Главная > Выпуск №7 > Цветы запоздалые

Цветы запоздалые

содержание

Цветы запоздалые

Грин А. С. Стихотворения и поэмы / Сост. Н. П. Изергина, В. В. Харчев; Науч. ред. Т. Е. Загвоздкина.- Киров-на-Вятке, 2000.- 139 с.

То, что рецензия на сборник появляется более чем через три года после его выхода, на первый взгляд кажется странным, но это вполне "вписывается" в судьбу самой книги: она составлена еще в 1980 г., к 100-летнему юбилею Грина, однако в то время не была издана. Пролежав два десятилетия, материал, наконец, увидел свет. И все бы ничего - жаль только, что, получив, наконец, возможность издать давно подготовленный сборник, составители, кажется, не потрудились перечитать текст и, так сказать, освежить его. Количество возникающих при чтении вопросов таково, что относиться к этому изданию всерьез - затруднительно.

В самом начале, в предисловии Н. Изергиной (кстати, в небольшой книжке - аж три предисловия!), приведено письмо поэта Л. Мартынова, который, прочитав рукопись сборника, еще в марте 1980 г. внушал составителям: "Я считаю, что нужно издавать всё, что вышло из-под пера Александра Грина, в том числе и все его стихи" (с. 6). Далее та же Н. Изергина пишет, оценивая (почти через десять лет) подборку стихов Грина в третьем томе его Собрания сочинений (М., 1991): "Радует, что наконец-то стихи Александра Грина стали доступны широкому читателю <...>. Но несколько огорчает, что включено всего 27 стихотворений, тогда как Грином создано их гораздо больше" (с. 24). Не правда ли, логично предположить, что совет Л. Мартынова был взят за "руководство к действию", что составители сборника стремились к исчерпывающей полноте и представили гриновскую поэзию "по максимуму"? Читатель, не занимающийся специально творчеством Грина, должен сделать вывод, что других стихов, кроме публикуемых, у него и нет. Однако все далеко не так.

Если обратиться хотя бы к известному Библиографическому указателю произведений А. Грина и литературы о нем, составленному А. Киркиным (М., 1980), нетрудно выяснить, что даже из опубликованных при жизни автора стихотворений в вятском сборнике почему-то отсутствует чуть не два десятка. Не поленимся их перечислить: "Смерть девушки" (1909), "Поцелуй смерти" (1913), "Испорченный аппетит (басня)" (1914), "В защиту немцев (фельетон)" (1914), "Турецкий сантимент" (1914), "Флюгер" (1915), "Тайна Диего. Рассказ в стихах" (1915), "Обезьяна" (1917), "Фантастическое провидение" (1917), "Заря" (1918), "Бычки в томате" (1918), "Стороннее сообщение. Что кушал канак" (1918), "Пасынкам природы" (1918), "Истерика" (1918), "Не совсем уяснил" (1918), "Рапсодия" (1918), "За газетой" (1918), "Из записной книжки химика" (1922).

Кроме того, сами составители в примечаниях указывают, что в Фонде Грина в РГАЛИ (в сборнике он именуется ЦГАЛИ - по старинке) имеется еще ряд гриновских текстов; четыре из них - "Осень", "Мы отправляемся в море", "Тургеневский вечер", "Другу Валентину Кривичу на память" - даже названы поименно (с. 137). Почему они не включены в сборник, и почему тут же не названы еще десятки текстов из того же архива (например, "Вежливый разговор", "В тени земляничного дерева", "Митрофан Андреич был приятен...", "Сидела Лиза, с нею Петя..." и еще штук 30 стихотворений, которые можно назвать "альбомными") - Бог весть. Может быть, у составителей были какие-либо причины эти тексты не публиковать? Если так, то это надо было оговорить специально - а ни в одном из предисловий о каком-либо отборе текстов не сказано ни слова.

