Версия для слабовидящихГалина КУСТЕНКО
Девушки с волосами цвета льна
Кто в поле с викой и овсами
с утра поёт под звон стрекоз...
Краса с льняными волосами,
чей рот свежей пурпурных роз.
Любовь пронзает небосвод
и вместе с птицами поёт...
Леконт де Лиль
Стихи к прелюдии Клода Дебюсси
Одним синим апрельским вечером горюя по невозвратному, раскинув чёрно-белым веером старые школьные фотографии и выпив французского вина, слушай музыку Клода Дебюсси, его прелестные и ненавязчивые воспоминания о девушке с волосами цвета льна, с глазами, полными тайн и обещаний. Вспоминай незабвенных подруг своей юности, их женственность и красоту, их благородную мечтательность и переменчивость, нежную порывистость и гордый неприступный вид. Жалей их за юные тревоги и за невозможность заглянуть в будущее. Слушай музыку Дебюсси и благодари судьбу за прекрасные, счастливые, полные света и тепла дни своей юности.
Уже давно Ирина Луговая поняла, что время от времени должна дарить себе маленькие подарки. Не то, чтобы она была обделена вниманием близких. Муж покупал цветы на день рождения и к женскому празднику, не контролировал денежные расходы и был человеком достойным, всецело занятым сложной профессией. Дети — дочь и сын — жили своей похожей на качели жизнью: то радовали, а то просто убивали непредсказуемостью и головотяпством, но вместе с тем забегали часто, иногда откровенничали или советовались. Всё как у всех, но именно те мелочи, которыми она с присущими ей вкусом и заботливостью украшала свою жизнь, позволяли ей оставаться в душевном равновесии и успешно справляться с запутанными подчас жизненными ситуациями. При этом Ирина была сердечным, приветливым человеком, и подруги, упрекая в излишней ранимости, общались с ней легко и охотно.
В одну из апрельских пятниц, ближе к концу укороченного рабочего дня, на площадке между вторым и третьим этажами Ирина Александровна столкнулась с коллегой из другого отдела и простояла с ней целых полчаса, забыв о том, что спешила домой. Валентина Ивановна, так звали эту женщину, занималась по общественной линии ветеранскими делами и была знакома с одноклассницей Ирины Ниной Анфилатовой. Они встречалась на профсоюзных конференциях, подружилась, а теперь Валентина Ивановна пришла сказать, что Нина умерла. Умерла Парнешница.
Умерла Парнешница, Нинка, с которой Ирина училась с шестого класс и поначалу даже немного дружила. Известие было тем более горьким и неожиданным, что накануне, решив наконец разобраться с фотографиями, которые уже не вмещались в альбомы и складывались в коробки от конфет, она наткнулась на маленький забытый альбомчик, дешёвый, в бумажной обложке. Все фотографии в альбомчике были чёрно-белые, любительские, плохого качества, и на иных, запечатлевших случайные моменты школьной жизни, порой невозможно было различить лица одноклассников. Но они с Нинкой вышли лучше других, чётче, контрастнее. Малявки с бледными невзрачными личиками, ещё не научившиеся позировать: Ира в чёрной цигейковой шубке и беличьей ушанке, купленной бабушкой на барахолке, и Нинка в дешёвом клетчатом пальтишке и пуховом платке. Смешные. Сосредоточенные и серьёзные два столбика стоят в обнимку возле какого-то голого дерева. Глядят в объектив из своего шестого класса пятнадцатой школы. Ирина тут же подумала, что надо найти старую телефонную книжку: пришла пора увидеться. Впрочем, после школы они никогда сознательно не созванивались и не встречались. Все встречи их были на ходу, в спешке, когда они едва успевали перекинуться главными новостями. Но почему-то так получалось, что именно с Ниной Анфилатовой Ира встречалась в самые важные моменты своей жизни, и получалось так, что жизни их шли как будто параллельно. Учились они в разных институтах и за всё время учёбы виделись несколько раз: летом после первого курса, после практики на третьем и после крушения у обеих скороспелого студенческого брака перед самым дипломом. Во взрослой жизни они встречались опять до странности параллельно и как будто отчитывались друг перед другом. В один год, в один месяц у них случились разводы и вторые браки, родились дети-ровесники. На бегу, вечно торопясь, два-три раза в год они перекидывались впечатлениями о летних отпусках, делились проблемами на работе. Потом были одинаковые болезни родителей, а вскоре и свои. А последний короткий их разговор запомнился Ире почти дословно. Нина только что похоронила мать и рассказывала, как долго ухаживала за ней, лежачей, и как славно устроила её постель в общей гостиной перед телевизором. И как приходящая медсестра хвалила, а муж был недоволен, на что она ответила, что мать ей дороже в сто раз, а он пусть убирается, куда хочет. «Узнаваемая решительность», — подумала тогда Ирина. Но вот уже несколько последних лет даже таких редких, мимолётных встреч на улицах родного города у них не было. А теперь Нины не стало.
