![]()
|
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб
|
||||||||||
Сельма Лагерлёф
ДЕВОЧКА ИЗ МОРБАККИ
Мир обступает нас, как чудища – Хому Брута. Сумасшествие и грязь плещут в наши окна и двери. И их не законопатишь – от времени не спрячешься. Но нормальная девочка протягивает мне свою обветренную ладошку, и я понимаю, что здесь все будет так, как должно быть у нормальных людей, то есть – по совести и по-доброму, хотя, быть может, и не всегда легко и весело. Эта книга – вторая часть воспоминаний Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф (1858-1940), известной во всем мире шведской писательницы, посвященной Морбакке – поместью, где она родилась, провела детство, полное чудес, открытий и борьбы с тяжелой болезнью, которое (проданное за долги) она выкупила на свою Нобелевскую премию, и где, естественно, сейчас находится ее музей. Сельму Лагерлёф у нас знают все – хотя бы по «Путешествию Нильса с дикими гусями». Я еще читала ее «Саги о Йёсте Берлинге» и трилогию о Лёвеншёльдах. Трилогия о Морбакке – едва ли не лучшие «детские мемуары», написанные женщиной из тех, что я читала. Они умеренно (не чрезмерно!) эмоциональны, в них есть и детальная дотошность, позволяющая воочию увидеть окружающий мир глазами ребенка, и юмор, и печаль именно того свойства, которое врачует. Они не исключительно игрушечные, мир детства Сельмы настолько же радостен и страшен, насколько это присуще любому детству: времени, когда человек узнает о месте, где очутился, много хорошего и немало плохого. Стиль – живая классика, такая искусная словесная живопись, которой легко не заметить, настолько это мастерски сделано. В интернете нашла цитату – небольшой отрывок из самого начала книги. Кстати, вся она состоит из маленьких главок-рассказов. Каждый – отдельная история или картинка. Именно такими небольшими отрезками и разграничено время в детстве – его много, но оно всегда наполнено впечатлениями. Большинству умных детей неведома скука, и этой живостью они покоряют многих взрослых. Некоторые из них привыкают и потом проводят свою жизнь так же деятельно и «плотно». Это один из лучших уроков, который преподносит нам детство. --- Замечательным кажется нам и то, что приехала она не одна, а с сестрой по имени Эмма, которой всего десять лет; Эмма тоже будет жить здесь и вместе с нами учиться у Алины. По Эмме видно, что раньше они жили богато, ведь у нее множество красиво расшитых надставочек для панталон, она унаследовала их от Алины и других сестер; мы-то в Морбакке никогда такими не пользовались. Воскресными утрами Эмма старательно приметывает надставочки к своим штанишкам, а это ох как непросто, потому что одни чересчур широкие, другие чересчур длинные, и, когда после всех трудов она их надевает, порой случается, что одна свисает до самой щиколотки, а другая едва прикрывает колено. На наш взгляд, красивыми эти надставочки не назовешь, в особенности когда они сидят плохо, наперекосяк, однако ж Эмма, вероятно, полагает, что раз уж у нее в комоде их целый ящик, вдобавок так чудесно расшитых, то надобно их носить. По странному стечению обстоятельств, аккурат той осенью, когда Алина сюда приехала, я была в Стокгольме, ходила на гимнастику и жила у дяди Уриэля Афзелиуса, тети Георгины, Элин и Аллана на Клара-Страндгата, в доме номер семь. Отсутствовала я всю зиму и впервые увидела Алину только весною следующего года. Конечно, я очень радовалась возвращению домой, но притом и робела, поскольку знала, что у нас теперь есть гувернантка, а все гувернантки, как мне казалось, старые, неприглядные и злые. Из Стокгольма я приехала домой в шляпке-панаме с бело- голубой лентой вокруг тульи и белым пером с пряжкой, в голубом летнем пальто с блестящими пуговицами и в бело- голубом муслиновом платье, которое мне сшили по заказу тети Георгины, то есть вид у меня был роскошный. И гимнастика мне хорошо помогла, хромота стала почти незаметна. Я