Версия для слабовидящихЧленский билет. Александр МОЛОДЦОВ
Прозаик, литературовед и краевед Александр Молодцов родился 5 января 1963 года в Кирове в семье работника кировского горкома КПСС. Учился в кировской школе № 16. Окончил филфак Кировского пединститута, работал учителем русского языка и литературы. С начала 1990-х годов долгое время работал на железной дороге. Женат, имеет троих детей.
Печататься начал в 1983 году в институтской многотиражке. В конце 1980-х годов тяготел к литературному клубу «Верлибр». Вскоре порвал со своим культурным окружением и ушёл в грузчики, не переставая при этом писать «в стол». Итогом работы стали сборники афоризмов, эссе и рассказов «Триумфы», «Прерогативы души».
В 2003 году три его эссе были опубликованы в рязанском сборнике «Край городов», но статьи в кировских газетах и журналах появлялись эпизодически. Регулярные публикации начались с 2018 года в различных изданиях Кировской областной научной библиотеки имени А. И. Герцена. В 2019 году в издательстве «О-Краткое» вышло эссе «Книга Судебъ. Обожанiе Гоголя», получившее диплом рязанского фестиваля «Читающий мир» «за экспериментаторскую смелость». Работа над книгой заняла свыше десяти лет. Она была отмечена в 2020 году дипломом лауреата Кировского областного конкурса «Вятская книга года – 2019» в номинации «Первая книга». В том же году была опубликована книга «Звук тишины», которую составили ранние сборники «Триумфы» и «Прерогативы души». Афористическую традицию продолжил новый сборник «Интерлюдье». В нём увидели свет и воспоминания о детстве. В газетах, на телевидении и радио вышло несколько интервью писателя. Состоялись презентации книг в Москве и Кирове. Затем вышли рассказы в альманахе «Вятский свистун», газете «Наш город» и других изданиях. Работа над воспоминаниями открыла новую сферу деятельности писателя: краеведческое исследование о вятском роде кондитеров Франжоли («Франжоли на русской почве») и о связях Максима Горького с Вяткой. Никогда не затухал интерес автора к вятскому фольклору и диалектам. Литературные вкусы писателя формировались под воздействием Гоголя, Чехова, Лескова, Ремизова, Гребенщикова. В зарубежной литературе отдаёт предпочтение творчеству Флобера, Пруста и Кафки. Из увлечений на первом месте – библиофильство. Летом 2021 года принят в члены Союза писателей России.
Среди коллекционеров
КИМ ИР СЕН И КИРОВСКИЙ «КЛАД»
Как-то я наткнулся на новость о заброшенном, полусгоревшем и немного жутковатом кировском доме по ул. Красноармейской, 28, пугающем своим видом горожан (поговаривали, что в нём видели змей, охотившихся за мышами). Эти строки воскресили в памяти одну забавную историю, пассивным участником которой я стал однажды. В то время снесли соседний дом по адресу Красноармейская, 30, прежде принадлежавший купцу Фёдору Лаптеву, 1910 года, с лепными украшениями артели Георгия (Николая) Джмухадзе. А дальше находился ещё один двухэтажный деревянный дом по адресу Красноармейская, 32. Вот о нём будет мой рассказ.
Этот дом был полным близнецом полуобгоревшей трущобы под № 28. Его начали сносить вскоре после тридцатого, разрушенного в июле 2016 года. Но снос по каким-то причинам затянулся до осени. В отличие от лаптевского особняка, советские деревянные двухподъездные дома были построены не ранее 1930-х годов. Я так подробно рассказываю об этом, поскольку прожил по соседству с ними более пятидесяти лет. Я поведал о сносе тридцать второго дома кировскому старожилу В. Н. Савиных, поскольку это был дом его детства, он жил в нём лет пятнадцать с рождения по 1970 год. Зимой 1970 года я поселился в соседней пятиэтажке, на полгода мы стали соседями, а осенью он навсегда покинул этот дом, переселившись в новостройку.
Квартиру в описываемой двухэтажке получил ещё отец моего рассказчика – Николай Савиных. Дом населяли чины УВД. Николай Савиных работал следователем по особо важным делам НКВД (УВД) в общей сложности более тридцати лет и дослужился до звания майора. До этого он служил на Дальнем Востоке с 1942 по 1949 год.
