САМА ЖИЗНЬ
(СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. – 440 с.)

Наталья Трауберг – переводчик. Её словами мы читаем Честертона, Вудхауза, Льюиса. Наталья Трауберг – человек, близкими знакомыми которой были отец Александр Мень, филолог Сергей Аверинцев, литовский поэт Томас Венцлова. Наталья Трауберг – потрясающая личность, в жизни которой соединилось православие (православными были её бабушка и няня) и католичество (католиком был её муж), рай детства и ярлык «космополит» со всеми вытекающими, светлая (не побоюсь высокопарности) радость бытия и отчаянная боль за всех, кто этой радости лишён.

Книга – собрание небольших, иногда по одной страничке, зарисовок о городах, людях, книгах – о себе. Это и воспоминания, и рассуждения на темы воспоминаний. Это и своеобразная школа, преподанная ей жизнью. С детства Наталья Трауберг знала: стыдно одеваться лучше других, привередничать за столом, хвастаться своими достижениями. А позднее её дочке католический священник отец Станислав Добровольскис (в Литве его имя значит то же, что имя отца Александра Меня в России) сказал перед конфирмацией: «Со всеми считайся, а туфельки ставь ровно». Потому что «если жить «по страстям и по хотениям», придется плохо и ближним, и Богу, и (что главное в современной этике) ему самому».

Жизненный принцип Натальи Трауберг – милость и свобода. Причем милость в истинно евангельском смысле: даже если ради неё приходится поступиться правдой. А свобода – даже если ради неё приходится поступиться всем. Превыше всех человеческих добродетелей для Трауберг – доброта и сочувствие, то есть умение утешать, плача с плачущими. Она много и с любовью пишет о людях, наделённых этими талантами. И сокрушается о том, что многие современные люди, даже те, которые ходят в церковь, их лишены. Точнее, сами себя их лишили. «Молодым – по одним причинам, старым – по другим хорошо убедиться, что мудрость, скромность, свобода и есть настоящая жизнь, приобщиться к которой мешаем себе только мы сами».

Что же касается филологии, то она началась для Натальи Трауберг со стихов Ахматовой:

Свирель запела на мосту,
и яблоня в цвету,
и ангел поднял в высоту
звезду зелёную одну,
и стало дивно на мосту
смотреть в такую высоту,
в такую глубину.

– и не заканчивалась до конца дней (умерла Трауберг совсем недавно, в апреле, на восемьдесят первом году жизни). Писатели, которых она переводила, стали частью её самой. Особенно это относится к Честертону. В 60-е годы он печатался в основном в самиздате, и Трауберг делала переводы, заранее зная, что в официальной прессе они напечатаны не будут. То есть работала бесплатно, да ещё и задав себе жесточайший ритм: 25 эссе в год. А ещё она любила эти свои переводы дарить. Дарить тем, кому слова Честертона (его эссе написаны на религиозные темы) были в тот момент нужнее всего. И это только одна из черт удивительной жизни её души.

В православии есть такое понятие: радостоскорбие: и не уныние – тяжкий грех в православии, но и не его противоположность – оголтелый оптимизм, пусть даже и в его православном варианте: на всё воля Божия. Это нечто более сакральное: знание о том, что Господь велик и милостив, но в то же время – и знание мира, которое далеко не всегда радует. Раздвоенность пропадает, когда перестаешь грешить против надежды, а просто предоставляешь в жизни место Богу.

Сама Наталья Трауберг говорит, что её книга – не мемуары: «Какие мемуары, если всё перекошено внутри?» В предисловии она пишет: «Мне хотелось не столько поделиться воспоминаниями, сколько утешить и даже обрадовать читателей, напомнив о бытовых, будничных чудесах, показывающих, что мы – не одни, и не в бессмысленном мире». Рассказать о том, что есть сама жизнь.

Ольга Шебеко, студентка филфака ВятГГУ

Из книги Н. Трауберг «Сама жизнь»:

Испытатель боли

Началось все по-лесковски, в духе самых лучших его повестей. Дождавшись троичных стояний, я простудила артритное колено. Уже на Духов день мучилась, как старый лорд и, не без совета медика, стала глушить боль душедробительными таблетками. Дробили они, кроме души, и притаившуюся язву.

Промучившись с полмесяца, я позвала подруг и мы поехали в больницу. Именно в этот день в нашем переулке собрались толпы, чтобы выразить свое возмущение какой-то экуменической встречей. Никогда не думала, что слова «яко с нами Бог» могут причинять такие муки, в том числе физические. Именно это непрерывно пели внизу.

Доползла до окна и увидела, что, лоснясь от торжества, люди пытаются спровоцировать милиционеров на что-нибудь беззаконное и совсем уж победно снимают их камерой. Когда меня совали в машину, они (люди) и ухом не повели.

Был ли с ними Бог, не знаю, а со мной был. Дней через десять после операции один из хирургов сварливо сказал, что Бог меня любит, они ни на что не надеялись. Вообще-то, Бог любит всех, но как-никак сказано: «Я был болен, и ты посетил Меня» и «…Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?». Расхожая мысль – боль ко благу, от Господа – применима только к себе. Но тут даже не она, а полное безразличие.

Что же это? Вот Бродского поругивают, чего-то он «о нас» не понял. Но ведь он сказал, а не мы:

Страданье есть
Способность тел,
А человек есть испытатель боли,
Но то ли свой ему неведом, то ли
Её предел.