После работы Ирина Александровна зашла в супермаркет за красным французским вином. Во вторник на будущей неделе обещал вернуться из командировки муж, на выходные была намечена генеральная уборка. Но вечер пятницы — вечер для себя. Особенно сегодня, когда стремительно и неотвратимо на неё налетали воспоминания. Одно давнее событие вдруг тут же цеплялось за другое, да так, что картинки прошлого, яркие, озвученные памятными голосами, стремительно замелькали перед глазами. Как будто крутила она свой детский калейдоскоп, но смотрела в его блюдечко с голубой каёмкой взрослыми, уже много понимающими в жизни глазами.
Дома, радуясь выпавшему одиночеству, Ирина наскоро нарезала простенький салатик, достала из холодильника хлеб и сыр и, устроившись в кресле, открыла купленную для встречи мужа бутылку вина. Давно уже повелось, что в час особого душевного состояния Ирина Луговая утешалась музыкой Дебюсси, в особенности «Лунный светом» его, таинственно волнующим, увлекающим в даль сердечную, неизвестную и прекрасную, и в то же время всегда возвращающим ей утраченную внутреннюю гармонию и спокойное созерцание происходящего. Но сегодня она подарит себе «Девушку с волосами цвета льна». В память об однокласснице, черноглазой блондинке Нине Анфилатовой. Сегодня ей есть о чём погоревать и о чём спросить судьбу.
Ирина Луговая уже научилась справляться с тревожными состояниями и страхами, которые мучительно преследовали её с детства, и которые теперь всё реже, но возвращались. Никогда никому не рассказывала она о многих странных вещах, происходящих с ней иногда редко, а иногда с пугающей регулярностью, тщательно оберегала, хранила в дальних уголках души эту скрытую, но очень дорогую ей другую жизнь. Никому она не могла бы, да и не умела рассказать, например, о долгом периоде своей жизни, когда каждую ночь ей снилось, что она попадает в непонятный чужой мир и живёт очень явственно чужой жизнью. И как бы раздваиваясь, становясь другим человеком, испытывает во сне сильные глубокие чувства, незнакомые в обыденности. Разве таким с кем-нибудь поделишься. Нечто нежно-тревожное завораживающе наплывало на неё, окутывало ласково, манило в неизвестное, недоступное, несбывшееся. Однажды в главном универмаге города ей понравилась маленькая, цвета бристольского голубого кожаная сумочка. В ней она стала хранить памятные записки о странных случаях своей жизни, написанные порой второпях, понятные только ей. «Чудны дела твои, Господи», — так она это называла.
