Главная > Выпуск №6 > Линии судьбы. Валерий КОПНИНОВ

Линии судьбы. Валерий КОПНИНОВ

Валерий Копнинов«День чистой воды» подарен нам был в Барнауле автором, писателем, эссеистом и театральным режиссёром Валерием Копниновым «на добро и удачу в литературном паломничестве по маршруту Киров (Вятка) – Барнаул – Сростки – Горно-Алтайск – Манжерок-Сростки – Бийск – Барнаул – Киров (Вятка)». Надо ли говорить, что с таким благословением всё на этом маршруте сложилось по-доброму и удачно, впечатлений от встречи с родиной Шукшина и местами, где он бывал, снимал свои фильмы и сам в них снимался, было столько, что книгу подаренную только дома и открыли. И поразились ещё одной грани литературного дарования Валерия – его умению одним росчерком пера прозу превратить в поэзию, а быль – в сказку. И с радостью согласились с автором предисловия, нашим земляком В. Н. Крупиным, определившим жанр этой удивительной вещи, как сказку нового времени, да ещё в стихах!

Впрочем, новые открытия ждут и читателей «Вятки литературной», которым Валерий Павлович знаком по опубликованной в прошлом номере статье «Се человек». Посвящённая жизни и творчеству замечательного русского поэта Николая Алексеевича Заболоцкого, она открывала новые грани творческой судьбы нашего земляка, который, досиживая срок на Алтае, переводил «Слово о полку Игореве». Готовя её к публикации, общались с автором, который живо интересовался событиями литературной жизни в Кирове и области, спрашивал о Крупине, с предисловием которого в 2020 году у Валерия Павловича вышла книга «День чистой воды». Узнав, что собираемся быть на церемонии вручения Гриновской премии Михаилу Тарковскому, попросил передать привет от писателей Алтая. Так мы узнали, что Михаил Александрович, поменявший Москву на Красноярский край, и к Алтаю питает добрые чувства. А вскоре получили из Барнаула новую исследовательскую работу Валерия Копнинова, в основе которой его размышления о крутых поворотах творческой судьбе Михаила Тарковского и Василия Шукшина. Работая над ней, Валерий Копнинов успевал поучаствовать и в отложенных с августа на октябрь Шукшинских чтениях. И вот она перед вами, дорогие читатели «Вятки литературной».


Ностальгия по-настоящему

(Василий Шукшин и Михаил Тарковский – осознанный выбор движения)

Единственный смысл жизни заключается
в необходимом усилии, которое
требуется, чтобы перебороть себя духовно и измениться,
стать кем-то другим, чем был после рождения.
Если бы мы за тот период времени
между рождением и смертью смогли достичь этого,
хотя это и трудно,
а успех ничтожно мал, то смогли бы
пригодиться человечеству.

Андрей Тарковский

Быть может, это прозвучит обидно для сторонников теории Дарвина, но история о божественном сотворении мира выглядит явно предпочтительней. И о сотворении человека в том числе… Нет, не «в том числе» – о сотворении человека, пожалуй, в первую очередь!

А впрочем, человек… Даже приняв на веру то, что сотворён он по образу и подобию божьему, человек остаётся человеком. Обречённым на извечный и непростой выбор многоликого рода homo sapiens – к образу стремиться или быть всего лишь подобием. Подобием в самом широком понимании.

Человек и его земной путь – в этом соотношении выражается и цель, и средство. И смысл жизни.

Пути Господни неисповедимы – да! А человеческие пути-дороги?  

Большак, шлях, просёлок, тракт…

Мы выбираем путь. В том проявляется воля путника – на какую стезю ступить. Тому, кто в пути, – больше даётся. И больше достаётся. Тому, кто свершает осознанный выбор движения.

Воля обеспечивает выбор. Всерьёз, по-настоящему.

А куда и как скоро приведут большаки или просёлки, то неисповедимо, во всяком случае, для человека…

Пути-дороги Василия Макаровича Шукшина и Михаила Александровича Тарковского – разные. Притом, что оба писателя близки не только умением видеть стержень мироздания в трудящемся на земле человеке, когда земля человеку этому и матушка, и кормилица, – они близки друг другу и созвучны по силе и чистоте писательского голоса.