подросла, выглядела по-настоящему высокой и уже не настолько худой и бледной, как перед поездкой в Стокгольм, пополнела и разрумянилась. Волосы, заплетенные в косу, лежали на спине, не как раньше, когда их подкалывали возле ушей, так что домашние едва меня узнали. Все твердили, что из Стокгольма воротилась совсем новая Сельма. Увидев Алину, я очень удивилась, ведь она была молодая, хорошенькая и понравилась мне с первой же минуты. А сама Алина, увидев меня, подумала, что с виду я настоящая стокгольмская девочка, и испугалась, уж не окажусь ли я избалованной и жеманной. Отлучка моя длилась очень долго. И мне хотелось столько всего рассказать, что говорила я буквально не закрывая рта. Рассказывала, что побывала и в Опере, и в Драматическом театре, и в Малом, а первого мая в Юргордене видела Карла XV, и королеву Ловису, и «маленькую принцессу». Рассказывала, что Луиза Тиселиус, самая красивая девушка в Стокгольме, занималась такой же гимнастикой, как и я, а потому мне довелось видеть ее каждый день, и что дом, где живет дядя Уриэль, принадлежит французу, герцогу Отрантскому, и что этот герцог держит лошадей и экипаж, кучера и прислугу, а его папеньку во время Французской революции все жутко боялись. Я показывала красивые книжки, полученные от дяди и тети в подарок на Рождество, хвасталась большим детским рождественским праздником у оптовика Глусемейера, куда были приглашены Элин, Аллан и я и где нам выпало разряжать елку и каждый из нас унес домой кулечек конфет. Еще я побывала в магазине Лейи и видела огромное количество игрушек, и шоколадные сигары, и фонтан с красной, голубой и зеленой водой, который назывался «калоспинтерохроматокрен». Алина Лаурелль сидела, слушала мою болтовню и ничего не говорила, но думала, что эта вот Сельма, воротившаяся домой из Стокгольма, не по годам развитая девочка. Я так и сыпала названиями вроде Дроттнинггатан, и Берцелии-парк, и Шлюз, и Бласиехольм, говорила о разводе караула и Королевском дворце, о том, что побывала в католической церкви, видела Святого Георгия и Страшный суд в Соборе, брала читать у дяди Уриэля все романы Вальтера Скотта и занималась с очень славной учительницей, которая сказала, что, по ее мнению, я тоже смогу стать учительницей, когда вырасту. Алина все это слушала и думала, что с такой самодовольной девочкой ей никогда не подружиться. Поскольку же всего через неделю-другую начнутся летние каникулы и Алина с Эммой уедут в Карлстад к своей маменьке, папенька говорит, что для меня нет смысла приступать к занятиям с Алиной, поэтому я до осени свободна. И как замечательно — пойти на кухню и поболтать с экономкой, полюбоваться Гердиными куклами, поиграть с собаками и котятами, почитать маме вслух из «Всеобщей истории для дам» Нёссельта, помочь тетушке Ловисе с посадками и посевом в саду, но проходит всего несколько дней, и однажды утром во время уроков я все-таки захожу в детскую, не затем, конечно, чтобы включиться в работу, считать или писать, а просто посмотреть, как там все происходит. Алина экзаменует Анну и Эмму по катехизису. И Анна как раз читает наизусть длинное трудное изречение «О язычниках, не имеющих закона». Ровно в одиннадцать урок заканчивается, у Анны с Эммой десятиминутная переменка, они выбегают на улицу поиграть, но я остаюсь в детской. — Отчего же не помочь, — говорит Алина, — если ты знаешь ее фамилию. — Но теперь все-таки хочешь послать? Алина смотрит на меня своими большими серыми глазами. — Почему же ты не поговорила об этом со своей маменькой? — спрашивает она. И я иду за своими монетами, отдаю их ей. Теперь мы с Алиной добрые друзья. Я рассказываю ей все то, о чем не говорю больше никому. Рассказываю даже, как однажды, когда мне было семь лет, прочитала замечательную книгу под названием «Оцеола» и с тех пор решила, что, когда вырасту, непременно буду писать. Татьяна Александрова Отзывы к новости
|
|||||||||||
Назад | На главную |