно знал, что это такое, а вот банкет не видал никогда. Зато это слово здорово воодушевило тех двоих, которые выскочили из-за пивного ларька и побежали догонять группу. А может, просто боялись потеряться. Неудивительно.

Посёлок у нас большой – двести домов! В соседнем Торопове – всего пятьдесят, да и те старые. А у нас даже двухэтажки есть. В общем, места, чтоб заблудиться, хватит…

Группу приезжих повели к Дому культуры окольными путями. Наверное, хотели показать самую высокую в районе водонапорную башню и местный маслозавод, уводя в сторону от полуразвалившегося здания старой школы и сгоревшего недавно роддома.

В ДК мы с Женькой прибежали первыми.

Спросили у уборщицы Гали, что такое банкет, и, радостные, поспешили в актовый зал, где обычно хранили стройматериал для ремонта сарая..

Теперь здесь было на удивление чисто, стояли накрытые скатертями столы.

На нас зловеще шикнули, и мы метнулись в подсобку.

Развалившись на дырявых матах, я потянулся и спросил:

– Женька, а давай тоже станем литераторами?

– Чего это? – Посмотрел на меня друг. – Мы же на прошлой неделе договорились киноартистами быть! – И, прищурившись, набычился. – Отказываешься от нелёгкого труда киноактёра?

– Да подумай ты, кукушка, – поднялся я, – киноактёр что делает: в кино снимается, так?

– Так!

– Кино как делают?

– Как?

– Берут книгу и заставляют актёра читать по ролям, как мы на уроках!

– Ну! – Не понял Женька.

– Вот тебе и ну! – Постучал я по лбу. – Не будет книги, не будет кино. Не будет кино, киноактёров тоже не будет!

– А кто будет?

– Никто не будет! – Вздохнув, ответил я. – И чтения не будет…

Женька крепко задумался.

Но тут послышались громкие голоса, и в актовый зал Дома культуры ввалилась группа литераторов со встречающими. Мы прильнули к щели между фанерными щитами. Все расселись по своим местам и начали уничтожать банкет…

А я смотрел на ту молодую девушку, которая в свои неизвестно сколько лет стала литератором.

Она скромно сидела за самым дальним столом и вежливо улыбалась о чём-то спрашивающим её людям. Женька толкал меня в сторону. Он хотел увидеть, напьётся ли сегодня его батя – председатель колхоза.

Батя напился довольно быстро, и Женька с кислой миной сказал, что идёт домой.

Я остался в гордом одиночестве, но меня это нисколько не расстроило: я ждал чтение.

Первым по старшинству встал невысокий мужичок, за ним – тётенька в смешных очках. Последней выступала девушка. На неё уже мало обращали внимание, но она твердо начала:

«Играет с нами жизнь в игру без правил. И в каждом что-то есть от подлеца…»

В зале стало чуть тише. Перестала стучать посуда. Многие повернулись к девушке.

«Мы половинки тех, кого оставили, И половинки тех, с кем до конца. Игра идёт с заката до рассвета, И бешеные ставки на кону. Тот, кто нам должен, затаился где-то, А перед кем-то вечно мы в долгу. Ну вот и растасована колода, Все козыри сегодня на руках, Кому-то повезло, отбился кто-то, А кто-то будет вечно в дураках. И не всегда тот прав, кто всех сильнее, Сегодня умный выбрался вперёд, Конечно, сильный гору одолеет, Но, кто умнее, гору обойдёт. И все уже рассеяны сомненья, И точки все расставлены над ‘‘и’’. Нам вечностью отпущены мгновенья, Ты их не проиграй, а проживи…»

Этот голос звучал во мне. Я уже не смотрел на неё, переводя сбившееся дыхание, а голос всё звучал и звучал. Они уже уезжали, когда я решился выйти из подсобки.

Галя собирала грязную посуду, полупьяный дворник заносил в зал доски, Женькин батя спал на скамейке вдоль стены.

В каком-то полуобморочном состоянии я добрался до дому, упал на кровать и задумался: «Вот это слова, вот это голос, вот бы и мне так!» Ещё полночи прошло как в бреду: в голове проносились сказочные видения.

Вот я стою на огромной сцене нашего Дома культуры, вокруг меня толпа поклонников – человек пятьдесят, шестьдесят, и я читаю им стихи. Все замолкают, слушают, а затем взрываются громом аплодисментов. К ногам летят цветы, я собираю их в огромные охапки и отдаю той, которую люблю больше всех на свете – Лизке Стародубцевой из четвёртого «А»!

