Версия для слабовидящихЛев КОЖЕВНИКОВ
У Льва Кожевникова вятские корни. Родился он в 1947 году в Омутнинске, Окончил Кировский педагогический институт. А потом были Литературный институт имени Горького, Высшие театральные курсы при ГИТИСе в Москве. Член Союза писателей России и Республики Татарстан, заслуженный деятель искусств Республики Татарстан, лауреат всероссийских, республиканских и международных литературных премий, автор книг для детей и взрослых, пьес, поставленных во многих театрах страны, звучащих по республиканскому радио. Живёт и работает он в Казани, но связи с Вятской землей не теряет, часто ездит в Кырчаны, на родину жены, бывает и в Омутнинске. Да и Киров как минуешь, где у него много друзей и знакомых…
Пищевая цепочка
Серый февральский рассвет художник Илья У, так он подписывал свои картины, в очередной раз встречал в состоянии жуткой депрессии.
В такие дни он в полном одиночестве запирался у себя в мастерской, к телефону старался не подходить и даже выключал свет, чтобы с улицы, не дай бог, не обнаружить своего присутствия. Впрочем, к творчеству, к «творческим мукам» всё это не имело никакого отношения. Просто по лености характера, несмотря на приличный возраст, он предпочитал таким образом отсиживаться от навалившихся проблем и пускал их на самотёк в расчёте, что жизнь сама расставит всё по своим местам.
Поворочавшись в кресле, Илья нашарил на столе полупустую бутылку дешёвого вина. Посмотрел на свет, взболтал. Но сделать глоток не успел. Внезапный грохот свалившегося с антресолей на пол старого барахла заставил вскочить. Сход лавины... старые альбомы, буклеты, пачки картона, какие-то коробки — целая куча. И облако пыли.
Он провёл ладонью по лицу, обмяк. С кучи прямо к ногам сползла тощая эскизная папка. Смутно знакомая. Хотя вряд ли когда-нибудь Илья ею пользовался. Кажется, это вообще не его папка. Интересно, как она тут оказалась?
Он долго сидел, дырявя папку глазами, гадал, но нагнуться и проверить содержимое, развязать тесьму было до отвращения лень. «Депресняк» был полный... при полном упадке сил. И вдруг... вспомнил! Красников Костя... весьма тонкий живописец. Пронзительный, можно сказать, но с большими рыжими тараканами в башке. Наверняка в этой долбаной папке с десяток препоганых карикатур, подаренных Илье на тридцати... или сорокалетие. Правда, заглянуть в папку Илья У. так ни разу и не сподобился, чёрт знает почему. Замотался, должно быть.
Вспомнив, от кого получена папка, он словно избавился от назойливого мотивчика с уродливым soundtreak вместо слов. И провалился, наконец, в тяжёлый, словно небытие, сон.
...В половине второго над ухом вдруг затрезвонил телефон. Кто-то настойчиво, раз за разом продолжал и продолжал набирать его номер. Илья взглянул на часы, взял, наконец, трубку.
— Да?
Голос спросонья едва прорезался, так что он сам едва себя услышал. Зато на том конце провода его присутствие на линии тотчас учуяли.
— Ухновский, опять взаперти сидишь, извращенец? Совсем от рук отбился. Ты хоть помнишь, какой сегодня день?
Илья болезненно сморщился.
— Эльза, погоди... не тарахти. Без тебя тошно. На хрена мне знать, какой сегодня день? Год знаю, и ладно.
— Ухнюк, ты что... забыл? Костю Красникова похоронили. Ровно год назад, день в день.
Илья скосил подозрительные глаза на тощую папку на полу. Задумчиво почесал висок.
— Да...
— Что, да? Что?.. Вы же не один ящик водки с ним выдули. В общем, вали сюда, извращенец. Помянем Костю.
Бросила трубку. Илья вздохнул. «Это вы с Красниковым водку ящиками глушили, а я с ним так... от случая к случаю. Вернее, от выставки к выставке». Он с трудом прогнал остатки сна. Сел. Поднял с полу папку.
