Выпуск №1
Выпуск №2
Выпуск №3
Выпуск №4
Выпуск №5
Выпуск №6
Выпуск №7
Выпуск №8

Взгляд из XXI века. Виктор БЕРДИНСКИХ

«Судьба поэта. Ермил Костров» – одна из первых книг члена Союза писателей России, историка, доктора исторических наук, профессора Виктора Аркадьевича Бердинских. Вышла она в 1989 году и во многом предопределила творческий путь самого исследователя и литератора. Литературное краеведение и историография, драматургия, документальная и художественная проза стали точками приложения его душевных сил и пытливого ума, вылились в такие труды, как «Россия и русские», «Тайны русской души», «Речи немых», «Библиотекарша», «Русский немец» и другие, посвящённые истории вятского крестьянства и русской интеллигенции, судьбам спецпоселенцев и узников Вятлага. Но и судьбы поэтов, прошедших дорогой испытаний вместе с народом, не оставляют его равнодушным. Заметки о Заболоцком – ещё одно тому подтверждение.

Поэт Николай Заболоцкий

…Я боюсь, что наступит мгновенье,
И, не зная дороги к словам,
Мысль, возникшая в муках творенья,
Разорвёт мою грудь пополам.
Промышляя искусством на свете,
Услаждая слепые умы,
Словно малые глупые дети,
Веселимся над пропастью мы…
Николай Заболоцкий
1957 или 1958

Николай Алексеевич Заболоцкий родился 24 апреля (7 мая) 1903 года – первенцем из шести детей в семье земского агронома, выходца из крестьян Алексея Агафоновича Заболотского, служившего управляющим фермой в Кизической слободе (в восьми километрах от Казани). Мать – сельская учительница.

Раннее детство (с 1910 года) прошло в родном для отца селе Сернур Уржумского уезда Вятской губернии (ныне Республика Марий Эл). В третьем классе сельской школы «издавал» свой рукописный журнал и помещал там собственные стихи. С 1913-го по 1920-й год жил в городе Уржуме, где окончил реальное училище. Увлекался историей, химией, рисованием.

Огромное влияние на будущего поэта оказал отец, стоявший, по словам старшего сына, по воспитанию, нраву и характеру работы «где-то на полпути между крестьянством и тогдашней интеллигенцией». Стройное натуралистическое мировоззрение и домостроевски-патриархальный стиль в быту – это отложилось с детства и осталось на всю предстоящую жизнь…

Драматург Е. Шварц в 1930-е годы отметил относительно Заболоцкого в своём дневнике, что этот сын агронома вырос «уж в такой русской среде, что не придумаешь гуще». И эта крестьянская основа личности поэта, надо сказать, до сих пор остаётся недостаточно понятой исследователями его творчества…

В 1920 году, окончив реальное училище, он приезжает в Москву и поступает здесь в университет на историко-филологический и медицинский факультеты одновременно (на последнем выдавался «колоссальный» по тем временам паёк, что и определило данный выбор для «отрока из Уржума»).

Посещает поэтические вечера в Политехническом музее, в кафе «Домино», сочиняет стихи – подражательные, отмеченные явным влиянием символизма.

Бытие в голодной столице оказалось непосильным для юного провинциала, и к весне 1921 года он возвращается к семье в Уржум, а летом поступает на отделение языка и литературы Петроградского пединститута имени Герцена, которое и оканчивает в 1925 году, «имея за душой», по собственному признанию, «объёмистую тетрадку плохих стихов».

Студенческая жизнь была полуголодной, но весёлой и разнообразной: начинающий поэт, помимо стихотворчества, увлекается живописью, пением, расширяет круг знакомых и друзей.

В то время (с 1923 года) К. Малевич возглавлял в Петрограде Государственный институт художественной культуры (ГИНХУК), где работала целая плеяда талантливых художников-авангардистов (П. Филонов, В. Татлин, Л. Юдин…). Сотрудничали здесь также поэт и театральный режиссер И. Терентьев, поэт-«заумник» А. Туфанов.

