Главная > Выпуск №5 > Рассказы. Галина КУСТЕНКО

Рассказы. Галина КУСТЕНКО

Галина КустенкоЗаслуженный работник культуры РФ, член Союза писателей России Галина Александровна Кустенко является лауреатом и Всероссийской, и Уржумской районной литературных премий имени Николая Заболоцкого. Стихи и проза автора двенадцати книг исполнены романтизма, лиричности и той особой сердечной искренности, которая по сути поэтична и философична. Исследовательские работы и просветительские проекты талантливого библиографа, окликая судьбы известных писателей и художников, деятелей культуры Вятского края, находят душевный отклик в сердцах благодарных слушателей и читателей.


Что имеем...

Одним тёплым августовским вечером Ольга Павловна Володина в одиночестве и без определённой цели прогуливалась по старой улице родного города. Шла неторопливо. Могла себе позволить. Муж вторую неделю зависал в командировке, а семнадцатилетние близнецы Александр и Александра отпросились на дачу к приятелю. Вступительные экзамены близнецы сдали неплохо. Набрав нужные баллы, оба поступили в университет на бюджет, и, скрепя сердце, она согласилась на эту их вечеринку с ночёвкой. Напряжение последних месяцев в семье спало. И всё бы хорошо, но накануне вечером в открытое окно залетел к ней лёгкий ветерок, тревожно принёсший в комнату горьковатый цветочный аромат недорогой парфюмерии. В юности она обожала этот одеколон, но уже давно многое, связанное с первой безумной любовью, выветрилось из её памяти, забылось, казалось, навсегда.

Ночью она спала плохо, под утро ей приснился сон, в котором звучали мелодии юности, популярные песенки тех давних лет. Утром Ольга Павловна, не зная чем себя занять, чтобы справиться с противным волнением, которое всегда было предвестником чего-то важного и настигало внезапно, отправилась на главный городской рынок. День обещал быть жарким, и она порадовалась дачной соломенной шляпе и открытому жёлтому сарафану, в котором чувствовала себя лёгкой и молодой.

Несмотря на раннее время, народу на рынке было много. Она неспеша прогулялась вдоль прилавков, на которых красовались богатые дары августа, полюбовалась всласть на весёлое рыночное изобилие и купила, не торгуясь, крепкие зелёные яблочки, которые любила грызть, когда читала или смотрела телевизор. Воскресное утро тем временем становилось оживлённее, празднично и громко звучала музыка. Но волнение, с которым Ольга Павловна проснулась, не проходило, а только усиливалось. То, что должно было случиться, – нечто испугавшее, кольнувшее острой иголкой, – произошло, когда она выходила из рынка через главные ворота.

Сердце вдруг словно остановилось. На мгновение ей показалось, что в толпе мелькнул Георгий Ветлужских, её первый муж. Странно, никогда раньше она не встречала его на улицах родного города, ничего не хотела знать о его судьбе. Потерялись, растеклись в разных направлениях, спрятались, растаяли во времени бывшие друзья и знакомые, как будто не было ничего и никого. Впрочем, лицо человека, притянувшего внимание, было не Юркино – тёмное, недоброе, испещрённое уже зарубцевавшимися крупными шрамами. Она прошла бы мимо, если бы незнакомец не остановил на ней пронзительный, так хорошо знакомый взгляд прекрасных серых глаз.

На третьем курсе пединститута Оля вышла замуж, а до того жила дома с мамой, и бурная развесёлая студенческая жизнь обходила её стороной. Юрка учился на последнем курсе художественного училища, мечтал о славе, а пока обитал в живописном подвальчике, где собиралась вольная молодёжь со всего квартала. Молодёжь считала его гением, да и многие взрослые предрекали ему необычную судьбу. Привлекало, притягивало к нему людей яркое природное обаяние и магия таланта, а взрывной, непредсказуемый характер и странные поступки, которые он время от времени совершал, тоже казались признаками незаурядной личности.