— Ишь, ты! Сам напоминает. Лавину устроил...
В папке оказался один-единственный лист ватмана. Конечно, с карикатурой. Если этот ужастик можно назвать карикатурой...
На рисунке рукой мастера (тут надо отдать покойнику должное) была наспех набросана литая чугунная решётка... вернее, фрагмент решётки, частично прорисованный. И часть фронтона старинного особнячка. Вполне даже узнаваемая. Будучи студентом, на пленэрах Илья У. сам любил писать знаменитое каслинское литьё, стремясь передать рельефную тяжесть чугуна в сочетании со старинной архитектурой. Наверняка это был двухэтажный особняк купца Кирпичникова, что напротив здания районной прокуратуры. Самый центр города.
Но эти аксессуары Илья У. отметил, что называется, задним числом. Первое же, что сразу бросалось в глаза — мёртвая голова с залипшим в углу рта окурком, грубо наколотая поверх ограды на чугунную пику. Голова была лысая, как у японского самурая, с буклями седых волос на висках и с всклокоченной, слипшейся (от сукровицы?) бородой. Маска смерти была отвратна и прорисована настолько реально, что художник почувствовал внезапный приступ тошноты.
Он сунул ватман обратно в папку и зашвырнул в угол. Всё ещё ощущая рвотные позывы, пробурчал:
— Шутник хренов!
Спустя некоторое время, он уже собирался уходить, где-то в глубинах души вдруг появилось сомнение, что мёртвая голова на пике вовсе не плод буйной фантазии покойного художника Константина Красникова. Илья У. постоял в дверях, одетый, поколебался и, чертыхаясь, полез в тёмный, пыльный угол отыскивать подаренную папку.
Чем дольше он вглядывался в мёртвые черты, тем больше убеждался, что голова на заборе не чья-то там... имярек, а его собственная. Разрез глаз... брови в линию. Эпикантус, словно козырёк над глазами. И уши... ушная раковина... Он сравнил себя в зеркале, но к выводу не пришёл. Седые патлы на висках сделать однозначный вывод не позволяли. Зато нос был его, ухновский, фирменный. Тот же Красников, набрасывая застольные шаржи на коллег-собутыльников, вместо носа лепил ему между щёк надкусанный огурец.
Незнакомым мёртвое лицо делала огромная, вполголовы самурайская лысина и смятая, изжёванная (коровой, что ли?) борода. В свои без малого пятьдесят Илья Ухновский не имел даже намека на плешивость и на залысины. Напротив, с возрастом его волосы становились всё гуще и роскошной с проседью волной расчесывались надвое. Что до бороды, то Илья не носил её принципиально, чтобы хоть чем-то внешне выделяться из общей массы здешних живописцев.
Так и не уяснив до конца «сакрального» смысла подарка, Илья У. пожал плечами и забросил папку обратно в угол. Настроение и без того было поганое, чтобы ломать голову по всякому поводу. Он запер мастерскую и, звякая пустой посудой, спустился в подъезд.
Направляясь к мусорке, ещё издали он увидел больно царапнувшую сердце сценку. Возле одного из мусорных баков, с трудом балансируя на деревянном ящике, стояла ветхая старушонка. По виду из бывших интеллигентных. Палкой с самодельным проволочным крючком на конце старуха что-то выковыривала из мусорных недр и складывала в полиэтиленовый пакет. С другой стороны, положив передние лапы на край бака, стояла огромная, облезлая дворняга и зубами безуспешно пыталась вытянуть наружу мешок с отходами, который всё время рвался. Ни старуха, ни дворняга никакого внимания друг на друга не обращали.
Некоторое время Ухновский с тяжёлым сердцем наблюдал сцену «мягкого вхождения в рынок» со стороны. Потом несколько суетливо, глядя в сторону, сунул старухе пятидесятирублёвую бумажку и боком, поспешно двинулся прочь, лишь бы не слышать слов благодарности.
Сел на трамвай.
