Версия для слабовидящихГалина КУСТЕНКО
Галина Кустенко окончила Ленинградский институт культуры, преподавала в Кировском колледже культуры, много лет руководила арт-центром Герценки. Член Союза писателей России, лауреат Всероссийской премии имени Н. А. Заболоцкого, премии Кировской области в области литературы и искусства, она сочетает в себе дар поэта и прозаика, являясь автором поэтических сборников «Стеклянная свадьба», «Ты и я», «Сад февраля», «Аметистовый свет», «Школа фехтования», «Судьбы окликая», избранной книги стихов и прозы «География красок», вышедшей в серии «Антология вятской литературы», и сборников рассказов «Когда мы были маленькими» и «Жизнь юной Милы Самариной». Вот и в нынешнем выпуске альманаха «Вятка литературная» Галина Александровна предстаёт в ипостаси рассказчика…
Голубая Ель,
или Артистка театра на Поганке
«Нет, нет, никто никогда... никто никогда...» Сорокалетняя красавица Женя Азарова, находящаяся в данный момент не в лучшем периоде затянувшейся одинокой жизни, открыла «ВКонтакте» свою страницу. И задохнулась в тот же миг, и восторженное волнение охватило всё её существо, заныло, затрепетало в груди, нежной краской застыло на лице до самого вечера. И до самого вечера кружилась голова её от пропитанного ароматом южных трав тёплого и свежего ветра, залётного, морского; весь день дышала она этим ветром глубоко и свободно. И так явно казалось, что плещется у её босых ног зелёная черноморская волна. Никто никогда не поверит...
Шёл второй год пандемии. Рассказать о чуде было некому.
Утром она проснулась несчастной и затосковала. Сон был глупым, оттого, наверное, помнился в подробностях. «Чтобы с этого дня ноги твоей здесь не было», — завхоз их Дома культуры в своём кабинете (клетушке под лестницей) суёт в лицо бумагу. Корявый почерк, грамматическая ошибка и печать с ухмылкой противной красной рожи. Непонятно за что ополчился завхоз на Женьку с первого её рабочего дня, но придиркам не было конца. Характер у неё с детства дружелюбный и покладистый, а по красоте на их курсе в театральном училище она занимала почётное второе место. И тёмные пушистые ресницы, и светлые зелёные глаза, и лёгкие воздушные волосы цвета «холодный светло-русый», такие послушные, что не требовали услуг дорогих салонов, всегда нравились мальчишкам. И никогда, ловкая и быстрая в движениях, не сидела она на мучительных диетах.
Новые неприятности начались с костюма снегурочки, чудесным образом исчезнувшего из костюмерной сразу после новогодних утренников. Только она, Женька, подрабатывала в эти дни, только она из всего их женского коллектива умела выглядеть снегурочкой почти правдоподобно. В последнее время мелкие пакости следовали одна за другой. К тому же катастрофически не стало хватать мальчиков. На занятия приходили трое, но надеяться было не на кого. Один хорошо пел, но говорил с кашей во рту, другой заикался, особенно когда волновался, третий боялся сцены, как огня. И только несколько девочек мечтали об актёрской профессии, остальные приходили в студию за компанию с подружками, желая развлечься и весело провести время. В прошлом году новогодний спектакль пришлось отменить. «Надо, наконец, что-нибудь поменять в своей жизни и всё наладится», — думала Женя. Например, имя. Оно у неё мальчишеское, нелюбимое. В магазине, где она постоянный покупатель, продавщица окликнула её Мариной. Так лестно показалось, так приятно, что она даже не подумала возразить. Ушла с тихой радостью, с душевной теплотой, согретая чужим именем.
С раннего детства Женя Азарова была уверена, что станет актрисой. Легко поступила в театральное, весело и смело училась, а потом несколько лет кочевала из театра в театр. Всё что-то не получалось. Причины были разные, когда однажды она вдруг решила, что сцена её просто не любит и к себе не подпускает. Что тут поделаешь. Переживания были, но не затяжные. Не хватало того жаркого, страстного огня в груди, тех мучительных и прекрасных страданий, которые заставляют биться насмерть с обстоятельствами, тягаться с судьбой, кидаться в омут. Бросать в сердцах, со слезами возвращаться. Молодой муж ревновал, сочувствовать не умел, зло высмеивал. Обидно дразнил артисткой Театра на Поганке.
