Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб
ИВАН КОЗЛОВ

ИВАН КОЗЛОВ

* * *

– Боже, ответь, это раб твой Иона, если помнишь такого.
Вокруг меня только рыбные потроха, мерзость и нечистоты.
Я три дня и три ночи молился тебе во чреве китовом,
А теперь никак не могу понять, где промахнулся в расчётах.
Исходя из расчётов, я давно уже должен был быть на суше,
И не понимаю, почему этот кит меня до сих пор таскает.
— Алё! Иона, приём, это Бог. Слушаешь? Замечательно, слушай;
У нас тут возник ряд проблем. Ситуация, вкратце, такая:
Если б всё шло по плану, мы уже больше суток могли бы
Проповедовать ассирийцам доброту, любовь и терпимость,
Но кита твоего вчера поглотила более крупная рыба,
И представь, про неё в наших планах ни слова не говорилось.
Родной, пожалуйста, не кричи, я знаю, что ты измучен.
Да, я прокололся. «Свобода воли» стоит на таких проколах.
К тому же подводный мир Средиземного моря ещё изучен
Не до конца. Но я-то при чём здесь? Я Бог, а не ихтиолог.
Ладно, чувак, скажу по секрету: мы тут провели работу,
И нам от этой тенденции с рыбами стало довольно жутко.
У нас вот вселенная, расширяясь, на днях наткнулась на что-то
И... в общем, наши спецы полагают, что это стенки желудка.

* * *

На лесозаготовительном поприще трудится Александр Петров.
Смена фиговая. Раздражён. Напилил недостаточно дров.
Ещё этот ангел унылый читает нотации из-за плеча,
Крыльями хлопая.
Мерзкий и въедливый, словно первый весенний гром кошачья моча.
«Ты – заурядное быдло, а из-за тебя меня премии квартальной лишат.
Ладно другим не обидно – у них Дроботенко, Шурман, Махмуд Ахмади Нежад.
А я в окрестностях Углеуральска вожусь непонятно с кем.
Зачем ты вчера прораба избил? Ты что, охренел совсем?
Зачем свинтил ты в сельпо четырнадцать банок консервированной кеты?
У Фраермана в теплицах кто стёкла все выбил? Не ты?
Чёртов антисемит, будь проклят тот день, когда я подписал договор,
По которому грязную душу твою на плечах своих ангельских пёр
Сорок шесть лет. И все эти годы от тебя никакой благода...
Чтоооо? Повтори, что сказал. Куда мне идти? Так вот, да?!
Ладно, давай. Протяни без меня хоть пару секунд, идиот!»
Ангел вытаскивает из рукава договор. Разворачивает и рвёт.

ВНЕЗАПНО КРОВЬ РАСЧЛЕНЁНКА ПЕТРОВУ СРЕЗАЕТ ГОЛОВУ СЛЕТЕВШАЯ ЦЕПНАЯ ПИЛА!!!

Ангел вздыхает.
Квартальная премия уплыла.

* * *

Сильнее всего хочется быть пачкой сигарет «Прима»,
Забытой рабочим на дальней полочке над верстаком.
Наверное, пару раз в день люди будут проходить мимо,
Но ты всё равно им не нужен, ни с кем из них не знаком.
Это само по себе неплохо, но всё-таки лучше стараться
Постепенно исчезнуть совсем в ожерельях паучьих тенёт.
Лучшая вещь,
которую можно сказать
про какое-либо пространство:
«Здесь уже никогда ничего, слава Богу, не произойдёт».

