Версия для слабовидящихАлександр ДЁМЫШЕВ
Без оружия на Украину
Глава первая.
Будь ласка
Первая ж/д станция на территории Нэзалэжной именовалась Хутор-Михайловский или Хутир-Мыхайливськый на местном наречии. Украинское звучание мне показалось прикольным. И ради смеха я начал вставлять в свою речь исковерканные на хохляцкий манер слова. Поскольку Николаевич родился и рос в Киеве, то я и его переименовал на украинский манер. И стал он теперь у нас Мыколаич. Такое звучание отчества ему вроде нравилось.
Теплушку и все восемь наших вагонов с взрывоопасным спецгрузом украинцы загнали в тупик и принялись волынку тянуть, что-то на счёт оформления документов. Я расчертил на картонке новый график дежурств и прибил над столом, чтобы всегда его видеть. Требовалось круглые сутки за грузом присматривать, мало ли...
Так началось наше пребывание на гостеприимной земле Украины. Пастернаковский «Доктор Живаго», что выехал вместе со мною из Кирова, был уж прочитан к тому времени от корки до корки. Кинговскую «Зелёную милю» тоже я одолел, как и оба номера православного журнала «Небесный сад», сунутые в сумку женой. Сканворды поднадоели, и я убивал время, прогуливаясь вдоль наших вагонов. Точнее полувагонов — так правильно именуются грузовые вагоны без крыши.
Взобравшись на бетонный пешеходный мост, перекинутый через два десятка железнодорожных путей, я подолгу разглядывал окрестности. Смотрел, как по станции взад и вперёд снуют местные мотовозы, как вороны с карканьем проносятся мимо. Наблюдал за редкими облаками — те медленно уплывали за горизонт. Следил за солнцем, скользящим с востока на запад. Всё в этом мире двигалось, кроме наших полувагонов — стояли они, как прикованные, прямо под пешеходным мостом. Опустив взгляд, я смотрел на лежащие в вагонах контейнеры с взрывоопасными изделиями. Огромные сигарообразные контейнеры цвета хаки, вытянувшись во всю длину, покоились они, намертво прикрученные стальными стяжками по две штуки в каждом полувагоне. Думаю, любому прохожему хватало ума понять что это за «изделия». Террористам, водись они тут, лучшей цели было бы не найти. Немного успокаивало лишь то, что Украина — всё-таки не Кавказ и не Ближний Восток. Здесь обстановка была спокойная, даже сонная.
Подолгу торчал я на свежем воздухе. Серый же с Мыколаичем из теплушки спускались редко. Дежурили в основном у зафиксированных в открытом положении дверей, облокотившись на вставленные поперёк проходов перекладины. Они угрюмо посматривали на местных жителей и меж собой почти не общались. Лётчик с десантником, как я уже говорил, характерами малость не совпадали. С самого начала поездки жили они в вагоне ровно кошка с собакой, и всё общение их сводилось к редким попыткам друг друга подначить. Серёга подначивал в основном грубо, топорно, одно слово — вэдэвэ. Мыколаич, напротив, колол десантуру исподтишка, словно тонкой спицей.
Но оказалось, что иногда и Серёга может прикольнуться с изыском. Там же, в Михайловском, вытащив из неизвестных закромов замызганный чёрный блокнотик, принялся он составлять русско-украинский разговорник. На полном серьёзе Серый нам объяснял, что словарь необходим ему по работе, чтобы правильно понимать местных погранцов, таможенников и работников зализныци (то бишь железной дороги). Экспертом же по украинской мове (и объектом Серёгиных подколов), конечно, стал Мыколаич.
— Вот объясни мне, — помечая что-то в блокноте, спрашивал Серый. — Ежели кот по-украински будет кит, то как же тогда по-вашему будет пёс? Пис, что ли?
— Сам-то ты пис, — ворчал в ответ Мыколаич. — И при чём тут по-вашему? Я русский вообще-то, такой же, как ты, хоть из-пид Кыиву.
— А если пёс по-вашему будет пис, — не унимался Серёга, — значит, собака будет... писа!
— Осторожно! Во дворе злая писа! Звучит весьма устрашающе, — вставлял я в их разговор свои пять копеек.
Мыколаич плевался. А Серёга с самым серьёзным видом чёркал что-то в блокноте.
Между тем время шло. В документах на груз, по утверждению украинских служак, наличествовали неточности. Не сходилась цифирь в нумерации изделий, в общем, какая-то странная ерунда. В связи с этим дальше вглубь Украины нам ехать не позволяли. Уже на второй день простоя мы дотенькали, что хлопцы украинские тянут волыночку неспроста.
— Що-то кислятинкой вид вас тхне, — почти извиняющимся тоном говорили таможенники. — Бражку пьетэ? А на зализныци выпывати не можна.
— Да какая ещё бражка?! Откуда? — искренне возмущались мы. — Это пóтом от нас воняет, вторую неделю в вагоне киснем!
— Та ни, ни, — махали руками таможенники и голосом ласковым-ласковым продолжали. — Ми ж тилько попереджати, а вдруг провирка. Так-то ви пийте соби на здоровья, будь ласка.
А вообще на Украине нам хорошо жилось в те дни. Правда, бражки и в самом деле у нас не водилось. Зато ясное солнышко припекало нежно, не перегревая железную крышу теплушки. Цены на рынке и в магазинчике радовали. Поменяв рубли на гривны, поняли мы, что жить можно. Ещё и суточные по заграничному тарифу капают! Ночи тут были тёплые, и буржуйку мы не топили. Решили при случае толкнуть её местным. А что? Не переть же эту чугунную дуру на себе обратно в Киров. А так — вещь что надо, практически новая, только-только «обкатку» прошла. В общем, жили мы — не тужили и никуда не спешили. Задержка с оформлением документов начала меня даже радовать. Таможенники этого не просекали и продолжали мариновать нас на запасном пути.