Вначале Илья решил заехать в городскую больницу, проведать жену. Тяжёлая форма пневмонии в одночасье свалила цветущую, тридцатилетнюю женщину на койку. Произошло это в день Богоявления, 19 января. Наслушавшись рассказов об исцеляющей силе святой воды, она вместе с двумя подружками решила поучаствовать в водосвятии, проще говоря, искупаться в проруби. Восторгов и рассказов по этому поводу было не счесть. Но на следующий после ледяной купели день резко поднялась температура, а ещё через пару дней его Анечку увезла скорая с двусторонним воспалением лёгких.
В прошлое посещение Илья мягко упрекнул жену, что она не воцерковлена, это верующим, может быть, такое купание сходит с рук. Ответ был неожиданным. Тихим, покорным голосом, глядя в никуда, она возразила:
— Бог, Илюша, кого любит, того и обидит.
Илья изумлённо смотрел на такое знакомое, но одновременно почужевшее лицо жены, своим отстранённым выражением напоминающее лицо монастырской послушницы. Внезапная метаморфоза, случившаяся с близким человеком, поражала. Он покачал головой.
— Нет, Анечка, никакого Бога. Есть пищевая цепочка, и всё. Каждый выживает, как может.
Ответа не последовало, ответ он прочитал в выражении лица со скорбно поджатыми губами.
На свидание с женой в этот раз Илья не попал. Вчера из общей палаты её перевели в реанимацию и подключили к аппарату искусственного дыхания. Он беспомощно потоптался в переполненном коридоре и вышел на улицу.
— Попала бедняжка под раздачу. Не иначе к Богу.
...На звонки в дверь открыла сама хозяйка квартиры Эльза Губаева, первая жена живописца Константина Красникова.
— Почему так поздно? — она оглядела гостя с головы до пят чёрными, немигающими глазами.
— Пока всех его жён обойдёшь, уже вечер. День-то короткий, — огрызнулся Илья, просачиваясь в прихожую.
Поминки по Красникову, похоже, шли в свободном режиме. Приходил, кто хотел, когда хотел, пил рюмку водки за помин православной души, говорил о покойном добрые слова и, обменявшись с хозяйкой новостями, отшаркивался. Илья застал у Эльзы двух молодых, румяных художников, отращивающих бороды. Оба, даже не раздевшись, с аппетитом подчищали поминальный стол, допили всё, что оставалось в бутылках, и собирались уходить.
Эльза кивнула Илье на диван и отправилась проводить гостей. Она всегда благоволила к молодому поколению, постоянно за кого-то хлопотала, кого-то опекала, устраивала судьбы, организовывала всякого рода презентации, подкармливала, давала взаймы денег, и молодое поколение исправно платило ей за все её заботы и хлопоты чёрной неблагодарностью, принимая их за должное. Бессовестно опивали, объедали, называли «наша старуха» и, разумеется, никогда не отдавали ей свои долги.
Проводив молодых гениев, Эльза вернулась в комнаты. Окинула гостя критическим взглядом.
— Погано выглядишь, Илюшка.
Илья подумал и согласился.
— Жизнь поганая. Сплошная чёрная полоса, весь год. Боюсь, на этот раз не выбраться.
Но Эльза давно знала Ухновского, раздраженно дёрнула плечиком.
— Не отсидеться, хочешь сказать?.. Ты, Ухно, засунул голову себе в задницу, тебе там тепло и уютно. Никуда ты выбираться не хочешь. Не лги.
Илья снова согласился.
— Можно сказать и так.
— У Анечки был? Как она?
Услышав про реанимацию, Эльза поспешно отвернулась, но Илья заметил, как она украдкой смахивает слёзы. Покачал головой.
— Зато Бога познала... кажется?
— Не болтай чепухи! — вдруг зло и резко выкрикнула она, как будто это он, Илья Ухновский, был виноват в случившемся. Но Илья выплеск эмоций понял правильно.
— Ладно, налей водки, что ли? Если осталась... после этих.
