Версия для слабовидящихЛюдмила КОНОНОВА
Людмила Владиславовна Кононова родилась 22 марта 1960 года в городе Пермь. Окончила общеобразовательную школу и музыкальную по классу скрипки. Стихи пишет с 12 лет, первые публикации появились в 15 лет в 1975 году в газете «Молодая гвардия» города Перми. В 1982 году окончила Пермский государственный институт искусств и культуры по специальности «театральная режиссура». По окончании института работала артисткой разговорного жанра сначала в Пермской, а затем в Кировской государственной филармонии.
В 1989 году с мужем уехала в Уржум. Здесь родились двое сыновей и были написаны множество стихов и песен, которые стали распространяться по России. В 1994 году семья переехала в город Киров.
В 1995 году выходит первый сборник стихов «Снег идёт по божьей воле».
В 1997 году рождается дочь Мария. В 1999 году первая профессиональная звукозапись стихов и песен – альбом «Ангел последний». И далее с 2000 по 2014 год 10 аудиоальбомов, в которых поэзия является основой.
В 2006 году вышла книга стихов и рассказов «Поэтам железного века».
В 2008 году по рекомендации В. Н. Крупина и Н. В. Карташёвой принята в Союз писателей России. В 2014 году вышла книга «Угадывая мир».
В 2014 году в серии «Народная библиотека» областное отделение Союза писателей России выпустило сборник «Угадывая мир сквозь тусклое стекло».
В 2010 году за вклад в русскую культуру награждена серебряной медалью преподобного Сергия Радонежского. Лауреат фестивалей духовной поэзии и песни: «Серебряная псалтирь» (г. Дубна), «Исповедь сердца» (г. Кострома), «Преображение» (г. Ярославль) и других.
* * *
Девочка со скрипкою в руках,
Талого пейзажа сумрак заоконный,
Ах, маэстро Гендель и маэстро Бах,
Для кого писали вы фуги и канцоны?
Жалом вдохновенья ниточка вилась
И пронзала душу
дрожь старинных скерцо.
Слог витиеватый музыкальных фраз,
Да по тонким струнам,
да смычком по сердцу.
Железнодорожная тоска,
Караульный окрик утреннего гимна,
Ах, как незабвенна и близка
Резвая побудка
с ритмом подрежимным,
Гипсовой эпохи полинялый стяг,
Истины на выброс,
платьице на вырост,
Не обманет только обермайстер Бах
И маэстро Гендель девочку не выдаст.
Девочке со скрипкою в руках
Устоять ли в брани праведно и верно,
На жестоких русских сквозняках
Отыграть ли душу у щербатой скверны?
Взвейся ж над пюпитром музыки
штандарт,
Сыпь, Аника-воин, трели и пассажи
В стылый, полусонный,
равнодушный март,
В сумрак заоконный талого пейзажа.
* * *
Урожай рябины и грибов,
Всё тесней страны моей осада.
Стылый дух сороковых годов,
Первый из кругов земного ада.
Мой народ в преддверии суда,
Расточивши основанье веры,
Всё хулит, не ведая стыда,
Всё клянёт со страстью пионера.
Присягая бронзовым богам,
Принимая брение* любое,
Вновь и вновь плутая по кругам,
И вины не зная за собою.
В разнарядку выдачи пайка,
Навсегда заглавием вписалась
Этих глаз привычная тоска,
Этих лиц смертельная усталость.
Эта жизнь в неправедных трудах,
Канцелярской радости обмылок,
Этот запах «Шипра» в поездах,
Бритый лоб и стриженый затылок.
И кричат окрестные леса,
И глухому заново пророчат,
Грибники штурмуют небеса,
А в лесах рябина кровоточит.
* * *
В комнате глаженным пахло бельём,
Чисто и тонко пахло ребёнком,
Сохлым, дурманяще-вялым быльём,
Тёплою пылью, свежей пелёнкой.
