Версия для слабовидящихНиколай ПЕРЕСТОРОНИН
Удивительное дело – нынешний выпуск «Вятки литературной» ещё был, что называется, в чернильнице, а за ним уже чуть не очередь занимали. Сам на недавнем Книжном фестивале в Герценке слышал, как один из преданных знатоков творчества Владимира Арсентьевича Ситникова, прослышав, что патриарх вятской литературы только что передал свою новую повесть в наш альманах, со словами: «Я должен быть первым читателем», – направился ко мне, поинтересоваться, когда выйдет альманах. Надо ли говорить, что и в последующие дни и месяцы интерес к седьмому номеру «Вятки литературной» по мере его формирования подогревался и другими именами. Ведь у любого из представленных здесь своя армия поклонников, для которых встреча с творчеством своего кумира всегда желанна.
Но есть имя, которое объединяет всех. Я о Леониде Владимировиче Дьяконове, 115-летие со дня рождения которого неуклонно приближается. Его творчеству и судьбе, времени в котором он жил и формировался как личность, трагическим обстоятельствам бытия и ярким событиям жизни поэта и прозаика, сказочника и фольклориста посвящён целый раздел альманаха, озаглавленный «Венок Дьяконову». Впрочем, о времени, в котором Леонид Владимирович жил, о веке ХХ, выпавшем на его долю, рассказывают и другие публикации этого выпуска ставшего уже популярным альманаха «Вятка литературная». Так что у наших читателей есть уникальная возможность узнать, как в похожих временных отрезках одолевали свои испытания герои повестей Владимира Ситникова и Льва Кожевникова, рассказов Елены Наумовой, Николая Никитина, Ольги Журавлёвой, с каким творческим багажом выходили из тех лет и что обретали в нынешних поэты Надежда Перминова, Валентина Коростелёва, Руслан Кошкин и другие.
Многим из представленных в нынешнем выпуске «Вятки литературной» доводилось общаться с Леонидом Владимировичем, наверняка всем без исключения книги его открывали неоглядные горизонты народного творчества, эту вихрем летящую жизнь, взвихренный воздух которой был мало пригоден для рождённых летать, грозя разладом сломанного крыла и парящего вдохновения. Зато надиктовать в ночь отсутствующих сновидений мог:
Кто стучит по поверхности воды сна?
Сам не спит и тревожит меня
всю ночь?
Я проснулся, как улица!
Приподнялся! И вдруг
поверхность сна отделилась от меня!
Высыпалась кровь стаей
вспугнутых птиц!
Птицы кляксами расползлись по полу!
Сучковатого пульса стук смолк –
перестало бить
по поверхности воды сна.
А птиц, говорили мне, Леонид Владимирович любил. Не поверхностно: «Ах, птахи милые!», «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт», – а глубоко, исповедно, вспоминая перипетии своего бытия. Любил за вольность полёта, за крылатость следов, за это вот «но просыпались кусты, и голуби взлетали». И сравнивая отдельные отрезки своей непростой судьбы то с размахом солнечного луча, то с разладом сломанного крыла, вот так заострённо, как журавлиный клин, застигнутый непогодью, записывал стихотворение 1937 года:
Я бессилен,
как тварь,
у которой
обрублены
крылья,
а всё тело её
к одному лишь
пригодно –
ЛЕТАТЬ!
Чтобы в том же избранном высветлить его внешне простенькой, незамысловатой «Эвенской песенкой»:
Когда ещё теплее,
светлее будет нам,
тогда начнёт кукушка
будить нас по утрам.
И ясно читалось в его книге судеб:
Я вдруг почувствовал,
что можно говорить.
Всё отперто в душе внезапно стало.
Мысль-узница освободилась
И совесть ожила.
И я успел. Успел наговориться
На целое столетие вперёд.
Ещё беззвучно. Только сам с собой.
Но без оглядки горькой исподлобья...
Он знал, чем жизнь воистину светла, и это знание своё, знание света, не поглощённого тьмой, успел передать нам. Это знание и преобладает в большинстве публикаций седьмого выпуска альманаха «Вятка литературная».