В группу последнего («Орден заумников») в 1925 году вошли Д. Хармс и А. Введенский, а вскоре к ним присоединился и Н. Заболоцкий. Троица крепко подружилась, причём не столько на почве интереса к «зауми» А. Туфанова, сколько на общих художественных идеях и склонности к экспериментальной поэзии. Постепенно сформировалась собственная (неформальная, но тесная) творческая компания (как теперь говорят, «тусовка»), ставшая впоследствии «несущим элементом» для ОБЭРИУ…

В сентябре 1926 года (вместе с «закадычным» другом Д. Хармсом, И. Бахтеревым и по-человечески наименее близким для него А. Введенским) образует группу «Левый фланг», окончательно освобождаясь от «туфановской зауми». Участники новой группы не приемлют эстетику «скучных натуралистических школ» и стремятся «усвоить уроки В. Хлебникова». Сам Заболоцкий в это время чаще всего обращается к творчеству современных ему О. Мандельштама, Н. Гумилева и Н. Клюева, а из старых поэтов – М. Ломоносова, Г. Державина и Е. Баратынского. На всю жизнь он сохранил преклонение перед философичностью И. В. Гёте.

Своей собранной неторопливостью и основательной аккуратностью этот большой, плотный и краснощёкий молодой человек в круглых очках вообще напоминал более «немца», нежели русского, скорее бухгалтера, чем поэта.

Очень остро подмечено современным критиком: «Рядом с воински-точёным Тихоновым, с артистично-заводным Антокольским, с романтично-лохматым Багрицким, романтично-крутобровым Луговским, романтично-атлетичным Сельвинским – аккуратист Заболоцкий кажется отличником-гимназистом, методичным научным работником, чистюлей-доктором».

Но при этом – непременное чудачество. И бьющая в глаза гениальность зрелых стихов… Современникам она вначале остаётся малозаметной: в «броуновском движении» людей, талантов, эскапад (как в детском калейдоскопе с цветными стёклами) настоящий алмаз часто теряется на фоне сверкающих подделок, «скороспелок», «симулякров» и «калифов на час». Должно пройти время, чтобы природная основа гения проросла в своём веке и укрепилась в его почве.

В ноябре 1926 года Заболоцкого призывают на военную службу, которую он проходит в Ленинграде, на Выборгской стороне, и уже через год увольняется в запас. Работа над стихами не прекращается и в казарме.

После демобилизации устраивается в отдел детской книги ленинградского отделения ОГИЗа, которым руководил С. Маршак.

В это же время, собственно, и начинается его уже вполне самостоятельная и оригинальная поэзия. Именно в 1926 году, пропустив стадию подмастерья, Заболоцкий – сразу из учеников – становится мастером поэтического слова. Он творит уверенно и зрело.

В 1927 году впервые напечатаны в Ленинграде его стихи – «Красная Бавария», «Поход», «Футбол».

Высоко оценил его поэзию Ю. Тынянов. Завязывается его многолетнее приятельство с В. Кавериным и Е. Шварцем, а чуть позднее (начало 1930 года) устанавливается тесная дружба с Н. Олейниковым.

С 1928 года Заболоцкий самым активным образом участвует во всех акциях ОБЭРИУ. Кстати, примерно в это же время он и начинает подписываться «Заболоцкий» (вместо «Заболотский»), то есть меняет отеческую фамилию на литературную, не превращая вместе с тем её в псевдоним…

Обэриуты дебютируют шумно, широковещательно. Убеждённо и глубоко веря в будущее, они намеревались создать не только «собственную» поэзию, но и «свои» театр, кино, живопись, музыку…

Вместе с друзьями Заболоцкий увлечён экспериментальным театром «Радикс». Он вообще до конца своих дней считал, что театр должен быть с феерией, циркачеством, маскарадом и другими сценическими условностями. Советский же «реалистический» (сиречь ремесленнический) театр он не принимал. Даже хотел сам сочинить пьесу для небывалого театра масок, где «…на гладких цветных фонах произносят монологи, ведут диалоги актёры, изображающие животных, растения, предметы. Есть среди них и люди, для них маски не требуются».

Огромное влияние на молодого Заболоцкого оказало общение с художником-новатором П. Филоновым: тут существовало подлинное родство душ и полное совпадение идей. Полезным оказалось и знакомство с К. Малевичем, со всей атмосферой ГИНХУКа (со скандалом закрытого уже в 1926 году). Близким начинающему поэту было также творчество В. Кандинского и М. Шагала (правда, в гораздо меньшей степени, чем живопись П. Филонова).

