Версия для слабовидящихЗелёная улица. Антон СМЁРДОВ
Антон Смёрдов умеет удивлять. Не успеешь привыкнуть к балладам, которые принесли ему на Всероссийском фестивале авторской песни «Гринландия» в 2015 году звание лауреата, у него уже рукопись стихов, совсем не песенных, а вполне поэтических, на областной семинар «Зелёная улица» набирается и небольшой сборник лирических стихов, выходит под названием «Право на ошибку». Обсудили в клубе «Молодость» главу из повести «Эксперимент» и рассказ «Кеды», а он, вдохновлённый принципиальным разбором, уже пишет в «личку»: «Есть пара недель свободы. Пока на карантине, буду по рассказу в день печатать». И ведь печатает, вернее, пишет, не по рассказу в день, а куда более обстоятельно и неторопливо, явив подобающее уважение и ответственность к прозе, как к жанру.
Уроженец посёлка Даровской, обладатель Гран-при в конкурсе на лучшее стихотворение о деревнях и сёлах Кировской области, он знает цену кропотливому труду и в творчестве своём не разбрасывается. Герои его произведений от мира сего, живут в реальных городах и весях, а не в придуманном мире вымышленных названий и предполагаемых обстоятельств. Всё у него реально и реалистично, как в недавно вышедшей в приложении к журналу «Ротонда» книжке прозы «Кеды», как в рассказе «Неудачники», который мы предлагаем вниманию читателей альманаха «Вятка литературная».
Неудачники
В посёлок приехали литераторы, и мы с Женькой прибежали их встречать. На автобусной остановке народу много, большинство стояли с цветами, что-то горячо обсуждая. Мы забрались на покрытую андулином крышу газетного ларька и стали высматривать – какие же они: литераторы.
Автобус окружили со всех сторон, но нам сверху хорошо было видно. Их оказалось пятеро, они явно выделялись из толпы поселковых.
Невысокий пожилой человек с огромной коробкой раздавал всем книги. Седая тётенька в смешных очках подписывала их каждому желающему. Двое стояли в стороне, курили и озадаченно оглядывались. Наконец один с радостью махнул рукой в сторону пивного киоска, и мы потеряли их из виду.
Больше всего я удивился девочке. Она, не по возрасту серьёзная, тоже что-то писала в протягиваемых ей книжках и с умным видом кивала, когда её о чём-нибудь спрашивали.
– Смотри, – толкнул я в бок Женьку, – такая маленькая, а тоже – «литератор»!
– Ну да, – махнул он рукой, – маленькая! Лет пятнадцать, поди!
– Ага, пятнадцать! Вальке твоей пятнадцать! Лошадь! Этой – тринадцать, не больше! – Со знанием дела сказал я.
– Чё это лошадь? – Обиделся Женька. – Сам через пять лет таким будешь! А сестру не тронь!
– Ладно, ладно… – Осадил я его. – Давай смотреть.
На остановке уже раздали все книги, и литераторов повели в местный Дом культуры. Там, как кричал кто-то из толпы особо приближённых, их ждал банкет и чтения.
Чтением мы занимались в школе, и я примерно знал, что это такое, а вот банкет не видал никогда. Зато это слово здорово воодушевило тех двоих, которые выскочили из-за пивного ларька и побежали догонять группу. А может, просто боялись потеряться. Неудивительно.
Посёлок у нас большой – двести домов! В соседнем Торопове – всего пятьдесят, да и те старые. А у нас даже двухэтажки есть. В общем, места, чтоб заблудиться, хватит…
Группу приезжих повели к Дому культуры окольными путями. Наверное, хотели показать самую высокую в районе водонапорную башню и местный маслозавод, уводя в сторону от полуразвалившегося здания старой школы и сгоревшего недавно роддома.
В ДК мы с Женькой прибежали первыми.
Спросили у уборщицы Гали, что такое банкет, и, радостные, поспешили в актовый зал, где обычно хранили стройматериал для ремонта сарая..
Теперь здесь было на удивление чисто, стояли накрытые скатертями столы.
На нас зловеще шикнули, и мы метнулись в подсобку.
Развалившись на дырявых матах, я потянулся и спросил:
– Женька, а давай тоже станем литераторами?