Эльза ушла в другую комнату и через минуту вернулась с бутылкой, действительно, дорогой водки. Повозилась в холодильнике и выставила на стол несколько бутербродов с икрой и домашние котлеты. Илья даже крякнул от удивления.
«Очередную копию, что ли, продала?»
Местная тусовка никогда Эльзу Губаеву в качестве серьёзного художника не рассматривала. Её талант, а он у неё, безусловно, имелся, был напрочь задавлен невероятным количеством всякого рода искусствоведческой информации, теорий, художественных направлений, «измов», школ, биографических сведений из жизни великих и не очень великих художников, жёлтыми, зелёными, голубыми периодами в их творчестве, манерами письма и т. д. В результате, учёная Эльза сделалась похожа на знаменитую сороконожку, которая впервые вдруг задумалась, в каком порядке ей следует переставлять ноги. Картины, которые она писала, за редким исключением, были самая откровенная мазня, что-то вроде «Чёрного квадрата» Малевича. Но сама учёная Эльза очень тонко, очень ассоциативно, с далёкими эмоциональными экскурсами в историю искусств обосновывала каждый положенный на холст мазок и искренне недоумевала, почему даже коллеги по цеху, люди, казалось бы, просвещённые, ничего этого не видят и не понимают.
Но исключения были. Природная стихия, словно вода, ломала плотину искусствоведческих догматов, словоблоков, заклинаний и прорывалась на холст.
Однажды учёная Эльза сдала в галерею «Эбиволь» на продажу прекрасно написанный натюрморт. Грациозная ваза из красного стекла и роскошный букет цветов, покрытый каплями росы и пронизанный утренним солнцем. Но посетитель, задержавшись возле картины, вдруг различал вместо листьев удлиненные кисти рук с изящно изогнутыми пальчиками, а в полураспустившихся, нежных бутонах недвусмысленно угадывались самые интимные женские места, взятые в разных ракурсах. Картина была свежа и порочна одновременно.
Она провисела в галерее два дня и была куплена неизвестным лицом за неизвестно какую сумму. Учёная Эльза за свой шедевр получила жалкие кутарки и считала, что галерейщики элементарно её «кинули». Кутарки скоро были потрачены, главным образом на благотворительность, и тогда, ничтоже сумняшеся, Эльза сделала по фотографии довольно слабую копию и снова снесла «букет», но уже не в галерею, а в художественный салон, и сама назначила цену, многократно её завысив. Спустя всего час ей позвонили на мобильник и сообщили, что картина продана. С тех пор, как только появлялась нужда в деньгах, Эльза писала очередную копию и выставляла на продажу.
В жизни учёной женщины случилась ещё одна картина, которую, вне сомнения, можно было отнести к области высокого искусства.
Свой сюжет художница назвала «Тени прошлого». Престарелая супружеская чета совершает привычный моцион по ночному бульвару. Старик чуть впереди, его дряхлая супруга позади, давно уставшие от жизни и друг от друга, с блёклыми, стылыми глазами. Но их тени, юные, гибкие, со сплетёнными в любовном порыве руками скользят вслед за уходящей четой, прильнув друг к другу.
— Как у тебя с мастерской? — спросила Эльза, засовывая котлеты в микроволновку.
— Выселяют. На днях пришёл счет... у меня глаза на лоб! Я таких денег сто лет в руках не держал.
— А ты?
— Что я? Пока игнорирую. Поставил железную дверь с гаражными замками и жду. Пусть сначала проведут решение через суд, а уж потом судебные приставы... спецназ. Что там ещё?
Эльза не согласилась.
— Так демонстративно заслуженного художника выселять они не станут. Просто наймут бомжа, и он закинет тебе через окно бутылку с «коктейлем Молотова». Сгоришь вместе с наследием. А в протоколе осмотра будет записано: «курение в нетрезвом виде».
Илья промолчал. Но Эльза была права. Нынешние власти художников не любили. Особенно тех, чьи мастерские располагались в центре города. Вначале творцов пытались «уплотнять», но дело не пошло: мало кто из художников располагал для этого достаточной площадью. Тогда отменили дотацию на содержание мастерских, объяснив это тем, что у города нет денег, и в разы подняли плату за коммунальные и прочие услуги, которые намного превышали платежи за квартиру.