— Чули ми, що в Росии у вас зарплаты дуже хороши, — вздыхали они чуть не жалобно. — И, нибы як, вам их ще пиднимати збираються.
Не очень тонкий такой намёк. Но мы, сделав каменные лица, им отвечали:
— Так и цены у нас повыше. А что, денег на жизнь не хватает?
Те только лишь улыбались застенчиво и мямлили:
— Треба с документиками вашими що-то виришувати. Кажите, будь ласка, кильки ви тут торчать збираетесь?
— Решать-то, конечно, надо, — соглашались мы. — Только документы на груз у нас в полном порядке, на предприятие мы звонили, там проверили, всё сошлось.
— А у нас чомусь не сходыться.
— Н-ну... Проверяйте дальше.
После этого разговора я прозвал украинских таможенников за ненавязчивые их манеры «ласковые вымогатели». Названивать Бесарчуку лишний раз я не собирался — тариф в заграничном роуминге был заоблачный.
Наступило 12 июня — День России. По случаю праздника в нашем меню появилось разнообразие — пельмени из местного магазинчика. Варили мы их с помощью газовой плитки, установленной на самом удобном, самом ровном для этого месте в теплушке — на том самом ящике с «мелочёвкой», способной разнести вдребезги всю местную ж/д станцию. Прознай про такую «технику безопасности» Бесарчук — поувольнял бы всех на фиг, а увидь нашу «кулинарию» представитель МО — точно отправил бы под трибунал.
После пельменей был ещё и бисквитный торт. Но праздничное настроение так и не появилось, возможно, в связи с отсутствием в меню спиртного. Шёл пятый день простоя. И теперь неопределённость и долгое торчание на одном месте сделали-таки своё дело — микроклимат внутри нашего экипажа нагрелся до опасной черты. Серый с Мыколаичем теперь пикировались с утра до вечера, и я чувствовал, что из-за склок этой парочки мозг у меня начинает медленно закипать. Под вечер снова явилась таможня, но не с целью поздравить нас с праздником. И на сей раз меня пробило, я сходу на них попёр:
— Долго ещё собираетесь с документами нас мурыжить?
Тут и казавшееся безграничным терпение братьев-славян видно всё же иссякло. Их было двое в тот раз (по одному они никогда к нам не подходили). Старший у них — длинный такой был, как Дон Кихот. Младшой — пузатый, как верный друг и оруженосец его Санчо Панса. Таможенники переглянулись, и тот, что высокий, прокашлявшись, заявил:
— Есть такое слово: магарыч.
При этом «синьор Дон Кихот» задумчиво похлопывал боковой карман кителя, там, очевидно, прятался изголодавшийся его портмонет.
— Как-как вы сказали? — брови мои поползли вверх.
— Ма-га-рыч, — повертев головой, вполголоса повторил «Санчо Панса» и добавил, застенчиво улыбаясь, — будь ласка.
— Ах, ма-га-рыч?! — зарычал я амурским тигром.
Украинцы заоглядывались — не слышит ли кто, но пути вокруг нас пустовали. Включив заднюю, таможенники чуть отошли от вагона на всякий случай. Я же, войдя в раж, продолжал гневным рыком:
— Вот що кажу вам, будь ласка! Пока вы магарыч нам не принесёте, ребятки, мы так и будем у вас тут торчать! Ни-ку-да отсель не уедем!
Таможню как ветром сдуло. Видели б вы их лица! Уходя, посматривали они в нашу сторону, как обиженные дошколята, обманутые злобным дядей. Мне даже стало их чуточку жаль.
Следующим утром наши вагоны без лишних слов были подцеплены к «лошади», и мы «поскакали» по украинским степям. Через Конотоп прямиком на стольный град Киев (местное произношение Кыив звучит, по-моему, как-то неблагозвучно). Колёса вагона перестукивались о чугунные рельсы. Поезду здесь было просторно. С большой кружкой в руке стоял я в дверном проёме теплушки, опираясь на деревянную перекладину, и каждая клеточка моего организма радовалась движению. Вперёд, вперёд! Дымящийся кофе болтался на дне посудины и, чтобы сделать глоток не облившись, требовалась сноровка. Под грохот железной дороги я всматривался в пейзаж.
Синее-синее небо! Сочное, даже до рези в глазах. Под синим небом бескрайние поля. Скоро, скоро подымутся в полный рост колосья пшеницы. Зашелестит, зажелтеет поле, и всё станет точно как в моём страшном сне. Возможно, даже будут и волки...
* * *
К вечеру прибыли в Дарницу. Тут Мыколаич малость расчувствовался. Глядя на сортировочную станцию запруженную вагонами, чего-то ударился в воспоминания:
— Я ж на Подоле в Киеве рос. Там наша квартира была в доме старинном. Потолки высоченные, огромные окна. Родительский дом, начало начал... А после лётного училища меня под Читу направили, дальше в Карелии послужил, в Таганроге, так и до Кирова добрался... Когда не стало родителей, квартиру их я продал. Это в конце девяностых случилось. Тогда мне казалось: хорошую цену взял. Домик в Ганино прикупил с участком и гаражом... А сейчас цены-то на Подоле о-го-го! Исторический центр Киева! Та квартирка сейчас гору долларов стоит! Да, Подол, знаю, здорово изменился, таких там дворцов теперь понастроили!
— Выходит, ты пролетел, Мыколаич, как фанера над Киевом, — прервал его излияния Серый. — Лётчик-пролётчик. Не зря же в учебниках писано, мол, редкая фанера долетит до средины Днепра!
Мыколаич напрягся, даже чуть покраснел, но из себя выдавил только:
— Ну, ты дождёшься, Серуня! Погоди, груз сдадим, остограммимся, я тя в полёт отправлю!