В 1929 году издаётся первая поэтическая книга Заболоцкого – «Столбцы» (Л., 1929. 72 с. 1 200 экз.), имевшая большой и шумный читательский успех, но получившая разносную критику в официальной печати.

В четыре раздела книги вошли 22 стихотворения (август 1926-го – сентябрь 1928 года). В ней очевидно влияние идей В. Хлебникова: натурфилософия и метафизика жизни сталкиваются в удивительном гротеске. Мир людей естественен, но одновременно уродлив и античеловечен («кровавое искусство жить»), в нём нет личностей. Спрашивается, куда ж они подевались и кто же их уничтожил? Об этом читатель должен догадываться сам…

Пространство книги очень живописно, хотя отнюдь не в духе фламандской школы. Поэт П. Антокольский вспоминал о своих впечатлениях при первом прочтении «Столбцов»: «Чувство сенсации, новизны, прорыва в область никем ещё не обжитую до Заболоцкого…».

Стихи притягивали читателей какой-то органической странностью, резонировавшей с воздухом того времени, и получался «третий смысл» – от коего «кружилась голова». Не менее захватывали первозданность, новизна тем, образов, ритмов… Сегодня эти ощущения ушли напрочь.

Вот лишь одно четверостишие из триптиха «Народный Дом»:

Это – апология гомерического абсурда! В наши дни подобные впечатления невозможны. Другой воздух эпохи. А их совсем не мешало бы вспомнить – в контексте нынешнего «турбулентного» времени…

Главное в поэтике Заболоцкого этого периода – принцип «голого слова». Поэт пытается освободить слово от всяческих и любых «ореолов», пустить его в строку «голым» – чтобы оно само «набирало значения, какие сможет». В этом ряду – и отстранённость, пародийность, обнажение приёма, и повседневный словарь, и гротескное издевательское словоупотребление…

Если футуризм Д. Бурлюка и В. Маяковского – это индивидуалистический бунт во имя самоутверждения против гнетущих сил наступившего ХХ века, раскатывающих личность до двухмерной фольги, то неофутуризм Заболоцкого – полная капитуляция этой личности перед враждебной ей мощью нового времени. Тем не менее – это тоже настоящее искусство, зерно которого всегда (пусть и через поколения) даёт свои всходы, а образы, несмотря на внешнее уродство, духоподъёмны.

Как, например, в стихотворении «На рынке» (1927 год):

«Столбцы» вызвали в адрес автора целую лавину брани, оскорблений и даже политического запугивания со стороны официозной критики. Так, один из активных рапповцев А. Горелов кликушествовал (журнал «Стройка», 1930. № 1): «Н. Заболоцкий – один из наиболее реакционных поэтов, и тем опаснее, что он поэт настоящий. Идеалистическое реакционное мировоззрение Заболоцкого сильнее его волевых импульсов».

Такого рода упрёки и обвинения в «политическом юродстве» больно ранят молодого поэта и не проходят бесследно: он нередко в последующем начинает прибегать в стихах к маскирующей форме диалога.

Однако основные черты поэзии Заболоцкого: многомерность внутреннего лирического пространства, особое отношение в нём к деревьям, травам, любой «живой твари» (и особенно к насекомым) – остаются характерными для всех трёх периодов его творчества.

По мнению литературоведа Е. Эткинда, тридцать лет творческого пути поэта – это поиски «нового языка для философской поэзии». Первый этап (1926–1932) воплощён в метафизических гротесках «Столбцов». Второй период (1933–1940) – время сказочно-аллегорических диалогов-поэм. Третий период (1946–1958) отмечен философскими медитациями зрелых лет.

В натурфилософской системе Заболоцкого мироздание – единая основа всего сущего, где всё связано со всем и зависит друг от друга. От хаоса всё движется к гармонии, сознание постепенно разгорается в природе, но ярко вспыхивает лишь в человеке… В этих своих философских исканиях и умозаключениях поэт подпитывался идеями Г. Сковороды, К. Тимирязева, Н. Фёдорова, В. Вернадского, А. Эйнштейна, а также (с 1932 года) – К. Циолковского.

В 1930 году Н. Заболоцкий начинает отдаляться от обэриутов. Однако второй его сборник – «Стихотворения. 1926–1932», – уже набранный в типографии, не был подписан в печать и остался неизданным (так «аукнулись» на практике щедро выданные поэту рапповцами политические ярлыки). Не увидели свет и поэмы – «Безумный волк» (1931), «Деревья», «Птицы» (1933)…

А публикация новой поэмы «Торжество земледелия» (1933), написанной в какой-то степени под впечатлением «Ладомира» В. Хлебникова, вызвала новый шквал оголтелой критики.