Представляется весьма странным принятое в сборнике деление стихотворений на "опубликованные" и "неопубликованные". Куда логичнее было бы сгруппировать тексты по "жанровому" (условно) критерию, выделив, допустим, четыре рубрики: стихотворения; фельетоны и басни; "альбомные" стихи; поэмы. Но есть в сборнике и третий раздел - о котором хочется сказать особо. Это "Стихотворения и песни из произведений А. С. Грина". Говоря по-простому, составители выдрали из гриновских рассказов, повестей и романов стихотворные тексты (иногда по три-четыре строчки!), которые в каждом случае связаны с кем-либо из конкретных персонажей, - и, отторгнув их от "носителей", тиснули как принадлежащие Александру Степановичу лично. То есть продемонстрировали, мягко говоря, своеобразные представления и о текстологии, и о филологии. Это все равно как если бы в собрании сочинений М. Булгакова дать за подписью "Булгаков" стихи Ивана Русакова из романа "Белая гвардия" или Мольера из пьесы "Кабала святош" - или, допустим, в собрании сочинений Ильфа и Петрова поместить в раздел "стихотворения Ильфа и Петрова" строчки из многочисленных вариантов "Гавриилиады" незабвенного Никифора Ляписа-Трубецкого или страстные ямбы Васисуалия Лоханкина. Одно дело - когда "самостоятельное" место стихов в произведении обусловлено авторским замыслом и потому оправдано (вроде "Доктора Живаго" Б. Пастернака или "Между собакой и волком" Саши Соколова); и совсем другое - элементарный произвол и литературная вивисекция.

Теперь о публикации поэм. С двумя из них - "Ли" и "Фабрика Дрозда и Жаворонка" - все более-менее ясно: первая достаточно известна и печаталась уже в нескольких изданиях (в том числе в третьем томе упомянутого Собрания сочинений); вторая тоже была опубликована - еще при жизни автора. Обе они вошли в состав сборника. Но вот что касается двух других поэм Грина - "Элесфор" и "Бубенцов", то тут даже не знаешь что и сказать, ибо встречаться с подобным не приходилось. Дело в том, что из двух вариантов "Элесфора" - произведения, автограф которого занимает 29 листов (так сказано в примечаниях), в сборнике опубликовано 17 строк. Видимо, составители решили, что для читателя и этого хватит: прочитает фрагмент - и сразу всё поймет. К тому же в "Содержании" обещан еще и автограф "Элесфора" - а в самом сборнике из него не воспроизведено ни строчки.

С поэмой "Бубенцов" (объем рукописи которой тоже назван - 12 страниц) ситуация и того хлеще - из нее даны 4 строки. Цитируем:

Спешу писать, спешу излиться,
Пока обида так жива,
Что чаю не могу напиться
И разболелась голова... (с. 120)

Содержательно, не правда ли? Почему из текста сатирической поэмы выбран этот несчастный (в прямом и переносном смыслах) кусочек - этого, думается, и сами составители не знают.

Перейдем к примечаниям; тут тоже немало интересного. Ни о каких серьезных текстологических комментариях в сборнике, подготовленном двумя докторами филологических наук (Н. Изергина, В. Харчев) и одним кандидатом филологических наук (Т. Загвоздкина), и речи нет. Текстуальные расхождения с публикацией стихотворений Грина в третьем томе пятитомника никак не оговариваются. Допустим, стихотворение "Единственному другу (Верочке)" в пятитомнике называется - "Единственный друг", а "Верочке" стоит как посвящение; а кто прав - остается непонятным. Даже ссылки на печатные источники даны неряшливо. Бывает, что название издания пропущено (стихотв. "Хрустальная ваза диковинной складки...", с. 134) - а иногда, напротив, - для одного стихотворения указываются два издания, после чего говорится: "Печатается по этой публикации" (например, на с. 121 подобных случаев два - стихотв. "Бродяга" и "Два мужика").