Двери в подвал не закрывались, а было ещё низкое окно, через которое в разное время суток к нему проникали гости – местные молодые творческие личности. Конечно, было здесь и вино, но недорогое – всё у них тогда было недорогим – и покупалось больше так, для антуража. Каждый в их компании слыл или хотел слыть интересным оригинальным человеком, выделяться из толпы. Все они что-то сочиняли или рисовали, пели под гитару, а чаще вели бесконечные заумные разговоры, яростно спорили, иногда о важном, но чаще по пустякам, влюблялись и расставались. Постоянные богемные посиделки мешали Юрке учиться, часто он не успевал к показам, пару раз его отчисляли из училища. Но то один, то другой педагог заступался, и его восстанавливали.

Как её занесло в их разношёрстную кампанию, Оля не помнила. Наверное, привела Тамарка, одногруппница, вхожая в ближний круг, и, как многие, в Юрку влюблённая. Да, это произошло так, и столбняк, напавший на неё в тот солнечный февральский день, она запомнила на всю жизнь. Впрочем, внешне Юрка Ветлужских выглядел обычно. Среднего роста, смуглый, яркоглазый (длинные по моде тех лет буйные волосы свои он тогда завязал в хвост или забрал берестяным ободком?), в заляпанной краской синей футболке. Он взглянул на неё мельком, отвернулся, засмеялся кому-то, потом глянул опять и равнодушно кивнул, как бы принимая и знакомясь. Сильно пахнуло цветочным одеколоном, и простецкий, дешёвый аромат этот с тех пор навсегда оказался связан с сильным душевным волнением, сладким ужасом, предчувствием важной неизбежности того, что должно вскоре случиться. Она влюбилась.

Всю весну, несмотря на постоянную людскую круговерть в подвальчике, Юрка писал дипломную работу. Уже вырисовывалось нечто необычное, таинственное и волнующее, и он, не скрывая честолюбивых планов, всё чаще говорил о Питере. Тот год для многих из их компании был выпускным. Кое-кто уже дышал легко и свободно, другие готовились к выпускным экзаменам в техникумах и институтах, к покорению столичных университетов. Но вечеринки в подвальчике продолжались.

И однажды случился вечер... Конечно, немного выпивали (кто-то принёс дешёвое вино) и почему-то больше обычного дурачились, яростнее спорили и задирали друг друга, что-то напряжённое, тягостное, висело в воздухе. И ещё волновала ранняя весна, такая тёплая, нежная, тревожная... В тот вечер Оля неловко притулилась в уголке старого диванчика, в разговоры вступала редко, а больше молчала. Все давно уже всё поняли про её любовь, и она знала это. И было стыдно, но она терпела этот стыд и, презирая себя за немоту и робость, сидела тихонько, скованная и напряжённая, на своём плюшевом диванчике в дальнем, плохо освещённом углу. Часики она в этот вечер забыла надеть, спросить время стеснялась и поняла, что уже поздно, когда случилось Это. Всё началось на спор, «на слабо», она плохо понимала, кто с кем спорит и о чём – так у неё кружилась голова. И когда Юрка Ветлужских вдруг встал перед ней на колено и сказал «Хочу на тебе жениться», она сказала, что согласна. Глупая шутка, злая. Народ смотрел во все глаза со всех сторон, когда она серьёзно сказала «да». Сказала от неожиданности, от странного чувства, что это может быть правдой и оттого, что хотела этого большего всего на свете.