Демобилизовавшись в 1949 году, он и поселился в двухэтажном доме по Красноармейской, 32. Вот тут-то и произошла с моим приятелем одна весьма неприятная история... Ему было лет десять, когда в 1965 году, играя «в чику» (или «в пристенок» – гаджетов у детей не было), он не нашёл ничего удобнее для биты, чем отцовская медаль «За освобождение Кореи». Такой награды за победу в войне с японской императорской армией в 1949 году перед выводом советских войск с корейского полуострова были удостоены все советские солдаты и офицеры. Офицерский состав представили к золотым медалям, солдатам полагались серебряные.
Старшина Савиных берёг экзотическую заграничную награду наряду с фронтовыми орденами и медалями, а находчивый ребёнок, отцепив колодку от медали, нашёл серебряному диску лучшее, как ему казалось, применение. Он запускал биту до тех пор, пока она не провалилась в щель в полу. Отец-ветеран не обрадовался пропаже своей медали, но сына строго не наказал, тот всё равно на всю жизнь запомнил эту скверную историю. Отец умер в 1980 году. Мысль о пропавшей медали не оставляла Владимира Савиных всю жизнь, и когда я сказал ему, что дом начинают сносить, он как-то воспрял духом и решил воспользоваться моментом. Но как? Я несколько недель ему напоминал, что из опустевшего дома несуны несут всякую рухлядь: кирпичи, металлолом, какой-то хлам, вот-вот дом снесут, строители не станут рыться в мусоре, редкая награда просто пропадёт, и он останется ни с чем. Но Владимир Николаевич от природы человек скромный и законопослушный, всё больше сомневался. И правда – дом, даже брошенный, – чья-то собственность.
Хотя желание исправить ошибку детства и вернуть отцовскую награду, бесценную память о своём безоблачном детстве, не покидала моего героя. Один угол у старого дома уже начали сносить, а он всё никак не мог собраться с духом и с инструментом. И вот однажды осенью, аки тать в нощи… хотя нет, дело было субботним утром, наш искатель отцовской реликвии отправился с монтажкой в руке к родному дому. Здесь он не был сорок шесть лет, да и сейчас его никто не ждал тут. Нумизмат шёл на старую квартиру, не будучи уверен, суждено ли его замыслу осуществиться, ведь за пятьдесят лет дом могли несколько раз ремонтировать.
Зайдя в дом, наш разведчик нашёл всё сохранившимся, однако, половая доска-пятидесятка, по его словам, за восемьдесят лет сохранилась как новая и никак не хотела отходить от лаги, а возраст коллекционера на седьмом десятке лет – плохой помощник для поисков артефакта в таком квесте. Но как ни прочна была восьмидесятилетняя половая доска, Владимир Николаевич явился в отчий дом не за ней.
Вокруг него также суетились и «работали» какие-то личности.
– Что, за досками пришёл?
– Да, за досками.
– Ну, давай, давай, доски нормальные.
Разве станешь объяснять местным ревнителям старины, что ты тут отнюдь не за рухлядью, как некоторые, а за корейским серебром. Каково же было счастье нашего собирателя, когда, с трудом оторвав две-три доски, под слоем мусора и пыли он обнаружил вожделенный клад. Ну вот же она, пропавшая бита, мальчишечья радость! Вот она, отцовская медаль, полученная им в далёком 1948-м в не менее далёкой Северной Корее!
Встреча со своим детством сгладила грусть расставания с родной квартирой, а через пару недель на месте тридцать второго дома остался лишь слой пыли. В. Н. Савиных поблагодарил меня за своевременную подсказку, да и сам был доволен своей находчивостью. Колодку от награды наш игрок «в чику» хранил все эти пятьдесят лет, он почистил отцовскую медаль, привёл в порядок и колодку, и теперь семейная реликвия наконец-то в сборе! Непростая получилась судьба у этой награды: заслужить её отцу на краю света, а потом сыну хранить вроде бы и под боком, но так, что близок локоть, а не укусишь, зато это приключение сделало её ещё более ценной. Кому-то в заброшенном доме важны старые кирпичи, кому-то – ржавое железо, а кому-то дорог крохотный серебряный кусочек истории! Хотя как знать, может быть и те, остальные, кто промышлял в этом доме пыльным хламом, на самом деле тоже погружались в свои незабываемые воспоминания? И таких забавных историй о старых кировских домах найдётся ещё немало.