Всё верно – голоса созвучны, а вот пути – у каждого свои…

Шукшин – писатель из XX века, один из ярких представителей, так называемых почвенников или деревенщиков, твёрдо стоящий в одном ряду с В. Астафьевым, В. Распутиным, Ф. Абрамовым, В. Беловым и другими титанами деревенской прозы. Той прозы, что густо замешана на утверждении органичной жизни и национальных основ бытия.

А Тарковский, безусловно, принадлежит литературе XXI века, и стало быть, новому времени, где «писатель-деревенщик» не модное, и едва ли не ругательное выражение. Вроде как словечко «совок». Да и рядами писатели нынче не стоят, не принято. Сейчас в тренде главенст­во «я» над «мы». И как ни крути, Тарковский, несмотря на то, что много и от души пишет о деревенских жителях, – писатель «из ряда вон». К тому же аура фамилии…

И ещё одно важное несовпадение между Шукшиным и Тарковским, такое, что мимо не пройдёшь, в современной терминологии, почитай что «геополитическое» несовпадение!

Шукшин – сибиряк, крестьянский сын, уроженец небольшого села Сростки, что в масштабах огромной страны затеряно среди прочих больших и малых сёл. И даже не в Центральной полосе, а в предгорьях Алтайского края. Судьба таких крестьянских пареньков обычно предрешена, но…

Путь Шукшина из села в столицу, для него лично, всё равно, что для человечества рывок в космос. Именно Москва, учёба на режиссёрском факультете во ВГИКе у выдающегося мастера кино Михаила Ромма и довершила формирование Шукшина-писателя, из пробующего перо новичка, имеющего в активе несколько неопубликованных рассказов.

Москва поделила жизнь Шукшина на две части – до и после…

У Тарковского всё получилось с точностью до наоборот. Москвич по рождению, выходец из интеллигентной образованной семьи, тех самых Тарковских, где для него классик русской литературы Арсений Тарковский – не кто иной, как дедушка, а Андрей Тарковский, кинорежиссёр самого что ни на есть мирового уровня – просто дядя. Судьба таких столичных пареньков обычно предрешена, но…

В двадцать три года Михаил Тарковский перебрался из Москвы в далёкую от столицы Сибирь, в никому не известную деревеньку Бахта. Деревеньку небольшую, в масштабах страны затерянную на приенисейских территориях Красноярского края. Края, что, как известно, равняется четырём Франциям.

Путь Тарковского из столицы в се­ло сравним… Да, пожалуй, сравним с переселением в Сибирь декабрис­тов. Но те, в отличие от Тарковского, ехали в Сибирь не по собственной воле.

Бахта поделила жизнь Тарковского на две части – до и после…

Собственно говоря, не о биографиях речь. Биографии и Шукшина, и Тарковского хорошо известны интересующимся. А упомянуть лишний раз хронологию событий стоило лишь из-за вот этого самого «до и после» – поворотного момента в судьбах двух выдающихся писателей.

Происходят подобные изломы не вдруг, а лишь тогда, когда времена – те времена, что в отличие от дорог «не выбирают», вкупе с талантом, требуют от писателя опыта и знаний. Качеств профессионально важных, ничем иным не заменимых, да что там – просто позарез нужных для ведения толкового и доверительного разговора с читателем.

Именно так: в силу необходимости качественного писательского и человеческого роста возникли знаменательные вехи в судьбе у Шукшина и Тарковского. Их поворотные «до и после», что выпали у обоих писателей на знаковое время – в жизни Тарковского это случилось на закате брежневского застоя, а у Шукшина пришлось на хрущёвскую оттепель.

Время, настоящее для каждого из них, послужило источником осознанного выбора движения. У одного – к знаниям, у другого – к опыту.