– Чего это? – Посмотрел на меня друг. – Мы же на прошлой неделе договорились киноартистами быть! – И, прищурившись, набычился. – Отказываешься от нелёгкого труда киноактёра?
– Да подумай ты, кукушка, – поднялся я, – киноактёр что делает: в кино снимается, так?
– Так!
– Кино как делают?
– Как?
– Берут книгу и заставляют актёра читать по ролям, как мы на уроках!
– Ну! – Не понял Женька.
– Вот тебе и ну! – Постучал я по лбу. – Не будет книги, не будет кино. Не будет кино, киноактёров тоже не будет!
– А кто будет?
– Никто не будет! – Вздохнув, ответил я. – И чтения не будет…
Женька крепко задумался.
Но тут послышались громкие голоса, и в актовый зал Дома культуры ввалилась группа литераторов со встречающими. Мы прильнули к щели между фанерными щитами. Все расселись по своим местам и начали уничтожать банкет…
А я смотрел на ту молодую девушку, которая в свои неизвестно сколько лет стала литератором.
Она скромно сидела за самым дальним столом и вежливо улыбалась о чём-то спрашивающим её людям. Женька толкал меня в сторону. Он хотел увидеть, напьётся ли сегодня его батя – председатель колхоза.
Батя напился довольно быстро, и Женька с кислой миной сказал, что идёт домой.
Я остался в гордом одиночестве, но меня это нисколько не расстроило: я ждал чтение.
Первым по старшинству встал невысокий мужичок, за ним – тётенька в смешных очках. Последней выступала девушка. На неё уже мало обращали внимание, но она твердо начала:
«Играет с нами жизнь в игру без правил. И в каждом что-то есть от подлеца…»
В зале стало чуть тише. Перестала стучать посуда. Многие повернулись к девушке.
«Мы половинки тех, кого оставили, И половинки тех, с кем до конца. Игра идёт с заката до рассвета, И бешеные ставки на кону. Тот, кто нам должен, затаился где-то, А перед кем-то вечно мы в долгу. Ну вот и растасована колода, Все козыри сегодня на руках, Кому-то повезло, отбился кто-то, А кто-то будет вечно в дураках. И не всегда тот прав, кто всех сильнее, Сегодня умный выбрался вперёд, Конечно, сильный гору одолеет, Но, кто умнее, гору обойдёт. И все уже рассеяны сомненья, И точки все расставлены над ‘‘и’’. Нам вечностью отпущены мгновенья, Ты их не проиграй, а проживи…»
Этот голос звучал во мне. Я уже не смотрел на неё, переводя сбившееся дыхание, а голос всё звучал и звучал. Они уже уезжали, когда я решился выйти из подсобки.
Галя собирала грязную посуду, полупьяный дворник заносил в зал доски, Женькин батя спал на скамейке вдоль стены.
В каком-то полуобморочном состоянии я добрался до дому, упал на кровать и задумался: «Вот это слова, вот это голос, вот бы и мне так!» Ещё полночи прошло как в бреду: в голове проносились сказочные видения.
Вот я стою на огромной сцене нашего Дома культуры, вокруг меня толпа поклонников – человек пятьдесят, шестьдесят, и я читаю им стихи. Все замолкают, слушают, а затем взрываются громом аплодисментов. К ногам летят цветы, я собираю их в огромные охапки и отдаю той, которую люблю больше всех на свете – Лизке Стародубцевой из четвёртого «А»!
Нет, мама, конечно, стоит рядом. Она плачет и кивает в знак согласия с моим выбором. Теперь она уже не прогоняет Лизку к её такой-то какой-то матери, а обнимает её и соединяет наши руки в единое целое…
Наутро в школе все только и говорили о приезде литераторов. Самыми запоминающимися моментами стали, конечно же, подаренные книги и драка Женькиных родителей, когда его мамка зарядила супругу скалкой прямо на выходе из здания администрации.
Я спросил Женьку:
– За что?
– За деликатесы! – Печально вздохнул он. – Все, кто был на банкете, успели остатки по пакетам рассовать, а батя пьяный был и не смог.
Женька вообще сегодня был сам не свой, как и я. Только ему было обидно из-за деликатесов, а я всё жил вчерашним сном про стихи и поклонников.
Я сказал ему:
– Не буду киноактёром! Решено, становлюсь литератором!