Вечер пятницы, принёсший Ирине Александровне весть о смерти одноклассницы, начался по знакомому для неё сценарию — с воспоминаний о детстве. С шестого класса пятнадцатой школы, когда она была несчастной маленькой девочкой, сжавшейся в тугой непроницаемый клубок полного неприятия того трагического события, которое случилось полгода назад. Когда не стало мамы. И с воспоминаний о том, как она неожиданно повзрослела, когда в начале нового учебного года в неё влюбился один мальчик. А до этого никто никогда в неё не влюблялся. Ира была тоненькой, большелобой, с двумя скромными русыми косичками. И ни о чём таком вовсе не думала. Мальчик, который в неё влюбился, был старше на три года и казался ей совсем взрослым. Звали его редким по тем временам красивым именем Максим, а ещё за глаза и в глаза — кто иронично, а кто с придыханием — «Краса пятнадцатой школы». «Ах, — говорила Танечка Чернова, — я просто умираю, когда он смотрит на меня своими прекрасными карими глазами». «Ха-ха, — отвечала Танечка Белова, — глаза у него чёрные, и он на тебя вообще не смотрит». «Нет, — испуганно думала Ира, — глаза у него вишнёвого цвета, и смотрит он на меня. И какое счастье, что никто этого не замечает». Максим украдкой смотрел на неё в школьных коридорах и на лестнице второго этажа, на линейках и во время спортивных праздников. Смотрел на медосмотрах в зубной поликлинике и на лыжне в городском парке, а после уроков — если расписание позволяло — сворачивал на её улицу и шел, таясь, на небольшом расстоянии до самого дома. И странно, что никто этого не замечал. В тот незабываемый год каждый день с самого утра она начинала сильно волноваться, а когда подходила к школьному крыльцу, волнение становилось вовсе невыносимым и превращалось в страх. Она стала бояться переменок. В буфете проглатывала, давясь, традиционный пончик и уходила в класс. А всё оставшееся время сидела тихонько за своей последней партой в среднем ряду. Она была ещё маленькой и не знала, как себя вести в такой ситуации. И посоветоваться ей было не с кем. Если бы была жива мама... Но нет, маме тем более рассказывать о таком было бы невозможно стыдно. Вот если бы папа... Ирочка была новенькой. Она была не просто новенькой: в этот небольшой северный город она приехала из Германии. И всё здесь ей было непривычным и чужим. И она была чужой, иной, совсем непохожей на других девочек. Эту лучшую в городе школу с экспериментальными учебными программами выбрал для Ирочки папа. Убывающий через неделю в длительную служебную командировку и оставляющий дочь на бабушку, он переживал. Третьего сентября они с папой стояли в учительской, и завуч школы Валентина Валентиновна, высокая полная дама, с вежливой улыбкой говорила взволнованному молодому папе неприятные вещи. «Не знаю, сможет ли ваша девочка учиться по нашим сложным программам», — говорила она. С первого дня в новой школе Ирочке стало казаться, что Валентина Валентиновна наблюдает за ней пристально и недоброжелательно. Да ещё девочки поджимали губки и переглядывались, когда Иру вызывали отвечать урок. Она боялась выходить к доске, потому что нездешний говор её был удивителен и странен для одноклассников, и потому что стеснялась своего красивого платья из синего немецкого габардина с вышитым узором по воротничку, стеснялась своих чёрных лаковых туфелек. А ажурные гольфы с помпончиками надела только один раз. Стоял прекрасный погожий сентябрь, но после уроков она сторонилась гуляющих в школьном дворе, потому что ни у кого не былого такого красивого немецкого анорака, бирюзового, с кенгуриным карманчиком на животе. Но главное, Ирочке было одиноко и страшно всю первую четверть ещё и потому, что у неё была тайна: краса пятнадцатой школы Максим Бакланов со своими упорными взглядами на неё, малявку. К тому же папа, оформив опекунство на бабушку Валю, уехал в неизвестном направлении на неизвестный срок. Бабушка Валя была мамой Веры Луговой, погибшей полгода назад от старого военного снаряда, разорвавшегося на глазах у дочери Иры. Долго и трудно Иру лечили в