Версия для слабовидящихВиктор БАКИН и Владимир КРУПИН
Как работает катарсис
— Белов был очень дружен с Шукшиным, посвятил ему свои воспоминания «Тяжесть креста». Знаю, что и вы пересекались с Василием Макаровичем. Расскажите об этом.
— Нет, тут мне и сказать почти нечего. Не считать же встречу на бегу в редакции «Нашего современника». И присутствие на премьере фильма «Целуются зори», куда меня позвал оператор фильмов Шукшина Анатолий Заболоцкий, сказав, что и Шукшин там будет. «Целуются зори» — комедия по одноименной повести Василия Белова. Комедия замечательная, и несправедливо оболганная. Премьера была в Доме кино. Публика была русская. Шквал оваций в конце. Но не будешь же пробиваться из последних рядов в партер.
Но что вскоре было в том же Доме кино — это прощание с Василием Шукшиным. Очередь вытянулась от Белорусского вокзала. У многих в руках были букеты и венки из калины красной. Это не забыть.
Да, Белов очень жалел, что Василия Макаровича не увезли на его родину, на любимый Алтай.
— И всё же, что за встреча случилась в «Нашем современнике»?
— Они, Василий Макарович и Леонид Фролов, ответственный секретарь «Нашего современника» (он потом был директором издательства «Современник»), стояли в коридоре. Я внезапно заскочил, чтобы получить свежий номер,
И ещё раз, тоже на бегу, у кассы «Литературной России» на пятом этаже «Литературной газеты». Он куда-то спешил, но узнал, тормознул. Оказывается, прочитал из моего. «А что ж вы торопитесь так быстро заканчивать?» Тут я мог бы защититься теорией «малого раздражителя» (по Достоевскому), то есть лучше не договорить, чем переговорить. Я был юноша начитанный. Но он торопился, и я успел сказать: «Так для умных же пишем, догадаются...» — «Так умные-то и скажут, что писатель чего-то побаивается».
Больше похвалиться нечем.
Но его фильмы, проза сделали его личность для меня, да и для всех современников настолько родной, да ещё и я был окружён его ближайшими сподвижниками, что всегда казалось, что знаю его всегда.
— Впервые я увидел Шукшина в фильме «Два Фёдора». Потрясающий фильм, потрясающая работа Василия Макаровича. Невозможно смотреть без слёз... А вы когда впервые услышали, узнали о Шукшине?
— Конечно, ошеломили и «Печки-лавочки», и «Калина красная». Потом уже и «Два Фёдора», и «Они сражались за Родину» впечатляли менее. Уже вовсю проза его для меня превысила его кино. Он и сам собирался оставить кино, чтобы засесть за прозу. Собирался свершить свою задумку после постановки фильма о Степане Разине «Я пришёл дать вам волю». А тогдашний влиятельный Сергей Бондарчук обещал ему содействие только после того, как Шукшин снимется у него.
Вообще, я рад, что фильм о Разине не был снят. Это же сотрясание престола, кровь, расшатывание России.
— Для Белова личность Разина тоже не была однозначной. В «Тяжести креста» он вспоминал: «Макарыч не оставлял мечту поставить „Разина“, рассчитывал на административную поддержку Бондарчука. Поэтому и согласился играть в фильме по роману Шолохова. Как актёру, ему вовсе не хотелось работать... Прочитав сценарий „Степана Разина“, я сунулся с подсказками, моё понимание Разина отличалось от шукшинского. Разин для меня был не только вождём крестьянского восстания, но ещё и разбойником, разрушителем государства. Разин с Пугачёвым и сегодня олицетворяют для меня центробежные силы, враждебные для русского государства... Макарыч был иногда близок к моему пониманию исторических событий. Но он самозабвенно любил образ Степана Разина и не мог ему изменить. В этом обстоятельстве тоже ощущалось нечто трагическое...»
— Так и есть. «Я пришёл дать вам волю», сценарий, был напечатан в «Нашем современнике» как роман. Но киношное зрение проглядывает. Когда разинцы казнят астраханских воевод, втыкают в них копья, сбрасывают в Волгу, то «копья погружались», то есть убитые тонули. И на это смотреть?
Мы же часто обсуждали между собою работы собратьев. Большинство сожалело, что «Разин» не состоялся. Распутин отмалчивался, я же стоял на своём. Он старовер, Разин. Ходил на Соловки. Был ли набожным? В православном смысле — нет...
Конечно, в школьные годы Шукшина и вообще в те годы было прославление тех, кто восставал против царя. Дивное дело: Разина и Пугачёва разделяет двести лет ровно, и они из одной станицы. Разина легко романтизировать. А песни какие! «Мощным взмахом поднимает / Он красавицу княжну / И за борт её бросает / В набежавшую волну». Каково? Есть что снимать. Герой! Тут и Пушкин о Разине, как о народном герое. «Есть на Волге утёс, диким мохом оброс...». Это же о том, что утёс услышал «все заветные думы Степана». Песня мощная, пели на сходках, на маёвках, а то, что с архиерея кожу содрали, то это ничего, это же за счастье народное борьба.