 

Теперь о том времени Ольге Павловне вспомнилось без грусти. В лёгкий вечерний час позднего августа она шла по знакомой, памятной улице, любовалась ухоженными особняками, выросшими здесь за последние несколько лет, их нарядными приусадебными лужайками, спортивными и детскими площадками. Окраинная эта улица в прежние времена заканчивалась пустырём, а дальше лугами и болотиной и была заселена небогатым городским людом. Часто рядом с высоким коттеджем Ольге Павловне попадались уже готовые к сносу деревянные, ветхие, покосившиеся домики с пустыми оконными проёмами, с двориками, заросшими крапивой и лебедой. Изредка встречались и более крепкие дома с хорошо сохранившимся кирпичным фундаментом или первым этажом, но уже тоже не жилые. И грустно было разбирать, приглядываясь, обрывки надписей или даты прошлого. Удивительно, но всё ещё стояла в конце улицы и до сих пор крепко держала оборону старая знакомая колонка, к которой юная Оля Тихонова много лет назад ходила за водой. На этой улице давно, в прошлой жизни, мучась своим незадавшимся первым замужеством, она прожила почти полтора несчастных года.

Через месяц тайно от родителей, как-то наскоро и как будто несерьёзно, они расписались в районном загсе. Спустя годы, она часто задавалась вопросом, что это было и зачем это было нужно ему. Разве для того, чтобы ещё раз удивить, развлечь честную компанию (ну и финт опять выкинул) или выиграть спор… Отчего так долго, понимая, что Юрка уедет учиться в Ленинград и никогда, никогда к ней не вернётся, она жила в состоянии счастливого дурмана. Мама узнала о случившемся уже после того, как они нашли эту старую избушку, и Оля, наскоро собрав кое-что из одежды, прихватив учебники, несколько любимых книг и пару детских игрушек, ушла из дома. Так началась взрослая жизнь, полная горестных обид и переживаний. То, что случилось в шутку, так в шутку и продолжилось, и ничем серьёзным не стало, хотя Оля старалась изо всех сил, отмывая и принаряживая своё первое самостоятельное жильё, налаживая семейный быт и надеясь на счастливое будущее. Комнатушка, которую они за копейки сняли у случайной бабушки, имела достоинства: два окна, отдельный вход и крошечную прихожую, которую бабушка называла «сени». Оля пошила занавески, весёленькие, в мелкий цветочек, и они скрыли старые облупившиеся оконные рамы, поклеила новые бежевые обои. На остатки от стипендии закупила восемь банок болгарского персикового компота. Через неделю, наверняка из любопытства, узнать волнующие подробности семейной жизни, в гости к ней явилась Тамарка, более других ревниво-обиженная и ошарашенная случившимся, но уже склонная смириться. Пришла с тортиком: предложить вечную дружбу. Тамарка научила её делать картофельное пюре, а вермишелевый суп из пакета Оля и сама варила вкусно. Юрка в эти дни готовился к экзаменам, дневал в своём подвальчике, а в их комнату приходил только ночевать и заниматься с ней горячей молодой любовью. Каждую ночь Оля умирала в его жарких объятиях и терпеливо ждала слов любви. Но Юрка о чувствах не говорил, а спросить она боялась. Боялась, что однажды он не вернётся и всё, чем она жила в своём странном замужестве, закончится: не останется надежды на будущую взаимность, исчезнет чувство затаённой гордости от своей избранности и даже взрывной обжигающей ночной чувственности не станет, если не станет надежды. Отчаянно мучась, Оля ждала. Во сне её стала преследовать большая морская волна. Остро ощущая солёность и тяжесть, Оля барахталась, задыхалась и звала на помощь. Проснувшись, долго смотрела на спящего молодого мужа.

Через месяц Георгий Ветлужских уехал сдавать вступительные экзамены. А дальше произошло то, чему она втайне обрадовалась: в знаменитый институт её муж не поступил. Радовалась зря. Жизнь вскоре стала невыносимой. Несколько первых дней Юрка не выходил из дома, с ней не разговаривал. Нежелание поделиться тем, что произошло в Питере, сильно её задело, но она понимала и обиду его, и растерянность, и уязвлённое самолюбие, и то, что нелепая их семейная жизнь ему не нужна, понимала тоже. Но терпела и молчала: догадывалась – злится он больше на себя. За глупость дурацкой нелепой женитьбы на спор, за то, что не может ответить на её отчаянную, покорную любовь и за то, наверное, что с каждым днём становится всё нежнее и заметней милая красота и волнующая девичья привлекательность.