Проснулась она в то субботнее утро несчастной, но не гадкий сон был причиной. Просто всё сошлось. Одно к одному. Вчера ни с того ни с сего позвонил бывший муж Мишка, и от неожиданности она вступила в разговор. Зря, зря, уже сразу поняла, что зря. Невесть где скитался он все эти годы, сто лет прошло, а привычка зло насмешничать никуда не делась. «Вчера видел тебя на улице, подумал: вот идёт старая, несчастная женщина...»
Несчастная, старая — вот как она выглядит со стороны. Ох. Ничего себе. И сразу поверилось. Подумалось: несчастье видно по походке, по тяжёлой сумке с продуктами, по старенькому пальто. А может, чувствуется, понимается приметливому взгляду невидимое клеймо, печать несчастной судьбы. Женя сильно испугалась. Затосковала, почувствовала, что ей срочно требуется пусть небольшая, но красивая порция счастья. Или радости. Или чтобы в сердце у неё появилась маленькая прекрасная тайна.
Шёл второй год пандемии, и Дом культуры сидел на удалёнке. Работать с детьми удалённо не получалось. Народ растерялся, сходил с ума от неопределённости. По телевизору не переставая советовали, как и чем занять себя с пользой. «Да, да, давно пора», — подумала Женя, вспомнив о множестве фотографий, теснившихся в старых альбомах, тосковавших забыто в коробке от обуви. Чёрно-белая вперемежку с новой цветной прошлая жизнь, которая уже подзабылась, а была когда-то хорошей — счастливой и весёлой. Да, давно не устраивала она генеральных субботников, давно не брала в руки «шашек»: не успевали руки её навести в старом шкафу порядок. Разложить в красивых альбомчиках фотографии школьных друзей и однокурсников, собрать вместе турпоходы разных лет. Или хотя бы в память о бабушке Наташе, артистке районного самодеятельного коллектива, певунье-хлопотунье, вырастившей её, когда родители развелись и разбежались в разные стороны. Как трогательно она гордилась Женькой, настоящей артисткой, как хвасталась соседям. А эти немудрёные продуктовые посылки со своего огорода. Она отправляла их все годы её учёбы. Бабушка Наташа любила фотографироваться после своего клубного спектакля, наряжаться в старые театральные костюмы, в фольклорные сарафаны. Долго радовалась каждому снимку. И Мишка любил... красоваться чубом своим кудрявым, бицепсами накаченными, альпинист чёртов. Всё, что с ним было связано, Женя давно выбросила. Думала, что выбросила. Но нет, некоторые фотографии живучие оказались, то и дело попадались среди других, мелькали неприятно то тут, то там, и все с гитарой... Если бы не пандемия, так и остались бы, может, в её жизни навсегда.
Быстро наполняется мусорная корзина. Безжалостно рвёт Женя Азарова свою старую жизнь, удивляется, как много в ней было ненужного, наносного, наивного и глупого. Всегда думалось: есть-пить не просят и ладно. Пусть себе лежат старые квитанции, использованные билеты в кино, кулинарные рецепты, которые теперь проще найти в интернете, сценарии, которые никогда уже не пригодятся. А сколько фотографий чёрно-белых завалялось, до того любительских, что лиц не разобрать. И картонные коробочки, наполненные неизвестно чем, наверное, всякой ерундой. Например, эта. Называется «Памятные бумажки». Три-четыре старых письма от школьных подруг, открытка от Иришки Зотовой, ценники на серёжки и часики, аннотации к лекарствам. А на дне — надо же — помятая фотография семнадцатилетнего Алика Баграмяна, жителя города Еревана, красавчика в кожаной куртке, застывшего в картинной позе баловня судьбы. С нежными весёлыми глазами. Как она сюда вырвалась, сбежала, отделилась от других эта маленькая фотография, сделанная в ереванском фотоателье много лет назад, как и зачем попалась на глаза. А на обороте: «Вспомни и посмотри, а не посмотри и вспомни» — наивно, трогательно, застенчиво. Но просьба настойчивая, если отнестись к ней серьёзно. В пылу безжалостной домашней чистки, когда летело в корзину и более важное, нет, рука не поднялась выбросить Алика Баграмяна, верного её товарища по дальним морским заплывам, по откровенным долгим разговорам на горячем морском берегу. В давнем каком-то году, в другой, прошлой жизни. Юный Алик, с которым она и знакома-то была несколько отпускных дней и которого наверняка начисто забыла бы, если б не псевдоним свой, прозвище, второе имя, поэтическое, со значением. Ник, зарегистрированный в соцсетях. Имя, полученное от мужа Мишки в насмешку, а принятое ею всерьёз. Высокое имя, которое заставляет держаться на плаву все эти годы и выпрямляться гордо, когда хочется согнуться и убежать в свою норку. Заставляет всегда быть красивой, соответствовать этому нарядному имени. Голубая Ель. «Вспомни и посмотри...». Вот, посмотрела, вспомнила.
