Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб
Михаил Нисенбаум

ТЁПЛЫЕ ВЕЩИ
(М.: Время, 2011)

Читала эту книгу с удовольствием и ловила себя на мысли: как же я истосковалась по такой изумительной прозе! Её пьёшь и не можешь напиться. Об этой прозе хочется говорить взахлёб! Она сочная, выпуклая, дразнящая воображение – читаешь, будто надкусываешь абзац как спелое яблоко и долго наслаждаешься вкусом каждого слога. Образы зримы и ощутимы. Метафоры точны и уместны, они не наслаиваются друг на друга, не перегружают текст образностью, давая читателю возможность самому раскрасить карандашный набросок. Почти каждую фразу можно смаковать как самое изысканное яство:

«Божья благодать подула на меня, и я влюбился»

«Она стеснялась своих ушей. Уши у неё, действительно, слегка оттопыривались, как лепестки цикламена»

«Даже в солнечные дни там было довольно сумрачно, а сейчас, несмотря на ранний час, в комнате на чемоданах сидела ночь»

«…его легкомыслие выскальзывало из аргументов, как мокрый обмылок»

«Ремонтировали комнаты в общежитии, которое было проклято уже на стадии проекта, а потому никакому ремонту не поддавалось»

«Лужайка света грела обои»

Ну не язык, а песня! Хочется впитывать буквально каждое слово. От прочитанного веет теплотой, доверительностью, ностальгической грустью о пережитых школьных любовях. И пусть они ничем не оканчиваются, но при всей своей безалаберности взращивают в нас пронзительные и чистые чувства.

Книга начинается с довольно заурядной ситуации – в класс приходит новый ученик и вокруг него закручиваются девчоночьи интриги с анонимными записочками и звонками по телефону. А потом непременное провожание до дома, томление, недопонимание, размолвки… А потом школьная жизнь останется позади, начнётся новая «взрослая» - работа оформителем во Дворце культуры и поиски себя в живописи, учёба в институте и новые романы, жизнь в Москве и встречи со старыми друзьями. Казалось бы – ничего особенного, но на душе становится тепло как в мягких пуховых варежках на морозе.

Читая книгу Михаила Нисенбаума, я злилась на гордячку Кохановскую, представляла себе Чайную Страну и косяки рыб, плывущих по стенам заброшенного дома на улице Бонч-Бруевича, внимала подтруниваниям Кольки, уносилась мыслями в свои школьные годы. С первых станиц возникает ощущение, как будто болтаешь с приятелем о том, о сём, вспоминаешь разные истории из жизни, причуды общих знакомых, восторги и превратности любви – «отчаянно белые танцы»… И всё это вместе – мостик в будущее, которое если «не вмещает такого хорошего прошлого, никуда не годится».

Елена Рыжова, библиотекарь

Из книги М. Нисенбаума «Тёплые вещи»:

«В среду восьмого декабря мы дежурили с Ленкой Кохановской, ну, той самой, что зажимала нос, когда звонила по телефону, и с ее подружкой Светкой Пряниковой. Интерес­но, кстати, что в том давнем розыгрыше Ленка взяла в това­рищи не верную подругу, а ненадежную Вольтову.

Мы решили мыть в две тряпки, чтобы побыстрее разде­латься с работой. Мельком я заметил на колготках у Ленки, мывшей пол внаклон, маленькую дырочку. Больше в ее сто­рону я не смотрел, но дырочка меня смутила. Было что-то детское и нерасчетливое в этой дырочке на неновых колгот­ках.

А фигурка у Кохановской очень даже очень, а кроме того было во всех ее движениях зябкое напряжение, какие-то танцевальные пружинки. Казалось, она не танцует только потому, что это не принято, и с большим усилием переводит естественную свою хореографию на язык походки. Время от времени она поводила-подергивала плечами, барабани­ла пальцами с коротко постриженными ногтями по парте, отбивала ритм носком сапога. Но всех этих движений было мало, и поэтому во все стороны от Кохановской расходилось бойкое веселое беспокойство.

Мы домыли пол, расставили стулья, а потом это случи­лось. Момент отрыва от земли можно назвать с точностью до минуты. Но дело не в минутах. Это был первый и послед­ний случай, когда я засек самый момент, когда это произо­шло. Я еще не знал, что именно это называется «любовь». Но сразу догадался, что произошло что-то, из-за чего я стал совсем другим и почувствовал себя по-другому.

Ведь часто бывает, что ты ходишь влюбленный неделями, но тебе и в голову не придет, что ты влюблен. Просто тебе хорошо, по улицам с хитрой улыбкой, и за тобой мотыльком летает обрывок какой-нибудь песни. Ты думаешь, что хоро­шо выспался, что тебе везет, что вокруг как нарочно соби­раются необыкновенные люди, что у воздуха появился вкус. Пройдет несколько дней, пока ты догадаешься, что с тобой случилось и кто раскрасил твое небо, затеплил лето, научил тебя летать и петь на ходу.»

 

«На геометрии она села рядом со мной. Пока Регина Валь­теровна, низенькая женщина с прирожденным огорчением в глазах, объясняла у доски теорему Фалеса, я осторожно от­рывал квадратные клочки от тетрадного листка и писал за­писки. Она беззвучно произносила «Тссс», не поворачивая ко мне головы, быстро прятала записку, читала ее через ми­нуту. Ответила она только на одну — вопросом: «А как же Маша?». Еле сдерживая смех, я написал на обороте: «Спо­койно, Маша. Вон Дубровский. А я — к Елене Кохановской». Она покраснела, может быть от записки, а может, потому что Регина Вальтеровна сделала нам замечание. Нам! Она объединила нас замечанием в парочку! Но отличница Кохановская не разделяла моего легкомыслия и приняла такой монументально-идеальный вид, что писать записки сдела­лось совсем невозможно. Точно так же невозможно, придя в кино, протянуть вместо билета конфетный фантик.

Она была в водолазке цвета кофе с молоком, ворот плот­но облегал гордую шею. Короткая стрижка, взгляды, слова, каждый дирижерский взмах раздували пламя растроганно­сти и умиления.

Я был всему рад, и мне всего этого было мало. Нельзя было выразить того, что творилось со мной, словно я был связан или онемел, словно мы находились не рядом, а в раз­ных школах. Начало любви, о которой еще не сказано ни слова — тяжелая радость.

Да и не приходило на ум слово «любовь» — оно было не из моей жизни. А пока не появилось слово, пока чувство не определилось в своих границах, любовь расплывалась и растворялась во всем, что я видел, делал, говорил. Это было головокружительное вовлечение и переоблачение в мои чувства всего, что творилось вокруг. На зеленой до­ске оставалась свежая влажная полоса от тряпки — и это происходило со мной. В третьем ряду тихо засмеялась Таня Тиханович — казалось, что это ободряют и веселят именно меня.

—     Миша, проснитесь, третьи петухи пропели! — говори­ла Регина Вальтеровна. Это означало, что она знает мои чув­ства и просто одобрительно иронизирует надо мной.»

Отзывы к новости
Назад | На главную

џндекс.Њетрика