Версия для слабовидящихЕлизавета МАРТЫНОВА
Елизавета Сергеевна Мартынова (Данилова) родилась в 1978 году в Саратове. Окончила филологический факультет Саратовского государственного университета. Кандидат филологических наук. С 2008 года по настоящее время – главный редактор журнала «Волга – ХХI век». Публиковалась в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Волга – ХХI век», «Луч», «Вайнах», «Введенская сторона», «Русское слово» (Чехия), «Подъём», «Нижний Новгород», «Отчий край», «Русское эхо», «Новая Немига литературная», «Сура», «Гостиный двор», «Отчий дом», «Молоко», в альманахе «Новые писатели России», коллективном сборнике «Новые имена в поэзии» (Москва) и других изданиях. Лауреат премии им. Юрия Кузнецова от журнала «Наш современник» (2008), годовой премии журнала «Сура» (2013, 2019), межрегиональной премии Николая Благова (2017), сайта «Росписатель» (2017). Автор книг «Письма другу» (2001), «На окраине века» (2006), «Свет в окне» (2009), «Собеседник» (2012), «Воздух дороги» (2017), «Огонь и свет» (2022). Член Союза писателей России. Живёт в Саратове.
* * *
Кому любовь свою ни говори,
Слова опять истают до зари,
И снег смотает сумрачную пряжу,
И стаи птиц разрежут небеса,
Послышатся слепые голоса
Из прошлого,
с которым я не слажу.
До крови ранит, но не рвётся нить,
И я не прекращаю вас любить,
Ушедших ни на миг не отставляю.
И снится мне окраина небес,
И светлый сад, и тёмно-синий лес,
И дом, в котором ждут и умирают –
И снова ждут. И жизнь течёт сама,
И нету в ней ни горя, ни ума,
Легка-легка, как будто птичья стая.
А я во сне летаю тяжело
И разбиваю тёмное стекло
Меж адом жизни
и небесным раем.
Там живы все. И мама, и друзья,
И бабушка, и те, кого нельзя
Увидеть, но забыть их невозможно.
Сиянье душ и отблески планет,
Их навсегда неутолимый свет –
И снег, летящий в мир неосторожно.
Я там жила, в завьюженной степи,
В ночном дому, где темнота слепит
И где лучина освещает песню.
А выплачется песенка когда,
Тогда метель и горе – не беда,
В прошедшем сгину,
в будущем воскресну.
* * *
Написать небесную Россию:
Облака, туманы и поля,
Сумерки её, дожди косые,
Свет, которым полнится земля.
Так, чтоб пело сердце благодатью
И страданьем, горечью живой –
Дом родной, далёкий написать бы
Тонко над речною синевой.
Ни пером, ни акварельной кистью,
Только словом: осень и окно,
А за ним уже роятся листья,
Небо между звёздами темно.
Написать, как жизнь светло и просто
Смотрит в нас и не отводит взгляд,
Если от рожденья до погоста
Только прочерк – журавли летят.
Не поймаешь их, не остановишь,
Только смотришь, смотришь в небеса,
Словно ждёшь томительную новость,
Слышишь дальних предков голоса.
Видишь лица за дождливой синью,
Перелётных ангелов житьё.
Напишу небесную Россию,
Горних обитателей её.
* * *
Опять листвы просвеченная медь,
Сквозняк берёзы бело-синеватой.
И снова можно плакать и неметь
Пред красотой такой же, как когда-то
Давно, за много лет до наших дней –
Чем раньше, тем прозрачней и ясней.
Здесь жили деды.
Мельница кружилась.
Казалось, что сам воздух был крылат.
А если что, как песня, не сложилось –
В муку перемололось наугад.
А если что, как листья, облетело –
Так это моей бабке на венок.
Чернеют птицы в небе чистом, белом.
И мы живём. И Бог не одинок.
* * *
Чьи это гены во мне говорят,
Властно зовут по России скитаться,
В дикую степь, в гулевой листопад,
Хоть мне давно уже не восемнадцать?
То ли в кибитке, а то ли пешком,
С поездом шумным,
с надеждой тревожной –
Всё же покину постылый мне дом,
Так, что вернуться назад невозможно.
Да и к чему? Ведь земля широка,
Каждая ночь может стать роковою,
И разливается в небе река
Птиц, улетающих над тишиною.
Мы-то не птицы, да песня долга
Стелется степью да вяжется шалью.
Звуки раскатятся, как жемчуга,
Вырастут звёзды на месте печали.
В чёрную полночь за рыжим костром
Тень танцевальная движется следом,
И осыпается ржавым холстом
Воздух дороги, ведом и неведом.
* * *
Сладкий запах золотистых яблок,
Облачное соло в вышине –
На реке осенней белый ялик
Неподвижен, словно бы во сне.