21 августа 1933 года в газете «Правда» один из ведущих партийных критиков В. Ермилов в своей статье «Юродствующая поэзия и поэзия миллионов» доказывал, что поэма Заболоцкого является «пасквилем на коллективизацию сельского хозяйства» и «проповедью кулацкой идеологии». А. Безыменский с трибуны Первого съезда советских писателей в 1934 году предлагал «поговорить» о тех поэтах, «которые являются рупором классового врага», в частности – о Н. Заболоцком…

Угрожающие политические обвинения всё более убеждали Заболоцкого, что ему не дадут утвердиться в советской литературе со своим собственным, оригинальным поэтическим направлением. Это породило у него разочарование и творческий спад: с лета 1933-го до конца 1935 года им написаны всего четыре стихотворения… Он сознательно попытается переделать себя в сугубо советского поэта, не уничтожив при этом собственную личность такой переделкой.

Существенными для поэта в те непростые для него времена оказались поддержка Н. Бухарина, возглавлявшего тогда газету «Известия», а также дружеская помощь Н. Тихонова.

Пытаясь выжить и прокормить семью (в 1930 году поэт женился на Екатерине Васильевне Клыковой, и в этом браке родились двое детей), он работает в детской литературе, сотрудничает в журналах «Ёж» и «Чиж», которые курировал С. Маршак, пишет стихи для детей («Прощание» – о посмертных проводах С. Кирова, «Север» – о челюскинцах), переводит и пересказывает «Тиля Уленшпигеля» Ш. де Костера, «Гаргантюа и Пантагрюэля» Ф. Рабле (1936). Хотя, конечно, всё это время его мучает тоска по собственному оригинальному творчеству.

Постепенно атмосфера вокруг него разрядилась. В 1934 году Заболоцкого (после «покаяния» в «формализме») всё же приняли в Союз писателей.

В 1936–1937 году он мастерски переводит «Витязя в тигровой шкуре» Ш. Руставели, тщательно работает над поэтическим переложением «Слова о полку Игореве». Оба эти труда – настоящие шедевры, сохраняющие свою художественную ценность и сегодня.

В 1937 году выходит новый сборник Заболоцкого – «Вторая книга. Стихи» (Л., 1937. 48 с. 5 300 экз.). Семнадцать стихотворений этого сборника (программное из которых – «Метаморфозы») лишены, может быть, красочной образности начального периода, но зато перенасыщены мыслью о связи всего живого... Поэт здесь ничуть не менее интересен, чем в начале своего пути.

По-настоящему прекрасно начало стихотворения «Север» (1936):

А пейзажная его лирика («Лесное озеро», 1938) просто изысканна…

Одновременно, в надежде защититься от волны набирающего силу «большого террора», поэт создаёт «Горийскую симфонию» – оду Сталину, а также «Голубиную книгу» – панегирик «Сталинской Конституции». Подчеркнём: это не аналог рептильного рифмоплётства прикормленных «советских» стихотворцев той поры, не прямая придворная лесть, а творчество человека, которого душат. Да, он сознательно пытается стать «правоверным советским поэтом», но этого ему не дано – ни природой, ни Богом, ни судьбой…

Е. Эткинд, изгнанный на чужбину в брежневские времена, рассуждая о судьбах советских литераторов в 1930–1940-е годы, желчно констатировал:

«В истории советской литературы были … варианты сходной биографии людей того же поколения – после хорошего начала: 1) поэт сдался, уступив требованиям социалистического реализма (Н. Тихонов); 2) спился и сошёл с круга – надолго (М. Светлов) или навсегда (Ю. Олеша); 3) просто умер (Э. Багрицкий); 4) был арестован и казнён (П. Васильев, Б. Корнилов). Вариант Николая Заболоцкого – промежуточный: был арестован, но – выжил, шёл на уступки, но – не сдался; сорвался в алкоголизм, но – с круга не сошёл».

