Седьмые чтения по классическим древностям: скифы возле Тартара и пермский звериный стиль

10 декабря 2012 г. в помещении Лекционного зала Библиотеки имени А. И. Герцена состоялись Седьмые чтения по классическим древностям («Forum amicorum antiquitatis»).

Предыдущие, Шестые чтения состоялись 8 июня 2012 г. Тогда прозвучал доклад главного библиографа отдела краеведческой литературы Библиотеки им. А. И. Герцена Андрея Алексеевича Маркова «Что нового можно сказать о Спартаке?», после чего выпускник исторического факультета ВятГГУ, режиссер ГТРК «Вятка» Алексей Александрович Фоминых представил свою подборку монет Боспорского царства.  

А ещё раньше, 16 мая 2012 г., в библиотеке прошли Пятые чтения. Тогда выступали член Русского географического общества Сергей Владиславович Ухов («Ананьинская культура и античность») и кандидат исторических наук, доцент Института МГЮА в г. Кирове Владимир Николаевич Дряхлов («К вопросу о возвращении знамён Квинтилия Вара»).

На этот раз в Лекционном зале собралось около тридцати человек, среди которых было много студентов разных учебных заведений города. Выступали кандидат исторических наук, доцент Вятского государственного гуманитарного университета, главный библиограф Библиотеки имени А. И. Герцена Владимир Анатольевич Коршунков и кандидат филологических наук, сотрудник Центра типологии и семиотики фольклора Российского государственного гуманитарного университета (Москва) Евгений Николаевич Дувакин.

Доклад В. А. Коршункова

В. А. Коршунков озаглавил своё небольшое выступление так: «Поблизости от Тартара: русские как скифы, роксоланы, рутены».

Он говорил о том, как в средневековой, да и более поздней историографии восточных славян и русских стали называть античными наименованиями, сравнивая или даже отождествляя их со скифами, роксоланами, рутенами. Как уже довольно давно было установлено, скифы и роксоланы – древние народы иранской группы, а рутены – кельты. То есть к славянам они прямого отношения не имели, разве что некоторые из них жили в Северном Причерноморье, где гораздо позже жили и восточные славяне. Скифы были самыми известными из древних обитателей Северного Причерноморья, да и само созвучие слов «роксоланы», «рутены» и «русские» («россияне») казалось тогда достаточным. В устах западноевропейских авторов, именовавших русских такими античными псевдонимами, эти отождествления означали приписывание русским признаков дикости и жестокости. Сами же отечественные писатели и историки использовали такие вот классицистические, книжные шаблоны, чтобы подчеркнуть исконность, древность, самобытность своего народа, да ещё и старались перетолковывать собственное «скифство» в положительном смысле.

Начало доклада Е. Н. Дувакина

Е. Н. Дувакин, основываясь на подготовленной им компьютерной презентации, сделал обстоятельный доклад на тему: «Пермский звериный стиль и древнейшие сибирско-североамериканские связи в области иконографии».

Слушатели узнали о результатах работы по выявлению этнографических аналогий урало-сибирским бронзовым изображениям второй половины I тыс. до н. э. – начала II тыс. н. э. и выяснению дистрибуции четырёх близких мотивов, центральное место среди которых занимает «Птица с личиной на груди».

Бронзовое изображение птицы с личиной на груди. 6 х 8,5 см. Случайная находка. Пермский край. VIII–IX вв. Пермский краевой музей.

Развёрнутые изображения одно- или многоголовой птицы с личиной (личинами) анфас на груди, по-видимому, не встречаются непосредственно в Евразии нигде, кроме Северо-Восточной Европы и Западной Сибири в эпоху раннего железного века – раннего средневековья.

И всё же этот мотив не является уникальной чертой двух этих ареалов. Если взглянуть шире, то географически ближайшая аналогия найдётся у эскимосов-юпик острова Ратманова в Беринговом проливе. Сделанная ими в XIX в. деревянная фигура птицы с распахнутыми крыльями и личиной на груди хранится в Музее искусства народов Востока (Москва).