Он как-то вяло махнул рукой и ушёл в класс.
На следующей неделе я начал писать стихи. Пытался и на прошлой, но когда доходило до второй строчки, становилось почему-то лень. Но я твёрдо решил: начинаю!
Пришла зима.
За окном намело огромные сугробы, потом грянули морозы, и в школе объявили об отмене занятий. Утром, когда мама растапливала печку моими первыми «пробами авторучки», как она их назвала, я валялся на кровати и с умным видом что-то писал в очередной замаранной и перечёрканной тетрадке. Я почти уже привык к этому: писать и зачёркивать написанное.
Помню, первые свои «стихи» я показал учителю чтения. Он посмотрел на меня поверх своих очков, улыбнулся и взял мои листочки домой – почитать.
До дому не донёс, вернул через урок, на перемене и сказал:
– Это ещё не стихи, это просто мысли, изложенные на бумаге. Подумай над рифмой…
Я долго думал над рифмой, но дальше «вода – среда» дело не двигалось.
Потом были новые уроки чтения, и я начал замечать, что неосознанно ищу рифмы в простых предложениях. А читая стихи Есенина, Блока, Лермонтова, выделяю понравившиеся.
Так вот, уроков не было уже три дня, тетрадь почти исписана и сожжена, а славы – ноль! Женька влетел в комнату как снежная буря:
– Ну, как дела? – Строго спросил он и схватил тетрадь. – Что у нас тут?
Нужно сказать, что когда я рассказал Женьке о своём сне, он на целую минуту задумался, а потом тоже захотел поклонников. Да и Лизка ему тоже нравилась.
– Ого, – воскликнул он, – сколько начёркано! Когда читать будем?
– Никогда… – печально отозвался я. – Ничего не получается…
Женька вернул мне тетрадку.
– Тогда айда на санках с оврага?
– Не, что-то не охота… – Ответил я. – Полежу ещё.
– Ну ладно! – Крикнул Женька и убежал, не закрыв за собой дверь.
По полу поползла туманная дымка, перекатываясь по паласу, холодя ноги. Я вдруг подумал, что вот об этом стоит написать: как ледяной пар заходит в дом, как мороз тянется к моим босым ногам…
Какое-то нервное чувство родилось в этот момент внутри меня. Оно заставило меня броситься не к двери, а к кровати, на которой валялась изодранная мамой тетрадь, и, отыскав свободное место, писать. Писать ещё, ещё и ещё…
Когда я закончил, пальцы и спина сильно ныли. Пальцы – от долгого письма, спина – от маминого ремня. Она закрыла двери лишь через полчаса, а я всё это время ничего не замечал вокруг. Мысли путались, перед глазами стоял лист исписанной тетради, но на душе было легче: с неё как будто сняли камень, отпустив на волю. Теперь она рвалась рассказать всем, что у меня наконец получилось!
Получилось, конечно, не то, но мне казалось, что это великое произведение теперь будет у всех на устах. Просто нужно его прочитать всем.
Мы не могли дождаться начала занятий. Женька метался из угла в угол, вскидывая руки к потолку, выкрикивая строчки из созданного мною шедевра. Мы с ним договорились, что читать перед классом стихи будет он, потому что я ещё с прошлого лета должен ему пять пробок от чешского пива, которые взял посмотреть и потерял…
Я согласился, ведь долг есть долг, да и он сказал, что во всеуслышанье объявит имя автора после прочтения.
Наконец нас позвали на урок.
Женька, нашедший где-то старую цветастую жилетку сестры Вальки, выглядел нелепо, но торжественно, как и полагает моменту. Он встал перед классом и объявил:
– Стихи собственного сочинения!
Девочки захихикали, но Женька на них цыкнул и продолжил:
– Исполняет Евгений Женихов!
Тут мне показалось, что о стихах собственного сочинения он слишком громко заявил, и я захотел внести ясность. Но было поздно…
– Пар морозный лижет пятки! Всё в порядке, всё в порядке!..
Сказать, что класс грянул, это значит – ничего не сказать: половина ребят повалилась под парты, остальные катались в истерике, вытирая набежавшие от смеха слёзы.
Лишь два человека сохранили спокойствие: я и Женька.
Тот с невозмутимым лицом, как будто ничего не произошло, продолжал читать:
– Я не грязный, я не в бане, Я на собственном диване!