И Шукшин так сросся с образом народного заступника, так вымечтал будущую картину, что уже и не мог отступиться.
С Анатолием Заболоцким объехали все места будущих съёмок, сидели в архивах, делали даже раскадровку, подбирали актёров. Кто будет Разиным, вопрос не стоял. Конечно, Шукшин. И обликом, и характером.
Может быть, думаю, замысел воплотить не дали силы Небесные. Всё в руках Господа.
— А почему, по вашему мнению, зацепил зрителя герой «Калины красной»? Ведь это махровый вор-рецидивист, пусть и со справкой об освобождении, только-только нащупывающий тропинку в нормальную жизнь. Ещё, как говорят на Вятке, «бабушка надвое сказала», сладится ли это возвращение... Или уж таково наше русское сердце: жалеть и опекать оступившихся и убогих?
— Таков талант Шукшина, что он заставил нас даже не только сочувствовать Егору, но и полюбить его. Его страдание («Это мать моя, Люба, мать!») и падение на землю на фоне разрушенного храма разве не впечатляют? Вообще, было многое множество возражений от бывших (и настоящих) рецидивистов, что Шукшин, оказывается, неправ в трактовке финала киноповести: воры, завязывающие с прошлым, гонениям «от своих» не подвергаются — «малина» уважает решение порвать с прошлым.
— Выходит, Шукшин сознательно пошёл против правды, сделав такой финал?
— Финал... Тут, брат, законы драмы, тут катарсис работает. Надо по нервам ударить, вот и весь секрет. Тут художник властен, а не мнение зэков. У Толстого в «Войне и мире», в описании Бородинской битвы тогдашние ветераны, ещё жившие, насчитали несколько сотен ошибок. Но что до того творцу? — «Я так вижу». И изучают Бородино не по историкам, а по Толстому. Верят ему. По двум причинам: описал интересно и, главное, уловил нерв эпохи. Это и есть назначение художника.
— А какой фильм Василия Макаровича вам больше по душе? Или какая актёрская работа? Мне, признаюсь, ближе и понятнее его герои у Марлена Хуциева и Сергея Бондарчука...
— Много знаю об издевательствах над фильмами Шукшина со стороны чиновников и «Мосфильма», и Госкино, поэтому сошлюсь на мнение того же Заболоцкого: фильмы на выходе калечили. Когда сознательно, когда из зависти. Но всё равно и «Калина Красная», и «Живёт такой парень», и «Печки-лавочки» — это картины русской жизни начала второй половины ХХ века. То есть срабатывает моё ощущение вписанности в эту эпоху. Они мне нравятся.
— Похоже, Шукшин неплохо знал наши народные выражения. Его герой в фильме «Калина красная», когда бежит из «малины», говорит: «Так, щас я... Наугад по-вятски...» То есть невпопад, некстати, не то, что нужно...
Ещё одна условная ниточка, невольно связывающая его с вятским краем — исполнение роли Конева в киноэпопее «Освобождение». Маршал же вятский по рождению. Может, ещё что заметили?
— Это вы называете явные приметы вятского. Но Шукшин настолько народен, что все края и веси Отечества считали его своим. А уж вятским, при обилии сооружений пеницитарной системы Северо-Востока, считать его родным было всех сподручней.
— Вы вспомнили об Анатолии Заболоцком, операторе-постановщике фильмов Шукшина «Печкилавочки» и «Калина красная», единомышленнике и большом друге Василия Макаровича. Расскажите о знакомстве с ним.
— Это было в Сростках на Алтае, на родине Василия Шукшина (1979). Тогда я и вошёл в круг шукшинских соратников. Хотя его самого уже не было. Но он был в центре всех разговоров. Ещё впереди были многотысячные собрания людей в июльские дни памяти его. Заболоцкий больше слушал, молчал, но мгновенно взрывался, если в чём-то был не согласен с услышанным. Авторитет его высказываний был непререкаем. Ренита Григорьева, Леонид Куравлёв, Алексей Ванин, Георгий Бурков, другие соратники Василия Макаровича, включая его сестру Наталью, смолкали, когда в разговор вступал Анатолий Дмитриевич. Как получилось, что мы сдружились, не знаю. Но все последующие годы были близки. Много было совместных поездок, совместных изданий. Например, о святой горе Афон, о Святой земле. То есть это и Греция, и Палестина, Израиль, Иордания... Ему много было предложений от знаменитых режиссёров стать оператором их фильмов. Но после Шукшина Анатолий ни с кем не хотел работать. И стал потрясающим по силе выражения фотохудожником. И оформителем книг. Знаменита его совместная с Василием Беловым работа над книгой «Лад», выдержавшая уже много изданий, оформление книг Астафьева, Солоухина. У него были выставки его фоторабот по всей стране (Минск, Пермь, Вологда, Красноярск, Иркутск, Барнаул...). Обычно он называл их «Жизнь подарила увидеть». Вдобавок к своим талантам он ещё и незаурядный писатель. Замечательна книга его «Шукшин в кадре и за кадром». Да, многие книги издательства «Роман-газета» оформлены именно Заболоцким. Совместная наша книга «Афон. Стояние в молитве» отмечена афонскими монахами.