военном госпитале, но она заговорила только в дороге, уже в России, когда скорый поезд подъезжал к Москве. Бабушка Валя Иру никогда не видела, и ответственностью за свалившееся на неё воспитание внучки вначале была просто придавлена. Первое время она, то плакала и терзала её расспросами, то брала себя в руки и начинала проявлять строгость: разговаривала суровым голосом, свято веря, что поступает педагогично. Ирочка плакала. Часто дома и два раза в школе на уроке литературы. Учительница русского языка и литературы Зоя Васильевна была их классной. Дважды она меняла Ире соседа по парте, а в начале второй четверти её и Нину Анфилатову, руководствуясь непонятными соображениями, отсадила на камчатку. Жизнь начала понемногу налаживаться. Нина оказалась как раз такой соседкой, с которой жить стало не так страшно. Высоконькая, очень хорошенькая, в коричневой школьной форме, из которой заметно выросла, она была громкой, непоседливой, на уроках вертелась, вскакивала и эмоций своих не сдерживала, а на переменках ловко скакала с парты на парту по своему среднему ряду. И ещё — детская душа её была распахнута всему классу, всему свету, и не было ни одной не только тайны, одного даже маленького события, о котором не знал бы весь класс. Утро начиналось с её весёлых выступлений и рассказов о вчерашнем дне. При этом она не стеснялась и болтала о своей семье много такого, о чём не обязательно было знать шестиклассникам. Родители её работали на стройке, иногда по вечерам, а уж в выходной обязательно выпивали, а перепив, ссорились, о чём уморительно гримасничая, ничуть не стесняясь, дочь их болтала на переменках. Училась Нина легко, и в начальной школе была круглой отличницей. Маленькая весёлая звёздочка, она ещё умела красиво читать стихи, и когда требовалась школьница для поэтического поздравления — слёту передовиков, например, или на открытии памятника — посылали Нину.
Со второй четверти шестого класса Ирочка Луговая держалась за Нину Анфилатову что было сил. Хорошо сидеть за одной партой с жизнерадостным, общительным, смелым человеком, прятаться за его спину, удивляться лёгкому открытому характеру. Хорошо понемногу с его помощью догонять в учёбе одноклассников и перестать наконец бояться завуча. И хорошо бы... Но нет, невозможно, никак не получается поговорить о маме, о том страшном мартовском дне. Почему-то боязно даже думать о папе, от которого давно нет писем. И никак не получается привыкнуть к бабушке, никак. И ещё: первая девичья тайна — Максим, краса пятнадцатой школы. Тайна такая тайная и такая страшная, стыдная, что сердце, как будто выпрыгивает из груди. Когда Белова с Черновой в очередной раз начинали ахать и охать, Ирочка изо всех сил старалась делать равнодушное лицо и очень боялась покраснеть. Но невысказанность мучила её с каждым днём всё сильнее, и были минуты, когда нестерпимо хотелось с кем-нибудь поделиться. Очень хотелось поделиться тайной именно с Ниной Анфилатовой, но набраться решимости было невероятно трудно, а слова найти и вовсе невозможно. Как будто кто-то пальцем грозил издалека, так становилось страшно. И переменки заканчивались слишком быстро. К тому же иногда на неё нападало сомнение. Ирочке вдруг стало казаться, что она просто придумала красавчика Максима Бакланова, и что, наверное, она сошла с ума. Недаром врач в госпитале говорил папе (она подслушивала), что девочку теперь надо беречь особенно, сильных эмоциональных ситуаций остерегаться и лечить нервные срывы у специалистов, если такие будут, а они обязательно ещё долгое время будут.
К концу учебного года с Ирой случилось то, что и должно было случиться: на нежных мягких лапках по узким коридорам старинного здания их школы прокралась-таки к ней первая девичья влюблённость. И задержалась в её сердце надолго. (Уже ушёл из школы, поступив в физкультурный техникум Максим Бакланов, уже и разговоры о нём и его рекордах в народе поутихли, а она всё ещё явственно ощущала на себе его быстрые и упорные взгляды, всё ещё страшилась столкнуться с ним в тесном школьном коридоре.)
