Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб
Антония Байетт

АНГЕЛЫ И НАСЕКОМЫЕ*
(М.: Независимая газета, 2000)

Очевидно, что природа улыбчива, но безжалостна.
Антония Байетт

В сомненье честном больше веры,
Чем в Миллионе ложных вер
Альфред Теннисон

Антония Байетт. Ангелы и насекомые обложка книгиВикторианская эпоха — страшно далекий и при этом максимально близкий к нам виток истории, которая, как известно, развивается по спирали. Период, пугающий и непостижимо манящий современного человека. Осознав, что тоже двигаюсь в этом водовороте, что полубессознательно, но охотно выбираю книги и фильмы с викторианским антуражем — решила в этом разобраться. Вернее, разбираться мы будем вместе — в будущем сезоне «Зеленой лампы». Готовясь к нему, прочла «Ангелов и насекомых» Антонии Сьюзен Байетт, писательницы, которая викторианство рассматривает во многих своих романах, буквально, под лупой.

Книга состоит из двух небольших романов, между которыми есть тонкая, как ниточка, связь через одного героя. Знаю, что изданы они и порознь — «Морфо Евгения» и «Ангел супружества».

Если вы уже читали Байетт — знаменитый букероносный роман «Обладать» или такую же мощную «Детскую книгу» — то стиль писательницы вас не удивит. Это плотно сотканная проза, пронизанная аллюзиями и цитатами, с которыми — если вы не специалист по истории и культуре викторианства — вы будете смиренно разбираться, а разобравшись — станете чуть более эрудированными. Боящиеся пространных рассуждений о чем бы то ни было — берегитесь: Байетт — как природа, «улыбчива, но безжалостна»!

Одна из основных тем двуединого романа — противоречивый синтез веры и неверия, которые могут уживаться даже в одной голове. Веры — во что? В бога, в теорию Дарвина, в любовь, в судьбу, в спиритизм, в мудрость природы, в собственные силы и предназначение — и даже в верность любимого человека.

В первом романе натуралист Вильям Адамсон, переживший кораблекрушение на пути из Бразилии, находит приют в доме мецената Гарольда Алабастера, где встречает его прекрасную дочь, в честь которой, оказывается, невольно назвал экзотическую бабочку — Морфо Евгения. Бабочки так же легки, причудливы и недолговечны, как чувства...

Во втором романе жена пропавшего в море капитана становится медиумом, желая утолить свою печаль общением с мертвыми. Кружок спиритов, почитающих Сведенборга, погружен в причудливый мир высокой поэзии и типичного викторианского ханжества. Тяжкая атмосфера экзальтированных спиритов и слегка циничных медиумов напомнила мне этакую «интеллектуальную Каперну» «Алых парусов» Грина. Возникнет ли вновь на горизонте долгожданный парус, если надежды, в который раз, потеряны?

Интересная рецензия на «Ангелов и насекомых» Антонии Байетт писателя и литературоведа Дмитрия Бавильского


ЦИТАТЫ:

«Морфо Евгения»:

***
Мы создали своего Бога по видовой аналогии, сэр, мне не хочется обидеть вас, но я годами об этом размышлял, мы создаем совершенные образы самих себя, наших жизней и судеб, как художники создают образы Христа, сцены в яслях или серьезноликого крылатого существа и юной девы, о которых вы однажды рассказывали. И мы преклоняемся перед ними, как примитивные народы преклоняются перед ужасными масками аллигатора, орла или анаконды. По аналогии вы можете доказать что угодно, сэр, и, следовательно, ничего. Таково мое мнение. Фейербах понял одну важную вещь касательно нашего разума. Мы нуждаемся в любви и доброте в реальном мире, но часто их не находим, а потому изобретаем Божественного родителя для дитяти, плачущего в ночи, и убеждаем себя, что все хорошо. Но в жизни часто случается, что наш плач никто не слышит.

***
Он опасался откровенно признаться даже самому себе, что инстинкт и есть Предопределение и что сам он так же управляем, ограничен и задан, как всякая птица или пресмыкающееся. Он пишет о воле и рассудке, но в глубине души, сравнивая свой малый вес с жизнью земных тварей, борющихся за выживание, не может с уверенностью сказать, что воля и рассудок столь же могущественны и важны, каковыми они казались два века назад богослову, ощущавшему на себе Око Господне, или первооткрывателю звезд, ликовавшему от сознания своего могущества. Его нервы были напряжены, рука ныла, мозг заволокло черным туманом. Ему казалось, что его жизнь — короткая борьба, торопливый бег по темному туннелю, в конце которого не будет света.

***
Я упомянул о предопределяющем значении инстинкта, о том, что, возможно, разум обретается скорее в обществе, нежели в индивиде. Спрашивать, какую роль в своей деятельной жизни играют муравьи, значит, спрашивать, каковы мы сами...

***
Может быть, тайна и есть Бог. Доказано, что тайна эта — материя: мы существуем, и мы разумны, но материя остается таинственной по своей природе, как бы мы ни пытались разобраться в закономерностях ее метаморфоз. Законы изменения материи не объясняют ее сути и источника.