Ей тогда только что исполнилось двадцать пять. Она уже несколько лет была замужем, но подумывала о разводе. И так был нужен ей этот одинокий отпуск. Выбраться из сумятицы чувств, восстановить душевное равновесие и, может быть, принять наконец важное решение. «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня...» — пела бабушка Наташа песенку своей молодости. Да, были и улыбки, и задор, и огонь, и страсть. Было, было, да прошло. Гитарой его она прельстилась, да ещё походами туристскими. А в походах так — кто с гитарой у костра, тот и главный для сердца. Да ещё в то лето случались, как назло, особенно колдовские ночи, волнующие, светлые, нежные... И холодные ночные купания тоже приветствовались, ведь так романтично, когда под звёздами. И остроумцы, шутники, как всегда в почёте, отчаянно соревнуются за первое место. Женька не сразу поняла, одурманенная, что Мишкины шутки-прибаутки, юмор его бесконечный — всё недоброе, язвительное, с каким-то дном, с подтекстом.
Она радостно, бездумно смеялась. Она вообще в то необычное для их северных мест солнечное лето много смеялась, всё больше глупея от своей лёгкой влюблённости, новых приятных знакомств, бесконечных вечеринок на чужих дачах. И количество выпитого лёгкого сухого вина тоже сыграло свою роль. Она уже совсем с головой не дружила, жила в каком-то придуманном мире, и как будто земли не касалась — такая была вся лёгкая, воздушная. Разнеженная. Плохо соображающая. И в начале сентября радостно согласилась пойти с Мишкой в загс. Зачем-то.
Семейная жизнь не задалась. Быстро же очнулась она от своего летнего загульного тумана. С первых дней начались затяжные ссоры, громкие и яростные, затеянные человеком, уверенным в своей исключительности, требующем не то, чтобы постоянного внимания к своей персоне, а как бы даже служения. И ещё — словно зло какое-то сидело в нём, грызло изнутри, рвалось наружу, выплёскивалось на неё. И слова в ссоре — как он не задумываясь легко и быстро их находил, обидные, язвительные, строчил пулемётной очередью. А как умел придраться к пустяку, высмеять едко, побольнее куснуть, царапнуть до крови. Она отвечать не умела: тотчас, в ту же минуту нужных слов в голову не приходило, задыхалась от обиды, срывалась на крик. Потом ревела. И только ночью, когда Мишка уходил спать в кухню на старую кушетку, в голове прояснялось. Ночью она отвечала гордо, с достоинством. Мысленно. И даже репетировала. И, подготовившись, с утра пыталась взять реванш. Старалась напрасно.
Может, и было что-то в нём, в этом Мишке, хорошее, но... Бабушка Наташа говорила: «Любимому и большую обиду простишь, у нелюбимого и хорошее раздражает».
Нелюбовь. Не любили они друг друга. Но было и непонятное: уедет в горы на месяц — она скучает, даже переживает, тревожится. Отчего? И уходил он пару раз, жил у друзей, но возвращался. Переживала, ждала. Хотя всё чаще засыпала с грустной мыслью: долго, наверное, искал Мишка Петровский такую податливую дурочку, жертву; сильно, видно, обуревало его желание подчинить себе кого-то, унизить и терзать, выбить из колеи и тем насладиться. Она — его жертва.