Зная сердобольный характер хозяйки и не желая лишний раз расстраивать, Илья умолчал тот факт, что из трёхкомнатной квартиры в доме сталинской постройки их с Анечкой в скором времени тоже начнут выселять. Соседи каким-то образом прослышали, что «сталинка», также расположенная в центре города, попала в список аварийных зданий, якобы подлежащих сносу. В действительных причинах подобной акции со стороны жилуправления никто из будущих переселенцев не сомневался.
— Ну, хватит обо мне. Давай Костю Красникова помянем, что ли?
Илья разлил по рюмкам дорогую водку и наткнул на вилку домашнюю котлету. Эльза погрустнела ещё больше. Вздохнула.
— Пусть земля Костику станет пухом. Редкий был человек.
Пока голодный гость пережёвывал свою котлету, Эльза принесла кусок картона, несколько пожелтевший от времени, бережно подержала в руках и развернула лицевой стороной к Ухновскому.
— Узнаёшь?
На картоне в характерной для Красникова стремительной манере был набросан портрет их с Эльзой сына. Возраст... что-то около пятнадцати лет. Типичный «пофигист». Техника тоже типичная — сангина, уголь.
Илья пожал плечами.
— Отчего не узнать? Ваш Ромка. Кстати... он где сейчас? Сто лет балбеса не видел.
Эльза нетерпеливо отмахнулась.
— Ты обратил внимание на дату? Вот, под подписью.
— Ну, март
— Как чего? Ромка у меня когда родился, помнишь хотя бы? Ну, ну... напрягись?
И тут до Ильи вдруг стало доходить.
— Хочешь сказать, он набросал этот портрет, когда Ромки даже на свете не было? Ну... да? Ври, давай!
Он взял картон в руки и долго, подозрительно рассматривал его, изредка бросая на хозяйку недоверчивые взгляды. На губах Эльзы печально тлела загадочная улыбка «Джоконды». Наконец, она приложила концы пальцев к повлажневшим глазам.
— Не только пол угадал. Даже характер.
Илья покачал головой.
— Он не гадал. Прописано до мелочей... детально. С живой натуры, я бы сказал. А дату можно поставить... хоть завтра.
— Зачем мне лгать? — Эльза пожала плечами. — Ты, наверное, знаешь, я собак боюсь. До истерики. А Костя, он однажды писал мой портрет, вдруг ни с того ни с сего ляпнул: «Элька, когда твой целлюлит будет виден даже в джинсах, ты заведёшь собаку. Большую собаку, о трёх лапах».
Хозяйка кивнула через гостиную, в угол. Илья повернул голову и изумлённо присвистнул. На него, неподвижный, как египетский сфинкс, смотрел из темноты огромный дог тигровой масти. Правая передняя лапа в области сустава у собаки была туго перебинтована. Встретившись с гостем глазами, пёс тяжело вздохнул и положил морду на лапы.
— Я его на дачах подобрала. Бывшие хозяева привязали собаку к забору и дали охраннику на бутылку, чтобы застрелил. Сами, конечно, уехали. Охранник первым делом напился, в стельку, потом пошёл стрелять. Попасть не смог, только покалечил. У него лапа перебита.
Эльза усмехнулась. Хлопнула себя по коленке.
— Не бойся, Илюша. Целлюлит я демонстрировать тебе не стану.
— И так видно. Сквозь джинсы, — отшутился Илья. Но в историю, признаться, поверил не слишком. — Я знаю, покойный был большой шутник. Мистификатор. Но не до такой же степени?
Эльза, однако, шутливого тона не приняла.
— Он иногда сам боялся себя. Этих вот состояний. Говорил, будто там... — она сделала неопределённый жест рукой вокруг и вверх, — там всё расписано. Про каждого, до мелочей... как ты говоришь. У нас нет никакого выбора.