В этих суждениях многое сильно натянуто, утрировано. Путь Заболоцкого – свой, индивидуальный, но…

19 марта 1938 года он был арестован НКВД – по вымышленному «делу» об «антисоветской пропаганде»: «органы» решили имитировать «разоблачение троцкистско-бухаринской группы среди ленинградских писателей». В качестве обвинительного материала в отношении Заболоцкого в этом «деле» фигурировали злопыхательские критические статьи и клеветническая обзорная «рецензия», тенденциозно искажавшие существо и идейную направленность его творчества.

Пытаясь морально сломать поэта, чекистские мастера заплечных дел сразу же поставили его «на конвейер»: первый допрос продолжался четверо суток – без перерыва, с избиениями и оскорблениями. После этого его пришлось на десять дней поместить в тюремную психиатрическую больницу, поскольку он полностью утратил ощущение реальности («сумеречное изменение сознания»). Затем его опять водворили в общую камеру… Вспомним по аналогии трагическую историю его двоюродного брата – вятского поэта Леонида Дьяконова (допросы, сумасшествие, инвалидность, выдача на руки матери из тюрьмы).

Поэт Б. Лившиц, арестованный ранее (и впоследствии расстрелянный), плохо понимая после избиений суть происходящего, дал нужные следствию показания на Н. Заболоцкого, Н. Тихонова, А. Ахматову, О. Мандельштама, Б. Корнилова, Б. Эрлиха. У чекистов уже «вырисовывался» сценарий «большого контрреволюционного дела» – во главе с Н. Тихоновым.

Однако Заболоцкий все обвинения категорически и твёрдо отвергал и никаких «признаний» не подписывал. «Дело» застопорилось: «доказательной базы» для него явно не хватало. Тогда – по установленной схеме – «материалы» направили в Особое совещание при НКВД, и оно во «внесудебном порядке» своим решением от 2 сентября 1938 года обрекло ни в чём не повинного поэта на «5 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях – за контрреволюционную троцкистскую деятельность».

Через два месяца Заболоцкий был этапирован на Дальний Восток. С февраля 1939-го до мая 1943 года он находился в системе Востоклага: сначала работал на лесоповале, а затем – в каменном карьере под Комсомольском-на-Амуре. Непосильно тяжёлый физический труд запрограммированно означал полное истощение и неизбежную скорую гибель. Спасением стал перевод весной 1939 года на должность чертёжника, профессиональные навыки которого прирождённо аккуратный поэт быстро и успешно освоил. Выжить помогали и посылки от жены.

Весной 1943 года был переведён в Алтайлаг НКВД – в Кулундинские степи. Жил здесь в землянке, трудился чернорабочим на содовых озёрах. Через два месяца оказался в лазарете – истощённый, обессилевший, с подорванным болезнью сердцем. Дистрофия. Добрые люди спасли от гибели, устроив вновь чертёжником в управление лагеря.

Старый друг, литературовед Н. Степанов, активно хлопотал все эти годы о «смягчении участи» Заболоцкого, и долгое время – безуспешно. Но всё же 18 августа 1944 года (через почти шесть с половиной лет после ареста) по ходатайству руководства Алтайского лагеря поэт «освобождается из-под стражи» и водворяется на спецпоселение – «без права выбора места работы и жительства».

Вскоре, через семь лет разлуки, к нему приехала жена с детьми. В 1945 году семья поселяется в Казахстане – под Карагандой, а Заболоцкий (как вольнонаёмный, но «без права свободного передвижения») назначается даже начальником канцелярии управления одного из местных строительных лагерей.

Он не мог позволить себе возобновить собственное стихотворчество (слишком довлело над ним ощущение внутренней и внешней несвободы), но запросил друзей выслать ему неоконченный перевод «Слова о полку Игореве» и продолжил эту работу, уповая, по всей видимости, и на то, что на послевоенной победной волне эта вещь, проходя по разряду сугубо «патриотических», могла бы оказать какое-то позитивное влияние на его личную судьбу.

В январе 1946 года, Заболоцкий (по вызову Союза писателей, который на непродолжительное время возглавил Н. Тихонов) прибыл в командировку в Москву – с рукописной папкой перевода «Слова…». Рукопись принимают в печать.

Благодаря поддержке многих известных литераторов в апреле того же года поэт восстанавливается в Союзе писателей и получает разрешение жить в Москве. Со своей семьёй он временно и «на птичьих правах» находит приют в подмосковном Переделкине – на дачах у друзей (отдельную двухкомнатную квартиру в Москве семья обрела лишь в 1948 году).