Есть у Шукшина такой персонаж Игнатий, из раннего рассказа «Игнаха приехал», что позже вошёл в сценарий фильма «Ваш сын и брат». Вот этот шукшинский Игнатий, житель тех же самых близлежащих к Сросткам прикатунских приделов и долины Чуйского тракта, как и Шукшин, снялся с места, стал в одночасье городским жителем и активно начал приспосабливать жизненные корни к городской почве.

Во все времена большие и малые города, словно стоячая вода в озере, подпитывались деревенскими жителями, что перекочёвывали на новые места и обосновывались там, в основном переквалифицируясь из крестьян в пролетариат. Или, как в случае с Шукшиным, в интеллигенцию, хотя слова этого Василий Макарович не любил – слишком обесцененным считал «новый» взгляд и на само понятие, и на его «самозваных» приверженцев. С характеристикой «А ещё шляпу нацепил!».

Себя он в большей степени считал сельским жителем, сродни тем, что не только решали проблему рабочих рук в сложно организованной структуре города. Вчерашние сельчане, обживаясь в непривычной среде, за попутьем, привносили в ритмичную городскую жизнь неспешность, рассудительность, ответственность, многовековую культуру труда… И сельские повадки, а главное – свойственный им мно­говековой семейный уклад, что в городе к тому времени сильно потрачен был духом большого человеческого общежития.

А ещё: привязанность к простоте и правде, к умению назвать белое белым, а чёрное чёрным. Верное понимание вопроса «Что такое хорошо и что такое плохо?», с детства переданное семьёй «по наследству», а в дальнейшем подкреплённое и школой, и самой жизнью.

Но понимание – это одно, а выбор человека – иное. Не всякий делает выбор по совести. И оттого-то в литературном деле определяющей для Шукшина стояла задача писать так и о том, чтобы человек правильным для себя осознанно выбирал житие в нравственном поле.

А в таком случае основными условиями доверия читателя к литературе становились её правдивость и подлинность

Но как правдиво рассказать человеку о нём самом? Так, как это принято – через положительного героя? Но сколько так называемых положительных героев рухнуло, не выдержав на глиняных ногах груза открытости и правды по-особенному востребованной (и на определённое время доступной) в советском обществе после XX съезда КПСС?

Вот что сам Шукшин говорил об этом: «Вообще о положительном герое знают всё – какой он должен быть. И тут, по-моему, кроется ошибка: не надо знать, какой должен быть положительный герой, надо знать, какой он есть в жизни. Не надо никакого героя предлагать… в качестве образца для подражания… Тебе показали, как живут такие-то и такие-то, а ты задумаешься о себе. Обязательно. В этом сила живого, искреннего реалистического искусства. Надо только стараться, чтоб мы не врали, не открывали то, что человек давным-давно знает без нас, не показывали ему – вот это хорошо. Что, он сам не видит, что хорошо, что плохо?»

Не простая задача, взыскивающая с писателя знание характера человека, до тонкости понимание того, чем живёт современник, что радует его, что гнетёт. И конечно, задача та требовала подлинной любви к человеку, а если нужно – сострадания.

Таковы условия…

И побрели своими путями-дорогами чудики Шукшина. Такие простые, узнаваемые и вместе с тем, в качестве литературных героев, нетипичные.

«Я не люблю рассказы Шукшина, чудиков его не люблю. Всё это юродство по большому счёту мне физически неприятно. Я понимаю, что это замечательно хорошо сделано, что это может быть смешно, что это по-настоящему трагично, но я люблю мир, где ‘‘Илиада’’ и ‘‘Одиссея’’, где извержение вулканов происходит…» – таково мнение писателя Захара Прилепина, мнение, обоснованное как раз нетипичностью.

Но разве нет в мире шукшинских чудиков «Илиады» и «Одиссеи», тех же вулканов, тектонических сдвигов и прочих глобальных процессов? Есть, да ещё какие! Только происходят процессы эти в отдельно взятой человеческой душе! Ведь человеческая душа для Шукшина – это целый мир!

В рассказе «Стёпка» бежит из заключения Стёпка Воеводин, не досидев до освобождения всего три месяца, будучи не в силах совладать со своим сердцем, что изболелось в тоске по родной деревне, по родне, по дорогим односельчанам.