— А почему Заболоцкий отказывался работать с другими режиссёрами после Шукшина? Он как-то объяснял это своё решение?
— Конечно. До Шукшина у него были и другие, он же оператор фильмов «Альпийская баллада», «Через кладбище». Именно увидев их, Шукшин его и пригласил. Вначале на «Печки-лавочки», затем на «Калину красную». А уже и начинал работу над фильмом о Степане Разине («Я пришёл дать вам волю»). Но трагическая кончина осенью
Отказался от всех предложений.
— Чем же его так привлек и «связал» Шукшин? Что у них было общего? Анатолий Дмитриевич в минуты откровения говорил об этом?
— Это касалось и таланта Шукшина как режиссёра, и, конечно, единства взглядов и на современную Россию, и на её прошлое. А Шукшин ценил Заболоцкого как исключительного оператора. Стоит только посмотреть любую их совместную работу. Это же не кино, это самая настоящая жизнь — высшее мастерство.
— Знаю, что Заболоцкий гостил у вас на родине — в Кильмези, бывал в Троицком. Как ему показалась Вятка?
— Ему я всегда говорил о Великорецком крестном ходе, так как был уверен, что лучше его никто не снимет. И всё не получалось. Только однажды летом проехали на машине из Москвы с врачом Анатолием Вершининым, уроженцем Уржума, через Уржум, Кырчаны, Нему в Кильмезь. Там были у меня три дня, ездили в Троицкое, на два кладбища моих дедушек и бабушек по отцу и по маме.
Он не снимал, что-то щёлкал, но живо ли это? Спросить неловко, он плоховато себя чувствует. Но то, что ему нравилась природа (особенно Троицкое, сосновые боры, Великий Сибирский тракт) — это несомненно.
Но с Великорецким крестным ходом не получилось.
— Вы вспомнили о книге Заболоцкого «Шукшин в кадре и за кадром», где автор очень откровенно рассказывает о своей работе с режиссёром, порой нелицеприятно отзывается об окружении Шукшина. Что его подвигло на столь неожиданный шаг?
— Заболоцкий всегда резал правду-матку, невзирая на авторитеты. А уж если дело касалось чести его мастера Василия Макаровича или его любимого писателя Василия Ивановича Белова, тут он мог пойти на любые обострения.
— Ему очень не понравился памятник у ВГИКа трём ушедшим из жизни кинематографистам: Шпаликову, Тарковскому и Шукшину, где Василий Макарович сидит у ног автора «Сталкера», по выражению Заболоцкого, в образе бомжа с «бычком» в одной руке и пустой пачкой «Беломора» в другой... Видели этот памятник?
— Только на фотографии. Впечатление в самом деле не в пользу русской культуры. У нас прочно путают актёра как человека, как личность и образы, которые он создавал. Да, играл Шукшин людей в телогрейках, людей с нелёгкой судьбой, но памятник-то не его героям, а ему, как знаменитому выпускнику ВГИКа. Так что памятник искажает правду жизни. Тут Заболоцкий прав.
— А насколько вам близок памятник Шукшину скульптора Вячеслава Клыкова, установленный на Алтае, на горе Пикет?
— О, это была целая эпопея. Ведь фактически автор памятника Шукшину сам Шукшин. Именно так сел он, снимая последние кадры своего фильма. Сел на родную землю горы Пикет, гору детства и юности, откуда открывался дивный вид на пространство вокруг. Поставил босые ноги на траву, скрестил руки. Сын родной земли, ставший её хозяином. А уж сколько было сопротивления установке памятника, и со стороны властей, и со стороны либералов. Но нашлись и благодетели, нашёлся и губернатор края Михаил Евдокимов. Благодаря им и свершилось великое дело прославления алтайского уроженца, актёра и режиссёра, без которого невозможно представить искусство кино России и мира.
— Вы были знакомы со скульптором Клыковым?
— А как бы иначе он сделал мой портрет?
— Что за портрет?