Тогда же, после многолетнего перерыва, появляются его новые стихи: «Утро», затем – «Гроза», «Слепой», «Уступи мне, скворец, уголок», «В этой роще берёзовой»… Вместе с тем (как вполне допустимо предположить) немало шедевров этого периода уничтожено автором, недовольным их качеством либо «несвоевременной направленностью» мысли.

И для таких «предосторожностей» имелись весьма веские основания. В августе 1946 года, после погромной речи А. Жданова и соответствующего ей постановления ЦК ВКП(б) «О журналах ‘‘Звезда’’ и ‘‘Ленинград’’», Н. Тихонов смещается с пос­та руководителя Союза советских писателей. На смену ему назначается более «надёжный» А. Фадеев. К чести последнего следует сказать, что он был достаточно корректен по отношению к Заболоцкому и даже (в определённых рамках) «опекал» его – с учётом начинавшего раскручиваться нового витка идеологического террора…

В конце 1946 года в журнале «Октябрь» (органе Союза писателей) опубликован перевод «Слова о полку Игореве». А в 1948 году, не без содействия того же А. Фадеева, вышел третий поэтический сборник Заболоцкого – «Стихотворения» (М., 1948. 92 с. 7 000 экз.), редактором которого, кстати, стал автор враждебной рецензии на предыдущую (в периодике) публикацию поэта – А. Тарасенков (партийный «литературовед», а вместе с тем – коллекционер русской поэзии ХХ века, почитатель М. Цветаевой).

Новая книга оказалась радикально урезанной – по цензурным соображениям. В неё не попали многие лирические шедевры поэта. К семнадцати стихотворениям здесь добавлен перевод «Слова…». Именно «Слово» поэт считал ключом к своей свободе и возвращению в писательский цех.

Между тем, в авторском, тщательно отфильтрованном самим Заболоцким рукописном «своде» его творений к этому времени значатся 101 стихотворение и 3 поэмы. Не вошедшие в основное собрание стихи, а также черновики и наброски поэт просто уничтожал…

Прожить на совсем не обильные и отнюдь не стабильные «стихотворные» гонорары невозможно, и «кормился» поэт, в основном, переводами. Особенно успешны его контакты с грузинскими коллегами. Это и переводы (как классиков – Д. Гурамишвили, Г. Орбелиани, И. Чавчавадзе, А. Церетели, В. Пшавела, так и современников – Т. Табидзе, К. Каладзе, Г. Абашидзе, С. Чиковани, М. Каливидзе), и просто дружеские человеческие отношения (отдых с семьёй в Сагурамо под Тбилиси). Грузия нашла отражение и в поэтическом творчестве: наряду с откровенно слабыми «производственными» однодневками («Храмгэс», «Пир в колхозе ‘‘Шрома’’») здесь присутствуют и подлинные шедевры – «Сагурамо», «Ночь в Пасанаури», «Завещание» (1947). Его перу принадлежат также переводы из сербского эпоса, из классической немецкой и восточной поэзии, с венгерского (А. Гидаш) и итальянского (У. Саба) языков.

Несмотря на все удары судьбы, поэт сумел сохранить внутреннюю целостность, остался верен делу своей жизни, и, как только появилась возможность, вернулся к ранее неосуществлённым замыслам.

Но творческая радость освобождения вскоре истощается – перед лицом накатывающегося нового вала репрессий в стране. В конце 1940-х – начале 1950-х годов поэт вновь «замолкает». Он остерегается не только печатать, но и создавать новые стихи. Из лагеря вернулся уже другой – новый – поэт. Личность его не сломлена, но вместе с тем она сжата тисками страха.

Новая поэзия Заболоцкого классична. Он сохранил и развил философскую основу своей лирики и своего мироощущения. Перегромленный внутри, – и горестями личной судьбы, и трагедией России – он открывает миру свою душу. Эпичность, свойственная поэту, не исчезла, но соединилась с какой-то щемящей лирической болью и смиренным страданием. Таинства жизни и смерти человека, вечности и бренности в круговороте живого вещества (недаром он так «прикипел» к философским идеям К. Циолковского) – вновь в центре его творчества.

В 1952 году он пишет «Прощание с друзьями» – в память уничтоженных террором друзей-обэриутов, где все эти настроения проявляются с особой очевидностью.