Серёга встрепенулся, повернулся ко мне:
— Саша, ты свидетель! Эта морда бандеровская что-то недоброе замышляет!
— И за бандеровца тоже ответишь! — продолжал свой наезд Мыколаич. — У нас на Подоле, Серуня, с такими дуриками, как ты, знаешь, что делали?
— У нас на Подоле, у нас на Подоле, — передразнил Серёга. — Подол — это что, бабская нижняя юбка, что ли?
— Сам-то ты юбка! В десанте своём, наверное, слишком много пустых бутылок о черепушку разбил! Подол по-украински значит «низ». У Днепра место там, под высоким речным берегом, короче — низина!
...Всю ночь наши вагоны таскали по Дарнице взад-вперёд, сортировали. Отдежурив своё, я забрался на нары и долго не мог сомкнуть глаз. Наблюдал, как в продолговатом оконце под самым потолком мелькают тусклые фонари, слушал звуки гудков и свистков. Скрипели неразборчиво где-то поблизости рации путевых обходчиков, издалека доносились глухие звуки постукиваний молоточками о колёса вагонов. Под эти мерные звуки я и уснул.
А утром мы двинулись дальше. Вначале пересекли по мосту их хвалёный Днепр. Река как река, ничего особенного, разве что курица до средины не долетит либо страус. Затем долго ехали вокруг Киева. Мы пытались рассмотреть красоты украинской столицы, но издали мало что можно увидеть. Наконец, когда городские постройки окончательно уплыли за горизонт, Серёга воскликнул:
— Киев, прощай!
И тут же, спохватившись, извлёк блокнотик.
— Мыколаич, эта-а... будь ласков! Кажи-ка мени, як по-украински будэ «Киев, прощай»?
Немного подумав, Мыколаич с умным видом ответил:
— Кыив, прощай.
Серый так и застыл с блокнотом, не зная записывать или нет. Затем с растерянным видом ещё спросил:
— Ну а как тогда будет... «прощай навсегда»?
Ещё подумав, Мыколаич с ещё более умным видом ответил:
— Прощай... э-э... до кинця...
Серый опустил руки с блокнотом и ручкой. И кажется, десантник наш разозлился. Взгляд его, устремлённый на Мыколаича, спрашивал: «До конца? Издеваешься, да?» Рыжие Серёгины волосы ощетинились, веснушчатые щёки стали пунцовыми. Но тут в Серёгиных синих глазах полыхнула надежда:
— Ладно, допустим, все эти слова хохлы у нас спёрли, только малость перековеркали. Ну или мы у них, не важно. Но давай тогда по-другому. Вот у нас при встрече говорят «здрасьте», по-украински это, я знаю, «здоровеньки булы», так?
— Ну так, — мрачновато отвечал Мыколаич.
— Хорошо. А как же тогда по-вашему «будьте здоровы»?
— По-украински это будет... то бишь цэ будэ, — Мыколаич довольно долго соображал, вспоминал, пыжился, и, наконец, изменив сколько мог интонацию, выдал:
— Будьте здорови!
Тут мы с Серёгой в осадок выпали. Долго смеялись, даже до слёз. Серёга захлопнул блокнотик и сквозь приступы смеха изрёк:
— Не-е, не могу-у, слишком сложный язык, не осилю-ю!
Мыколаич, сплюнув, ругнувшись, полез на нары. А я открыл старый «Атлас железных дорог СССР» от 1987 года, который был всегдашним спутником в наших поездках. Из него следовало, что мы приближаемся к городу Белая Церковь. Название показалось мне интересным, и я, заняв позицию в дверном проёме теплушки, наблюдал. Мимо меня вслед за будками да семафорами плыли берëзы и тополя. Деревья выпячивали ко мне ветви с зелёной листвой, словно здоровались, протягивая для пожатия руки. Проплывали дома — большие и малые, но никаких церквей — ни белых, ни серых — я не приметил, обычные окраины обычного населённого пункта. «Обично мисто», — мысленно передразнил я украинский сленг Мыколаича и, покинув наблюдательный пункт, взгромоздился на нары. Место в проёме занял Серёга.
Поезд ехал неспешно, наш «вагон-люкс» покачивался равномерно, колёса железно постукивали на рельсовых стыках. Бу-бух, бу-бух... Бу-бух, бу-бух... В метре от меня справа подхрапывал по-украински ласково Мыколаич, да и мои глаза начинали слипаться — время-то как-никак послеобеденное. Вдруг громкая ругань встряла в этот убаюкивающе чудной ритм. Мы с Мыколаичем подскочили: что там ещё? Матерился Серёга весьма смачно, хоть и недолго. А как следует выругавшись, стал он каким-то задумчивым.
— Да что там такое? — требовали мы объяснений. — Ну! Говори уже!
— Там... это... — Серый замер, он словно раздумывал: не показалось ли ему. Наконец решил, что не показалось.
— Нацика видел.
— Какого такого нацика? — спросил Мыколаич.
— Нацика, говорю, натурального видел, в смысле фашиста, — на лице Серёгином блуждали растерянность и смятение.
Я рассмеялся:
— И что он, нацик этот, страшный такой?
— Да не. Пацан молодой, вроде малость поддатый. Худой, длинный, на переезде стоял. Увидел меня в дверном проёме, как я мимо него проезжаю. И руку так вскинул в нацистском приветствии, типа: «Зиг хайль!». Не знаю — чего он.
— Может, он тебя в камуфляже-то за украинского вояку с пьяных глаз принял? — предположил я.
— И что? Вояки же местные тут друг друга так не приветствуют, — неуверенно возразил Серёга. — Вроде бы.
— Да пьянь это, сопливая шушера, — вклинился Мыколаич. — В армию служить пойдёт, там ему мозги вправят.
— А что, Мыколаич, много на Украине у вас таких шизонутых? — поинтересовался Серый.