* * *

Вспоминает о тех, кого когда-то любила
выброшенная в урну палочка от пломбира
на углу минимаркета в жаркий полдень уснул
старый, с отломанной спинкой фанерный стул
думает о друзьях и знакомых, глядя на облака,
монетка, подложенная детьми под колёса товарняка
философски настроенный пустой спичечный коробок
иногда размышляет над тем, насколько он одинок
к бетону холодному в скуке смертельной приник
рваный, лежащий на лестничной клетке цветной половик
в картонной коробке для всякого мусора тихо бредит
флакон из-под детского мыла «Мишутка» в форме медведя.
каждого жалко по-своему, но особенно жалко
тех, кого утащила к себе придорожная свалка
наверняка у неё внутри, в самой гуще отбросов
тоже шевелится чьей-то живой души отголосок

* * *

Бабушка приводила в нашу квартиру армии невидимок
И, надеясь, что мы не услышим, тихонько с ними шепталась.
Мы поначалу считали, что в старости это неотвратимо,
И только сейчас понимаем, что причина серьёзней, чем старость.
Ещё до начала строительства первых подземных аэропортов,
Ещё до того, как в Сколково создали уловитель тонких материй,
Она наблюдала, как рядом кипит и дышит пространство мёртвых,
Говорила с ними и слушала всё, что они рассказать хотели.
Сейчас-то все знают, что среди нас мёртвым давно нет места,
С тех пор как в астральной бойне в две тысячи тридцать шестом
Специально обученный звёздный ОМОН для зачистки мембран небесных
Уложил бедолаг из лазерных пушек, осенённых святым крестом.
Тогда я не верил её болтовне, а теперь до сих пор жалею.
Всё, что можно представить, – реально.
До того как тот мир замолчал,
Умершая кошка и правда любила лежать на бабушкиных коленях,
А мой дед для своей несчастной вдовы читал стихи по ночам.

* * *

Не отвлекаясь на мелочи, надо думать о том, что важнее:
Вроде ногти всё время пострижены, зубы целы, карма чиста.
Но всё равно колесо моих бесконечных перерождений
Вряд ли раскрутится за пределы Красавинского моста,
Здесь принято отрубать себе руку для постижения дзена,
Здесь ни одно направление никогда никуда не ведёт,
Здесь вас готовы выслушать исключительно стены,
Здесь дребезжит костяной крошащийся небосвод.
Убранный снег самосвалы сгружают на снежной свалке,
Где снежная мафия держит бесправных снежных рабов.
Любой, кто находится здесь, –
в какой-то степени сталкер.
Мне кажется, этот город решительно нездоров.
Его потроха вылеплены из кирпича и картона,
А у меня вообще пустота скрывается под пальто.
И один из нас реципиент, а другой, однозначно, донор,
Хотя я до последнего не смогу понять, кто есть кто.

* * *

Детство. Раннее утро субботы. Станция Пермь Вторая.
Дверь с надписью «не прислоняться», открываясь, натужно стонет.
Старухи, спешащие к дачным участкам, словно в ворота рая
Лезут в тамбур, боясь не найти свободного места в вагоне.
Старухи, все как одна, в потёртых спортивных костюмах.
Сжимают коробки с цветочной рассадой в объятьях сухих,
На них висят скорбные связки разнообразных сумок,
А на хилых плечах, словно коконы, болтаются рюкзаки.
Под влиянием этих пугающих женщин с полуистлевшей кожей
Моя инфернальная космогония сложилась примерно так:
Если в круге девятом, как известно, грешники заморожены,
То в десятом старуха, на дачу стремясь, сажает их в свой рюкзак.
Я тогда знать не знал, кто такой Данте, но мне, ещё шестилетнему
Ужасно тоскливым и мрачным казалось нутро старушачей ноши
Я думал о том, кто сидит в рюкзаке, и чтобы хоть как-то согреть его
Напевал про себя всевозможные детские песни о чём-то хорошем
Мне казалось, такая крупная армия старых и неинтересных
Наверняка объединена каким-то дьявольским делом
Я боялся, что в их рюкзаках мне тоже найдётся место,
Но тележки скрипели, стучали в тамбуре двери, время летело.
Ту реальность, что была в детстве, тихонько сменяла другая,
А старухи всё так же снуют с тележками, чем-то нагруженными,
Всё так же в вагонах давят друг друга и матом друг друга ругают,
Словно внутри кто-то ждёт их сильнее, чем ждал бы снаружи.
Однажды я понял – ну вот, теперь всё.
Что-то перегорело,
А может, за этими страхами ничего и не было никогда,
Но сейчас-то я знаю, что в их рюкзаках
Лишь вонь мешковины прелой
Дряблые клубни картофеля
Пустоты световые года