— Ну, матушка! Это старая новость. Я сам так живу. Счастье захочет, оно и на печи найдёт. Несчастье тоже. Зачем зря дёргаться?
Илья снова разлил дорогую водку по рюмкам. И подцепил на вилку ещё одну домашнюю котлету, физически, до мелочей ощущая неизбежную предопределённость собственных действий.
Но Эльза, кажется, пропустила реплику мимо ушей.
— Про себя Костя тоже что-то такое знал. Он иногда проговаривался: своей смертью ему умереть не дадут. Убьют, будто бы... вернее, забьют насмерть. Так и случилось, ты сам знаешь.
«Наверное, это хорошо, — подумал Илья, — что имя художника Константина Красникова начинает обрастать легендами. Воспоминания экзальтированных дамочек, вроде Эльзы, со временем превращаются в мифы, а человек, с которым связаны счастливые дни юности, мало-помалу становится «пароходом». Впрочем, Костя того стоил.
Он молча выпил.
...«Забили» Костю Красникова в местной ментовке, в этом была уверена вся художественная общественность. После ликвидации Госплана СССР и вообще всякого хозпланирования, единственной плановой организацией в России осталось Министерство внутренних дел со всеми своими многочисленными подразделениями разных уровней. Планы по задержаниям, по раскрытию тяжких преступлений, планы по количеству собранных штрафов и т. д. При этом продолжал существовать процент роста к показателям за прошедший отчётный период. Невыполнение плана грозило лишением премии. Понятно, что лишаться премии не желали, рисковать здоровьем, гоняясь за настоящими преступниками, тоже. Поэтому в околоток забирали людей приличных, с которых можно хоть что-то взять.
В последние годы, добирая план, сообразительные стражи порядка взялись опекать Выставочный зал Союза художников. Особенно во время открытия персональных выставок, ориентируясь по объявлениям. После открытия выставки виновник торжества по традиции устраивал коллегам праздничный фуршет. В такие дни на подходах к Выставочному залу собиралось до нескольких патрульных машин. И чёс начинался... Подвыпивших художников подбирали прямо с остановок общественного транспорта, устраивали в околотке на принудительную ночёвку, а наутро, помимо обязательной платы за «медицинские услуги и гостиницу», заставляли выкупать отобранные документы.
Год назад один из приятелей видел, как упирающегося Красникова стражи порядка заталкивали в машину. Наутро из РУВД позвонили родителям и сообщили, что патрульный экипаж подобрал на улице гр-на Красникова в бессознательном состоянии. Тот был сильно избит неустановленными лицами и от него исходил запах алкоголя. По дороге гр-н Красников скончался, не приходя в сознание. Можете приехать, забрать тело.
Это была фактическая сторона дела. А дальше... надо полагать, задним числом, начиналось чистой воды мифотворчество, к чему женщины весьма склонны. Но спорить с Эльзой, разубеждать не имело смысла.
Спустя полчаса Ухновский откланялся.
...В суете и заботах Эльза вспомнила о нём спустя два месяца. Несколько раз набирала номера телефонов, но никто на звонки не отвечал. Мобильный тоже был недоступен. Тогда она взялась обзванивать ближайших знакомых Ухновского. Выяснила: последний человек, с кем он общался, был даже не художник, а школьный приятель, адвокат по профессии. Он сообщил Эльзе, что ведёт по доверенности судебные дела Ухновского, но вот уже две... может, три недели... Короче, он сам хотел бы его видеть. На этой фразе адвокат разговор оборвал, сославшись на срочные дела.
В растрёпанных чувствах Эльза отправилась в мастерскую художника. Манера пускать жизнь на самотёк была ей хорошо известна.
Железная дверь, разумеется, оказалась заперта. Однако выглянувшая этажом ниже соседка сообщила, что художник всё хозяйство месяц назад вывез и с тех пор в мастерской не появлялся.
— Теперь тут другие какие-то шляются, — пояснила словоохотливая тётка.