Так, а зачем далеко ходить? Взять хотя бы ещё один дом по этой же улице, чуть подальше. Старожилы рассказывают, как в старину бывало с таксистами. Поймает некоторый пассажир машину у вокзала, скажет водителю адрес: Красноармейская, 38. Тому и невдомёк, что это за дом. Таксист с пассажиром подъезжают по адресу, дом не во дворах где-то там, а прямо у дороги красуется. Он весьма приличный, каменный, оштукатуренный. В центре дома довольно помпезное по скромным местным меркам парадное крыльцо в виде плоского портика с полуколоннами под архитравом. Он отделяет полукруглую нишу с арочным окном над входом – не чета соседним деревянным домам-баракам и под стать не то что лаптевскому особняку, а и самому зданию ДК «Авангард», архитектурно восходящему к пышному дворцу Кваренги в Петергофе, разрушенному немцами в годы войны.
Водитель свою работу выполнил, а у пассажира денег нет. Он говорит таксисту: «Подожди, дорогой, буквально пару минут, зайду домой, возьму денег у жены и сейчас обратно». Водитель ждёт пару минут, пять минут ждёт – никого нет: ни пассажира, ни жены его. Разглядывать чудо «сталинского вампира» ему надоедает. Он достаёт газету, но и её откладывает, начинает нервно сигналить, однако и это не помогает. Постепенно до него доходит, что его обвели. Тогда он выходит из машины в досаде, чтоб найти жулика в том ненавистном парадном, куда тот зашёл, и проучить его. А дом хоть невелик, но три этажа и три подъезда. Таксист заходит в парадный вход, и тут ему всё становится ясно. Подъезд не глухой, а сквозной, это сейчас проход перегородили да кодовых замков понаставили, а пятьдесят лет назад через дом можно было проскочить насквозь. Пойди, разыщи этого жлоба в стареньких дворах вокруг рынка.
Нас самих, когда мы поселились в этом районе в 1970 году, не один раз разводила на бобах изобретательная на проказы околорыночная публика: то какие-то погорельцы придут просить милостыню, то цыгане предложат огород вспахать, то бедолага какой-нибудь переночевать попросится: выписали вечером из областной больницы, а автобус в деревню только утром. Один раз пустили какую-то бездомовую девицу переночевать, так на следующий день сестра нижнего белья и косметики недосчиталась. То один находчивый шофёр продаст отцу задёшево «зилок» навоза – почву песчаную в нашем саду удобрить, да так и не приедет тот никогда, получив от отца, даром, что тот горкомовский работник, три рубля. А однажды просто ограбили квартиру. Ловкий народ в ту пору крутился вокруг рынка, мы же переехали в центр с рабочей окраины, и для нас это было в диковинку. Вот и этот мазурик не собирался платить водителю, он просочился сквозь дом и был таков. Наверно, ему этот финт с такси был не впервой, зато таксист надолго запомнит этот адрес, да ещё и другим шофёрам подскажет.
Да, такой он, тридцать восьмой… Что за люди?! Из-за двух рублей… да за четыре копейки на троллейбусе мог бы доехать. Это же не лихие девяностые! Или ещё одна история про этот дом, он старый – больше семидесяти лет ему – раньше он назывался домом работников треста «Кирлес», историй много накопил. Вот уж действительно из девяностых годов история, тогда много чудного на свете было. Ольгу Николаевну не знали? Так она лет десять как умерла.
ДЕВЯТКА
Тому назад как лет двадцать будет, может, двадцать два, навстречу мне прямо на перекрёстке подошла старуха, неприятная, неопрятная, липкая, после продолжительного (я всегда спешу) елейного вступления предложила купить её книги. Книг у неё никаких не было, а и были бы, всё равно не до них. Обычная попрошайка. Снисходить я давно разучился, но попытался обойти её. Тогда она попросила продать её машину, прибавив: «Я верю вам». И вдобавок ненормальная. Обо всём этом я вскоре забыл.