Учитель чтения прикрылся журналом и изнемогал от хохота. На громкие крики в класс вбежала директриса. Вовремя!
– Что у вас происходит? – Возмущённо крикнула она.
Жаль только, что Женьку и это не остановило:
– Жгу тетради в жаркой печке, Холод лютый на крылечке!
Брови на лице директрисы поползли вверх. Она осталась стоять в дверях с открытым ртом, а дети в классе уже не могли смеяться. Они только открывали рты и верещали…
– Такова поэтов доля, Пока их не учат в школе!
Женька, ничего не замечая, торжественно поклонился. Я, сообразив, что сейчас произойдёт, выпрыгнул из-за парты. Но успел сделать всего два шага.
Женька произнёс:
– Автор – Алексей Полозов!
В этот момент жизнь показалась мне адом. На меня показывали пальцем, хватаясь за животы, надрывая голосовые связки. Вторая волна хохота ударила уже в мою сторону. «Неудачник!» – Кричал кто-то. Я обречённо оглядывался, пытаясь найти выход из ситуации, но выхода не было…
Я опозорился на все сто!
И убежал.
Зарывшись лицом в подушку, я плакал, как не плакал никогда в жизни. На рёв пришла мама. Бросившись ко мне, она спросила, что случилось. Я лишь отмахнулся, продолжая реветь. Она постояла немного надо мной и ушла, что-то ворча.
Я ничего не слышал. В голове мелькали мысли о том, чтобы порвать все написанные в тот день стихи и сжечь. И больше никогда не браться за ручку. Не ходить в школу, где меня настиг позор, уехать из посёлка навсегда и не возвращаться…
Наутро я прикинулся больным и провалялся в кровати весь день.
Слышал, как приходил Женька, как о чём-то разговаривал с мамой. Долго и нудно.
Миф о славе развеян… Не будет ни поклонников, ни цветов… Эх, Лизка, прощай навеки…
На следующий день пришёл учитель чтения. Он сел на краешек кровати и спросил:
– Обидно?
На глаза навернулись слёзы.
– Понимаю! – сказал он. – У меня было так же!
Я посмотрел на него сквозь слёзы:
– Как так?
– Вот точно так же! – Ответил он, улыбнувшись. – Я прочитал свои первые стихи, только не в школе, как ты, а на вечере литераторов. У-ух! Как же меня там осмеяли! Вспоминать неприятно. И стыдно. – Он украдкой посмотрел на меня. – Стыдно за то, что не оправдал их надежды, но не за то, что попробовал!
Я с удивлением посмотрел на него.
– Да-да. А как бы ты понял, что это не то, что нужно? – Он улыбнулся мне. – Ты молодец, что попробовал. И вдвойне – что нашёл рифму!
Он похлопал меня по плечу и поднялся.
– Никогда не останавливайся на достигнутом! Другие не смогли и этого! – И ушёл.
Наутро я вернулся в школу.
Надо мной опять смеялись, но теперь мне было намного легче не обращать на них внимание. Я был сам по себе, они сами по себе. И эта обида на окружающих сделала меня выше и придала мне сил.
Я стал заниматься серьёзно. А учитель чтения помогал мне после уроков.
Уже спустя годы, когда меня начали издавать, и я стал печататься в региональных изданиях и альманахах, я встретил ту девушку из Дома культуры.
Мы столкнулись на каком-то собрании клуба молодых писателей и поэтов. Я подошёл к ней и произнёс:
– Я прожил жизнь по вашему совету, Осталась точка над проклятым «И»! Мне вечностью даны на всё ответы, И лишь один не найден – о любви!..
Она с удивлением посмотрела на меня и улыбнулась:
– Я лишь однажды читала это стихотворение, но это было так давно. Откуда вы?
Настала моя очередь улыбаться:
– Из вашей молодости!
– Она была когда-то? – с печалью спросила она.
– Да, она до сих пор с вами! – сказал я, и она покраснела…
Когда я рассказал ей историю о своём первом стихотворении, она долго смотрела на меня, потом рассмеялась и сказала:
– Нас всех однажды называли неудачниками, и многие ломались на этом, вот только те, кто поборол это прозвище своим трудом – самые счастливые люди на земле! Мы – самые счастливые люди на земле!