Остановилась, дух затая,
Падал полуденный луч освящая,
Этот мгновенный срез бытия,
Хаос в гармонию вновь превращая.
И проходя сквозь оконный проём
Был он сильнее тяготы внешней.
В комнате глаженным пахло бельём,
Садом нездешним,
детством безгрешным.
Ветхий кораблик земного жилья
Плыл через время, напасти минуя:
Мир, где оставлю когда-нибудь я
Всю, неподъёмную, радость земную.
* * *
Когда заснёт уставшая любовь,
Не одолев привычного ненастья,
И будет вечер влажен и лилов,
И свяжет тень
прозрачные запястья.
И будет скука мысленно зевать,
И пошатнётся основанье дома,
И проржавеет старая кровать,
А мир лишится света и объёма.
Любовь заснёт у кромки бытия,
И унесёт сердечная остуда
И детский смех, и помыслы ея,
И наших душ скудельные сосуды.
Ах, как легко махнуть на всё рукой
И, убивая время под сурдинку,
Всё объяснить хворобою плотской,
Приняв за жизнь
застывшую картинку.
Но дуновенье горней высоты
Неизъяснимым таинством творенья
Да отрезвит стоящих у черты,
Да примирит не ведавших смиренья.
Да умягчит, испытывая нас,
Когда Любовь доверчиво проснётся
В урочный день
и прикровенный час…
И снидет Дух и плоти не коснётся.
Про батю
Протащили батю враз через толпу,
Привязали батю к крестному столпу,
Грянул хор незрячих:
«Неповадно чтоб,
Как народ дурачил, сознавайся поп!»
– Братие и чада, в чём моя вина?
Я служил, как надо,
и выслужил сполна…
Только правду Божью
паче сих любил,
Души вам тревожил,
всё трезвил, да строжил,
Да и детей крестил!
А в степи далече кречет да кулик,
И не слышно в сечи
запрестольный лик.
– Выводи, кривая,
из крещенских вод,
Где кресты срывает
не народ, а сброд.
– А что не слышно стону?! –
ахнула толпа.
В смертную истому грешного попа,
По траве нездешней
расстилался дым…
Грешный батя, грешный,
а вот стал святым.
И я была ангелом…
И я была ангелом лет до пяти,
И голос летел, колокольцем звеня,
Мерцала судьба земляникой в горсти,
Покуда отец не оставил меня.
И страсти земной раскалённый песок
Затмил ему свет, что белее белил,
И ангела плач он услышать не смог,
И взрослой бедой мне крыла опалил.
О, где ж, дерзновенная,
лёгкая стать
По небу летящих друзей окликать,
И жизнь, как открытую книгу листать,
До смерти любить
и мгновенно прощать…
Прощать, прощать!
Простила и я, но ему не узнать,
Как тяжко несла я сиротства суму,
Скиталась, болела, училась дышать,
Птенцом, погружённым
во внешнюю тьму,
И в каждом прохожем искала отца,
Но дом разорён и в дому чужаки,
И горе хохочет в объятьях слепца,
А к райским воротам дороги узки.
И нам ли, не ведавшим
лёгких путей,
Забвенного яду хлебнуть без затей,
Но в мороке войн и во мраке страстей
Сияют прекрасные лица детей,
Детей, детей!
И я была ангелом лет до пяти…
Посвящение
А. А. Ахматовой
Любила ли ты крепкий чай,
Бездомная Сивилла,
Когда так солоно очам
Во всей вселенной было?
И воровская простота
Утаптывала Слово
Катком асфальтовым,
с листа,
Лицом надменнобровым.
Как ты сияла во скорбях
Смирением величья,
Шифруя строф
горячий прах
На клинописи птичьей?
И размыкалась тишина
Небесных сфер присягой…
Порфироносная жена,
Скиталица, бродяга.