***
... во что вы веруете и веруете ли вообще. — Этого я и сам не знаю. Скорее всего, нет. Мои исследования и наблюдения привели меня к выводу, что мы — продукт безжалостных законов поведения материи, ее изменения и развития, не более того. Но вот верю ли я в это в глубине души — не могу сказать. Вера не дана человеку изначально. Я бы даже сказал, что она в любом своем проявлении развивается, как искусство приготовления пищи или табу на инцест, вместе с развитием человеческой цивилизации. Убеждения, к которым приводит меня разум, постоянно меняются под воздействием инстинктов.

***
Чем совершеннее связь между существами, тем скорее в обществе установится жесткий властный порядок, возникнут нетерпимость, ограничения, появится масса правил и предписаний. Организованные сообщества, говорил он, тяготеют к состоянию, которое можно наблюдать на фабриках, в казармах и на галерах: там нет места ни досугу, ни отдыху, общество использует своих членов ради функциональной выгоды, а когда их силы истощатся, от них за ненадобностью избавляются

***
В отличие от людей, муравьи не насилуют, не мародерствуют, не грабят и не разрушают. Они пришли, увидели и победили, достигли цели и ушли восвояси.

***
Чем пристальнее они оба рассматривали мех, зубы, цветки, клювы, хоботки, тем тверже он убеждался в том, что существует мощная, жестокая созидательная сила, которая не обладает ни снисхождением, поскольку неразумна и бесстрастна, ни любовью, потому что она без сожаления избавляется от всего бесполезного и убогого, ни потребностью творить, поскольку вовсе не восторгом подпитывается ее таинственная звериная энергия; и сила эта искусна, прекрасна и ужасна. И чем большее восхищение он испытывал, наблюдая, как эта сила исподволь изменяет все живое, тем более тщетными и жалкими представлялись ему попытки Гаральда поймать ее в сеть теологии, увидеть в круговерти природы отражение и подтверждение его взглядов на доброту и справедливость.

***
Любопытно: в результате странствий по миру все убеждения начинают казаться более... более относительными, менее прочными. Меня поразило, что ни один амазонский индеец не способен вообразить, что бывают народы, которые не живут на берегу широкой реки. Они не способны задать тебе вопрос: «Ты живешь возле реки?» — но лишь: «Какая твоя река — быстрая или спокойная? Ты живешь у стремнины или там, где случаются оползни?» И океан им представляется рекой, как бы живо и точно ты его ни описывал. Я пытался это сделать, но с равным успехом можно втолковывать слепцу законы перспективы. Тогда я задумался: выходит, есть вещи, недоступные и моему рассудку, выходит, и в моей картине мира не хватает некоторых важных фактов.


«Ангел супружества»:

***
Она беспрестанно задавалась вопросом: почему все так любят неистового Иоанна и его ужасное Откровение, и, как хороший психолог, находила этому не одну причину. Люди любят пугаться — только посмотрите, с каким удовольствием они читают самые жуткие рассказы мистера По про все эти колодцы и маятники, про заживо погребенных. Но дело не только в этом, размышляла она, люди хотят верить, что над ними будет Страшный суд: жизнь стала бы им в тягость, знай они наверное, что она лишена значимости в Очах Кого-то свыше, кто наблюдает за нами и сообщает нашей жизни ценность. Ибо, не будь смерти и Страшного суда, не будь неба и ада, чем бы отличался человек от растений, от бабочки или мясной мухи?

***
Случалось ли с вами такое, что, увидев человека впервые, вы почувствовали, что он вам близок... вот так, сразу. Вокруг вас люди, у которых носы пуговками и глаза-смородины, и люди величавые, как римские статуи, — и вдруг вы видите живое лицо, для вас оно живое, и понимаете, что это близкий человек, что он часть вашей жизни, — случалось с вами такое?

***
Всю жизнь тебя преследуют и осуждают не только те, кого ты любила и кто уже умер, тебя осуждает и твой собственный неумолимый дух.

***
Вот они сидят перед жаркими углями камина, при мягком свете ламп. С каждым из них могла случиться беда, и не сидеть бы им сегодня за чаем, не лакомиться сладостями. Капитана могли погубить бури и плавучие льды, его жена могла умереть от горя или в родах, миссис Папагай могла впасть в нищету, а она осталась бы прислугой и захирела от тяжелой работы, но ничего этого не случилось, все они здесь, их глаза светятся, а во рту — сладко.

***
Она думала о том, сколько людей жаждут обнять любимого человека, но обнимают лишь пустоту, и о том, что пусть не так часто, как в сказках и легендах, но холод и море все же возвращают людям тех, кого у них отняли. И обдуваемый ветром силуэт соединившихся супругов слился в ее воображении в гармоничное целое с образом очага в доме четы Джесси и чудесным уютом вечернего чаепития. «Вот она, жизнь после смерти», — подумала Софи, тактично отворачиваясь от растрепанной и счастливой миссис Папагай и устремляя взгляд туда, где иссякал свет фонарей и начинались чернильно-черные небо и море.


Татьяна Александрова, член клуба «Зелёная лампа»

* Книга есть в отделе абонемента Герценки
Отзывы к новости
Назад | На главную

џндекс.Њетрика