Версия для слабовидящихСветлана СЫРНЕВА
Встречи с поэзией Светланы Сырневой долгожданны, живительны, вдохновенны. Вот и недавний творческий вечер в Герценке привлёк внимание многочисленных почитателей её таланта, читающей публики. Звучали знакомые стихи и недавно написанные, вплетались в программу вечера песни Евгения Останина, с которым Светлана Анатольевна училась в Кировском пединституте, занималась в литературном клубе «Верлибр». И вновь вспоминались поездки в Уржум, на Дни Заболоцкого, в Русское Тимкино, родовую деревню Светланы Анатольевны, где любят её и почитают. Почётный гражданин Уржумского района, нынче она не смогла побывать в родных местах, но в школе № 3, где она училась, учащиеся подготовили такую интересную и познавательную презентацию по творчеству своей знаменитой землячки, что и участвовавшим в Заболоцких чтениях кировским поэтам было чему удивиться. А ведь они-то своими знаниями о соратнице по перу, авторе книг «Ночной грузовик», «Сто стихотворений», «Страна равнин», «Избранное», «Сорок стихотворений», «Ночь ледохода», «Белая дудка», принятой в Союз писателей СССР по итогам IХ Всесоюзного совещания молодых писателей в 1989 году, лауреате премий «Традиция» и журнала «Наш современник», Малой литературной премии России и Всероссийской премии «Капитанская дочка», Светлане Сырневой тоже могли поделиться. Как вот сейчас, представляя новую подборку стихов Светланы Анатольевны в свежем выпуске альманаха «Вятка литературная».
Поэт Фоменко
Свершилась поколений
пересменка,
круги дождя распались на воде.
Мне вспоминается поэт Фоменко,
который долго жил в Караганде.
Потом он в Шахматове пил жестоко,
сторожки тёмной обживал углы.
Он выходил во двор — и образ Блока
ему являлся из вечерней мглы.
И Блок смотрел с безмолвной
укоризной
секунды три из пелены дождя,
и растворялся в небе над Отчизной,
в её туман легко переходя.
Леса роняли жёлтое убранство,
клонились долу жёлтые цветы,
и было ливнем занято
пространство,
в которое рискнул вернуться ты.
Срывай, поэт, листы
бездомных лилий,
глуши вино в попутных поездах!
Нам негде жить:
мы слишком долго жили
в Караганде и прочих городах.
Оглянешься на тёмное, пустое,
за что тебе полвека зачтено, —
и думаешь, что дальше жить
не стоит.
Быть иль не быть! —
теперь уж всё равно.
Не тяжело в бесчувствии глубоком
доматывать уже недолгий срок.
Твоя судьба могла бы стать
уроком,
но никому не нужен твой урок.
Лилия
Лилия белая в тёмном стакане,
не узнавая, глядит со стола.
Так же цвела она при Чингисхане,
при Иоанне Предтече цвела.
Гибли империи, рушились страны,
пепел вулканов сжигал письмена,
и страстотерпцев сменяли тираны —
но никого не узнала она.
Жизнь, чем ты дальше,
тем больше в могиле
копится мёртвых — противу живых.
Но не пристало ни грязи, ни пыли
к белым одеждам красавиц слепых.
Страшен покой твоего караула,
бледный излом и кромешная мгла!
Белая лилия клюв разомкнула:
белая лилия вновь расцвела.
Всё улетучилось, всё догорело,
копятся в книжной пыли имена.
Всех проводила,
на всех посмотрела,
но никого не узнала она.
Таруса
Зелёной воронкой из недр выходя,
слиянием листьев и света,
сплошной каруселью садов и дождя
вращались Таруса и лето.
В малинниках душных,
в крапиве густой,
в жасминном кусте и в беседке
бродил и варился тягучий настой,
сцепляющий кровли и ветки.
И в полдень тянуло на плиты с Оки
распаренным зноем купален,
и плавились липы, жужжали жуки,
и травы к ногам прилипали.