Но так случилось, что к концу учебного года маленькая тихая шестиклассница Ирочка Луговая спортивную звезду пятнадцатой школы интересовать перестала. Не стало тайных провожаний до дома и как бы случайных встреч в школьном дворе, не стало быстрых, осторожных его взглядов. К тому времени Ирочка уже не выглядела загадочной, приехавшей из другой страны незнакомкой, девочкой в заграничных нарядах. Она очень старалась походить на одноклассниц, на Нину Анфилатову например. Она научилась местному говору и носила теперь одежду, купленную бабушкой на городской барахолке. Бывают девочки, которые сразу взрослеют, как только их настигает такая не детская неожиданность, которые сразу начинают не только чувствовать, но даже предугадывать заранее врождённым женским чутьём свою будущую печаль. В конце последней четверти шестого учебного года Ира Луговая уже понимала: мальчикам нравится всё яркое, броское и необычное — красивая оболочка, радужное оперенье, нарядный фантик. Поделиться с соседкой по парте Ире стало нечем.
Поминая синим апрельским вечером свою одноклассницу, Ирина Александровна Луговая вновь и вновь мысленно возвращалась к давнему школьному случаю с Максимом Баклановым. Бывают девочки, которые, прозревая в одночасье, не только быстро взрослеют, но и покорно соглашаются с тем, что им предлагает жизнь, раз она такая, эта взрослая жизнь. Особенно, если в двенадцать лет на их долю выпадают не детские горестные события. Извещение о гибели капитана Александра Лугового бабушка спрятала в дальний ящик комода, в резную деревянную шкатулку. Шкатулку Ира нашла только через несколько лет, когда бабушки уже не было, а она училась на втором курсе политеха. В тот год, потеряв надежду и спасаясь от давящего одиночества, от своих давних комплексов и страхов, она скоропалительно вышла замуж за самого неприметного своего однокурсника, который оказался вскоре ещё и невероятно скучным занудой.
Во взрослой жизни Ирина Александровна уже почти забыла прекрасное юное лицо Максима Бакланова, но все ещё помнила его лёгкую и упругую походку, высокую стройность и вечную спортивную сумку, брошенную через плечо. Но удивительно, возвращаясь памятью к своей детской влюблённости годы спустя, она думала не о красивом мальчике из девятого «А», спортсмене-рекордсмене, гордости и надежде лучшей в городе школы, а о том мужчине, который взрослел, а после уже и старился вместе с ней. Чью внешность она теперь представляла очень ясно. Стоило прикрыть глаза и накатывало видение: отточенные грубоватые черты лица, поредевшие и поседевшие волосы, некая возрастная грузность... Максим Бакланов за рулём видавшего виды городского такси, куда садится удивлённая неожиданной встречей, всё ещё красивая и с возрастом ещё более похожая на Жаклин Кеннеди, «парнешница» Нина Анфилатова.
В седьмом классе Нинка, первая из одноклассниц, стала встречаться с мальчиком. И как обычно, на переменках, захлебываясь от эмоций, откровенно делилась событиями личной жизни. Роман обсуждался бурно, некоторые девочки при этом явно завидовали. Героя звали Ростиславом, он учился в техническом училище и жил на соседней с Ниной улице. Девочки спрашивали, как они познакомились. Оказывается, интерес друг к другу у них проявился давно, и, не стесняясь, Нинка рассказывала «интимные» подробности. О том, как она сильно краснела при встречах с Ростиком и как радовалась этому, потому что тогда не так заметны были её подростковые прыщики. Удивительно, но дружить с большим мальчиком ей легко разрешила мама. На родительском собрании «дело» Нины Анфилатовой обсуждалось родителями так же бурно, как школьницами на переменках. Зоя Васильевна дала всем высказаться, и многие осудили мать девочки. Бабушка Иры Луговой была особенно неприятно взволнована случившимся и, возвратившись с собрания, запретила Ире общаться с «парнешницей». Но Ира тогда уже делила парту с оболтусом Вовкой Мышкиным, с Ниной они жили в разных концах города, и недолгая дружба их потихоньку сошла на нет. Романтические отношения с Ростиславом из технического училища у Нины Анфилатовой оказались недолгими. В начале следующего учебного года Нинка, делясь воспоминаниями о летних каникулах, взахлёб рассказывала одноклассницам подробности новой счастливой влюблённости. К тому времени уже не осталось и следа от её злосчастных прыщиков, она ещё больше похорошела и именно тогда стала вдруг удивительно похожей на Жаклин Кеннеди. Как если бы та была блондинкой, девушкой с волосами цвета льна.