— Скульптурный. Поясной. Высеченный из дерева. Он у меня в Кильмези, в Доме-музее православной культуры. Вы его, верно, не заметили, так как я его за занавеской спрятал. Вообще, он очень приличный, вошёл и в справочники о работах Вячеслава Клыкова. Но легко ли смотреть на свою голову, лишённую мыслительных способностей? То же и с другими скульптурами, из последних — портрет мой, бронза, Елены Безбородовой.
— Расскажите о ваших встречах с Вячеславом Михайловичем. Вспоминал ли он свою работу в Сростках?
— Как рассказать о десятках встреч в его мастерской? Там же я не только позировал, там было множество встреч единомышленников Русского движения. Фонд славянской письменности и культуры — прямое создание Вячеслава Клыкова. Нас развело разное мнение об установке памятника маршалу Жукову. Клыков хотел установить его у Спасских ворот Кремля. Именно из них выехал на коне маршал Жуков принимать парад Победы. И было составлено письмо в Правительство. А мы с Распутиным отказались письмо подписывать. Возражали. Говорили: «Надо вернуть в центр площади памятник Минину и Пожарскому, а за ними воздвигнуть памятник патриарху Ермогену, вдохновителю противостояния полякам». Но ни его планы, ни наши не сбылись. Памятник Патриарху есть и памятник маршалу тоже есть. Но всё-таки у Кремлёвских стен.
Работа в Сростках — это же два-три года. Он ею жил, как же не вспоминал.
— А что было в планах у Клыкова? Что он не успел сделать? И что считал самой удачной своей работой?
— Этого я не знаю. Знаю только, что он был завален заказами. Некоторые приходилось делать ради заработка. Расходы у него были очень большие.
Что считал лучшей работой? Тоже не знаю. По количеству времени и нервов — это, конечно, памятник Шукшину. Или Родина-мать (установлена на его родине). Или памятник Свиридову? Не знаю. Очень сильный памятник на Белгородчине великому князю Святославу.
— Выступая на Шукшинских чтениях на горе Пикет летом 2004 года, Валентин Распутин сказал: «Василий Макарович весь плоть от плоти Сросток и русской деревни, потому и не приходилось ему выдумывать ни язык, ни мудрость, ни характеры, которых у Шукшина много — они не выдуманы, как и действие, которое есть в рассказах, Макарыч находил сохранённое в деревне, не напрасно он говорил: ‘‘Нравственность есть правда’’. Не просто правда, а Правда с большой буквы. Большое мужество и честность — жить народной радостью и болью. Чувствовать, как чувствует народ. Народ всегда знает правду — великая истина...»
Знаю, что вы тоже бывали в Сростках, выступали на горе Пикет. Что говорили?
— Да примерно то же самое. Есть государство, есть Родина. Есть система, есть Отечество. Когда они соединены — благо для народа, разъединены — несчастье. Шукшин всегда был с Родиной.
— Во время съёмок фильма «Они сражались за Родину» Шукшин сочинил сказку «Ванька, смотри!» (позже опубликованную в журнале «Наш современник» под названием «До третьих петухов»). Эта последняя вещь стала практически завещанием Василия Макаровича?
— Сказочка-то хороша: замена икон по наущению бесов на их портреты. Разве не так было?
Как прозаик, Василий Макарович очень силён: лаконичен, не прячется за недоговорённости. Вообще, заражённый киноискусством, он и в прозе как бы сценарист будущих съёмок. Любой рассказ у него кинематографичен, он видится. Выдуманное (надуманное, конечно, специально) название его героев чудиками портит восприятие от прочитанного. Какие они чудики, нормальные люди. А то, что они не загнаны в рамки испытанных характеров — это заслуга автора. И разрушающий церковь «крепкий мужик», и человек, восхищённый умением предков строить храмы, — это люди нашего времени, одной эпохи. Почему они разные?
— При жизни у Шукшина, если не ошибаюсь, вышло всего четыре небольшие книжки. И его тут же записали в «деревенщики», на что Василий Макарович очень обижался.
Вас тоже относят к представителям «деревенской прозы». Обидно это, Владимир Николаевич?
— Да я этим горжусь. Возьмите две горсти семян цветов, трав, кустарников. Одну горсть бросьте на асфальт, другую на землю. И что? Что-нибудь растёт на асфальте? Я счастлив, что в моей жизни была работа на земле, в лесу, на лугах, в поле-огороде, это же счастье великое.
Я ведь знаю, что те, кто нас называет «деревенщиками», нас просто не читают. Да мне и не надо.
А я их называю «асфальтниками». Это моя им награда за причисление меня к «деревенщикам». Это же присоединение к величайшей русской литературе. «История села Горюхина», «Барышня-крестьянка», что это? Это деревенская проза. А кто написал? Пушкин, родимые, Пушкин...
Интервью подготовил
Виктор Бакин
