Версия для слабовидящихЛюдмила СУВОРОВА
Член Союза писателей России, лауреат премии им. Л. В. Дьяконова, Всероссийской премии имени Н. А. Заболоцкого Людмила Николаевна Суворова родилась в городе Кирове. Довелось ей пожить и на волжских берегах – отец был военным, и семья переезжала к месту службы. Но в 1965 году возвращение на родину состоялось. И отныне с Вяткой были связаны главные моменты её судьбы. Здесь она училась в Первой музыкальной школе, в которой преподавала потом после окончания училища искусств. Здесь занималась в литературном клубе «Молодость», участвовала в областных семинарах молодых литераторов, печаталась в коллективных сборниках. И книги Людмилы Николаевны выходили здесь, в родном городе: «Мелодия виолончели» в кассете «Истоки» (1981), «Весы» (1988), «Стеклянный шар» (2000), «Похвала пустыне» (2010). А в июне 2023 года состоялось и «Житейское море», 400-страничный сборник стихотворений, выпущенный при финансовой поддержке Правительства Кировской области в серии «Антология вятской литературы».
* * *
Александре Мочаловой
В день ли сурка или в день ли крота
Эта работа была начата?
Пишешь этюд – полыньи, провода…
Талые воды под корочкой льда,
В тёмных проталинах дышит земля,
Ходит проснувшийся ток в тополях.
Терцию точит синица-сестра.
Сыпь на заборах сера и остра.
Грязной дорогой средь белого дня
Крафта кусочек оставь для меня.
Ибо нет сил по весёлой весне.
Дайте свободы и воздуха мне!
* * *
...займётся синь, потом
листва едва забрезжит,
и радость прорастёт через беду –
о том
напильничком синица,
дятел долотом.
Но прежде
забреду
случайно, наугад
на странную страницу.
Иду, куда глаза глядят.
В виду имея дятла и синицу.
Но –
поперёк, переча стихотворным
жилам,
по ржавой арматуре, по ступеням
хилым.
Здесь всё под током,
всё оголено
и в обмороке тёмном и глубоком.
Двойное дно,
где сторожат, но выдают себя
ловушки
то хрустом битого стекла,
то пением лягушки.
Куда бы строчка ни влекла –
абсурд! – но дикий диссонанс
к гармонии приводит нас.
* * *
То издевается, то плачет
шут королевский, сын собачий.
Он не тушуется нисколь-
ко, коли перед ним король.
Как сохраняет меру грани
в своём старании!
Он так свободен,
как не смог бы
на арене,
не замечая своего
(тьфу, тьфу!) старенья.
Как мы порой
земли сырой
не замечаем.
Он сам себе король.
Но сколь
печали!
Наоборот. Ну что с того?
Усталый Станчик
пропустит меж
своих острот
стаканчик.
А круто повернёт доро-
га, не до пира –
откажется от всех даров,
но возле Лира.
* * *
Где эти грейдеры,
грубо сгребающи
гриф декабря?
Вот он, собака-февраль,
с мартом нос к носу.
Вот он, сырая земля
из-под белыя шубы
снегов января.
Хрустальною корочкой
тающих рёбер сугробов.
Вот он – глоток ещё
зимнего воздуха.
Но – прорастая
сквозь умирание,
горе и спячку,
чрез небытие
зёрнами крепкими в корни,
в ростки тугие и сильные –
радостью, радостью,
новой, внезапной и неоправданной!
Год за плечами
оплакан и – заново.
* * *
Потомки тех,
из глубины сибирских руд,
без права проживания в столицах,
подумав, где надёжней поселиться –
конечно, в Вятке.
И селились тут.
Ассимиляция есть
муравьиный труд.
Но вижу средь иных такие лица!
Достоинство, что многим не чета,
и стать фамильная,
и выдержка не та.
И о себе подумаешь условно:
опять сутулишься, и что за суета?
Ну, что ты мечешься, зачем
так многословна?