По прошествии многих лет всё никак не может успокоиться Бронька Пупков из рассказа «Миль пардон, мадам». Гложет его добровольно взятая на себя тягостная вина из-за неудачного выстрела во время «покушения» Бронькой на Гитлера.

В который раз не прочь «наломать дров» Веня Зяблицкий в рассказе «Мой зять украл машину дров», да только так всё оборачивается, что он чудом в тюрьму не попадает, а потом чуть было жизни не лишается.

Невзирая на суетный мир, для очистки души и тела, топит по субботам баню Костя Валиков в рассказе «Алёша Бесконвойный», так и прозванный односельчанами Алёшей Бесконвойным. Прозванный за мнящуюся им «безответственность и неуправляемость».

Едет по Чуйскому тракту Пашка Колокольников, вёзёт на своём «Газоне» добро, раздавая его всем встречным и поперечным. Раздавая щедро, просто так от полноты души, Раздавая потому… да просто, потому что «Живёт такой парень». И не всегда встречает понимание и приятие. Потому как люди сами на такое не способные к чужой великодушной доброте относятся с подозрением, не могут понять – в чём там выгода?

Во всёх рассказах Шукшина считывалась правда жизни, соотносимая с нравственным законом. Правда без нравоучений. Ведь правда нравственна, когда обходится без нравоучений.

Нравственность можно подделывать, подменяя суть нравоучением, но подделка всегда узнаваема.

«Нравственность есть Правда. Не просто правда, а – Правда. Ибо это мужество, честность, это значит – жить народной радостью и болью, думать, как думает народ, потому что народ всегда знает Правду» – великие, может быть, самые главные слова Шукшина.

Времена с тех пор, конечно, изменились!

Изменились и люди. Если тот же Пашка Колокольников вёз по кругу добро, то Игорь Баскаков, главный герой совсем свежей повести «Фарт» Тарковского, везёт по кругу зло. Непреднамеренное зло, позже искупленное раскаянием, но всё-таки зло!

«‘‘Фарт’’ – здесь тоже идёт речь о законе сохранения зла, о том, как совершенное зло передаётся от человека к человеку и возвращается, словно по кругу» – так характеризует события, происходящие с подачи героя сам автор.

Это зло, что «передаётся по кругу», безусловно, примета нынешнего времени. Если рассудить по совести! И примета видится не в том, что зло передаётся – во все века человек творил намеренное зло ближнему, – а в том, что передаётся оно в порядке вещей.

Тектонический сдвиг в сознании людей?.. Где теперь «хорошо»?.. Что нынче «плохо»?..

Очевидно, что вопросы без внятных ответов – тоже примета времени! И критическая масса отсутствующих ответов растёт! Время бросает вызов.

И Тарковский один из тех, кто вызов времени принимает. Он, чудо как тонко и неимоверно точно, чувствует время, и как человек, и как писатель. Для него это чрезвычайно важно: соединять в себе человека и писателя.

А в случае крайней необходимости и потребности высказаться открыто, он готов стать прототипом собственного персонажа. Разумеется, не подменяя персонажа собой, не разрушая правды художественного образа.

Герой из его новой повести «Полёт совы» – Сергей Иванович Скурихин, как в своё время и сам Тарковский, делает ровно такой же решительный шаг: добровольный отход из города на самый дальний край «цивилизации» – в сибирскую глубинку. Где дальше, «за краем», лишь староверы, по большому счёту пожертвовавшие цивилизацией ради сохранения векового уклада незыблемого для них.

И Скурихин – это уже не давешний шукшинский Николай Григорьевич Кузовников, персонаж из шестидесятых-семидесятых годов прош­лого века, выбиравший «деревню на жительство». Выбиравший не из баловства, но и без желания уехать. Выбиравший только лишь для того, чтобы душу отвести.

У Тарковского Скурихин едет в деревню, чтобы душу спасти.