В последние школьные годы особенно чувствовалось, что класс у них недружный. Особняком держались те, кто учился вместе с первого класса. Все они были знакомы чуть ли не с детсада, дорожили воспоминаниями об общем раннем детстве и даже помнили родителей одноклассников молодыми. Но была и группа новеньких. Переведённые из соседней восьмилетки в девятый класс большой средней школы, к новой жизни они привыкали трудно. У них было своё раннее школьное детство, свои прочно сложившиеся отношения. И только к выпускному вечеру всеми стало явно ощущаться чувство общности, некоего родства, которое потом, на протяжении всей жизни воспринималось как важное: они были не просто ровесниками, а одногодками.
Платье для выпускного бала Ирочке сшила бабушка Валя. Не успевая, она дошивала его ночью. И что удивительно, согласившись на модный в то время фасон «принцесс», даже не спорила по поводу длины юбки, фыркнув «Принцесса в мини» только раз. Последняя примерка обеим далась нелегко. Бабушка как будто впервые увидела, как похожа Ира нежными и тонкими чертами лица на её дочь Веру, какими густыми и блестящими стали у внучки её светлые волосы, как идут к её юности фасон «в талию» и короткая юбка. В белом, украшенном капроновыми ленточками платье, Ира и себе казалась совсем взрослой. Бабушка плакала. Плакала и Ира, потому что надежды на то, что к выпускному вечеру приедет папа, оставалось всё меньше. К простенькому платьицу требовалось украшение, и бабушка Валя вспомнила о золотых часиках из тайной шкатулки. Убывая в часть, Александр Луговой оставил для дочери единственную драгоценность её матери — изящную швейцарскую вещь с гравировкой «Верочке от Саши». На выпускном вечере только две девочки не могли от души радоваться: Нина Анфилатова и Ирина Луговая. У Нины выпускной совпал с сороковым днём — поминками по отцу, упавшему со строительных лесов и скончавшемуся уже в больнице. Не веселилась и Ирина, чувствуя себя в праздничном зале среди одноклассников и их взволнованных родителей особенно сиротливо и одиноко. По сложившейся в школе традиции на выпускной бал разрешалось и даже приветствовалось приглашать гостей — кавалеров и барышень. Старшеклассницу Ирину Луговую молодые люди не интересовали, и пары для бальных танцев у неё не было.
В этот день она получила золотую медаль, но потеряла мамины золотые часики. Около одиннадцати весёлой толпой пошли гулять в соседний парк, и она подозревала, что часики соскользнули в тот момент, когда она отбивалась от приставаний Вовки Мышкина. В парке мальчики небольшими группками то и дело уединялись в тайные местечки, в дальние заросли, и было понятно, что там они распивают спиртное. Ближе к двенадцати Вовка Мышкин полез к ней целоваться, и она ударила его, но вроде бы не сильно. И вроде бы было светло: белая ночь разливалась нежным волнующим ароматом сирени, аллейки в парке были освещены и чисто выметены. И хотя долго, старательно искали всей компанией, часики найти не удалось. На память о родителях у Ирочки Луговой осталась семейная фотография: мама в тёмном бархатном платье с белым круглым воротничком, папа в военной форме и трёхлетняя кудрявая Ира в матросском костюмчике.
Не прошло и двадцати лет, как в родной город на несколько дней приехала из Америки Наташка Сереброва. Явилась — не запылилась. Смуглая, роскошная, толстая и нарядная. Неуёмная энергия так и распирала Наташку, так хотелось ей блистать, красоваться и радоваться свободной жизни в родном городе, что Ирина Луговая с Ниной Анфилатовой не устояли и согласились войти в состав комитета по подготовке встречи одноклассников. Что тут началось. Сереброва предложила снять дорогое кафе и пригласить только тех, кто «вышел в люди», а главное, хорошо к ней относился. «Ну, уж нет...» — не согласился комитет. Спешно начались поиски всех пропавших из виду одноклассников, жаркие обсуждения меню, продумывалась культурная программа, а для стенгазеты из семейных альбомов с корнем вырывались старые чёрно-белые школьные фотокарточки... Многие из них, кстати, на место так и не вернулись. Встреча одноклассников была назначена на ближайшую июньскую субботу.