И однажды, когда глупые беспричинные ссоры с последующими тягостными молчанками стали почти постоянными, а перемирия случались всё реже, Женя поняла, что надо решаться. Судьба как будто ждала: тут же подкинула ей горящую турпутёвку в дальние жаркие края. Путешествие сулило много интересного, маршрут был несложным, и она подумала: то, что надо. Непременно и незамедлительно ей надо окунуться в другое, в незнакомое, расстаться, наконец, с прошлым, измениться или полюбить себя такой, какая есть. Не ныть. Не унывать. С радостью принять нежданно посланную прекрасную летнюю жизнь и напитаться ею. Подготовиться. Купить лёгкое хлопковое платье и удобную обувь. И постараться в путешествии от души насладиться южными красотами и, может быть, познакомиться с интересными людьми.
Увы. Ей не повезло. С тургруппой своего маршрута ей тогда не повезло совсем. Народ попался шумный, крикливый, бесцеремонный. Радостно воодушевлённый отпуском, он хотел всего много и сразу: бурных развлечений, долгих вечерних посиделок и южного молодого вина, за которым на остановках их экскурсионного автобуса выстраивался весёлой очередью. То и дело звучали грубоватые шутки, смысла которых она понимала не всегда, тут и там проскальзывал весёлый матерок. Особенно напрягали громкие, зачастую невыносимые для её музыкального уха песни. На каждом автобусном переезде от одного пункта маршрута до другого они звучали всё громче и всё фальшивее. И хоть бы бардовские или туристские пелись, или русские народные, так нет. Такое затянут — уши вянут. Были, правда, две молодые пары, которые тоже подчас кривились и иронично переглядывались, но они занимались исключительно друг другом, а до остальных им дела не было. А до одинокой, молодой Женьки дело было всем. Особенно мужчинам. Каждый в её сторону искоса поглядывал, каждый как бы в шутку не злое, но двусмысленное что-нибудь да сказал. Некоторые даже пытались незатейливо ухаживать. Их женщины цедили в её адрес нелестное и обидное. Естественно, ревновали. К счастью, не знали, что она артистка — заклевали бы сообща. Двадцать один день ехать в одном автобусе, питаться за одним столом в кафешках и ночевать в соседних гостиничных номерах. Ни с кем не подружиться. Умирать от одиночества. Ей казалось, что она попала из огня да в полымя. Опять она жертва, теперь уже обстоятельств. Какая-то вечная девочка для битья. И ещё — думала она грустно о жертвах — их презирают, мучают и не любят.
И в какое-то мгновение за неделю до окончания тура Женя, набравшись решимости, отстала от надоедливой группы и перебралась в маленький курортный городок на морском побережье, где сняла комнатку недорого и с окнами на море. На море она была давно, маленькой, когда родители ещё любили друг друга и они всей семьёй ездили в отпуск.
С утра на городском пляже было малолюдно, и первые дни ей удавалось радостно наслаждаться спокойным одиночеством. Она любила заплывать далеко и, покачиваясь на волнах, глядя в небо, любовалась облаками, нежилась, думала о хорошем. Старалась гнать плохие мысли и воспоминания. Однажды на её удалённом, почти безлюдном «диком пляже» появились соседи. Уверенно и как-то деловито, по-хозяйски расположились неподалёку, и видно было, что тут у них всё давно обжито, и что не впервые в начале лета приезжают они в эти места. Смуглые молодые мужчины со своими жёнами или подружками. Яркие пляжные наряды, затейливые, огромные, с лентами за плечами шляпы. Шик особый, столичный. Снаряжения для подводной охоты, палатки. Три пары и совсем молодой парнишка, почти школьник, высокий, худенький. «Наверное, родственники или близкие друзья, — подумала Женя, — и кажется, интеллигентные. Воспитанные, одиночество её уважают, знакомиться не торопятся, но и не чураются. И не иностранцы, как показалась вначале: то чужая речь слышится, то по-русски говорят». «В Армении нет своего моря», — всплыла в памяти слышанная когда-то фраза.