Но спустя полгода она вновь приблизилась ко мне. Я, как и в первый раз, также возвращался с работы, и она встретила меня ещё ближе к дому, чем в первый раз.
– Молодой человек, извините, пожалуйста, задержитесь на пять минут.
– Извините, не могу, у меня тяжёлая сумка, – и я кивнул на сумку с мёдом. Эту женщину можно было вспомнить, не глядя на неё, по тому, как неловко она растягивала слова.
– Вы часто здесь ходите, купите мои книги.
– Я ведь говорил уже как-то вам, что мне не нужны книги.
Резкость, вызванная слабостью моего медового алиби, удивила меня самого. «Наверное, “Школьная библиотека” или Кочин, что ещё может продать нищая старуха?» По дороге к дому я стал вспоминать стариков с их пыльными покрывалами, на которых разложен незатейливый ассортимент.
– А какие у вас книги, старые? – вдруг обернулся я.
– Да, у меня очень старые книги. У меня есть даже Библия с иллюстрациями Доре.
Я присмотрелся к старухе, ясно, что она не в своём уме, но что-то сквозило в её взгляде от былой интересности. Она разыгрывает меня то ли от скуки, то ли с целью одурачить. Я разочарованно повернул к дому. Непростая старуха. Видя моё недоверие, она засуетилась.
– У меня есть «Божественная комедия» Данте, издание «Academia», – холодок прошёлся за моей спиной.
– Хорошо, покажите мне свои книги.
– Сейчас я не могу, к моей дочери пришли друзья, я не могу при них. – Она бы могла производить впечатление этакой старорежимной чудаковатой мадамы, если бы пройдоха не наследил на её лице.
– Ну, приходите на это место через полчаса, ещё лучше в начале восьмого, приносите ваши книги, тогда и поговорим.
– Пойдёмте лучше к вам.
– Нет, это исключено. Увидимся минут через сорок, – я понёс мёд дальше.
* * *
Пока варились пельмени, я рассказал Мише в двух словах о своём приключении. Через сорок минут банка с мёдом оказалась на прежнем месте, у парадного того дома, возле которого странная обитательница этого квартала, вероятно, изо дня в день приставала ко всем прохожим со своими каверзными просьбами вместо того, чтобы отнести книги букинисту. Ожидая меня, она привязалась уже к какому-то жигулисту. Один носок её сполз с ноги, если в туфле вообще что-то было. Взгляд непрямой, заискивающий, речь переслащенная, пересыпанная неуместными извинениями. Всё это не казалось благородной нищетой, такой, какой она рисовалась в моём воображении. Никакой жалости к её положению я не испытывал, может, потому, что были сомнения в её трезвости, а скорее всего из-за природной чёрствости.
– Не правда ли: диккенсовский типаж? – это я Мише.
Наконец она заметила нас и подошла.
– А я думала, это вы приехали, – певучим голосом произнесла она. Я спросил её о самом насущном, так как в руках у неё по-прежнему ничего не было.
– Где же ваш Доре?
– Я не могу пройти в свою комнату, она у меня дальняя, и я бы не хотела ходить мимо гостей. И я не говорила вам Доре, я говорила Дюрер, – внятно подчеркнула она.
– Как же быть, что вы предлагаете?
– Это ваш друг, – она посмотрела на Мишу.
– Допустим, – торопливо заметил я, чтобы замять неловкость предиката, данного этому предосудительному меланхолику.
– Что вы сделаете с моими книгами, вы не отнесёте их на чёрный рынок? – голос её резко задребезжал при этом.
Её сомнения озадачили меня. О каком чёрном рынке она говорила, когда вся торговля непонятного цвета, а её книги доступны лишь специалисту? Наверно, она хотела, чтобы её книги просто сохранились в надёжных руках, а может, для неё самой перспектива расставания с книгами стала неожиданной реальностью, к которой она оказалась не готова.
– Нет, я вам могу обещать, что они не попадут на чёрный рынок, я их возьму себе. Вот, можете взглянуть, – я достал номер «Русского вестника» за 1866 год, – вот такие книги меня интересуют. Есть ли у вас периодика, журналы?
– Журналов у меня нет, это какой том? У меня есть «Нива».
– «Нива» – это не то. Есть ли у вас толстые старые журналы XIX века, книги «серебряного века», 20–30-е годы? Что у вас вообще есть?