Он как кровное дитя авангардизма по-прежнему обожает живопись: для него её неразрывная сцепленность с поэтическим словом – аксиоматична. Это преклонение перед живописью эстетически родственно тому, как символисты боготворили музыку…

В 1956–1958 годах – с наступлением «оттепели» – Заболоцкий создаёт около половины всех своих творений московского периода. Он, наконец, решается предоставить своим стихам полную свободу. Это – время небывалого взлёта его творчества. Лишь изредка (и только ради «хлеба насущного») настоящая поэзия перемежается «производственными», «советскими» текстами, напоминающими рифмованные газетные опусы – «Ходоки» (1954), «Смерть врача» (1957).

Неоклассицизм поэзии Заболоцкого принципиально чужд «соцреализму» советских стихотворцев того времени. Он – поэт милостью Божией – свободно парит в вечности.

В подтверждение – лишь один из его шедевров (1956):

Невероятен – по вспышке чувств и разлому души (ранее столь закрытой для постороннего взгляда) – его лирический цикл «Последняя любовь» (1956–1957), связанный с личной драмой поэта: жена, преданно делившая с ним долгие годы испытаний и страданий, осенью 1956 года ушла от него к писателю В. Гроссману. Между тем поэт был совершенно патриархален в своей семье, слыл абсолютным хозяином. Ни одно самое мелкое дело не решалось без его воли: он распоряжался всеми деньгами, сам покупал мебель, одежду, продукты. Жена же во всём ему потакала. Униженный и оскорблённый, он срочно женится на другой, дабы отомстить. Но эта попытка создать новую семью для него, однолюба, оказалась заведомо обречённой на неудачу, продлилась очень недолго. От неё, впрочем, нам остался один шедевр – полное восторга и страсти стихотворение «Зацелована, околдована…» (1957).

Одинокая жизнь, музыка Равеля на домашнем проигрывателе, алкоголь страшили его соседей в это время. Правда, жена (Екатерина Васильевна) всё-таки вернулась (с разрешения поэта), но лишь за месяц до кончины Заболоцкого.

Младший коллега Д. Самойлов, встретив тогда поэта в ЦДЛ, вынес ему довольно нелицеприятное определение – «Каренин». Но позднее, передумав, в корне изменил формулировку – «поздний римлянин»… Другой современник, размышляя о причинах смерти поэта, предположил: «Он смог пережить уход жены, но не смог пережить её возвращение».

А тем временем в душе этого «римлянина с Вятки» бушевали поистине античные страсти:

Именно Н. Заболоцкому принадлежит и едва ли не лучшее из «лагерных» стихотворений, созданных в ХХ веке, – «Где-то в поле возле Магадана…» (1956). Образ стариков, умирающих на морозе, – один из самых важных для понимания русского народного духа, человеческой юдоли и трагедии России минувшего столетия:

И. Бродский, сам не чуждый «тюрьмы и сумы», считал это сочинение вообще лучшим стихотворением о русском крестьянстве. Скажем больше: это – реквием по почти целиком уничтоженному ХХ веком российскому сословию – труженику, кормильцу, физической и ментальной основе нации… Сам поэт, впрочем, никогда и ни с кем своё лагерное прошлое не вспоминал и от любой критики власти в частных разговорах воздерживался.

Конечно, нам, сегодняшним, сложно понять в полной мере степень деформирующего воздействия на поэта (по словам его сына Никиты Николаевича) «мощного пресса официальной идеологии и постоянного устрашения». Множество стихов по этой причине просто не дошло до читателя: уничтожено или даже не записано, так сказать, «умерщвлено в утробе». Несомненным следствием этого явились и сердечные недуги: в 1954 году поэт перенёс первый обширный инфаркт, после которого восстановился лишь через два месяца амбулаторного (домашнего) лечения.

В мае 1957 года вышел четвёртый (и последний) прижизненный сборник Заболоцкого – «Стихотворения» (М., 1957. 200 с.). Сборник включал лирику (64 сочинения), избранные переводы старых немецких и современных грузинских поэтов и «Слово о полку Игореве».

Лишь теперь – по этой единственной более или менее представительной книге (хотя и «ощипанной» цензурой) – читатели смогли составить представление о масштабе дарования поэта. К. Чуковский, коему автор вручил свою книгу, памятуя о хлопотах за него в трудные времена, назвал Заболоцкого «подлинно великим поэтом».