Накануне званого вечера Ирина Луговая спала беспокойно и проснулась раньше обычного. И пока занималась традиционной субботней уборкой, остро чувствовала, как хорошо знакомое ей беспричинное утреннее волнение, сбиваясь в груди в тугой комок тревоги, становится всё болезненнее. Накопленные за неделю хозяйственные дела сегодня раздражали, вещи то терялись, то валились из рук. Новое вечернее платье, купленное для встречи с одноклассниками, в последний момент было отвергнуто в пользу традиционной белой блузки. И утешало лишь, что вчера удалось попасть к своему мастеру: модная стрижка молодила её, а волосы после салона стали ещё светлее и блестели как в юности.
Для первой и единственной встречи бывших одноклассников были заказаны столики в новом привлекательно-уютном кафе, спрятанном за домами главной пешеходной улицы. Нежным ароматом раннего лета стелился над городом свежий волнующий запах сирени, со стороны старого парка доносилась негромкая музыка. Вечер был таким спокойно-умиротворённым, что Ирина никак не ожидала приступа панической атаки, этого давно не случавшегося с ней безудержного ужаса, когда ноги становятся ватными, голова кружится и невозможно унять внутреннюю дрожь, успокоить выскакивающее из груди сердце. Из взрослой, уверенной в себе успешной дамы, она как будто превратилась в маленькую шестиклассницу, раненную своим сиротством, спрятавшуюся от горя и страха в глухо замкнутую скорлупку. Как будто совсем недавно вернулась она из маленького немецкого городка, где нарядная, взволнованная молодая мама Вера раскланивается в свой последний вечер (немецкий расстроенный рояль, Дебюсси, прелюдия № 8) со сцены гарнизонного Дома офицеров. Как будто только вчера папа привёз её к незнакомой бабушке и оставил наедине с чужим миром, в котором была страшная Валентина Валентиновна, а мальчик по имени Максим то ли был в её жизни, то ли нет.
Позднее вечер встречи одноклассников в памяти Ирины Луговой вспыхивал отдельными яркими фрагментами. Никогда бы не подумала она, что некоторые одноклассницы похорошеют до полной неузнаваемости, что спецназовец Веня Круглов погибнет в горячей точке, а тихий, неприметный Саша Петров станет лауреатом престижной премии. Вспоминалось с улыбкой, как опоздав на час, явились всё такие же неразлучные, всё с тем же интересом к романтическим событиям восторженные Белова с Черновой, и как сразу в воздухе молодо запорхали их фирменные «охи» и «ахи». Или «бенефис» Серебровой. Прекрасная в своём откровенном экзотическом наряде Наташка весь вечер красовалась и хвасталась (затем и приехала), щеголяла английским — звезда — и была нарасхват, когда ближе к вечеру начались танцы. То, что мальчики падки на экзотику, Ирина поняла ещё в шестом классе.