И я бы могла, как жучок в янтаре,
неслышно приклеиться где-то,
зелёным кустом прирасти на горе,
где маленький домик поэта.
Здесь сердце забыло бы все миражи,
к которым стремилось когда-то.
Здесь вечером вырвутся в небо
стрижи,
в пылающий купол заката.
И будут стремительно
падать с высот
в овраги, в росу на поляне.
И снова земля их на небо взметнёт.
И снова обратно притянет.
* * *
Город ночной — постоялый двор
для всех, кто спит за стенами зданий.
Строго на окнах несут дозор
чуткие фикусы и герани.
Возле дороги и там, и тут,
как на собранье, сойдясь в аллею,
клёны из воздуха влагу пьют,
искры цветов призывно белеют.
Новых просторов себе ища,
высятся травы в дремоте улиц.
Из темноты побеги плюща
целый забор обнять протянулись.
Здесь, не боясь ни шин, ни людей,
словно прообраз ожившего слитка,
переползает бетон площадей,
движется к цели своей улитка.
Смотришь и смотришь с обрыва
вниз,
вглубь, где незримо ручей лопочет.
И, подойдя вплотную, навис
космос огромной дышащей ночи.
Вот оно, жизни живое дно,
мир без центра и без окраин,
мир, где отдыха не дано,
мир — единый всему хозяин.
Здесь виноградная зреет гроздь,
здесь в океан сливаются реки,
здесь человечество спит,
как гость,
который завтра уйдёт навеки.
* * *
Только выйду я из бора
на лесной пустырь —
золотого коридора
распахнётся ширь.
Неподвижен в летнем зное,
в солнечной пыли,
он открыт передо мною
с неба до земли.
И стоит, как изваянье,
воздуха стена.
Из молчанья и сиянья
соткана она.
Если есть покой всевышний —
лаконичен он:
ни одной деталью лишней
он не омрачён.
Без конца и без начала
жить бы не дыша,
чтоб подробностей не знала
лёгкая душа,
чтоб ответа не просила,
не искала кров,
а сама собой парила
посреди миров.
* * *
По тропинке крутой
я спускаюсь с горы,
где рябины безмолвно горят,
где багряной листвы
столбенеют костры,
как и многие годы назад.
Эти кроткие стражи родной стороны,
эти клёны, берёзы, ручьи
вместе с жизнью тебе
невозбранно даны,
как немые собратья твои.
Чтоб в любую беду и до смерти своей
ты нигде не остался один,
реют гордые кроны густых тополей,
в руки тянутся гроздья рябин.
И когда тебе сил ни на что не собрать,
и когда тебя жизнь подвела,
обозначится их нерушимая рать,
прошумев от села до села.
Трепет лиственных уз,
сила древних стволов
и корней, уходящих во тьму...
Ты так долго живёшь,
что и сам ты таков
и у них научился всему.
Бабье лето
Закат полыхает, но тёмен восток,
таинственный миг полутьмы,
полусвета.
И солнце уж село, и на землю лёг
покой равновесного бабьего лета.
Тяжёлые ветви недвижны в садах,
гурьбой георгины приникли к забору.
О, всё обратится в унынье и прах
ещё не сегодня, не завтра — но скоро.
А нынче, на самом краю пустоты,
такая наполненность жизни
всевластной,
что в ней без труда различаешь черты
надмирной долины,
чужой и прекрасной.
Прощальный, утешный
подарок небес —
тебе он всего на мгновенье дарован.
Смотри же, смотри:
вечереющий лес
приблизился, встал —
и молчит, очарован.
Вечерние тени так мягко легли —
ни ветра, ни стука,
ни дальнего грома.
И низко над нами летят журавли:
уже улетая, они ещё дома.
Спускайтесь всё ниже!
Ищите ночлег
в тепле, где лощина ещё не остыла.
Нет, вы не увидите холод и снег —
от этого родина вас оградила.
Ночуйте! А завтра, набрав высоту
и в путь отправляясь,
вы взором привета
окинете милую родину — ту,
где доброе солнце
и вечное лето.
