* * *
За каждою гранью – свое мирозданье.
Смотри, я сейчас поднимаю листок.
Ты видишь – под ним копошится созданье:
Стоножка? двухвостка? улитка? жучок?
За льдиной – тюлени, за глыбой – медведи,
За речкой – селенье, за стенкой – соседи,
Свое кукованье за каждой сосной,
И сердце – за каждою клеткой грудной.
Весь мир поделен на мирки, на мирочки,
Куда ни толкнись – номерки, номерочки.
Такие барьеры, такая раздельность,
Что вера невольно растет в запредельность.
...Зевали кефали, смотрели макрели,
Как в небо летучие рыбы летели –
Не то чтобы в небо, а чуточку ниже,
Но дальше от жижи и к солнцу поближе.
С восторгом проклюнувшегося орленка
Они прорывались сквозь влажную пленку
И мчались по новооткрытым орбитам,
Подобно болидам и метеоритам.
И мне бы промчаться зазубренной тенью
Сквозь все отрицанья и недоуменья,
Сквозь все средостенья прорваться и мне бы –
И рыбой, и рыбой, и рыбой – по небу!
* * *
Там, где камыш и гибкая лоза,
И где тростник отточен, словно сабля,
Полузакрывши плёнкою глаза
И ногу подобрав, застыла цапля.
Как нежива. Но это лишь ловушка.
Вдруг дёрнулась. Метнулся клюв стрелой.
Мгновение – и в клюве над водой,
За ногу схваченная, мечется лягушка.
И вот проглочена. А с клюва, как слеза,
Стекает вниз серебряная капля.
Полузакрыв безжизненно глаза
И ногу подобрав, застыла цапля.
Азбука коммунизма
А и Б
сидели в КГБ,
В, Г, Д –
в НКВД,
буквы Е, Ж, З, И, К
отсиживали в ЧК,
Д, М, Н... и влоть до У
посидели в ГПУ,
все от Ф до Ю, похоже,
сядут вскорости. Я – тоже.
Двоеточие
Шагаю путаной дорогой –
Под стать догадкам.
И рядом с тенью длинноногой
Кажусь придатком.
Она переставляет ноги –
Мне тоже надо.
Она присядет у дороги –
И я присяду.
Она быстрее зашагает –
И я быстрее.
Она, споткнувшись, захромает –
И я за нею.
А солнце к западу катилось
И – закатилось.
Где ж тень моя, скажи на милость,
Что с ней случилось?
Свисают звёзды понемногу
Всё ниже, ниже...
Гляжу на Млечную дорогу
И снова вижу,
Что заполняет мирозданья
Все измеренья
Мое сознанье-подсознанье
Своею тенью.
Тень улыбается иль плачет –
И я за нею.
Она страшится неудачи –
И я робею.
Она к высотам горним прянет –
Я тоже пряну.
Она стремиться перестанет –
Я перестану.
...Нужны мне спутники – причины
Для всех событий!
За сценой скрытые пружины,
Колёса, нити!
Пусть нить, пусть тень, пусть отраженье,
Но чтобы – двое!
Я не хочу, чтобы движенье –
Само собою!
Я не желаю в одиночку
Ни днём, ни ночью!
Я смерть трактую не как точку –
Как двоеточье:
Еретик
Будь моя и с гору вера,
Сомневаюсь всё равно,
Что подвину я, к примеру,
Хоть горчичное зерно.
И сомнение, и вера
Мне даются для души,
А для гор есть землемеры,
Самосвалы и ковши.
Если в вере нет сомненья,
То каюк еретику:
Без сомненья на сожженье
Я любого упеку.
Потому что, как ни скверно,
Еретик и сам постиг:
Кто сжигает – правоверный,
Кто горит, тот еретик.
Тугие паруса
Не спится, старость. Ночь, покой, уют
И всё равно не тяжелеют веки.
Два голоса заснуть мне не дают,
Твердят о Боге и о человеке.
Хотя один известнее стократ,
Другой ему комплиментарно равен:
– Я мыслю, посему я есмь (Декарт).
– Я есмь – конечно, есть и Ты (Державин)
Тюлень
«Товарищи!»
Он опустил глаза,
Которых не удастся образумить.
«Кто за смертную казнь врагам народа,
прошу поднять руки!»
Все подняли. Он тоже поднял «за»,
Стараясь ни о чём не думать,
Но головокруженье превозмочь
И, отстранясь, скорей забыть про это.
Аплодисменты. Значит, можно прочь,
Из коридоров университета
На воздух. Сумерки. Земля
Апрелем пахнет. Дальше что? Постой-ка,
Теперь всё просто: полтора рубля,
Стакан вина у неопрятной стойки
И папиросу в зубы. И – в сады,
Туда, к реке, где ночь шуршит ветвями,
А звёзды, отразившись от воды,
Проносятся, как эхо, над садами.
Где в темноте, друг другу далеки,
Блуждают одиночки по аллеям,
И, как кладбищенские огоньки,
Их папиросы плавают и тлеют.
И здесь бродить. Сперва – томясь, потом –
Уйдя в покой туманных размышлений
О постороннем; в частности о том
По детским книжкам памятном тюлене,
Который проживает там, где лёд
Намёрз над ним сплошным пластом снаружи.
Тюлень сквозь лёд отдушину пробьёт
И дышит, чёрный нос с усами обнаружа.
Последний лист
По-осеннему воздух чист.
Пала изморозь и не тает.
Обрывается желтый лист,
Обрывается и слетает.
И не может понять он вдруг,
Не в бреду ли ему приснилось:
Почему это все вокруг
Покачнулось и закружилось?
Кувыркаются облака,
Опрокинулось поднебесье,
И такая во всем тоска
Об утраченном равновесье.
Настоящее имя – Николай Николаевич Марченко. Родился в Киеве в семье писателя Николая Нарокова (Марченко), детство провёл в селе Бирзула под Одессой, школьные годы – в Одессе. Окончил физический факультет Киевского университета.
В 1943 году оказался в Германии, с 1950 – жил в США в городе Монтерей (Калифорния), где почти тридцать лет преподавал русский язык в Военном институте иностранных языков.
Впервые опубликовался в журнале «Грани» (1948). Издал сборники стихов «Тюлень» (1959), «Двоеточие» (1967), «Эхо и зеркало» (1979). Первой публикацией в России стали шесть стихотворений, которые были напечатаны в 1989 году в «Новом мире». В 2000 году в издательстве «Советский спорт» вышла последняя книга стихов «Пуще неволи».