Верно: группа молодых жителей Еревана любила проводить в Абхазии отпускное лето. Весело и ни в чём себе не отказывая. Не веселился у них один только юный Алик Баграмян, весной окончивший дорогую частную школу и отпущенный на море под присмотром старшего двоюродного брата. «Конечно, — думал Алик, — Сурен — молодожён, он со своей Алёнки глаз не сводит, Гришка и Армен — с девушками, те тоже не простые, большого внимания требуют, только и бегай им за мороженым, не с кем в море подальше заплыть. Скучно, и как будто всем мешаешь. Хорошо, что на соседней улице девушка Женя живёт. Можно познакомиться по-соседски. Она, конечно, уже совсем взрослая, но до сих пор стройная, как голубая елочка. С глазами цвета морской дали. Артистка, говорят. Может, даже знаменитая. И плавает, как рыбка. Почти, как я».
Так началась для Жени Азаровой последняя неделя её отпуска. Неожиданно не пошлый курортный роман, а редкая сердечная дружба, пусть и такая короткая, доброе товарищество по морским заплывам, что-то особенно чистое, светлое и юное вторглось в её жизнь. И такие желанные откровенность и доверительность посланы были ей судьбой в то лето, что остались сладким воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. А ещё весёлая беззаботность, старые скрипучие качели-карусели, огромное количество съеденного мороженого, кино в парке на летней эстраде, тёмные, напоенные сладким цветочным ароматом южные вечера. И ничего не страшно, когда рядом такой крепкий, сильный паренёк. Ничего не страшно и спокойно. И каким милым был этот Алик, каким классным. Само обаяние. Всё с ним так легко и просто: и жизнь свою не надо приукрашивать, и опасности влюбиться в нового знакомого не существует — а это очень кстати, когда нет готовности к романтическим отношениям. Так спокойно жить, так удобно. И он — не то, чтобы влюблён, и речи быть не может. Дома, конечно, многие девчонки на него заглядываются. А здесь, на юге — все пять дней рядом. Ни на шаг не отходит. И плавает, как рыбка, резвится, как молодой дельфин. Бежит по берегу — белая рубаха за плечами парусом, в глазах море серое, вечернее. И такой ладненький, хорошенький. И характер покладистый. Повезло Женьке: теперь никто к ней не пристаёт, знакомиться не подходит. Видят, что она с кавалером, пусть даже совсем юным. Да и кому какое дело. И только двоюродный брат Сурен озабоченно поглядывает иногда, но вмешиваться не пытается: до того ли ему молодожёну, бедолаге.
Нет, нет, думала Женя: участь девочки для битья — не моё, если только и слышишь по десять раз на день: «Благодарю, Голубая Елочка; прошу прощения, Голубая Елочка». Хорошо воспитан Алик; и русский как армянский: русская бабушка воспитывала, тётя, писательница, воспитывала, русская школа учила иностранным языкам. Весь из себя, как будто ботаник, пай-мальчик из хорошей семьи. Но выясняется на третий день знакомства: не так прост её новый знакомый. Заикнулся как-то вначале, а потом не удержался, слишком далеко зашёл в своей откровенности. Было ему что рассказать о себе такого тайного и неприглядного, что у Женьки дыхание перехватывало. Оказывается, были в жизни этого примерного школьника и хулиганские проделки, и драки с последствиями, и угон автомобилей ради забавы и экстрима, и несколько приводов в милицию. А главное — верная до могилы, клятвенная дружба с отсидевшим по малолетке старшим соседом. Заливает, думала иногда Женя, показаться хочет взрослым и крутым, хвастается, рисуется. Однако степенью откровенности удивлённая, была даже польщена. И не удержалась: муж злюка и ревнивец, разводиться надо...
Накануне её отъезда Сурен с компанией затеяли шашлыки. Было у них ещё одно заветное местечко на побережье, при впадении маленькой каменистой речки в море, уютное, укрытое со всех сторон. Закупалось мясо, свежие южные овощи и зелень, а молодое вино в деревянном бочонке хозяин привёз прямо к месту пикника. В компанию приглашена и приятельница Алика, молодая русская артистка. Вечер получился приятный. Её просили петь, она не отказывалась. И не только то, что под гитару, а романс вспомнила, который однажды пела со сцены в самой своей удачной роли. И люди оказались хорошими, внимательными. А Алик, приятель её случайный, милый дружок, видно, что гордится ею, рад, что она всем нравится. Обещает завтра рано утром проводить до автобуса.