Предчувствуя недоброе, Эльза отправилась по домашнему адресу. К её изумлению, жилой дом взирал на мир пустыми, без стёкол и рам окнами и чёрными дверными провалами. Однако за сколоченным наспех забором деловито работал компрессор, а цокольную часть здания двое рабочих облицовывали декоративной плиткой.
Ничего не понимая в происходящем, сердобольная Эльза отправилась к родителям Анечки, чтобы выяснить из первых рук, куда подевалась чета Ухновских, по какому адресу. Здесь её ожидал ещё один сюрприз. Со слезами на глазах мать Анечки поведала Эльзе, что после больницы дочка отлежалась с неделю у них, а потом объявила, что уходит послушницей в монастырь. Адрес велела никому не называть, по крайней мере, год. Что касается мужа, она к его исчезновению отнеслась равнодушно. Как к перевёрнутой странице.
Эльза была в шоке. Единственной ниточкой оставался, пожалуй, тот адвокат, который вёл какие-то дела Ухновского в суде. Что это могли быть за дела, если Илья шарахался от всяких дел, связанных с судами и прокуратурами, как чёрт от ладана?
Из последних сил она в тот же день отыскала адвокатскую контору и дождалась однокашника Ильи, сидя под дверью кабинета. Узнав, кто она такая и о чём хочет расспросить, тот сразу же извинился.
— Поймите правильно, это совсем не телефонный разговор. Поэтому разговора у нас тогда не получилось. Давайте, кстати, прогуляемся.
В весеннем, с проталинами скверике адвокат рассказал, что при расселении аварийного дома Ухновский вместо трёхкомнатной квартиры в центре получил на себя и на жену двухкомнатную в районе Азино, «согласно нормативам». Ему, как патентованному лоху, всучили смотровый ордер, который, по сути, не является документом на право владения, дали ключи от квартиры и назначили дату переезда. Прежнюю квартиру Ухновский сдал, погрузил оставшиеся вещи и отправился на новое место жительства. Но в Азино его ждал большой сюрприз: в выделенной квартире уже жили люди. Кстати, добросовестные приобретатели с полным набором документов.
— После этого Ухновский прибежал ко мне, в прострации. Я дал ему ключи от дачи, чтобы было, где тормознуться, но сразу предупредил: подобных дел в судах сейчас тысячи. Они тянутся годами, но я не слышал, чтобы кто-то хоть раз сумел выиграть.
Адвокат вдруг остановился и перешёл на горячий шёпот.
— Вы поймите, тут все в одной связке. Вы даже не представляете, какие там крутятся деньги!
— Что с Ильёй? — тихо спросила Эльза.
Адвокат махнул рукой.
— Я объявил его в розыск. Но это бесполезно, искать не будут. Сожрали человека. Пищевая цепочка... он сам говорил.
Всю ночь Эльза проревела, уткнувшись лицом в подушку. Жизнь обессмысливалась в её глазах год от года; уходили лучшие, самые совестливые и интеллигентные из друзей. Она вдруг подумала, что уход Анечки в монастырь вовсе уж не такая несусветная глупость, как ей на первый взгляд показалось.
...Однажды, выбрасывая из почтового ящика насованные газеты и прочий рекламный мусор, она машинально пробежала глазами небольшую заметку.
«Работники Н-ской прокуратуры, явившись с утра на работу, обнаружили жутковатое зрелище. С чугунной ограды двухэтажного особняка, известного как дом Кирпичникова, через улицу в окна прокуратуры глядела мёртвая голова, одетая на чугунный штырь.
По заключению медэкспертизы, голова была отчленена посмертно. Зато самого ‘‘шутника’’ отыскали уже на следующий день. Им оказался санитар городского морга по фамилии В., который имел в прошлом нелады с законом и, будучи в нетрезвом состоянии, решил таким образом отомстить обидчикам. Во время задержания В. оказался настолько пьян, что даже не сумел объяснить дознавателям для какой цели решил обрить отрезанную им голову».
Эльза гадливо передёрнула плечами и оставила рекламный мусор на подоконнике.