Нет, мама, конечно, стоит рядом. Она плачет и кивает в знак согласия с моим выбором. Теперь она уже не прогоняет Лизку к её такой-то какой-то матери, а обнимает её и соединяет наши руки в единое целое…

Наутро в школе все только и говорили о приезде литераторов. Самыми запоминающимися моментами стали, конечно же, подаренные книги и драка Женькиных родителей, когда его мамка зарядила супругу скалкой прямо на выходе из здания администрации.

Я спросил Женьку:

– За что?

– За деликатесы! – Печально вздохнул он. – Все, кто был на банкете, успели остатки по пакетам рассовать, а батя пьяный был и не смог.

Женька вообще сегодня был сам не свой, как и я. Только ему было обидно из-за деликатесов, а я всё жил вчерашним сном про стихи и поклонников.

Я сказал ему:

– Не буду киноактёром! Решено, становлюсь литератором!

Он как-то вяло махнул рукой и ушёл в класс.

На следующей неделе я начал писать стихи. Пытался и на прошлой, но когда доходило до второй строчки, становилось почему-то лень. Но я твёрдо решил: начинаю!

 

Пришла зима.

За окном намело огромные сугробы, потом грянули морозы, и в школе объявили об отмене занятий. Утром, когда мама растапливала печку моими первыми «пробами авторучки», как она их назвала, я валялся на кровати и с умным видом что-то писал в очередной замаранной и перечёрканной тетрадке. Я почти уже привык к этому: писать и зачёркивать написанное.

Помню, первые свои «стихи» я показал учителю чтения. Он посмотрел на меня поверх своих очков, улыбнулся и взял мои листочки домой – почитать.

До дому не донёс, вернул через урок, на перемене и сказал:

– Это ещё не стихи, это просто мысли, изложенные на бумаге. Подумай над рифмой…

Я долго думал над рифмой, но дальше «вода – среда» дело не двигалось.

Потом были новые уроки чтения, и я начал замечать, что неосознанно ищу рифмы в простых предложениях. А читая стихи Есенина, Блока, Лермонтова, выделяю понравившиеся.

Так вот, уроков не было уже три дня, тетрадь почти исписана и сожжена, а славы – ноль! Женька влетел в комнату как снежная буря:

– Ну, как дела? – Строго спросил он и схватил тетрадь. – Что у нас тут?

Нужно сказать, что когда я рассказал Женьке о своём сне, он на целую минуту задумался, а потом тоже захотел поклонников. Да и Лизка ему тоже нравилась.

– Ого, – воскликнул он, – сколько начёркано! Когда читать будем?

– Никогда… – печально отозвался я. – Ничего не получается…

Женька вернул мне тетрадку.

– Тогда айда на санках с оврага?

– Не, что-то не охота… – Ответил я. – Полежу ещё.

– Ну ладно! – Крикнул Женька и убежал, не закрыв за собой дверь.

По полу поползла туманная дымка, перекатываясь по паласу, холодя ноги. Я вдруг подумал, что вот об этом стоит написать: как ледяной пар заходит в дом, как мороз тянется к моим босым ногам…

Какое-то нервное чувство родилось в этот момент внутри меня. Оно заставило меня броситься не к двери, а к кровати, на которой валялась изодранная мамой тетрадь, и, отыскав свободное место, писать. Писать ещё, ещё и ещё…

Когда я закончил, пальцы и спина сильно ныли. Пальцы – от долгого письма, спина – от маминого ремня. Она закрыла двери лишь через полчаса, а я всё это время ничего не замечал вокруг. Мысли путались, перед глазами стоял лист исписанной тетради, но на душе было легче: с неё как будто сняли камень, отпустив на волю. Теперь она рвалась рассказать всем, что у меня наконец получилось!

 

Получилось, конечно, не то, но мне казалось, что это великое произведение теперь будет у всех на устах. Просто нужно его прочитать всем.

Мы не могли дождаться начала занятий. Женька метался из угла в угол, вскидывая руки к потолку, выкрикивая строчки из созданного мною шедевра. Мы с ним договорились, что читать перед классом стихи будет он, потому что я ещё с прошлого лета должен ему пять пробок от чешского пива, которые взял посмотреть и потерял…

Я согласился, ведь долг есть долг, да и он сказал, что во всеуслышанье объявит имя автора после прочтения.

Наконец нас позвали на урок.

Женька, нашедший где-то старую цветастую жилетку сестры Вальки, выглядел нелепо, но торжественно, как и полагает моменту. Он встал перед классом и объявил:

– Стихи собственного сочинения!

Девочки захихикали, но Женька на них цыкнул и продолжил:

– Исполняет Евгений Женихов!

Тут мне показалось, что о стихах собственного сочинения он слишком громко заявил, и я захотел внес­ти ясность. Но было поздно…

– Пар морозный лижет пятки! Всё в порядке, всё в порядке!..