– У меня есть «История Государства Российского» 1903 года.
– Не-ет, это всё не то. Что толку говорить о книгах, их надо смотреть.
– Пойдёмте к вам, – жалобно сказала она опять.
– Зачем, ну какой смысл? Нет, это невозможно. Книги у вас дома. Вообще есть ли они у вас? Вы не морочите нам голову? Вы обещали показать книги, не показываете и ничего не предлагаете.
– Нет, книги у меня есть. У меня, ребята, такие книги, какие вам и не снились. Я работала в книгохранилище, книги списывали, они приходили в негодность, фонды большие, я брала их себе домой. Мой муж – известный кировский коллекционер Вольдемар Петражицкий, он собирал медали, монеты, а я всю жизнь собирала книги. Но сейчас стало трудно жить, приходится продавать. А вы со мной ничего не сделаете?
– Какие вам нужны гарантии от нас?
– Я верю вам, но не хочу, чтобы книги попали на чёрный рынок.
– Я обещаю, что они будут только у меня. Я сам собираю книги. Вы же видите, – я ещё раз показал ей на свою доверху набитую старыми журналами сумку. – Кстати, сколько вы хотите за них?
– Ну, я не знаю, сколько дадите.
Я недоумённо переглянулся с Мишей.
– А какое у них состояние? Как они сохранились? – вступил в разговор Миша. – Может быть, у вас есть «Столица и усадьба»?
– Нет, но у меня все книги, начиная с 1800 года и позднее.
– Ну, так что толку говорить впустую, – опять завёлся я. – Давайте договоримся, когда можно увидеть книги. Завтра вы сможете их показать?
– Конечно, смогу, приходите в любое время.
– А не получится опять так, как сегодня, что у вас будут гости, и вам нельзя будет ничего сделать?
– Нет, приходите, как сможете.
– Хорошо, завтра в восемнадцать часов мы придём к вам. Где вы живёте?
Всё это время, пока мы разговаривали, моросил мелкий дождь.
– Вот тут я живу, в этом доме, – она показала на дом, у парадного которого мы находились до сих пор. Послевоенная постройка, по предположению Миши, знавала и лучшие времена, как и её обитатели.
– Какая квартира?
– Одиннадцатая.
– Хорошо, завтра в шесть часов ждите меня.
– Ребята, у меня ещё одна просьба к вам, – голос её при этом стал мурлыкающе вкрадчивым. – Мне надо продать «девятку».
– ?!
– Вы бы не могли помочь мне?
– Это какая-то авантюра, – опять начал я. – За сколько?
– Ну за 20.
– Я и цен-то не знаю, какие бывают, – это Миша.
– Давайте будем заниматься чем-нибудь одним. Книги так книги.
– Хорошо, хорошо, тогда дайте мне, пожалуйста, немного мелочи, ну, рублей пять.
– Вот вам вся моя мелочь. Тут около рубля. Больше у меня с собой нет, – я опорожнил свой бумажник ей в ладонь.
– Может, у вас что-то есть? – обратилась она к Мише.
– Нет, у меня нет.
– Жаль, рублей пять бы.
Мы с Мишей направились дальше, оставив старуху, пересчитывающую мелочь, озадаченной стоять у подъезда, и сами не менее неё озадаченные.
– Ну, как твои наблюдения? Она превзошла мои ожидания, а «девяткой» окончательно добила.
– На музейного работника она не походит, может, уборщицей работала. Ну, завтра посмотрим.
Наконец-то Миша понёс к себе свой мёд, а я пошёл с журналами к Диме. По дороге к нему, я не переставал думать о фантастической старухе. Придя к Диме, я набрал Мишин телефон и поделился:
– А может, она сумасшедшая. Может, она видела эти книги, и они запали ей в память, но ничего этого и, разумеется, «девятки» у неё нет. Это всё объясняет, почему она не показывает книг. Я вспомнил сейчас, что она ещё зимой просила меня продать машину. За это время её могли бы продать или дочь, или зять, если бы хотели.
– Может быть, завтра видно будет.