* * *

Ливень приносит асфальту плохие вести
Тот, кто всю жизнь был ноликом,
вдруг превратился в крестик
Палка, палка, кружочек и огуречик
Такой примитив, а поди ж ты – и то не вечен.
В белых чёрточках на асфальте мало жизненной силы
Кальций сделал его человеком, вода убила
Не осталось ни головы, ни ручек, ни ножек
Упокой, Господи, как-нибудь и его душу тоже

* * *

Когда я летними ночами работал грузчиком в одном из продуктовых магазинов, десятки раз за ночь наблюдал за маленькой сплющеной коробочкой из-под сока. Коробочка эта валялась в самом далёком и глубоком углу полуподвального продуктового склада - в шахте грузового лифта, на котором в магазин поднимались овощи и большие коробки. Внизу шахты, на грязном кафельном полу, была сырость и темнота, туда проникал только свет от тусклой лампочки лифтовой комнаты.

Этот лифт со временем стал для меня чем-то жутким. Я нажимал грязно-алую кнопку на пульте и еле дожидался, когда он прогрохочет из склада в магазин, а затем обрато. Нечистый и ржавый, он представлялся мне, упившемуся спижженных энергетиков и вконец охуевшему от двенадцатичасовой ночной смены, машиной для отрезания голов и других частей тела, а его медлительность говорила в пользу вопиющего садизма его создателя. Тусклый оранжевый свет, ржавая кабина, рёв подъёмного механизма и гнетущее чувство полуподземелья смешались в сплошной коктейль и, видимо, пробудили во мне что-то давно забытое, отчего подъём продуктов превратился в дикую и томительную процедуру. Несколько раз мне снилось, как в поднимающемся лифте, едва вмещающим четыре мешка картошки, погибают люди, в основном самые близкие.

При взгляде на старую, начинающую плесневеть коробочку из-под сока, что-то особенно сильно сжималось у меня внутри. Я отдавал себе отчёт, что это всего лишь мусор, но абсолютная тоска, абсолютная оторванность лифтовой от всей окружающей реальности заставляли проникнуться жалостью даже к неживому предмету. Впереди у коробочки была только вечность, и её предстояло провести в худшем месте, какое только можно вообразить. Ещё до конца моей работы здесь её завалит землёй, луковой шелухой и мелким мусором, и я стану последним, кто смог бы подтвердить её существование на свете. Я представил себя на месте коробочки и решил, что даже понятие ада здесь не годится, настолько оно затаскано и не осознано теми, кто по простоте своей называет адом всё что угодно, даже трудности здешней реальности.

В какой-то из дней я не выдержал. Я перегнулся через железную раму лифтовой, достал оттуда коробочку, вышел с ней через чёрный ход и положил на свет, в холодное летнее утро.
Следующие дни я работал значительно спокойнее, и даже с рёвом лифта постепенно примирялся.

Такое случалось достаточно часто, и я даже не помню, когда произошло впервые.

Меня подолгу не отпускали мутные мысли о камнях, утопающих в болоте или дорожной грязи, о пакетах из-под чипсов и прочих продуктов, исчезающих в темноте мусоропровода, о ветках и листьях, случайно засыпанных землёй во время дачных работ.
Все эти вещи, несмотря на их неодушевлённость, пугали и угнетали меня своей участью, я содрогался, представляя уготованные им столетия тишины.



* * *

ИВАН КОЗЛОВ (род. в 1989) – поэт, журналист, общественный активист.

Родился в Перми, детство и большую часть юности прожил в деревне недалеко от Кунгура. Окончил филологический факультет Пермского университета по специальности «Журналистика». Работал грузчиком, дворником, фотографом, журналистом. В 2012 году возглавлял пресс-службу музея современного искусства PERMM.
В 2012 году стал победителем поэтического слэма на фестивале СловоNova. Живёт в Перми.

* * *

Стихи Ивана Козлова

Оригинал текста на странице клуба «Зелёная лампа» ВКонтакте

Назад | На главную

џндекс.Њетрика