Стихи. Евгений ЖУЙКОВ

В одном строю От Куликова до поля под Прохоровкой – да одна беда. С берега Псёла смывает не охру – кровь Непрядвы вода. В русских полях с рассветом мглистым сошлись, как в одном строю, шеломы дружины и шлемы танкистов в битвах за землю свою… А мы-то сегодня, познав высоты, сможем ли так постоять не за несколько дачных соток – за каждую родины пядь? За всех не скажу, ведь и сам не знаю. Это ведь не в пивной встать в кулачке за Любку, за Райку, не постояв за ценой. Но во взгляде парней из-под чёлок – наших небес синева. Коль смогли постоять за девчонок, нужны ли ещё слова? Может, сравненье и неуместно, но испокон опять сегодня девчонка – кому-то невеста, а завтра, как родина, мать.

В День ВМФ С времён Петра кому на радость, кому остереженья знак – над боевым морским парадом Андреевский трепещет флаг. Опять Кронштадт и Севастополь как бескозыркою накрыл, взойдя над натовской Европой, крест голубой российских сил. Сил ВМФ… И сердце раня, он неспроста в моей судьбе – в тельняшке флотской дядя Ваня на фото в дедовой избе. И в сухопутной деревеньке, где даже не было пруда, на ленточках балтийский вензель сияет мне через года. И память это, иль предвестье, иль слава русских моряков – вновь голубое перекрестье небес в разрыве облаков.

Затишье Сумрачно, словно небо тихо на землю сошло. В церкви таинствуют требы – утренний молитвослов. Вот и липы в молитве замерли без ветерка. Тайное что-то в палитре сельского уголка. Вроде бы сиеминутье, но не за ним ли века? Битвы, вольницы, смуты – вычерки в черновиках. Вычерки гарью и кровью. Проседь времён на виске… Тихо пред аналоем тает свеча в руке. Сумрачно, но ведь тихо, нету и воронья. Не пробудить бы лихо на перевале дня.

Круг Чувствую – здесь я свой. Лапами сосен качая, склонясь надо мной, вспомнив меня, встречает вросшей в пригорок тропой меж золотыми стволами. Здесь зачинался мой – путь мой под небесами. Может, Бог даст, ещё выведет тропка, как прежде, к речке с поющим хвощом, к робкой, но всё же надежде – снова, проснувшись в стогу (это вам не палата!), звёзды пасти на лугу, как лошадей когда-то. И никого-то вокруг, рад потому и воронам. Жизнь моя сделала круг, чтобы не у гастронома – где я всё ещё свой каждой травинке и трели, родина пела со мной – тихая, как в колыбели.

Лишь бы… Плюнув на коронавирус и на гулянки запрет, куплю на коптящий, как примус, – на поезд плацкартный билет. Мне всё равно, куда ехать, мне всё равно, где сойти. Лишь бы на стыках от смеха купе сотрясалось в пути. Лишь бы вновь проносилась в мутном вагонном окне верста за верстою Россия, до слёз отзываясь во мне. Может, я в укоризне не лучший из сыновей, но кем бы ни слыл по жизни, последнее слово за ней.

* * * Мудрёная это наука – по правде, по совести жить. И неспроста эта мука, счастливая мука любить. Любить не в угоду кому-то, а словно уже на столбе, быть может, всего за минуту до точки последней в судьбе. Не раз она строила кукиш, но снова – как лбом о кирпич – азы той мудрёной науки я всё же пытаюсь постичь. Сидеть ли в думской палате, идти ли по авеню, я всё же дедовы лапти на случай на всякий храню.

* * * Николаю Сластникову Как ты молод и красив с вещей ручкою в руке, с песней вольной о Руси – жаль, на памятной доске. Жаль, что столько не допел, но ведь столькое и смог. Ты – поэт, и твой удел – жить, хотя и кончен срок. Срок земной. Но где-то там, где всему когда-то быть, что-то шепчут небесам строки веры и судьбы. Строки верные твои, и душа твоя в стихах над Россиею летит с ней, с Россией на устах.

Оладушек «Ранний гость не ночлежник», – говорила мне бабушка. Дождь с утра, дождь-валежник, но в печи-то – оладушки. На столе-то – варенье да сметана топлёная. А в обед над деревней, глянь-ка, не утомлённое уже солнышко вышло, «крыльца» мне под рубашкою чтобы мог выше, выше и над овражками, и над нашим угором улетать, фантазируя… С той поры до сих пор-то всё летаю по миру я за столом не с вареньем да сметаной топлёною – с новым стихотвореньем, часто круто солёным. И не «крыльца», а крылья столько раз переломаны. Встать над горькою былью помогало мне слово, что от прадедов, от прабабушек, бабушек… Снова солнце к обеду – тёплое, как оладушек.

От Невы до Вятки В куртке ли, в майке ли, в свитере – дорог фотопортрет. Брат проживает в Питере ещё со студенческих лет. Он городской с рождения, и легко не на «вы» – на «ты» в каждодневных хождениях по мостовым Невы. Но и вятскому берегу он, как и прежде, свой. И не открыть Америку, вновь воротясь домой. А дом – не только пристанище, но и баёвский угор, да за верстой верста ещё – тропка в луга через бор. И облачка по сини тут, как шанежки из печи. На озере на Осиновом бьют, как и прежде, ключи. Пусть не скрипят уже ступицы тележного колеса, не здесь ли души-заступницы матери и отца?.. Брат, приезжай на Троицу и на Покров приезжай. Выйдем за нашу одворицу не под собачий лай – под ветровое пение, где лёгок и вздох, и шаг. Не здесь ли, не зная успения, родины нашей душа?

Устои Это ж надо, после зноя ещё вечером вчера – сумрак, дождик над страною, над окраиной с утра. Да ведь всякая погода, напевают, не плоха. Мы с тобою, мы с народом – не «низы» и не «верха». И, конечно, не прослойка, не какой-то средний класс. Будь бы снова перестройка, перестроишь вряд ли нас. Чем ненастней, чем труднее, тем, настырней становясь, ощущаем всё острее с нашей отчиною связь. Это ж не аршин землицы для продажи с молотка. Ведь за каждой небылицей – древнерусские века. Это нам от них устои, хоть и стал наш век иным. Если мы чего-то стоим, так на том и постоим.

Отвечу Дней всё меньше, наверно, навстречу, но всё больше стихов за спиной. Я за каждую строчку отвечу не раскаяньем, а головой. В светлый день или тёмною ночкой, как за корни, за рифмы держись! Переложена строчка за строчкой на стихи моя грешная жизнь. Что греха-то таить – всяко было, сколь впустую растрачено сил. Но Пегас (не худая кобыла) меня всё же на крыльях носил. Гонорарами не избалован, всё ж не красного ради словца я в карманы не лезу за словом, чтоб Пегасу подкинуть сенца. Мы ещё полетаем, дружище! Конь мой пегий не в стойле пока. Не взыщите. Она с меня взыщет – последняя, может, строка.