Сказать, что класс грянул, это значит – ничего не сказать: половина ребят повалилась под парты, остальные катались в истерике, вытирая набежавшие от смеха слёзы.

Лишь два человека сохранили спокойствие: я и Женька.

Тот с невозмутимым лицом, как будто ничего не произошло, продолжал читать:

– Я не грязный, я не в бане, Я на собственном диване!

Учитель чтения прикрылся журналом и изнемогал от хохота. На громкие крики в класс вбежала директриса. Вовремя!

– Что у вас происходит? – Возмущённо крикнула она.

Жаль только, что Женьку и это не остановило:

– Жгу тетради в жаркой печке, Холод лютый на крылечке!

Брови на лице директрисы поползли вверх. Она осталась стоять в дверях с открытым ртом, а дети в классе уже не могли смеяться. Они только открывали рты и верещали…

– Такова поэтов доля, Пока их не учат в школе!

Женька, ничего не замечая, торжественно поклонился. Я, сообразив, что сейчас произойдёт, выпрыгнул из-за парты. Но успел сделать всего два шага.

Женька произнёс:

– Автор – Алексей Полозов!

В этот момент жизнь показалась мне адом. На меня показывали пальцем, хватаясь за животы, надрывая голосовые связки. Вторая волна хохота ударила уже в мою сторону. «Неудачник!» – Кричал кто-то. Я обречённо оглядывался, пытаясь найти выход из ситуации, но выхода не было…

Я опозорился на все сто!

И убежал.

Зарывшись лицом в подушку, я плакал, как не плакал никогда в жизни. На рёв пришла мама. Бросившись ко мне, она спросила, что случилось. Я лишь отмахнулся, продолжая реветь. Она постояла немного надо мной и ушла, что-то ворча.

Я ничего не слышал. В голове мелькали мысли о том, чтобы порвать все написанные в тот день стихи и сжечь. И больше никогда не браться за ручку. Не ходить в школу, где меня настиг позор, уехать из посёлка навсегда и не возвращаться…

Наутро я прикинулся больным и провалялся в кровати весь день.

Слышал, как приходил Женька, как о чём-то разговаривал с мамой. Долго и нудно.

Миф о славе развеян… Не будет ни поклонников, ни цветов… Эх, Лизка, прощай навеки…

На следующий день пришёл учитель чтения. Он сел на краешек кровати и спросил:

– Обидно?

На глаза навернулись слёзы.

– Понимаю! – сказал он. – У меня было так же!

Я посмотрел на него сквозь слёзы:

– Как так?

– Вот точно так же! – Ответил он, улыбнувшись. – Я прочитал свои первые стихи, только не в школе, как ты, а на вечере литераторов. У-ух! Как же меня там осмеяли! Вспоминать неприятно. И стыдно. – Он украдкой посмотрел на меня. – Стыдно за то, что не оправдал их надежды, но не за то, что попробовал!

Я с удивлением посмотрел на него.

– Да-да. А как бы ты понял, что это не то, что нужно? – Он улыбнулся мне. – Ты молодец, что попробовал. И вдвойне – что нашёл рифму!

Он похлопал меня по плечу и поднялся.

– Никогда не останавливайся на достигнутом! Другие не смогли и это­го! – И ушёл.

 

Наутро я вернулся в школу.

Надо мной опять смеялись, но теперь мне было намного легче не обращать на них внимание. Я был сам по себе, они сами по себе. И эта обида на окружающих сделала меня выше и придала мне сил.

Я стал заниматься серьёзно. А учитель чтения помогал мне после уроков.

Уже спустя годы, когда меня начали издавать, и я стал печататься в региональных изданиях и альманахах, я встретил ту девушку из Дома культуры.

Мы столкнулись на каком-то собрании клуба молодых писателей и поэтов. Я подошёл к ней и произнёс:

– Я прожил жизнь по вашему совету, Осталась точка над проклятым «И»! Мне вечностью даны на всё ответы, И лишь один не найден – о любви!..

Она с удивлением посмотрела на меня и улыбнулась:

– Я лишь однажды читала это стихотворение, но это было так давно. Откуда вы?

Настала моя очередь улыбаться:

– Из вашей молодости!

– Она была когда-то? – с печалью спросила она.

– Да, она до сих пор с вами! – сказал я, и она покраснела…

Когда я рассказал ей историю о своём первом стихотворении, она долго смотрела на меня, потом рассмеялась и сказала:

– Нас всех однажды называли неудачниками, и многие ломались на этом, вот только те, кто поборол это прозвище своим трудом – самые счастливые люди на земле! Мы – самые счастливые люди на земле!