Наступила зима, такая долгая в этом городе блестящая северная красавица. В каждом доме их маленькой окраинной улицы вечерами топили печи, и в свете неярких фонарей в морозном воздухе торжественно белели аккуратные столбики дымков. Избушку заносило снегом, сугробы вырастали с каждым днём всё выше, и Оле приходилось ежедневно чистить дорожку от крыльца до калитки. Оба оконных стекла в их комнате покрылись затейливыми мо­розными узорами, и, несмотря на заботливо заклеенные с осени рамы, дома было прохладно. Своё бельишко и футболки Юрки она замачивала на ночь и выносила стирку в сени. К утру вода в тазике покрывалась плотной ледяной коркой, и Оля долбила лёд кухонным ножиком. Казалось, и внутри у неё поселился холод, дрожащий, изнурительный, и только по ночам она согревалась и радовалась. По ночам Юрка был другим, и она сходила с ума от его неожиданной глубинной нежности, от ласковых благодарных слов. Ночью она чувствовала себя желанной, и тогда ей казалось, что ещё совсем немного, и он полюбит её той любовью, о которой она, воспитанная на русской классике студентка филологического факультета, мечтала с первых дней своего замужества.

Теперь каждый вечер, протопив печь и принеся из колонки воды, Оля садилась у окна и замирала в ожидании. Юрка нашёл подработку и вечерами уходил заливать на соседнем стадионе лёд. Иногда там же, в старой раздевалке-развалюхе оставался ночевать. Той зимой наполовину хлебные магазинные котлеты казались ей безумно вкусными, и в стеклянной банке из-под болгарского компота Оля приносила ему на стадион – пока ей это разрешалось – немудрёный ужин. Но уже вскоре, терзаясь ревностью, стала подозревать измену, и, презирая себя, несколько раз поздним морозным вечером в валенках на босу ногу срывалась из дома и бежала к стадиону, решётчатая ограда которого позволяла заглядывать внутрь. Любовь сделала её суеверной. Она стала верить в приметы и придумывала их сама, и каждый день раскидывала карты, хотя ни играть, ни гадать не умела. Даже увлеклась гороскопами, которые искала и находила в старых библиотечных книгах. Сто раз Оля запрещала себе ежеминутно думать о Юрке, но отвлечься от постоянной погружённости в этого человека не получалось: вся её жизнь вращалась вокруг него. Новогодние праздники в их доме прошли скучно. О любимом «Голубом огоньке» она даже не вспомнила, да и телевизора у них не было. 31 декабря, в ночь, Юрка работал на стадионе.

К тому же студентку Ольгу Тихонову перестала волновать учёба, и зимнюю сессию она завалила. Кое-что ей с трудом удалось пересдать, но хвостов накопилось много, и она лишилась стипендии. С наступлением весны стало не только холодно, но и голодно. Заработанные заливкой льда деньги Юрий потратил на краски, мамины деньги испарялись мгновенно. Мама приходила два раза, и, оглядев убогое жильё дочери, плакала, и уговаривала вернуться домой. Оля стойко держалась и изо всех сил сдерживала слёзы.

Весна в том году началась неожиданно рано. Ласковая, звонкая, бурно разливалась мутными ручьями по маленькой старой улочке, щемяще нежно звенела капелью. И уже готовилась к ледоходу большая красивая река, на левом берегу которой начинался в старину их город. По нескольку раз в день река то шумно вскрывалась, то вновь затихала, и однажды пригретая солнцем толстая ледяная кора наконец неуверенно поплыла.

Ледоход в их городе всегда был захватывающим зрелищем, праздничным событием. Народ толпами ходил на берег любоваться большими льдинами и льдинами-малютками, которые то соединялись, то разрывали свои отношения, и, наскакивая друг на друга, вольно и прихотливо плыли по течению. Начинались мечты о песчаном пляже на другом берегу, о вольных летних приключениях и праздных легкомысленных забавах. И каждую весну народ тревожился о старом деревянном мостике, который много лет ежегодно возводился к пляжному сезону. Каждый раз как бы временно. В волнующие дни весеннего ледохода в несчастливой жизни Ольги Тихоновой случился счастливый день.