— Да не, это всё в основном западенци, галичани. Львив там, Ивано-Франкивсьск. А так... Клоуны везде есть, даже у вас в Кирове.
Клоуны и вправду везде имеются. Подумаешь, пьяный придурок зигует. Но настроение этот мимолётный и вроде бы незначительный эпизод нам подпортил. Нужно усилить бдительность, нужно быть начеку!
* * *
Но усиливать бдительность нам не пришлось. Ближе к вечеру где-то в Черкасской области наши вагоны были воткнуты в новый состав. И вскоре обнаружилось: посреди Украины с опасным грузом мы теперь не одни. И впереди, и позади нас в составе виднелись теплушки с армейскими караулами. Это были наши российские солдаты, вооружённые... автоматами! Мы и обрадовались, и удивились. Коротко пообщались с вояками, тут и выяснилось: все они, как и мы, держат путь в Николаевский порт, все они, как и мы, везут туда нечто очень взрывоопасное.
Почему российские грузы, да ещё и военные, идут плотным потоком на экспорт через украинский порт — это для нас осталось загадкой. Не проще ли было, к примеру, через Новороссийск отправить? Поразмыслив, решили мы — не иначе, там наверху кто-то с такой логистики бабки немалые пилит.
И вот ещё что: оружие для сопровождения спецгрузов по межправительственному соглашению на Украину российским военным оказывается можно было ввозить. Не просто ввозить — применять в соответствии с Уставом! Но наша контора к армии отношения не имела. Уставы армейские писаны не для нас. А начальники наши вовремя не подсуетились, вот и отправили нас с голыми руками охранять высокоточный спецгруз. Впрочем, и без оружия было нам теперь хорошо!
Не стану вам объяснять, как мы были довольны попутным соседством с вояками. Думаю, вы и так понимаете. Теперь нам до самого пункта назначения можно было спокойненько спать без ночных дежурств. Со всех сторон за своими (а заодно и за нашими вагонами) круглосуточно присматривали автоматчики. Наши российские автоматчики!
Тем же вечером — не успело ещё стемнеть — мы всем нарядом дружненько завалились на нары. Мыколаич и Серый с боков, я по центру, как уставший рефери, примостившийся между взаимно нокаутированными боксёрами. О, как меня их словесные поединки достали. И ладно, пока словесные! От их перепалок в вагоне становилось всё жарче, всё неуютнее. Но тем вечером было тихо. Наш состав замер на рельсах где-то на полустанке в районе Звенигоровки. Бойцы мои один за другим захрапели размеренно, ну и я успокоился. Помню, проваливаясь в забытьё, я почуял покачивания и медленный перестук колëс. Поехали, сонно подумал я.
Как говорится, ничто не предвещало беды.
Вновь плыл пред глазами сине-жёлтый пейзаж. Ни единого облака в ясном небе. Колосья ещё не пожаты на жёлтом поле. Вновь солнце зажгло пшеничное море таким ярким блеском, что можно ослепнуть. Казалось, колосья сами как солнце светятся. И вновь кто-то за мной крадётся. Но это ведь было уже! Что там? Волки! Бегу. Оборачиваюсь. Пасти, зубы...
Я дёрнулся что есть мочи, и кошмар оборвался — снова на том же месте. Но в долю секунды я ощутил, что из одного кошмара — иллюзорного — попал я в другой кошмар — настоящий. В вагоне было темно и тихо, как в вакууме, но самое страшное — не было кислорода! Словно кувалдой по темечку меня шибанул оглушительно-резкий запах, что-то типа нашатыря, но в сто раз ядрёней. Пытался вдохнуть, но воздуха не то чтобы не хватало, его — воздуха, как мне почудилось, просто не было. Счёт шёл на секунды. Не стану вам врать про то, как верно действовал в критической ситуации. Скажу честно: в панике я просто бросился к выходу, как очумелый олень. Единственное, что успел (и то благодаря каким-то рефлексам), — это пихнуть лежащих рядом напарников. Они, ошалевшие, пытаясь хватать ртами воздух и не находя его, ринулись кувырком к выходу вслед за мной. Я в тот момент ни о чём не думал — где я, кто я, несётся наш поезд или стоит на месте. Мне всё было фиолетово. Мозг отключился. Только дыхательный рефлекс управлял мной, как и остальными. Лишь бы разок вдохнуть! И повинуясь рефлексу, в мгновение ока все трое мы вылетели из вагона наружу. К счастью, состав стоял.
Отскочив вдоль путей от теплушки шагов на двадцать, мы, наконец, задышали, закашляли, заплевались. Я чувствовал себя ныряльщиком, погружавшимся в озеро нашатырного спирта. А потом у ныряльщика кончился кислород, но он сумел из последних сил выплыть к поверхности из пучины, правда, хлебнул-таки нашатыря. Слезились глаза. Мы их тëрли, пытаясь врубиться в произошедшее. И очень скоро нам стало понятно. На соседнем пути прямо напротив нашей теплушки стоял одинокий вагон — цистерна, подцепленная к пыхтящему мотовозу. Цистерна белела в ночи, по боку во всю длину её тянулась жёлтая полоса. На полосе этой «чорним по жовтому» значилось: «Аммиак». Мы кинулись к мотовозу. На наши гневные окрики из окна высунулись недоумённые лица работников зализныци. Один из них, перекрывая гудящий движок, проорал:
— Що за справи, хлопци?
— Какие тебе ещё справки?! — орал я в ответ. — Вы в курсе вообще, что мы чуть не склеили ласты из-за вашей цистерны.
— А-а, да есть такое, — мотовозник неожиданно перешёл на чисто русскую речь, — цистерна вроде подтравливает чутка.
— Ну, так какого хрена?