Поздно уже. Взгрустнулось от невесёлой мысли: завтра опять в одинокую жизнь по накатанной колее, и никогда уже не будет она такой обласканной вниманием и восхищением, такой трогательной заботой, как здесь, в маленьком приморском городке. Ей уже двадцать пять. И никогда уже не будет в её жизни Алика Баграмяна, такого славного армянского паренька. И никто не скажет: «Привет, Голубая Ёлочка».
Утром Алик проводить её не пришёл. Ну что ж, подумалось без грусти, с пониманием. Мальчишеские сны под утро такие сладкие. Хорошо, что адресами заранее обменялись и телефонами.
Всю долгую дорогу домой загорелая и похудевшая Женя Азарова провела на верхней полке плацкартного вагона, готовясь к серьёзному разговору с Мишкой Петровским. Было, было у неё время подготовиться, подыскать нужные слова, не гневно, не сердито, а спокойно и с достоинством доказать, как они не подходят друг другу и как им необходимо срочно и навсегда разойтись в разные стороны. Дома её ожидал сюрприз.
Мишка неожиданно был в хорошем настроении, выглядел соскучившимся. Купил к её приезду красивый тортик. И как-то так, сразу за чаем, начать серьёзный разговор у неё не получилось. Тем более что по всему дому было уже разложено и подготовлено к очередной поездке личное Мишкино снаряжение: ледоруб титановый, изящный, на заказ сделанный, кошки и страховая система, а карабин, каску и скальный молоток он обычно брал на складе альплагеря. А вскоре заявился Караваев, тоже альпинист чёртов, и они с Мишкой долго рассматривали на карте северо-восточное Приэльбрусье, тот кусок, где они ещё не были, подробно обсуждали новые заманчивые тропы и состав группы. А потом Женя, уставшая от долгой дороги и своей третьей полки, не сумевшая собраться с духом и преодолеть обстоятельства, утратила боевой пыл, забыла подготовленные слова и ушла спать на кухонную кушетку. Ей снилось самое синее в мире Чёрное море.
Разбудил её телефонный звонок. Звонил Алик. Заикаясь, он просил прощения и долго оправдывался, говорил, что проспал совсем немного: даже успел побежать и вслед автобусу помахать рукой. Чёрт, чёрт, чёрт — хоть бы он позвонил утром. Объяснилась бы с мужем на свежую голову. Были бы силы, не слипались глаза — можно было бы разъярённому, побагровевшему от ревности Мишке дать достойный отпор. «Не знаю ничего, ничего со сна не поняла», — только и смогла пробормотать сонным голосом, уходя досматривать сладкий сон. «Надо же, — донеслось сквозь наплывающую дремоту, — какая-то сосна, а всё из себя голубую ель корчит. Артистка театра на Поганке...»
Утром, наспех собрав сумку и рюкзак, Мишка в очередной раз надолго исчез из её жизни. Жаль, что не навсегда.
А жизнь, что ж, она всегда хороша, если ты молод, здоров, красив и почти талантлив. Даже если колёса твоей жизни сворачивают на одинокую колею. Не стало бабушки Наташи, певуньи-хлопотуньи. Женя ушла из областного драмтеатра, несколько лет руководила драмкружками для взрослых, а после окончила режиссёрские курсы и надолго задержалась в детской театральной студии. Детей она любила. Радовалась успехам и наградам, участием в фестивалях и конкурсах. Случились в эти годы два-три романа, несерьёзных, необременительных, о которых после не хотелось и вспоминать. А тот, кто однажды понравился больше других, своей холодной независимостью, замашками крутого парня и стремлением руководить каждым её шагом, напоминал Петровского. «Не наступай на те же грабли». Мишка уже после развода первое время приезжал, бывало даже по нескольку раз в год. Вроде бы скучал и при встрече сначала радовался, но тут же начинал вспоминать плохое, раздражался, сердился и обвинял её во всех грехах. Такой уж он был человек. Но шли годы, и вот уже о бывшем муже Жени Азаровой давно никто ничего не слышал. Пропал. Ни слуху ни духу... Когда пришла пандемия, она иногда задумывалась: жив ли, уберёгся ли от ковида, не пропал ли в горах. Жив, жив, что с ним сделается. Объявился недавно. Явился — не запылился. Не для того ли, чтобы напомнить: «Старая, несчастная...»