Уже месяц как закончились последние соревнования, и должность заливщика льда упразднили. Юрка вновь постоянно ночевал дома, был весел и радостно возбуждён, как если бы уже принял важное для себя решение. И в один из таких дней пригласил её на ледоход. Оля и радовалась, и печалилась: ей казалось, что вслед за уплывающими льдинами душа его устремляется, рвётся в прекрасное будущее, чувствовала, как страстно ему хочется так же плыть и плыть, далеко и невозвратно.

Но какое счастье – чудесный резкий речной ветер, налетая порывами, то и дело пытался сорвать с её головы малиновый беретик, и Юрка несколько раз наклонялся поправить ей шарф или поднять воротник. Какое счастье – на её глазах тут же – на бумаге по сырому – возникали первые расплывчатые акварельные пятна: прозрачный весенний воздух, трепетная, подвижная вода и лёд, который тронулся и который уже не остановить. Этюд, написанный в тот день, она вставила в рамочку из синей бумаги и повесила над столом. А на столе в гранёном стакане красовалась недавно проснувшаяся на речном берегу, но уже нежно-мохнатая верба – семь пушистых веточек. В комнате было празднично, и в этот вечер надежда вновь теплилась в сердце.

Но вскоре выяснилось, что Юрке нужны деньги на новую поездку в Питер, и через месяц он уехал на заработки, на молевой сплав. Уже не первый год бригада сплавщиков брала его с собой во время весеннего половодья, когда по их северной реке вниз по течению сплавлялся своим ходом поваленный зимой лес. Физически сильный, Юрка не уступал сноровистым, опытным мужикам, поднаторевшим в трудном деле, да и ловкости ему было не занимать, а тяжёлую работу он любил всегда.

Для Оли начались тревожные недели. Днём в институте она как-то справлялась и даже пыталась слушать лекции, но вечерами тягостная грусть-тоска нападала на неё изо всех сил. В желудке завёлся гадкий, болезненно-ноющий комочек, который с каждым днём ныл и мучил всё сильнее – вновь проснувшаяся ревность. Она скучала, и страх, что новая разлука станет репетицией окончательного расставания, стал постоянным.

К тому же каждую ночь ей снился молевой сплав. Один и тот же страшный сон. Огромное, противное скользкое бревно раскачивается, вертится, пытается сбросить её несчастного молодого мужа. Большим багром Юрка целится в соседний кругляк, хочет до него дотянуться и зацепиться, но нет, нет ему удачи в жизни: падает человек в ледяную весеннюю реку, тянет его ко дну старый ватник, тяжёлая отцовская телогрейка.

К концу второй недели, вконец измучившись, Оля не пошла в институт, а купила на автовокзале билет до пригородного посёлка Октябрьский, известного в народе как «Лесобаза». В кассе поселковой продуктовой лавки, где она разорилась на полкило конфет «Цитрон», рассказали, как добраться до лагеря сплавщиков, и она успела до обеда разыскать одну из жилых времянок. Ей повезло: бригада работяг, разбирающих бревна для переработки, собралась на обед. Оказалось, что Георгия Ветлужских знали по прежним сплавам, видели его и в эти дни. Жив он и здоров, работает хорошо, питается в данный момент в другом месте, только вот никакой жены у него нет и не было. И вообще, жениться он не собирается вовсе, молод ещё. Парень уезжает в Ленинград учиться на знаменитого художника, и шла бы ты, девушка, откуда пришла. Много вас таких дурочек тут за ним бегает. Таков был смысл их весёлого грубого гогота, сдобренного непонятными словечками и насмешливыми взглядами.