— Так мы же не знали, что в этой теплушке люди. В составе-то вон сколько теплушек и у каждой солдат с автоматом дежурит, а тут никого, мы и подумали, что вагон пустой. Скомандуют нам сейчас, куда цистерну тащить, так уедем.
— Вам, что ли, мало места на станции, чтобы команду ждать? У нас тут вагоны с опасным грузом! Зря, что ли, ромбики оранжевые нарисованы?
— Ну ладно, ладно, хлопци, — мотовозник с русского снова вернулся к мове, — вибачте якщо що, ми вже идемо.
Издав гудок, мотовоз поволок злополучную цистерну дальше по станции. Мы же с некоторой опаской вернулись к себе в вагон. Вымыли с мылом физиономии. Глаза перестали слезиться. Была середина ночи, однако ложиться нам что-то не захотелось. Поставили чайник.
— Слушайте, мы же ведь в самом деле могли окочуриться, — в голосе Серого слышалось удивление. По-настоящему до него это только ещё допёрло. — Лежали бы тут сейчас на нарах. Три трупа. Как в фильме ужасов.
— Вовремя ты растолкал нас, — Мыколаич смотрел на меня как-то очень внимательно. — Тут же секунды решали. Ты разве не спал?
— Спал. Фильм ужасов про волков смотрел.
Мне пришлось в подробностях поведать напарникам о ночном кошмаре — про синее небо и жёлтое поле, про серых хищников, периодически преследующих меня с детства во сне.
— Бросился на меня их вожак, я и проснулся, а тут...
Серёга глазел на меня удивлённо. Затем, что-то припомнив, спросил:
— Так это примерно как в фильме том — «День сурка» называется, все же смотрели?
— Скорее, наоборот, — поправил я. — Герой той комедии просыпался всë время в одном и том же месте и времени, а действие там каждый раз начиналось с утра наяву. У меня же напротив — всë действие происходит во сне.
— И вместо сурка у тебя волк, — добавил многозначительно Мыколаич. — Значит, твоё «кино» можно называть не «День сурка», а «Ночь волка», и жанр у него вовсе не комедийный.
Я не ответил. Задумался. Понял вдруг, что никогда никому ещё не рассказывал про этот мой сон да ещё и со всеми подробностями. Ни родителям в детстве, ни друзьям в юности, ни жене в настоящем. И с чего это я так разоткровенничался с Серым и Мыколаичем? Ведь не кореша же мне эти двое. Что на меня так подействовало? Теплушка, дорога, чужая сторона? Скорее, недавнее совместное спасение от смерти. Пусть так, но мы слишком разные люди, друзьями нам никогда не быть! Случайно мы оказались вместе в одной упряжке, но скоро пути наши разойдутся. Наверное, ни к чему было рассказывать напарникам все подробности про мой повторяющийся кошмар. Такие думки я думал. Но долго размышлять мне не дали.
— Так, значит, Саша, спасибо за наше спасение тому волку? — усмехнулся Серёга.
— Да, Александр, если бы эта хрень тебе не приснилась, — глубокомысленно изрёк Мыколаич, разливая кипяток по кружкам, — не пить бы нам больше чаю.
Мы пили чай, разговаривали за жизнь. Парни рассказывали, как в своё время сами оказывались на волоске — один в авиации, другой в ВДВ. Казалось, совместное избавление от нежданной смертной опасности примирило моих компаньонов. Но нет, я ошибся. К концу чаепития они, слово за слово, снова ударились в склоки.
Отправил их досыпать на нары, сам же остался дежурить (да, круглосуточные дежурства решили возобновить). И вот торчал я в дверном проёме теплушки, поглядывал на солдат, охранявших вагоны слева и справа, и всё думал. Неужели аммиак ядовит настолько? Или в цистерне было что-нибудь посерьёзнее? Почему бы и нет? Знаем ведь мы, как по железке секретные грузы возят.
* * *
Розоватый солнечный диск всплывал медленно над станционной конторой. Пять утра, самый центр Украины. Российские автоматчики, сбившись ото всех теплушек в одну кучку, позëвывая, сторожили взрывоопасный состав. Над ними клубился сигаретный дымок.
Положенные два часа уж давно оттрубил, но сон у меня капитально отшибло. Вот и не стал я будить себе смену, пусть парни получше выспятся. Рассматривая окрестности, я подрасслабился, как иногда бывает в конце дежурства. Вдруг из-за спины раздалось резкое:
— Значит, волки?
От неожиданности внутри меня что-то дёрнулось, но виду я не подал — понял, что это сзади так тихо Мыколаич подкрался. Не оборачиваясь, всё также обозревая станционные виды, я пробурчал:
— Ну да, ёлы-палы, волки.
Подвинулся, и мы, облокотившись о перекладину, стали глазеть на вагоны, стоящие на соседних путях.
— И что же, Александр, твой кошмар означает? В сонниках хоть смотрел?
— Ну смотрел, было дело, — нехотя сознался я во грешке. — Так-то не верю ни в сновидения, ни в приметы, но чисто ради интереса... Короче, волки, написано там, к неприятностям снятся. Стая преследующих волков — к очень большим неприятностям. Когда волк на тебя бросается — это к предательству близких людей. Если грызёт тебя волк, то к болезни. В общем, как-то так.
— И не страшно тебе?
— В этом деле главное — проснуться, — я улыбнулся. — Как очухаешься, уже и не страшно. Говорю же, во сны я не верю. С детства волков в сноведениях вижу. И что? Пока, вроде, всё слава Богу.
— Ты оптимист, Александр. Завидую.
— Да, в сонниках ещё сказано, если волка убить, то в жизни будет большая победа над чем-то или над кем-то очень злым. Жаль, что кошмар мой всегда обрывается на одном и том же месте, а вот бы продолжился сон, вот бы волчару того...
— Но, но, но, погоди убивать!
— Почему бы и нет? Я хочу!