Ты слово, ставшее золой,
На дне души таила,
И медоносною пчелой
Строку к строке роила,
И вписывала в Книгу книг,
Пречудно и престранно…
Дорога, дерево, родник,
Теперь ты дома, Анна?!
16/II (День ангела А. А.)
Судьба поэта
Пожелал дурачок чужого,
А и зря – не по Сеньке шапка,
Захотел дурачок земного,
Чтобы горькое стало сладким.
Нашептал дурачок в молитве,
Обрадел, дурачина, лишку,
Что закончилась злая битва,
Наступила вдруг передышка,
А и все-то его жалеют,
А не бьют по коленям палкой,
Стал быть можно дышать смелее…
Да никому дурака не жалко.
А мечтал – на пороге встренут,
Поглядят, расцелуют в губы
И восчувствуют дерзновенно –
Да никому дурачок не любый:
– А и вольно ж тебе, чужбина.
Простодырое сердце ранить!
И одна дураку судьбина –
Под гармонь во всю мочь горланить.
И, незнамо какою властью,
Оскуделые души трогать,
И одно дураку счастье –
По родимым брести дорогам.
* * *
Если ты в моём сне,
безмятежен становится сон
Отступают ночные тревоги
и страхи глухие.
И бесплотные души, как дети,
поют в унисон,
И грядущее медлит
умиротворенной стихией.
Дружелюбное время
мерцает в кругу жестяном,
И причинные связи наивны
и свету причастны,
Если рядом со мною опять
между явью и сном
Твои вера и верность,
отвага и строгая ясность.
А когда полегчает,
я снова летать научусь,
Если стражем стоишь,
правоты безоглядной правее.
И опять я тобою
от жизни жестокой лечусь,
Просыпаюсь и снова
от жизни жестокой трезвею.
По мытарствам
«Ослаби остави», – душа вопияла,
Когда на земле ни конца, ни начала.
Когда не сложились упрямые звенья,
Ты дай мне свободы и дай мне
забвенья
От мира, где стыла сто лет от тоски я
И в околоплодные воды морские,
Подвластная новым
и странным законам,
Колени согну и вплыву эмбрионом.
И ветви протянет усталая крона
В приёмный покой
материнского лона,
И будет питать меня сладкая манна
В солёно-счастливых волнах океана,
Покуда, подвластная срочной работе,
Сквозь плотные двери
и стены из плоти,
Склонившая долу жестокую выю** ,
Я снова пойду сквозь пути родовые,
Толкаясь макушкой, и задом, и боком,
И стану в мгновение кровоподтёком
Сплошным, устремление
чуткого слуха
Туда, где скитальца не ждёт повитуха,
Где меч не сечёт головы неповинной,
Где прошлое с будущим
рвёт пуповину,
Где сердце замедлит
в томленьи великом,
Твоим изумлённое любящим Ликом,
Где изнемогу я от долгих усилий
И Ты меня примешь,
в коросте и в мыле.
* * *
Ты так таинственно во мне живёшь –
Я хохочу, кричу, чаи гоняю,
Но слово, изречённое, есть ложь,
Где Слово воплощённое стенает.
Ты жаждешь меня более меня.
Я трепещу, ропщу, в подушку вою.
Ты отсекаешь лишнее, граня,
Что б стало явным сходство родовое.
И этой жажды пристальной любовь
Мне стала преткновеньем
и соблазном,
И я дерзаю суд творить с Тобой,
Как Иов из отёчности проказной:
«Как Ты обильно наградил меня
Наградою, обещанной от века,
И влагою вселенского огня,
И горечью, слезящею по векам.
Гляди, земля уходит из-под ног,
И жизнь летит, смешной
и полоротой,
Копейкою, завязанной в платок,
В котёл Твоей отеческой заботы…
Обнажена и освобождена
Ото всего, к чему душа лепилась,
Твоей любовью я поражена,
О, рёбра сокрушающая, Милость».