«Вот и начал из меня понемногу вытекать город… Я думал, что меня хоть здесь отпустит. Не в смысле, что беды России отойдут, а что я сам успокоюсь и окрепну…» – с этого признания бывшего городского жителя Скурихина, прозвучавшего сразу и без обиняков, начинается его провинциальное житие.

Город… Отношения города и деревни многоплановые и самые что ни на есть диалектические – замешанные на Гегелевском единстве и борьбе противоположностей. И если задуманное стирание грани между деревней и городом в экономическом плане процесс довольно сложный, то в плане нравственном – более скорый.

Город… Он ведь во всём позиционируется как передовой фактор: в науке, в образовании, в культуре…

Город, он… на передовой цивилизационного фронта. Город – фронт, а деревня – тыл с обязательством: «Всё для фронта!»

«Человечество ведёт с природой вековую изнурительную борьбу, шаг за шагом отвоёвывая у неё блага себе, тайны её и богатства… город наш – впереди, деревня сзади – тыл. Современная жизнь с её грохотом, ритмами, скоростями и нагрузками смалывает человеческие силы особенно заметно. Двадцатый век если и уступает много, то и мстит жестоко…» – это Шукшин, его искренний «Монолог на лестнице»

Похоже, что до сих пор ушедший в прошлое ХХ век всё ещё продолжает мстить человеку за его «изнурительную борьбу» с природой так же, как и человек некогда сотворённой... Не важно кем сотворённой (это для успокоения скептиков) – Богом или эволюционным процессом.

В борьбе с природой человек сам себе наносит непоправимый урон…

Назвать город исчадьем ада – это, конечно, перебор. Недальновидно и неумно вбивать клинья между городом и деревней – урбанистической и естественной природной средой. Но… Что есть, то есть: в городе больше соблазнов, город – среда потребления. Город легко подавляет, город легко растлевает. В городе изобрели обезличенный конвейер, обезличенный ЕГЭ и много чего другого. Именно в городе придуман глупый и преступный лозунг: «Человек царь природы». А «царь природы» – это уже не просто тотальное потребление, это конфликт природы и цивилизации. И хочешь не хочешь, а город, как воплощение и источник цивилизации, с природой (в том числе с природой человеческой) конфликтует.

В городе реальности всё меньше и меньше – город её утрачивает. Как в сказке «не по дням, а по часам». Вместо реальности в городах создаётся комфортная среда для жизни по принципу «сыр в масле».

Современная литература – она, в массе своей, тоже избегает реальности и создаёт устойчивую комфортную среду, не одно десятилетие пользуя постмодернистский ресурс.

Человек призван быть хозяином комфортной среды. Царём. Это цель. Цель, что оправдывает все средства. Чем больше город, тем больше «сыра» и «масла». И самая «сыро-масляная», разумеется, Москва-столица.

А как же человек и его земной путь? И в чём тогда смысл жизни?

Настоящий смысл настоящей жизни!

«Ну, хорошо: понастроим мы всяческих машин, создадим города-гиганты, всё вокруг нас будет грохотать, гудеть, свистеть, трещать, сверкать, – а не станем мы беднее от этого?.. Или это смешной страх?» – чувствует и опасается грядущего искажения реальности Шукшин.

Но пока ещё в русской глубинке – в деревне, посёлке или небольшом провинциальном городке – реальности хоть отбавляй. Природа: земля, реки, тайга – это реальность. И человек той реальности не хозяин, он с ней на вы. И тогда она к нему незлоблива.

Читающему люду давно и хорошо известны такие литературные миры как Замоскворечье Островского или Петербург Достоевского. А теперь мы узнали ещё один мир – Бахту Тарковского и через этот маленький посёлок на Енисее почувствовали состояние души человека, живущего на земле своим трудом.

Человек, живущий трудом на земле – это не просто красивая фраза. И для Шукшина, и для Тарковского. Земля, она ведь тоже – наше всё! А жизнь человека называется «земной путь» и никак иначе…

Земля степенна и величава в шуме тайги и весело говорлива на порогах и перекатах рек, бегущих в её лоне. Земля, прошедшая через мозолистые руки хлебороба и обильно политая его потом, податлива и плодородна. И камнем тверда земля, что укрывает в окопе воина – защитника своего, черна горем от пролитой им крови. Покойна земля, принявшая в себя человека по завершению пути его земного, мягка, откликаясь на просьбу: «Пусть земля будет пухом!»