— Потому. Потому что... это там у тебя вовсе не волки, — голосом заговорщика вдруг произнёс Мыколаич.
Я удивился теме нашей утренней беседы — бредятина, да и только! — однако спросил:
— Если не волки, то кто же?
— А вот послушай. Пока наш Серуня дрыхнет, я тебе кое-что расскажу. Ты только не перебивай.
И он стал рассказывать. Правда, начал уж слишком издалека, и поначалу мне было не интересно. Позëвывая, я размышлял о чём-то своëм и слушал вполуха, как когда-то давно получил он квартирку по армейской линии. Тогда-то и переехал Мыколаич к нам в Киров, в район парка Победы. Как раз родилась у них младшая дочь, и молодому папаше частенько приходилось нарезать километры с коляской по извилистым парковым дорожкам. То лето выдалось солнечным, жарким. Поэтому офицер, гуляя естественно в гражданском прикиде, рубаху всегда расстёгивал нараспашку. Скоро и грудь, и живот его покрылись плотным загаром.
Однажды Мыколаич малость поддал с сослуживцами. Вернулся домой поздновато, к тому же устал, да и в сон клонило. Но жена твердила настойчиво, что ребёнку необходим кислород. Спорить с женщиной офицер не стал, решил, что один час прогулки всё-таки сможет осилить. Выходя из квартиры, взглянул на электронный циферблат — 19:01. С коляской спустился на лифте, перешёл дорогу и углубился в парк. Рубаху в тот раз не расстёгивал — вечер. Он шёл не спеша меж ветвистых деревьев. Тут-то и началось.
Мыколаич, понизив голос, стал рассказывать, как неожиданно резко стали сгущаться тучи. Они побежали по небу быстрее, ещё быстрее, словно невидимый режиссёр им включил ускорение. Офицеру стало не по себе, он вдруг понял — парк пуст. Обычно же летними вечерами всегда там хватало народу. А тут на весь парк только он да в коляске дочка. Его беспокойство усилилось. Чёрные тучи меж тем окончательно затянули небо. Солнце померкло, казалось, оно зашло, наступила ночь, хотя физически этого быть никак не могло. Где-то вдали за чернеющими стволами клёнов и тополей мерцали слабые отблески. Это вечный огонь, сообразил Мыколаич. К этому времени, кроме тех слабых отблесков, разглядеть хоть что-то было уже невозможно. Ветер усилился, брызнули первые капли, Мыколаичу они показались предвестниками какого-то ужасного природного катаклизма. Сердце молодого папаши забилось тревожно, часто. Что там сейчас обрушиться на них с дочуркой — ураган, буря? Нужно было спасать от ненастья ребёнка, и Мыколаич припустил в сторону дома. Коляска тряслась на неровных дорожках, но дочка не просыпалась. Вскоре Мыколаич сообразил, что движется не туда. Он никак не мог сориентироваться, уж и отблесков вечного огня не видать. Всё кругом поглотил Мрак. Мыкаясь в кромешной тьме, Мыколаич не мог отыскать выход из парка. Из того самого парка, в котором знаком был ему каждый бугорок, каждый кустик. Он словно попал в лабиринт да ещё и с завязанными глазами. И тут...
Молния сверкнула так ослепительно ярко, будто разом зажглась сразу сотня аэродромных прожекторов. И офицер ВВС застыл на месте как вкопанный. Прямо пред ним в самом центре парка Победы возвышался космический инопланетный корабль!..
«Чего-чего-чего? Вот так загнул!» — я осторожно покосился на Мыколаича, всё ли в порядке с его головушкой? Уж всяких нелепых басен доводилось мне слышать в поездках, когда у людей вдали от родных стен медленно едет крыша, но до таких небылиц даже близко никто не додумывался.
Да уж, оригинальный переход, неожиданный! С этого места рассказ Мыколаича стал для меня, мягко говоря, интереснее. Конечно же, я не верил ему. Решил, что, возможно, он шутит, прикалывается надо мной. Но никаких признаков шуточного настроя в Мыколаиче я не приметил. Мы с ним стояли в дверном проёме теплушки на полустанке, затерянном где-то в степях посреди Украины. И он в пять утра втирал мне историю про контакт с НЛО. Такие моменты надолго врезаются в вашу память.
Все выводы относительно Мыколаича я решил сделать чуть позже, когда до конца выслушаю его бред. Мыколаич между тем на полном серьёзе, спокойным и ровным тоном, со всеми подробностями и незначительными деталями рассказывал мне, как в тот раз он на мгновение потерял сознанье, а очнулся уже внутри космолёта. Признался дрогнувшим голосом, что про оставленную за бортом дочь в коляске он в тот момент даже не вспомнил. Пришельцев на корабле было двое — высокий полный мужчина, похожий на киношного мушкетёра Партоса и фигуристая женщина, напоминавшая своим величавым обликом императрицу Екатерину II. Вот только лица их были серые с лëгким зеленоватым оттенком. Гуманоиды были в блестящих, облегающих их крупные телеса комбезах, общались телепатически, не открывая ртов, примерно как в старых дешёвых фантастических фильмах. Ни чем новеньким в этом плане Мыколаич не удивил.
Постепенно сюжет истории, льющейся из уст напарника, начал закручиваться всё туже. Его байка обретала черты художественного произведения — фантастической повести. Я слушал теперь его с интересом, воспринимая этот трёп, как пересказ не написанной им пока ещё приключенческой книжки. И я удивлялся выдумкам Мыколаича — надо же, как фантазия из него прёт, ему бы действительно податься в писатели ну или в сценаристы.