В самом разгаре пандемия: бушует, косит народ страшный вирус. Боязно. Строго соблюдает Женя карантинные меры. Воздуха глотнуть на полчаса выходит, масочный режим не нарушает. Скучновато, однако, и одиноко. Зато генеральный субботник удался. Даже старые фотографии теперь в порядке. И всё бы хорошо, да слишком многое вспомнилось. Растревожило. Сорок лет. В сорок лет жизнь только начинается, говорят. Хочется верить. Хочется чего-то необычного, волшебного, «старой и несчастной» быть не хочется. Чуда хочется, пусть маленького, личного, тайного, другим незаметного. Насладиться им. В душе хранить. На что-то надеяться, о чём-то мечтать. А может, ещё вовсе не поздно жизнь свою на новую колею повернуть, не споткнуться при этом, не упасть. Недаром же в соцсетях она — стойкая Голубая Ель. И недаром фотография армянского паренька Алика Баграмяна выпала ей в руки этой субботой, как будто тайный знак какой-то. Посмотреть и вспомнить о своём самом счастливом лете. О долгих опасных морских заплывах, о том, как хорошо быть для кого-то нужным и важным. Считаться талантливой актрисой театра и кино, а не артисткой Театра на Поганке. Горько сожалеть, что однажды решила, будто сцена её не любит. Так думала сорокалетняя красавица Женя Азарова, с такими мыслями она уснула в субботу, а воскресным утром... «Нет, нет, никто не поверит...» Алик, это ты?
Как будто не прошла целая жизнь — долгих пятнадцать лет. Или нет, как будто время внезапно повернуло вспять, и только вчера юный Алик бежал в слезах за отъезжающим автобусом. «Женя, — писал на её странице „ВКонтакте“ молодой армянский прозаик и переводчик Альберт Баграмян, — с нетерпением жду весточки...»
Так началось для Жени особенное карантинное время, наполненное нетерпеливым ожиданием писем от давнего молодого приятеля, а теперь уже взрослого, совсем ей незнакомого мужчины. Началось взволнованное, сочувственное погружение в сложный внутренний мир этого человека, полное сердечное принятие открывшейся ей чужой судьбы со всеми её страстями, метаниями, падениями и взлётами. Странно, но с каждым новым письмом всё зримее видела она себя реальной участницей бурных событий, случившихся в его жизни за последние пятнадцать лет. Событий последовательных по времени, рассказанных свободно, раскованно, сочно и ярко, с предельной завораживающей искренностью. Два месяца каждое утро её начиналось с горьких и умных откровений, смелых и глубоких размышлений человека, которому, оказывается, была нужна, очень нужна эта исповедальность, этот разговор о самом сокровенном с чужой, но близкой, все понимающей и все прощающей родственной душой. Разговор о долгих скитаниях в чужих краях, трудном вхождении в профессию, поисках себя в литературе, о находках и утратах, предательствах и изменах. И о разбитых женских сердцах. И о друге детства, вечном сидельце, с которым в редкие месяцы его свободы они радовались жизни на морском побережье. И о том, как мало было сладких подарков судьбы, а всё больше испытаний и искушений. Подробный отчёт (и самоотчёт) о большом отрезке времени, может, самом важном в судьбе каждого человека.
«Ты была самой сильной моей мальчишеской влюблённостью», — писал с прежней узнаваемой открытостью и доверчивостью, с удивительной своей памятливостью взрослый Алик Баграмян. Не удержалась и Женя. Всё о себе: откровенность за откровенность.
Жизнь хороша, если у тебя многое впереди.
Даже если бушует пандемия — не век же ей злобствовать. И спасибо карантину, особому трудному времени, которое наступило однажды как будто нарочно для того, чтобы остановиться и оглянуться. Вернуться в счастливое прошлое, подумать о будущем. Подумать и решиться. Собраться с мыслями и позвонить в ближний большой город однокурснице Иришке Зотовой, которая давно и успешно служит в знаменитом молодёжном театре, зовёт к себе и клятвенно обещает поговорить о ней с главным режиссёром.
А летом, если откроются железные дороги, можно будет отправиться к самому прекрасному, самому синему в мире Чёрному морю и плавать долго-долго, далеко-далеко — до самого горизонта.