Земля родит хлеб, земля кормит скот… Земля бескрайними лесами своими даёт человеку кров и тепло… Земля хранит могилы предков…

И Земля подвергается переделу. Наша земля.

Земля под давлением меняет рельеф: как планета, как дом человечества, как пространство для жизни, пространство для естественной среды обитания – природы. А более, как пространство для нравственности, пространство для совести, пространство для человека, что ближе к образу, чем к подобию… И вокруг России, и внутри России.

«Конечно, это всё происходит. Даже политически и геополитически это всё происходит. И вот этот скукоживающийся мир дикой природы… по отношению к остальной России. И то же самое Россия по отношению к миру Запада – она такая же сейчас, подвергающаяся натиску, и она так же скукоживается. И вот мы – просто защитники этих скукоживающихся миров», – это из интервью Тарковского.

Таков контекст…

Пути Господни неисповедимы, но человек должен совершить осознанный выбор движения. Это ведь не подвижничество даже, таково предназначение человека – делать то, что должно, что обусловлено его сотворением, иначе рождение человека на этот свет совершенно бессмысленно.

Современный человек, проигравший за ХХ век множество битв в «изнурительной борьбе» с природой, и с тем, почти утративший в себе искру божью, вынужден отступать к природе, чтобы у неё же почерпнуть утраченное.

И для Тарковского отъезд в сибирскую глушь – это крайняя возможность сохранить в себе живую человеческую природу.

А ещё просто для того, чтобы жить в мире определённости, где каждому ясно «Что такое хорошо и что такое плохо?», где в замороженном времени не разлагается такой скоропортящийся продукт как человеческая душа.

Для человека благотворен холод Сибири, по мнению Тарковского: «Человек должен в это лихолетье заморозить всё лучшее в себе, чтобы его не размыло, не растопило-съело всеми этими потоками скверны, которые на нас льются со всех мировых дыр и из дыр идеологии».

Возможно такое только там, где вековечный Сибирский простор и воля.

Необходимость простора и воли – это у Тарковских семейное. Недаром, когда дядя Михаила Александровича, Андрей Арсеньевич Тарковский, вынужденно жил в Париже – душе его не хватало российского простора и вольного воздуха. Ведь Франция – всего лишь одна четвёртая часть Красноярского края.

И ностальгия – чувство семейное.

«‘‘Ностальгия’’ означает тоску по тому, что так далеко от нас, по тем мирам, которые нельзя объединить, но это также и тоска по нашему родному дому, по нашей духовной принадлежности» – так писал о ностальгии Андрей Тарковский.

Воистину, миры те не объединить – они необъединимы. Проблема нынче в том, как эти необъединимые миры, жизненно важные для человека, не утратить! Как разрешить конфликт между цивилизацией и природой человека? И как не заглушать, а напротив – пробуждать в современниках ту самую тоску «по нашей духовной принадлежности»?

Видимо, генетической связью с жизненно важными мирами!

«Сильные и дикие места… Мне казалось, что сила русской земли в них всемогуща, и крепкие люди, жившие десятилетиями труднейшей жизнью, вынесшие и войну, и укрупнение, выжившие в последнем развале, должны только накапливать противоядие к чуждому и дюжий почвенный дух… И что меня, обессиленного войной на городских рубежах, они этим духом подпитают…» – вот в какие миры авторской волей Михаила Тарковского отправляется Сергей Иванович (Сергей, Серёга, Серёжа) Скурихин.

Отправляется, гонимый ностальгией по настоящему.

«Я не знаю, как остальные, но я чувствую жесточайшую не по прошлому ностальгию – ностальгию по настоящему» – это не лозунг советских времён. Это правда, та правда, шукшинская. Та Правда, что есть – Нравственность. Правда, возведённая в ранг насущной потребности и по-своему сформулированная современником Шукшина, сотоварищем по хрущёвской оттепели, поэтом Андреем Вознесенским. Сформулированная всерьёз и надолго.