Патиною времени покрыта,
В рамочку небес облечена
Дачная картинка – стол, корыто,
Виноград у самого окна.
А внизу – обрыв и только волны,
С горизонтом слившаяся даль.
Наши души детством
слишком полны,
Золотого яблока мне жаль –
Где оно, с какой горы скатилось,
Где весёлым семечком взошло,
Что тому кораблику приснилось
В белый день, прозрачный,
как стекло?..
* * *
Тонкие вишни как будто бы
маслом написаны –
Так их сиянье прекрасно
над чёрной землёй.
Наискось ветер срывается
беглыми искрами.
Бледное пламя полощется
над головой.
Прожито небо.
Весною земное дороже –
Ишь, как дрожит, отзывается
чуткой струной
Каждая травка на солнечный
замысел Божий,
Каждая птица под новой
и белой луной.
Скрипнет калитка ночная
светло и маняще –
Смех ли раздастся,
обрывок ли песни какой –
Вижу тебя во дворе:
ты живой, настоящий,
Снова отводишь
цветущую ветку рукой.
Как я хочу, чтобы это мгновенье продлилось,
Чтобы на воздухе
лёгкий застыл лепесток.
Вымолить бы мне от Бога
ту малость и милость:
Взгляд твой упрямый
и твой молчаливый упрёк.
* * *
Чувство родины – чувство печали.
Здесь, где души земные темны,
Ходит ветер слепыми ночами,
Коридором сырой тишины.
Прикоснись ко мне кроткой рукою.
Ты живёшь, как растенье во мгле.
Ну а я – только тёмной рекою,
Речью чистой и бедной листвою
Буду в сердце твоём на земле.
Та река протекает над бездной,
Листья кружатся в тихой воде.
Только слово становится песней,
Только зёрна звучат в борозде.
И за гранью зимы неизвестной
Вспыхнет зрение спелой звезды.
Смерть исчезнет – она бесполезна.
Белый снег заметает следы.
Я тоже стану степью
Не вечен город. Здесь столетья степь
Лежала – неподвижная, глухая.
Звезды погибшей добирался свет
До золотой земли – и в травах таял.
Степь – это воздух, горький и густой,
Весенний, опалённый, неповинный
Ни в чём – и опьянённый высотой
И радугой крылатой и наивной.
Стань детством, степь,
воспоминаньем будь –
О девочке, на станции живущей.
Здесь будет город.
Здесь намечен путь
Для молодых, безудержных, поющих.
Не страшно им, что призрачен барак,
Сквозящий на ветру войны великой,
Что слишком много выпало утрат
И в скорбных лицах проступают лики.
Играет девочка на пристальном ветру,
Дивится травяному благолепью
И говорит, что «если я умру,
То ничего – я тоже стану степью».
* * *
Неумолимо жизнь права
В том, что растёт она, как травы.
А мы с тобой растим слова,
И в этом перед веком правы.
Какой ещё нам правоты?
Когда душа уйдёт на волю,
Нас вспомнят птицы и цветы,
И степь – непаханое поле.
Окраина
Окраина, старая рана,
Старухи и малые дети,
Звезда, что горит неустанно, –
И память, которая светит.
Жизнь – словно окраина эта,
Огромное жёлтое поле.
В ней хватит и ветра, и света,
И воли, и счастья, и боли.
Но мало ли что приключится –
Смотрю в поднебесье,
не щурясь.
Окраина, чёрная птица,
Тень горя на сумерках улиц.
На фоне домов аварийных –
Израненный старостью тополь.
Здесь жили, стирали, варили
И жизнь не считали жестокой.
О чём сожалеть? Всё сбывалось.
О чём говорить? Всё известно.
Здесь детство похоже на старость
И старость похожа на детство.
Здесь звёзды сияют упрямо,
А сердце – светло и тревожно.
Окраина – старая рана,
Которой зажить невозможно.
* * *
Родины слепые пустыри,
Зеленью молочной
свет наполнив,
Проникают ветром на балконы,
Шелестят на краешке зари.
Молочай, татарник, суета
Одуванчиков и желтоглазой пижмы –
В предзакатном свете всё подвижно,
И роса мерцаньем занята.
Как люблю я этот странный час
С розовыми окнами напротив.
Пятница готовится к субботе.
Тополь в небе – чёрная свеча.
В бабушкиных окнах – тишина.
На площадке детской говор слышен.
Малышня играет между вишен,
Я сижу на лавочке одна.
Время здесь как будто бы стоит,
Жизнь и смерть сплавляя воедино.
Воздухом прошитая картина
Дышит – и прозрачностью манит.
Господи, оставь дыханье мне
Прежнее, живое, молодое,
Чтобы стать окраиной седою
В этом заревом её окне,
Чтобы чуять запах земляной –
Дождевой, непознанный, щемящий.
Родина. Свет первый. Настоящий.
Жизнь, которая произошла со мной.