В Новом Свете фиксации этого изобразительного мотива тоже имеются. Он встречается в Арктике у эскимосов-инуит Баффиновой Земли, а также у индейцев Северо-Западного Побережья – тлинкитов, хайда и квакиутль. Близкие по характеру изображения есть у юто-астекоязычных хопи на Большом Юго-Западе.

Е. Н. Дувакин

Характер дистрибуции, данные сравнительной мифологии, а также археологии и палеогенетики о заселении Нового Света из Северо-Восточной Азии позволяют предполагать, что мы имеем дело с мотивом, который был известен общим предкам некоторых групп населения Сибири и Северной Америки.

Распространение данных изображений совпадает с географией нескольких фольклорных мотивов, которые отражают специфические связи между Западной Сибирью, Северо-Восточной Азией, североамериканской Арктикой и Северо-Западным Побережьем (по данным аналитического каталога Ю. Е. Берёзкина).

Похожим распределением обладают также изображения животных из семейства бобровых или куньих с личиной на груди и иногда птичьими чертами. Этот мотив встречается в бронзовой металлопластике Приуралья–Приобья и на юго-восточном побережье Аляски у эскимосов-алютиик и тлинкитов. Общим фоном всему этому служат более широкие сибирско-североамериканские связи в области мифологии.

Самозарождение такого типа изображений в нескольких ареалах Северной Евразии и Северной Америки является маловероятным. Скорее всего, его распределение исторически обусловлено, он был придуман единожды, где-то в Сибири, и затем вместе с одной из древнейших миграций (либо несколькими из них) проник в Новый Свет. В качестве terminus ante quem мотивов «Птица с личиной на груди» и «Полуводное животное с личиной на груди» резонно установить финальный палеолит.

Доклад Е. Н. Дувакина

Что касается отсутствия собственно палеолитических и других более ранних, нежели вторая половина I тыс. до н. э., фиксаций, то оно, вероятно, связано с традицией нанесения изображений на органические материалы (ср. у индейцев и эскимосов, у которых эти мотивы связаны с обработкой дерева и кожи, а также ситуацию с изображениями типа киртимукхи и сисиутля). Шансы на сохранение таких образцов на протяжении тысячелетий минимальны или отсутствуют вовсе.

Е. Н. Дувакиным были также затронуты проблемы, связанные с анализом значения древних изображений. Птица с личиной на груди интерпретируется инуитами Баффиновой Земли как превращающийся шаман, тлинкитами и квакиутль – в качестве Громовой птицы и Ворона-трикстера, хайда рассказывали, что это Ворон с лицом правителя подводного мира на своём теле, а у хопи это человек-орёл и военное божество. Такой разброс толкований одного и того же мотива ещё раз свидетельствует о том, что получение надёжных данных о значении одиночного изображения (каковым является большинство образцов урало-сибирского бронзового литья) возможно только при наличии аутентичных мнений, а доступ к ним имеется лишь при работе с живыми культурами или, отчасти, древними текстами и иллюстративной иконографией. Когда же речь идёт о мёртвых традициях, в которых отсутствовала письменность и многосюжетные изображения, рассуждения о семантике мотивов являются поиском иголки в стоге сена и чаще всего лишены эвристической ценности.

После каждого из обоих выступлений звучали вопросы, реплики, дополнения собравшихся – студентов, краеведов, специалистов. Так, например, по докладу Е. Н. Дувакина существенные соображения высказали Сергей Владиславович Ухов, Людмила Александровна Сенникова, Алексей Олегович Кайсин.

ИЗ ТЕЗИСОВ ДОКЛАДА В. А. КОРШУНКОВА:

В 1783 г. к Российской империи присоединили Крым и прилегающие земли Северного Причерноморья – Новороссию. Интерес к причерноморской античности приобрёл тогда жгучее политическое и пропагандистское значение. В вышедших в 1787 г. «Записках касательно российской истории» императрицы Екатерины II было прямо заявлено, что скифами греки называли «славян, сармат и татар». Под пером державной писательницы скифы представали людьми особенных добродетелей. И притом «северные скифы одного языка со славянами». По мнению современного историка и культуролога Андрея Леонидовича Зорина, «вероятно, именно в этом историческом труде Екатерины II оформилась параллель “русские – скифы”, наиболее мощно проартикулированная Блоком через полтора столетия» (Зорин А. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2001. С. 110, прим. 1). Мнение императрицы на этот счёт было, безусловно, авторитетным, но всё же надо иметь в виду, что и до её выступления такое утверждение звучало уже не раз и являлось историографическим стереотипом. Интереснее другое – что «скифство» русских оценивалось, в отличие от того, что было у средневековых авторов, в высшей степени положительно.
…
Итак, в учёной, латинизированной речи русских могли именовать роксоланами. Например, преподававший в вятской семинарии в XVIII в. учёный стихотворец, латинист, ритор Михаил Евстафьевич Финицкий составил для школяров рукописный учебник пиитики и риторики «Idea artis poёseos ad usum et institutiōnem studiōsae juventūtis Roxolānae tradĭta…» (1741), то есть «Образец искусства поэзии, изложенный для употребления и наставления роксоланского юношества». Понятно, что под «роксоланским юношеством» Финицкий, в духе той эпохи, разумел юношество российское.

…
А вот татарам совсем не повезло. Вместо напрашивающегося «Tataria» у европейцев-латинян как-то само собою выходило «Tartaria» – с очевидной отсылкой к инфернальному Тартару. Ну а поскольку Московию нередко путали с татарскими владениями, то на старинных картах размашистое словцо «Tartaria» закрывало и собственно русские земли. Самое забавное (или печальное?), что этакое загробное обозначение до сих пор используется, например, в английском языке: «Tartar» по-английски – «татарин; татарка; татарский». И ещё: «человек дикого, необузданного нрава; мегера, фурия» (и тут без античной мифологии не обойтись!). Возможно, на развитие значения этого слова повлияло и сопоставление с прилагательным «tart» («кислый; едкий», а в переносном смысле – «резкий, колкий»). Ну, а «young Tartar» – по-английски и вовсе «трудный, неконтролируемый ребёнок».

ВЫВОДЫ ДОКЛАДА В. А. КОРШУНКОВА:

Итак, на ментальной карте Восточной Европы эпохи Средневековья и Нового времени заметна поразительная устойчивость «античных» обозначений и наименований. Принцип классицизма, приравнивавшего современное к тому прежнему, что было освоено и пережито в считавшиеся нормативными времена классической древности, актуализировался всякий раз, когда речь заходила о загадочных и обширных пространствах на Востоке. Пространства эти, как и обитавшие на них народы, могли, с такой точки зрения, лишь по недоразумению причисляться к Европе и христианскому миру. Более важным казалось не то, что русские – христиане, а то, что они – восточные схизматики, а значит, варвары.

Именно классицизм вплоть до XIX в. был действенной сокровищницей смыслов и образов, к которой западноевропейцы обращались всякий раз, когда им нужно было осознать, усвоить, поставить в общий ряд некое географическое, этнографическое, военно-политическое образование. Для них классицизм обладал стандартизирующими, нормирующими свойствами. Нелепое, странное, чужое, опасное конструировалось по античным лекалам и тогда, по крайней мере, находило свои прецеденты. То, что при таком осмыслении суть явления могла искажаться (хотя бы потому, что русские при Екатерине – это не скифы и не древние персы), не воспринималось как недостаток, поскольку для практических надобностей повседневной жизни – политики, дипломатии, пропаганды – принцип историзма был куда менее значимым.

Под влиянием укоренявшийся в России классической образованности и по примеру западноевропейцев русская общественная мысль также стала использовать античные образцы для осознания и конструирования собственных «исконных» свойств. Характерно, что во время войны 1812-го г. привычное уже отождествление французского воинства с «галлами» у русской образованной публики тут же дополнилось самоидентификацией русских как тех самых «скифов», которые в конце VI в. до н. э., отступая вглубь необъятной восточноевропейской территории, сумели наголову разгромить войско персов. И далее, вплоть до публицистических фантазий евразийцев в XX в., то «скифство», которым западноевропейцы укоряли Россию, в самой России понималось скорее как достоинство, нагружаясь различными (но обычно положительными для русских) смыслами.