* * *
Но назавтра мы ничего не увидели, кроме облезлой кожи обшивки на дверях. Звонок молчал, да и весь подъезд производил удручающе старческое впечатление. Пожалуй, именно в таком доме и могли находиться книжные сокровища. У соседской девочки мы выяснили, что женщину звать Ольгой Николаевной, и что книги у неё действительно есть, книги необыкновенные, целая стена.
Не появилась она ни в шесть, ни в семь, ни в девять. Не появилась ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Мужские, женские голоса попеременно бодро отвечали, не отворяя двери:
– Нет, ещё не пришла, и неизвестно, когда будет.
В который раз, выходя из мрачного подъезда в догадках о том, где она на самом деле находится, я чувствовал себя персонажем Крестовского. С другой стороны, зачем мне её книги, когда придёт время, и я не в силах буду решить, куда мне подевать свои собственные сокровища? Вот вопрос.
Зайдя как-то в очередной раз в знакомый подъезд, я столкнулся нос к носу с молодой женщиной недурной наружности, выходившей из одиннадцатой квартиры. На обычный вопрос я получил обычный ответ. Миша предположил, что лучше всего продавщицу книг искать днём – её, возможно, меньше опекают. Так я и сделал однажды, придя около одиннадцати утра. Собираясь поскрестись в дверь, я почему-то долго раздумывал, о чём говорить с ней, с Ольгой Николаевной. Ведь вот сейчас она может распахнуть дверь, и я окажусь растерянным перед её богатствами. Перспектива оказаться неготовым к разговору (вдруг она передумала или лучшее уже успела продать?) смутила меня. Не знаю, что отвратило меня в этот раз постучаться, но я так и не решился на это. Выйдя из подъезда, я встретился с симпатичной девушкой, и вскоре за моей спиной раздалось уже привычное бряцанье дверной ручки. Как ни удивительно, дверь легко пропустила её, а я с облегчением подумал, что вовремя избежал недоумённых взглядов.
В безумной тоске мне всюду мерещилось старческое лицо, заклинавшее: двойка, семёрка, девятка. Однажды я встретил его в рыночной толпе и окликнул Ольгу Николаевну в спину. Полузнакомое лицо удивлённо посмотрело на меня. Теперь мы поменялись ролями.
И однажды днём (прошёл уже месяц, а может, и больше) я вновь был у желанной двери. Несмотря на раннее время, я получил чувствительный отпор:
– Ну, что вы всё ходите. С восьми часов начинают ходить. Вам машину надо купить?
– Нет, у неё были ненужные книги.
– Да вы слушайте её! Она четвёртый год не в своём уме. Она чуть не всем про машину рассказала, от покупателей отбоя нет. Она вам про яхту расскажет, вы и в это поверите? Неужели вы не могли понять, что это больной человек, хоть бы пожалели! Нет у неё никаких книг, и никогда не было. И не ходите сюда больше, не приставайте!
Она долго говорила ещё что-то, я уже не слушал, какое-то время постоял возле дверей, потом медленно вышел на свет.
Самое простое объяснение странностей Ольги Николаевны, приходившее неоднократно мне самому, всё-таки поразило меня. Мне стало действительно жаль обеих женщин, обречённых на взаимное непонимание, но как быть с книгами, соседка говорила серьёзно. Дюрера могло не быть, но отчего им не продать ту же «Ниву», не «девятка» ведь это, в самом деле.
Как-то я встретил Ольгу Николаевну возле подъезда её дома и хотел было окликнуть, но решил повременить, пока она не закончит беседы своей с молодым человеком недурной внешности, и, наверное, весьма приличного, хотя и несколько опухшего от пьянства, а может, и от побоев. Точно такие же кровавые и синюшные отметины можно было без труда разыскать на лице и у самой Ольги Николаевны. Мирный и задушевный характер беседы оспаривал плоды некой кипучей деятельности, напечатлённой на их одухотворённых лицах. В её голосе слышна была материнская теплота, влюблённая забота и невыразимый лиризм, а он весь состоял из внимания. Из обрывков их разговора я не понял ничего, кроме одного: они никуда не спешат и ни в ком не нуждаются. Какая поистине полнокровная, содержательная и загадочная жизнь разворачивалась на моих глазах! Я со своими неосуществлёнными книжными претензиями показался тут неуместным самому себе и отступил.