Не дождавшись автобуса, Оля пошла домой пешком. Она вышла на федеральную трассу и, не замечая встречных машин и не слыша окриков водителей, какое-то время брела прямо по центру дороги, пока не села в кабину огромного лесовоза. Молодой водитель, сжалившись, денег с неё не спросил и, не докучая расспросами, довёз почти до дома. Дома она хотела поставить греться чайник, но сил не было. Она легла на кровать, укрылась поверх одеяла старой шубейкой, отвернулась к стене и отключилась на двое суток.

Мама Оли Вера Ивановна Тихонова работала старшим бухгалтером в облкниготорге и в обыденной жизни была скромным, уравновешенным человеком, не склонным к ярким эмоциям.

Однако в её характере была некая замечательная черта. В нужный момент, особенно когда семье грозила опасность, Вера Ивановна умела собраться и, проявив волю, действуя жёстко и решительно, всеми правдами и неправдами добивалась нужного результата. Каким-то образом ей удалось быстро поменять свою удобную трёхкомнатную квартиру на двушку в большом соседнем городе, удачно перевести Олю доучиваться в местный университет и – самое главное – добиться через суд развода.

 

Неспешная прогулка Ольги Павловны по старой улице родного города длилась уже второй час. Начинало темнеть, похолодало – август всё-таки, – и она накинула кофточку, но согреться не получилось. И не получалось справиться с волне­нием, которое только усиливалось. И не помогла таблетка валидола, которую она перед уходом предусмотрительно сунула в сумочку. И неправда, нет, неправда, что гуляла она бесцельно. Кто-то позвал её, или что-то позвало, окликнуло… Такая большая и такая несчастная первая любовь окликнула, позвала зачем-то на эту городскую окраину. Шла сейчас по улице совсем молоденькая Оля Тихонова, студентка, и если посмотреть снисходительно, красавица, умница, если знать, что университет она всё-таки окончит и много лет будет директорствовать в престижной школе родного города. Много лет живёт спокойно, давно уверенная в том, что предлагает ей жизнь, счастливая и успешная Ольга Павловна Володина. И всё бы в этой жизни было хорошо, если бы не маленькая, но острая, глубоко и потаённо застрявшая заноза-память о первом чувстве, застарелая боль. Нестерпимый стыд охватывал всякий раз, когда она вспоминала свою недолгую жизнь на этой улице, свою первую взрослую любовь, связавшую по рукам и ногам, сломавшую, заставившую униженно выпрашивать у судьбы счастья. Куда исчезла, пропала независимая Оля Тихонова со своей девичьей гордостью… Иногда она просто ненавидела себя тогдашнюю – ненужную, нелюбимую, навязанную самолюбивому молодому парню полудетским спором, минутным легкомыслием, отвергнутую и преданную.

Вскоре, заработав денег, Юрка уехал в культурную столицу. Её с собой не позвал, а прислал с дороги письмо, в котором писал, что никогда не вернётся.

 

Разбитые дощатые тротуары остались позади, и Ольга Павловна шла по неровной, едва заметной тропке, когда каблук нарядной босоножки зацепился за старую корягу. Она споткнулась. И тут же споткнулось её сердце, замерло на мгновение, а после забилось гулко и неровно: главной цели вечерней прогулки – старой избы, где она жила так печально с молодым художником, – не стало. Совсем недавно ушла под снос. Освобождённый участок уже подготовили к строительным работам, но вывезли не всё. На бывшем аккуратном дворике, где у бабушки росли золотые шары и стоял крохотный курятник, ожидали дальнейшей участи никому не нужные, отжившие свой век вещи, жалкий домашний скарб. Грустный символ быстротечной земной жизни. Слева от курятника на штакетине дырявого забора ярким пятном выделялось нечто смутно знакомое, похожее на огромную шляпу-горшок модницы позапрошлого века. Когда-то её большая радость. Бывший нарядный оранжевый абажур, плотная тиснёная ткань, натянутая на металлический каркас, украшенная по краям чудесными шёлковыми кистями. Когда-то она любила подуть так, чтобы кисточки кружились и заплетались…