А вот А. Ахматова, вообще не жаловавшая поэзию своего младшего современника, остро критиковала эту книгу. Она считала классический стих Заболоцкого «слепком с мёртвой руки». По её мнению, в книге нет «лица поэта», «лирического героя», нет «времени».

Здесь, конечно же, проявилась просто разница видения кардинально отличных поэтических систем – «модернизма» и «авангарда». А. Ахматова продолжала глобальную классическую традицию, а Заболоцкий созидал на руинах русской классики. Абсолютно не принимал стихи Заболоцкого и, например, А. Твардовский, строго консервативный в личном стихотворстве и вкусах.

Но на своём творческом пути Заболоцкий остро оригинален и слишком самостоятелен. В молодости он отвергал поэтику О. Мандельштама, Б. Пастернака и той же А. Ахматовой, считая, что это – «бормотание», а в поэзии «надо говорить определённые вещи». Для него в ХХ веке существовал один поэт – В. Хлебников. Даже С. Есенин, утверждал он в 1933 году, «переживёт Блока».

Весьма плодотворно и обращение Заболоцкого к поэзии XVIII века. Там он находил первозданность восприятия, которую, по мнению Л. Гинзбург, и стремился воссоздать. Его «простота» потому и сложна, что она противостоит другим поэтическим системам.

В последние годы жизни поэт два летних сезона провёл в тихом калужском городке Тарусе, где мечтал даже купить дом и обосноваться постоянно. Здесь он собирал комплект журнала «Русская старина» – за все годы его издания (1870–1918). Работал над поэмой «Рубрук в Монголии»: историзм в ней живой, плотный, это несомненно большая художественная удача поэта. Заметим попутно, что, к сожалению, ещё в конце 1940-х годов он, по соображениям самоцензуры, уничтожил рукопись другой начатой им исторической поэмы – «Осада Козельска». Впрочем, та же участь постигла большое количество и других стихотворных черновиков – «несовершенных», по мнению автора.

Именно в Тарусе появились и последние стихи поэта, вновь пронизанные натурфилософскими настроениями…

Известность его (по-прежнему в довольно узких кругах) росла благодаря прозрачным и кристально чистым лирическим шедеврам, широко опубликованным в советской периодике. А за переводы грузинских поэтов он в 1958 году даже удостоен ордена Трудового Красного Знамени.

Пришло и международное признание: в 1957 году поэт в составе официальной делегации советских писателей совершил поездку в Италию, причём на его кандидатуре настояла «принимающая сторона»…

В 1950-е годы Заболоцкий сознательно пытается ещё более «опростить» свой стиль. Это не всегда ему удаётся, но мощь его поэтической мысли, чаще всего, от этого не страдает. Возможно, что бытовые зарисовки и прямая назидательность в некоторых его стихах той поры («Старая актриса», «Некрасивая девочка», «После работы», «Генеральская дача», «Железная старуха») и не относятся к большим художественным достижениям. Но это тоже динамика развития, творческое движение, которое не может состоять из одних победных ослепительных вершин.

Вместе с тем поэту по-прежнему порой присуща и посильна самая изысканная и просто ошеломляющая читателя метафоричность:

Интонации «городского романса» отчётливо звучат в «Городке» (1958) – шедевре художественного минимализма.

Пантеист, верящий в разумную и одухотворённую природу, поэт в глубине души до конца своих дней нёс крестьянское восприятие живого мира.

Незадолго до кончины, рассчитывая ещё на два года жизни, Заболоцкий мечтал о создании цикла из трёх поэм – «Смерть Сократа», «Поклонение волхвов» и «Сталин». Ему мыслилось показать срез цивилизации через переломные точки её развития. В нём не уставала бурлить сила неизбывного и отважного поэтического безумства…

Заболоцкий – один из пяти самых крупных поэтов России ХХ века. Особость и отдельность его в русской поэтической традиции уникальны. Но вся линия философской отечественной поэзии (Г. Державин – Е. Баратынский – Ф. Тютчев – В. Хлебников – Н. Заболоцкий) обладает необычайно притягательной силой.

Под её обаяние неизбежно попадает каждое вновь приходящее поколение читателей, однако при этом проникается ею по-своему – наследуя глубину предшествующих постижений и восходя на очередную ступень познания.