* * *
Прошло несколько месяцев, а я понимал, что разговор с Ольгой Николаевной так или иначе состоится, раз уж сюжет ждёт своего завершения, и я узнаю секрет её книг из первых рук.
И вот как-то в сумерках январской метели я узнал перед собой её дрожащую, неуверенную походку. Худенькая, нелепая фигурка в мехах, в великолепных светло-голубых колготках, в кокетливых туфельках, утопавших в пушистом снегу. Сказочно-праздничный вечер соответствовал её виду, как если бы она возвращалась с бала. Она неторопливо шла передо мной, рассеянно посматривая по сторонам, и, пока я догонял её, вспомнил о том, что мы встречаемся с ней уже в третий раз на одном и том же месте, и всё идёт своим чередом, и развязка этой романтической истории будет иметь чарующий конец.
– Ольга Ивановна! – окликнул я её в спину.
– Николаевна, – поправила она меня, не оборачиваясь, как будто представляя, с кем ей приходится иметь дело.
– Извините. Ну, так как же ваш Дюрер? – глаза её мутно блуждали. Мои предположения относительно бала не были безосновательны: от неё исходил аромат вкусного вина.
– Ах, Дюрер, ну так что же, приходите, когда вам будет удобно, – голос её был невероятно трезв и спокоен, расставание с раритетом было рутиной.
– Ну, нет, что вы! Я столько раз к вам заходил, что больше уже не смогу прийти. Мне всё время говорили, что вас нет дома.
– Да, меня тут не было какое-то время – я была в Йошкар-Оле, но сейчас можете приходить в любое время, я никуда не собираюсь и всё вам покажу, – пьяные глаза её светились умом, а тон был будничным и рассудительным, не выдавая неупорядоченного воображения.
– Дело в том, что я больше не приду к вам. Меня об этом попросили у вас, и я, разумеется, больше не приду.
– А, ну, это дочь. Видите ли, у нас с ней сложные отношения.
Тема семейных неурядиц на этом была исчерпана. Я оценил её такт и сдержанность. Менее всего ожидал я их увидеть в невменяемой женщине преклонных лет и во хмелю, что само по себе забавно. Величественное нежелание переходить на личности так контрастировало с несдержанностью здравомысленной дочери. Но Миша, конечно же, не прав, это не техничка.
Тем временем мы неторопливо шли дальше.
– Но, если вы желаете, я могу принести книги сюда, к «Авангарду».
– Приносите, я вам сразу же заплачу, – мне показалось, что моё нетерпение было ей неприятно. Я обречён делать в этой партии самые невыгодные ходы.
– Когда вы свободны? Давайте завтра.
– Нет, завтра я работаю и появлюсь здесь не скоро.
– Ну, а когда?
– Я сейчас могу, – мне показалось, что я повторяю затверженный текст. Я уже знал продолжение этой репризы, но остановиться не мог.
– Нет, сейчас я не могу, мне нужно ехать. Завтра приходите, я обязательно принесу, я обещаю.
Меня удивило, с каким достоинством говорила она сейчас со мной. Я всё ещё видел в ней облезлую, свихнувшуюся попрошайку. Но если тут кто-то и был попрошаином, то не она. А я уже опасался её отказа и оттого чувствовал себя ещё глупее и действовал ещё прямолинейнее, как будто мне отказывали в любви, как будто я столкнулся с неслыханным женским коварством. Ну, разве так можно с женщиной? Ведь вина в этом случае целиком принадлежала мне, а оправдания суть таковы, что их никто никогда не хочет слушать и менее всего – я сам от себя. Язык мудрости не ведает такого оформления мысли. Крайняя степень выражения оправданий – стенания.
– Ну, а я завтра не могу, сегодня праздники заканчиваются, и завтра мне не приехать сюда. Давайте минут через десять-двадцать, – подразумевая под этим своё сомнение и прошлый опыт.
– Тут где-то остановка троллейбуса должна быть.
– А вот она, прямо перед вами.
– Нет, мне надо в другую сторону. Тут «двойка» ходит.
– Сейчас «двойки» нет. Сейчас «девятка».
– Да, да, «девятка», конечно же, «девятка», это раньше тут «двойка» ходила. А сейчас «девятка».
А что ещё? Всё.