Дальше поведал он мне о своём путешествии в замороженном состоянии на другую планету, где цивилизация ушла далеко вперёд. Там серо-зелёные гуманоиды живут мирно и дружно, все в одинаковых шарообразных домиках. Нет у них там ни войн, ни болезней. Землян изучают они примерно, как наши учёные исследуют муравьёв или пчёл. И ещё инопланетяне беспокоятся там, как бы мы тут случайно не самоуничтожились, не разнесли на куски нашу собственную планетку. Мыколаичу гуманоиды предложили добровольно отдаться на полное изучение человеческого организма. Пообещали в ходе исследования заодно пролечить от всех обнаруженных заболеваний. В общем, снова его усыпили. В ходе экспериментов, пребывая во сне, Мыколаич чувствовал тёплый шар, крутящийся у него в животе.
А потом он резко очнулся от оглушительного громового раската. Причём Мыколаичу показалось, что это звучит как раз гром после той самой молнии, что высветила внеземной корабль. Открыв глаза, он обнаружил себя стоящим на том же месте в парке Победы, крепко сжимающим ручку коляски. По его ощущениям от молнии до раската прошли секунды. Но за эти секунды он успел спутешествовать на другой край вселенной, пообщаться там с гуманоидами, совершить экскурсию по чужой планете, принять участие в тамошнем научном эксперименте и вернуться к коляске, в которой продолжала мирно сопеть его дочь. Вот только никакого космолёта в центре парка он уже не увидел.
Я скептически про себя поулыбывался. Мыколаич же продолжал втирать как по писаному.
Ветер в парке Победы стих так же неожиданно, как начался. Тучи сами собой растворились, открыв светлые ещё небеса. И когда Мыколаич пришёл наконец домой, жена стала ныть, что он погулял слишком мало. В такой погожий вечерок мог бы хоть часик-то погулять с ребёнком. Тут Мыколаич увидел время на циферблате — 19:29. Учитывая дорогу туда и обратно, получалось, что на контакт с пришельцами и вправду ушли у него мгновения. Пугать жену рассказами про инопланетян он не стал, а просто тупо лёг спать. Следующим утром, став «мудренее», Мыколаич объяснил сам себе всё случившееся просто: померещилось с пьяных глаз, с устатку. Хоть на «померещилось» вчерашнее происшествие вовсе не походило, требовалось как-то не слететь с катушек, а других объяснений он просто не мог придумать.
И всё было бы ничего. Вот только жена тем же утром указала Мыколаичу на его живот: «Что это у тебя?» Кожа живота, как раз над тем местом, где крутился внутри него в ходе эксперимента тёплый инопланетный шар, была девственно белой. Ровный круг размером с крупное яблоко с пупком в центре. И в круге том ни загара, ни волосинки. Казалось даже, что пор нет на новой коже. Такой белый кружочек на животе, гладкий как лист мелованной бумаги. В то утро жена Мыколаича решила, что он во время солнечных ванн прикрепляет что-то круглое к животу ради смеха, чтобы его вот так же спрашивали: «Что это у тебя?», а он мог бы разыгрывать любопытных собеседников.
Я слушал всё это, кивая. И думал, уже еле сдерживая зевоту: «Ну откуда у людей столько фантазии? И ведь охота выдумывать, спал бы лучше!» Байка вроде бы шла к концу, и теперь мне хотелось вздремнуть после бессонной ночки. Но тут Мыколаич задрал футболку:
— Смотри, Александр.
Я нехотя глянул. На первый взгляд — ничего. Тогда Мыколаич обвёл указательным пальцем вокруг пупка, и я увидел! Кожа там действительно отличалась от остальной, она словно была... моложе.
— Теперь, с годами, не так заметно, как раньше. Давно я уже не ловлю вопросительных взглядов на пляже и в бане. А поначалу долго мне приходилось всем объяснять, что кожу мне на живот пересадили от донора в ходе научного эксперимента. Вот только подробности о том, что эксперимент проходил на другой планете, приходилось всегда опускать.
Я понимающе улыбнулся. Мыколаич ещё раз обвëл пальцем живот и добавил:
— Только не в этом главное, дело не в пятнышке на моëм животе, а в том, что с тех пор я ещё не болел. Ни разу!
Не зная как реагировать на рассказ, я подумал, что после решу — шутит он или нет. Мало ли у кого какие на животе дефекты. А про богатырское здоровье и набрехать несложно. Хотел идти спать, но из вежливости ещё спросил:
— Один у тебя был контакт?
— Такой плотный, как в тот раз — один. Доводилось мне видеть их корабли ещё пару раз, но издали, во время плановых авиавылетов, — Мыколаич резко понизил голос до шёпота. — Там Серуня уже просыпается, лучше об этом в другой раз как-нибудь. А ты мне вот что скажи, понял ли что-нибудь про свой сон?
— Э-э... Про волков? — уточнил я, толком не догоняя сути. — А что собственно...
— Не волки то были!
— А кто, инопланетяне, что ли?
— Тихо ты, — прошипел Мыколаич. — Ладно, я после, всё после тебе объясню.
Окончательно потеряв интерес к выдумкам Мыколаича, я ушёл досыпать. Но сон получился рваный. «Инопланетный разум» голосом радиодиктора периодически повторял в моей полусонной башке: «Как бы земляне случайно не разнесли на куски планету... Как бы не разнесли планету... Как бы не на куски...»
* * *
О происшествии с аммиачной цистерной я телефонировал в центр нашему Какбычу. Звонил на последнем дыхании батареи. Пусть будет в курсе начальство — в каких экстремальных условиях мы выполняем задание по охране спецгруза, может, премию чуть повыше начислят. Телефон после этого сдох, а розетки в теплушке отсутствуют. Но живы остались — и ладно! Для полного счастья теперь нужно было загнать местным аборигенам пару пустых оцинкованных баков и ставшую ненужной печку-буржуйку. Этим и занялись мы с утра пораньше.