Был, был в её жизни на этой улице ещё один счастливый день – день покупки оранжевого абажура. Никто во всём городе не знал тогда, что 14 февраля – дата особенная, важная для влюблённых. Накануне для областной выставки был отобран зимний пейзаж Георгия Ветлужских, небольшая работа маслом. Получив от выставкома долгожданное известие, Юрка полдня нервно суетился, разговаривал охрипшим голосом, беспрестанно ходил из угла в угол, и несколько раз беспричинно забирался на антресоль (бабушка говорила «полати»), где стояли самодельные полки с красками и кистями, хранились холсты и рамы. После обеда он успокоился, впал в благостное, умиротворённое состояние, и Оле удалось уговорить его на первую общую семейную покупку. Несколько дней назад она присмотрела этот прекрасный абажур в хозяйственном отделе универмага и уже два раза забегала полюбоваться его красотой, от которой так и веяло загадочной стариной, может быть, Чеховым, его пьесами, сценой с декорациями, театром…

Большой универмаг величественно красовался на оживлённой центральной улице всего в нескольких кварталах от их окраины.

14 февраля с утра кружила лёгкая метелица, и они, пряча лица от колючей круговерти, взявшись за руки, весело скатывались под уклон по городским ледяным дорожкам, дружно падали, охотно сбивая друг друга с ног, хохотали как ненормальные и ужасно торопились, опасаясь, что абажур перекупят. Правда, Юрка пару раз всё-таки прошёлся по поводу плохого вкуса некоторых, но Оля не обижалась. «Пусть я мещанка, но чуть-чуть оранжевой радости, чтобы и на моей улице был праздник, это справедливо», – думала она. Собираясь в спешке, она забыла рукавички (к счастью, к счастью) и два или три раза Юрка отогревал её покрасневшие, вмиг озябшие руки своим дыханием. Почти влюблённо. Почти так, как она мечтала. У знаменитой в то время девочки Ирмы Сохадзе было оранжевое небо, оранжевое море и много ещё чего песенно-оранжевого. А у студентки Оли Тихоновой появился волшебный оранжевый абажур. Не смотрит теперь на неё с немым укором голая сиротливая лампочка над столом. Ярко в комнате, весело, горячо от надежды. Жизнь налаживается, да, катится ледяными серебряными дорожками в ожидании чего-то хорошего.

Ольга Павловна потянулась было тронуть серые, свалявшиеся кисти бывшего красавца, но вдруг испугалась. Испугалась, что слишком плотно окутало, слишком уверенно подхватило её тёплое облако прошлого и слишком быстро увлекает в ненужные и, может статься, невозвратные сердечные дали. Она взглянула на свои красивые золотые часики, подаренные мужем в день рождения близнецов. Стрелки показывали четверть восьмого. Пора было возвращаться.

Пора возвращаться, но ведь недаром накануне вечером так тревожно окликнула первая любовь, так задумчиво с ней разговаривала… Что-то важное, обязательное, ещё должно было случиться. Держись, Оля. Весь погожий августовский вечер она помнила о слове, которое дала себе накануне: сдерживать слёзы. Держись: в дальнем углу дворика, в куче бумажного хлама доживали последние дни памятные и дорогие сердцу старые альбомы для рисования, папки с акварелями, маленькие и большие этюды на картоне и холсте. Много лет назад брошенные и забытые на полатях в сенях старой избы, а теперь ставшие мусором, утильсырьём. Развязать узловатые тесёмки большой незнакомой картонной папки получилось не сразу. А когда получилось… У Ольги Павловны перехватило дыхание.