Дожидаясь, когда выровняется дыхание и ослабеет, а после и вовсе утихнет её паническая атака, всю первую половину званого вечера она, как в детстве, пряталась за спину Нины Анфилатовой. Звездой первой величины их класса для неё по-прежнему была Нинка. И к этой звёздности не имели никакого отношения ни её статусная должность главного бухгалтера известной фирмы, ни изысканное платье с роскошной дизайнерской подвеской, ни корона ярких коротко стриженых волос. Если бы Ирину в этот вечер попросили назвать главную черту характера Нины Анфилатовой, она выбрала бы простое, полузабытое теперь слово «добросердечность». Рядом с ней Ирина снова чувствовала себя защищённой и бесстрашной. Как в шестом классе их пятнадцатой школы, когда Нинка сидела с ней за одной партой, делилась половинкой пончика или решённой задачкой. И именно Нине Анфилатовой, не потерявшей прежнюю доверчивую открытость и живой интерес к чужой судьбе, удалось быстро растопить холодок, вполне понятное отчуждение взрослых людей, встретившихся впервые за двадцать лет. И когда некоторые были не прочь прихвастнуть, а другие скромно умалчивали подробности своей жизни, оказалось, что именно она находила для каждого нужное и доброе слово. И оказалось, что можно до бесконечности вспоминать, кто в их классе, когда и с кем ссорился или соперничал, кому завидовал или симпатизировал, кто в кого и в какой четверти был влюблён. «А помните, как меня дразнили парнешницей, – смеялась Нина Анфилатова, вспоминая старую детскую обиду, – все косточки перемыли, ярлык приклеили, даже школу бросить хотела. Я не виновата, что нравилась мальчишкам. Девочки с хорошими волосами всегда пользуются популярностью…» И, помедлив, но зная, что для некоторых новость будет интересна, а для некоторых интересна даже очень, продолжила: «Помните Макса Бакланова, мальчика-красавчика из девятого «А»… Помните, как Белова с Черновой за ним бегали, как в химической лабораторной прятались и в замочную скважину подглядывали. Представьте, встретила его года два назад». Нина рассказала, как однажды, в пору лютого гололеда сломала ногу, и что самое обидное, почти у своего дома. Претерпевая боль на скамье у подъезда, вызвала такси. «Он меня первым узнал. Изменился, конечно. Была какая-то трагедия, дети неудачные, разведён. Представьте, предложил встречаться. Отшутилась, конечно: муж узнает – убьёт. И представьте, разоткровенничался. Всю дорогу до травматологической поликлиники рассказывал, как был влюблён в нашу Ирку Луговую. Крышу сносило, говорил, думал, что инопланетянка она или девочка из будущего, волшебство, наваждение, загадка какая-то, разгадать хотел. Говорил, что Ирка – девочка, с которой ему тогда хотелось дружить всю жизнь. «Я что-то такое, кстати, подозревала, – вспомнила Нина. – Да только, кто у нас в кого не был в то время влюблён…»
Ближе к вечеру, когда народ устал делиться воспоминаниями за общим столом и в состоянии приятной взволнованности сгруппировался по интересам, неожиданно явился Вовка Мышкин. Одетый не для званого мероприятия, забредший как будто случайно, и даже не сразу узнанный. На ресторанной салфетке неровным от волнения почерком Ирина Луговая накарябала в тот вечер для своей голубой сумочки (Чудны дела твои, Господи) несколько быстрых слов: «Сегодня ко мне вернулись мамины золотые часики». Глупый семнадцатилетний Вовка Мышкин, подобрав в кустах парка дорогие швейцарские часы, утаил их на память о первой несчастной любви. Горячая юная обида поначалу, и муки совести на всю оставшуюся жизнь. Не прошло и двадцати лет после выпускного.
Поминая свою одноклассницу в тихий одинокий вечер накануне выходных, Ирина Александровна уже знала, что страшная паническая атака, случившаяся с ней на встрече выпускников, была последней в её жизни. Что-то тогда прорвалось в её душе, как будто лопнул наконец старый нарыв, и было понятно, что ранка вскоре затянется. Невысказанность и скованность, мучительный страх общения и неумение, невозможность открыться наконец-то стали прошлым, остались щемящим и сладким воспоминанием о годах отрочества. Среди любительских фотографий, уцелевших после стенгазеты и вернувшихся в старенький альбом, была одна, которую Ирине Александровне в этот апрельский вечер не хотелось выпускать из рук. Её одноклассники, смешно застывшие в нелепых позах на фоне старого грузовика в кабинете машиноведения. Пойманные врасплох в попытке объединиться перед объективом. Такие разные и такие похожие – одногодки. А с последней парты машет рукой «парнешница» Нинка Анфилатова. У неё смешной модный начёс на голове и весёлые счастливые глаза. Последний школьный год. Наверное, большая перемена. Все смеются. Все красивы и живы.