Но не тут-то было. Жители городков, расположенных рядом с железной дорогой были не в меру мнительны. Опасались, наверное, как бы не лохануться. В глазах их читали мы интерес к товару: печурка новенькая, современная, дачу отапливать — самое то! А баки столитровые оцинкованные из-под пороха — тоже ведь на дороге не валяются. Можно для летнего душа приспособить или под хранение ГСМ.
— Недавно же в Новосиб гоняли. Так там местные прапора почти по магазинской цене буржуйку купили, баки вообще вырывали у нас чуть не с руками, а тут! — возмущался Мыколаич.
— Это хохлы нас объегорить хотят. Ушлый народ! Знаете ведь, что случилось, когда хохол родился? — отвечал Серёга. — Цену скидывают.
— Куда ещё скидывать? И так уже треть от реальной цены прошу, — возмущался я. — Ну и что теперь? Не даром же отдавать буржуйку. Я лучше утоплю её в Чёрном море, как доберёмся!
И вот на семнадцатый день нашего путешествия прибыли мы в морской порт города Николаев (он же Мыколаив, как прозывают его на местной мове). Ехали мимо большой синей вывески.
— Специализованый морськый порт Октябрьск, — ломая язык, прочитал я.
— Что же назван-то порт по-русски? — спросил Серый. — Мыколаич, як по-вашему будэ октябрь?
— Жовтень, — нехотя отозвался тот.
— Так, получается, по-украински нужно писать: морськый порт Жовтеньск!
Я малость подумал и улыбнулся:
— А если обратно Жовтеньск на русский перевести, то получится Желтышевск. Жовтый ведь значит жёлтый. Получается, что жовтень значит желтыш или... желток.
Мы немного поржали над всей этой русско-украинской языковой путаницей.
В порту всё было чётко: прямо с утра пораньше у нас быстро приняли груз и отметили документы, не как на таможне в Михайловском! Никаких застенчивых Санчопанс с Донкихотами тут не бродило. Но больше всего поразило другое. Работницы портовой конторы, женщины возрастом от сорока до шестидесяти, ведомые материнским инстинктом, прошли многочисленной делегацией вдоль состава. Останавливаясь у теплушек, они угощали российских солдатиков срочной службы домашней снедью, ещё и гривнами в небольших суммах пытались их одарить. Так дошёл и до нас черёд, и мы тоже не стали исключением. Хоть солдатами и не являлись, но, одетые в потрёпанный камуфляж, наверное, производили соответствующее впечатление. Женщины угостили нас пирожками, соленьями и бутербродами. И мы, хоть и не были голодны, не отказались — заворожили нас портовые работницы гостеприимством, так радушно всё это они предлагали! Ещё и банкноты мятые стали совать.
— Возьмите, ребятки, грошики. Сами на них какую-нить мелочишку себе в магазинчике сможете прикупить.
Говорили они чисто по-русски, без всяческих там «що цэ такэ». Признаюсь, к стыду, что моя рука чуть сама собой не потянулась к купюрам. Но тут гипноз, вызванный добродушием сердобольных тётушек, всё же рассеялся.
— Спасибо огромное, но деньги у нас имеются.
— Гривны?
— Да, ваши местные гривны.
— Когда ж поменять-то успели?
— Да было время, — я снова припомнил ласковую украинскую таможню.
Немного разочарованные нашим отказом от денег, дамы-железнодорожницы двинулись к следующей теплушке. В пакетах у них ещё оставалось много нехитрой снеди.
— Мы что, так на солдат-срочников, что ли, смахиваем? — недоумевал Мыколаич.
— Конечно, смахиваем, особенно ты, — Серый ржал, как конь Пржевальского. — Да-да, Мыколаич! Похоже, сердобольные бабы тебя-то за салабона и приняли, гы-гы-гы!
Майор ВВС нахмурил густые брови. На худощавом лице смотрелись они особо зловеще. А Серый всё продолжал:
— Больше всех тебе пирожков отвалили. Наверно, решили, что ты тут у нас душара!
Мыколаич сверкнул зло глазами. И мне пришлось снова пытаться сгладить углы:
— Серый, скажешь тоже! Просто Мыколаич у нас хорошо сохранился. Молодо выглядит, зашибись!
Наш лётчик малость обмяк и задумчиво произнёс:
— В этом ты прав, Александр. Сохраняюсь я хорошо и на здоровье да-а-авно не жалуюсь, — он многозначительно посмотрел мне в лицо, улыбнулся заговорщицки и подмигнул даже. — И молодо выгляжу, это да. Но только тут дело в другом. Почувствовали местные женщины во мне что-то родственное. Земляка ощутили! Женщины, они же, бывает, толком и не понимают, а нутром чуют... Впрочем, что я вам объясняю? Салаги! Особенно ты, Серуня! — Мыколаич, схватив кочергу, как бы в шутку замахнулся ею на Серого. — А ну, признавайся сколько раз в своих «Войсках Дяди Васи» с нераскрывшимся парашютом вниз башкой приземлился?
Серëга надул щёки. Довольный собой Мыколаич бросил кочергу обратно к буржуйке. Я посмотрел на неë. И тут вдруг меня осенило:
— Парни! Не пропадать же добру! Давайте буржуйку и баки женщинам этим подарим? Сами они и решат, что с ними делать. Мужьям отдадут, в семье всё сгодится. Да хоть, если на то пошло, продадут!
И через минуту я уже мчался вприпрыжку за уходящими женщинами, а Серёга с Мыколаичем споро откручивали буржуйку от пола вагона и разбирали трубу-дымоход. Одарив добродушных работниц порта, мы резво собрали вещи. Грязные камуфляжи — в сумки, одёжку цивильную — на себя. Задание выполнено, можно и отдохнуть перед обратной дорогой. Впереди нас ждала самая приятная часть путешествия, так мы думали. А вот обернулось всё...
Впрочем, лучше я по порядку.