Ностальгия по настоящему – единый знаменатель для автора и читателя, возможность их диалога на любую тему.

Диалога, что ведётся при посредничестве литературы, где литература и доверенное лицо, и третейский судья.

И становится важным, что профессия у Сергея Скурихина – главного героя повести «Полёт совы», – учитель литературы и русского языка. Скурихин – это квинтэссенция героев Тарковского, в коей в одну копилку сложен их патриотизм (патриотизм как любовь к Родине, и к ней же сострадание). Автору пришлось отчистить мировоззрение героев от сомнений, раздумий, недопонимания и создать героя с точной и ясной позицией, как никогда близкой к позиции самого автора.

Время потребовало от Тарковского литературного героя шукшинской ясности и простоты, такой ясности, как, скажем, у Пашки Колокольникова…

Скурихин, пожалуй, герой совсем без двойного дна, рыцарь с открытым забралом. И Тарковский в повести «Полёт совы» совершенно точно и едва ли не публицистично обозначает нравственные приоритеты – идёт война, и он, словно командир, расставляет опытных бойцов на особо важные участки.

Скурихин – фильтр (укреплённый блокпост) на пути той литературы, что избегает реальности и в угоду народившемуся обществу потребления создаёт комфортную среду.

«Я изо всех сил подумал, что русская литература, младшая сестра молитвы…» – вот критерии Скурихина.    

Учитель Скурихин, он проповедник той литературы, что выступает за осознанный выбор человека, за предпочтительность жизни в нравственном поле. А предпочтительность нравственности неоспорима, если опять же рассудить по совести…

Пути-перепутья Шукшина и Тарковского, двух выдающихся русских писателей, пройдя личную точку невозврата «до и после», прочертили своеобразные параболы осознанного движения (Сростки – Москва, Москва – Бахта) и сошлись в точке совести.

У Шукшина совесть – это уговор человека с человеком, а у Тарковского совесть – это уговор человека с Богом.

Шукшин ратовал за клубы, Тарковский ратует за храмы.

Литература Шукшина – это неспокойная человеческая совесть. Именно совестью мерил Василий Макарович отношение человека ко времени и к самому себе.

Литература Тарковского – это «младшая сестра молитвы». Да что там, молитва. И тем, что пишет Михаил Александрович своей литературой, он молится за Россию, за каждого из нас. И в переносном, и в прямом смысле, как это делает его герой Сергей Иванович Скурихин: 

«Я… люблю… этот… народ, какой он ни есть, зрячий и слепый, пьяный и трезвый, безбожный и праведный, драный и сытый, читающий и пьющий, геройский и равнодушный, молящийся и богохульствующий, стоящий насмерть под пулями и позарившийся на бренные блага, предающий друг друга за кусок хлеба и ныряющий за брата в гущу ледяную и огневую! Дай мне сил на это Господи Иисусе Христе, Мати Пресвятая Богородице, Ангеле Хранителе мой Святый Преподобный Сергий! Это и есть моя честь и слава в тяжелейшее время для моего народа, обезволенного и поглупевшего, готового в тоске на любую кость кинуться: в роковое это время дана мне милость служить ему, воевать за него вместе с теми малыми силами, которые ещё способны на вой­ну, и драться неистово и до конца дней своих, и, если надо, положить жизнь!»

В молитве Скурихина – выбор, сделанный по совести между «хорошо» и «плохо», между добром и злом. Точка невозврата «до и после». Цель и средство. Смысл жизни.

Человек… Он «…зрячий и слепый, пьяный и трезвый, безбожный и праведный, драный и сытый, читающий и пьющий, геройский и равнодушный, молящийся и богохульствующий…», он разный… Человек, остаётся человеком. Или не остаётся. Всё зависит от того, какой выбор он сделает.

Осознанный выбор.

А выбор – это уже не ностальгия по настоящему, а настоящее.