Переложенные чистыми листами, совсем неплохо сохранились рисунки и акварели, которые она видела впервые и, перебирая которые, узнавала и не узнавала себя, Олю Тихонову в прошлом и будущем. Юная и расцветающая в первой любви, какой запомнил её художник Георгий Ветлужских, и такая, какой он придумывал, представлял в будущем, в другой жизни. Весна на улице и на лице, набекрень любимый малиновый беретик, вербными котиками забрызган воротник клетчатого пальтишка, берег реки и волнующая юная прелесть. Хорошо быть молодым, любить кого-то без памяти. И снова она, бегущая по февральской метели в счастливый день всех влюблённых. Задыхается от бега, от зимнего счастья. Хорошо быть влюблённой 14 февраля, хорошо, когда всё впереди. А это – нет, о такой причёске она только мечтала. Все девчонки на их курсе стриглись под обожаемую Полу Раксу, все носили модную прическу «Вернись, Беата». И выглядели по-западному шикарно все, кроме Оли Тихоновой. «Только через мой труп», – нервно говорила Вера Ивановна, которая с детства холила её длинные русые волосы. Дата не проставлена, и она не поняла, в каком году художник рисовал, придумывал её тридцатилетней, скорее актрисой, чем учительницей, с причёской Полы Раксы. Помнил, помнил, что была у Оли радость – портрет знаменитой польской звезды, криминально вырезанный из заграничного журнала и подаренный торжественно в знак примирения. Или в качестве утешительного приза. Накануне молевого сплава.

Ольга Павловна уже четверть часа перебирала плотные бумажные листы: законченные работы или наброски, некоторые без названия, другие без даты, написанные художником в память о прошлом или придуманные, предугаданные – о будущем. Весёлая или задумчивая, поменявшая цвет волос, совсем юная или такая, какой станет через десять-пятнадцать лет. На одной акварели – пёстрая цыганская шаль, кинутая через плечо. Зачем? Она такое никогда бы надела… На другой – взрослая дама в шёлковом платье – красные розы на синем – наверное, для особого момента. Папка с работами молодого художника, запоздало попавшая по назначению…

Ольга Павловна вдруг подумала, что нежданный этот подарок не случаен, как неслучаен и этот августовский день, что теперь ей предстоят бессонные ночи, полные сладкой боли, тёплых и нежных воспоминаний, что сердце её смягчится наконец. И всякий раз, развязывая тесёмки папки и разглядывая её содержимое, она будет размышлять о том, что такое счастье…

Одну небольшую акварель, которую художник назвал «Букетик для Оли», она аккуратно спрятала в сумочку. И всю обратную дорогу ей чудилось, что прелестные весенние цветы даже взаперти то благоухают крепко и терпко, то источают слабый, едва уловимый аромат.

Долгий день, начавшийся летней теплынью, завершался почти осенней прохладой. Болезненно ощутив внезапно накатившую усталость и слабость в ногах, Ольга Павловна испугалась, но вновь напомнила о данном себе слове и постаралась собраться с духом. Тем временем улица оживилась: народ возвращался с дачного отдыха в свои респектабельные усадьбы, и она подумала, что дети, наверное, тоже уже дома, и хорошо, если не голодные. И подумала ещё, что, наверное, совсем скоро милосердное время извлечёт своими серебряными хирургическими щипчиками тайную занозу из её сердца. А что до мелких камушков, которые она много лет бросала в прошлое… Если бы подождать, потерпеть ещё совсем немного… Как знать…

Несколько лет назад Ольга Павловна участвовала во Всероссийском конкурсе авторских программ и методических пособий. На августовской конференции в Москве во время вручения дипломов победителям она обратила внимание на даму, кого-то смутно ей напомнившую. Приглядевшись, узнала Тамарку, посолидневшую, но с прежними живыми огоньками в глазах и любопытством к жизни. В обеденный перерыв им удалось наскоро перекусить в ближнем кафе и поболтать. Тамара рассказала, что работает в Москве уже много лет, и почти ничего не знает о друзьях юности. О Ветлужских она слышала, что он то ли не поступил в Репинку, то ли бросил учёбу, жил несколько лет в родном городе, а потом следы его затерялись. Говорили, что он воевал в горячих точках, как будто, в Анголе, а может ещё где-то. А больше она не знает о нём ничего.