* * *
…вдоль огорода, где кусты
сирени, где растёт пустырник
и летают пчёлы, солнце горячо
печёт нам плечи,
но укрыться нечем.
Уютно гному. Вот они снуют
в акациях и под зонтом укропа,
где у нас некрополь стёклышек-
секретиков. И говорю сестре:
«Смотри-ка, Оль, смотри, как
золотые в прозелень жуки
красивы, посмотри скорее!
На пустырник, заросли крапивы.
А если постараться, то внутри».
Июнь. Бояться не с руки,
что постареем.
* * *
Опали листья, будто бы со слова
слетела шелуха,
И обнажилась жёсткая основа
стиха.
И древа кровеносная система,
и в глубине –
Всё застывает глухо, немо,
во и вне.
И коль корней, кровей разнообразье
не разобрать по волокну –
Как разделить сестёр и братьев?
Ни в коем разе
их не кляну.
Сплетая ветви и сливая капли
в один кагал,
что хан ли, пан или пропал,
попал в капкан.
И коль нацелен ты на поиск истин,
на призрак-Рай
на целине, и –
контрольный выстрел,
и – помирай.
* * *
Октябрь – золотая, открытая дверь.
Дрозды и дриады, куда вы теперь?
С зазубриной ржавой стрижей голоса,
Мохнатые пчёлы, сухая оса…
В игольчатый иней, ворота зимы –
Туда замерзать устремляемся мы.
В студёные арки, безмолвие льдин…
Но! Ровно и жарко растопят камин.
Смолистою елью прекрасней всего
Сияющим счастьем придёт Рождество.
И летом медовым наполнит стакан
Не Эрнст Амадей, таки Ганс Христиан!
* * *
Не долго думая, в сонату,
как в ручей.
И понесёт меня туда, чего уж проще –
меж берегов, где тисовые рощи,
и крыши красные и пышные сады,
прибрежные таверны…
но – алаверды! –
передаю штурвал.
Не то рукой неверной…
в какой-то камешек…
уж лучше не самой.
Скалы осколок – пусть ему остаться
за кормой!
* * *
Нам воздастся воздухом апреля,
Тонким свёрлышком
скрипичной трели,
Чистым стёклышком и светлым ликом,
Ощущеньем малого в великом.
Ощущением большого в малом,
Если в детстве градусник ломала,
Если корь плотней смыкала шторы,
Красным укрывала одеялом
И кротовые кроила норы.
Не пугайся, это только тени
И в ознобе сирые сирени.
Не надейся, это иммортели,
Что в петлице егерской шинели.
* * *
Покажи мне Казань,
Пока жизни в обрез показать.
Я была в ней полвека назад
И не знаю, зачем или за…
Нынче Волга мне влагой в глаза,
Золотая ли рыбка в руке,
И захватит ли дух, или за…
Я заплачу о Сююмбике.
* * *
Перед расстрелом…
Глаза подвели – ну, конечно же,
перед рассветом.
Выйти позволено
(Господи, что же я снова об этом!..)
за голубую калитку
в ночные свободные травы.
Вдохом и выдохом –
где же мы, в чём же мы были
неправы?
Спит ещё дикий цикорий,
и замерли
кисти кипрея.
И растворяется прошлое.
Предбородинское
князя Андрея.
* * *
Заводит папа патефон.
Старинный вальс
«Осенний сон».
Потом – «В лесу прифронтовом».
Мы подпеваем в унисон.
И сквозь туман
нежданных слёз
Я вижу золото берёз,
Что навсегда оставит след
Во мне, пяти неполных лет.
* * *
Покуда ночь ещё тепла,
Мы выйдем на балкон.
Ты с рёмером темна стекла,
Я с чашкой селадон.
Мы будем тихо, неспеша
Токайское тянуть
И говорить, моя душа,
О чём-нибудь.
Поскольку век имеет край
И не имеет дна,
Не вороши, не выбирай,
А радуйся сполна
Всему, что Бог тебе даёт,
Что в свете фонаря
По мураве гуляет кот.
И всё не зря.