Сами примечания рассчитаны, вероятно, на детей. Реалии комментируются с явным "избытком": вряд ли кто-нибудь из книголюбов, которые обратятся к поэзии Грина, не знает, кем были Вергилий или Данте. Не уверен, стоило ли толковать, что элегия - это "медидативное (так! - Е. Я.) лирическое произведение, обычно (? - Е. Я.) печального содержания" (с. 121), а "кирасир - воин, служивший в тяжелой кавалерии и носивший кирасы (так! - Е. Я.)" (с. 131). Местами забота о читателе становится столь трогательной, что прямо слеза прошибает: объясняется, например, что такое пика (с. 124), лафет (с. 127), аэростат (с. 131) и кто такой Дон Кихот (с. 125-126).

Но когда авторы примечаний уходят от сугубой конкретики и пытаются как-то связать текст стихотворения с творческой биографией автора, получается тоже не лучше. Допустим, обращаясь к стихотворению Грина "Отрывок из "Фауста"", комментатор замечает: "Пародия на "Сцену из "Фауста"" Пушкина, стихотворение оригинальное, хотя и использующее образы трагедии Гете "Фауст"" (с. 122). Чье именно стихотворение названо "оригинальным" - то ли Грина, то ли Пушкина - неясно; если речь идет все-таки о Грине, то столь же непонятно соотношение между категориями "оригинальность" и "пародия": может ли быть пародия оригинальной в смысле - самостоятельной? Или оригинальность понимается как остроумие? но тогда почему она могла бы не сочетаться с "использованием образов" другого автора?

Стремление разжевать и в рот положить временами так овладевает комментаторами, что они совсем забывают о логике: "В этом стихотворении писатель надевает маску (прием Саши Черного) и не отделяет себя от самовлюбленного и беспринципного литератора, пишущего на злобу дня ради "пропитания своего"" (с. 127). Почему, спрашивается, писать "на злобу дня", хотя бы и "ради пропитания", - это показатель самовлюбленности и беспринципности? Или, например, такое примечание к тексту достаточно понятному: "Стихотворение рисует состояние девушки, потерявшей друга, погибшего на войне, и испытывающей, наряду с горем, чувство "гордости и грозы", жажду мщения" (с. 127). Как говорил булгаковский Воланд Левию Матвею: "Без тебя бы мы никак не догадались об этом".

Некоторые суждения в примечаниях столь глубокомысленны, что погружают в непреходящее раздумье. Например: "Обычно дата написания на многих стихах не стоит" (с. 135). Что бы это значило? Или: "Это шуточное стихотворение было записано Максимилианом Волошиным под диктовку А. Грина 15 августа 1929 года. Оно отвечает на четверостишие из стихотворения известного поэта Б. Чичибабина "Памяти Грина"" (с. 136). Каким образом Александр Степанович сумел откликнуться на стихотворение по поводу собственной кончины - тайна сия велика есть.

Теперь - про дела сугубо технические. Понятно, что, издавая сборник, составители располагали весьма ограниченными финансовыми средствами; но вещи, о которых пойдет речь, не требовали ни копейки расходов: нужны были только любовь к читателям вообще и к А. Грину в частности - и элементарная добросовестность. В нынешнем же виде редактура и макет сборника вызывают массу недоуменных вопросов. Например:

1. Почему в оглавлении нет нумерации страниц, а вместо них указывается год создания стихотворения? Неужели это самая важная для оглавления информация?

2. Почему текстов стихотворений "Чудеса" и "8 марта 1921 года", которые в оглавлении названы, в самом сборнике нет (как и автографа поэмы "Элесфор", о чем говорилось выше)?

3. Зачем было печатать стихи неудобочитаемым курсивом? И как при этом должны восприниматься такие, например, примечания: "курсив А. Грина" (с. 53)?

4. Почему тексты стихотворений без заглавий никак друг от друга не отделены (хотя бы "звездочками"-астерисками, как это обычно делается)? Например, на с. 85 завершается стихотворение "Золотой лоцман" (каждая строфа которого, заметим, почему-то отделена от остальных, помимо двойного интервала, еще и пунктирными линиями); а вслед за ним - с двойным интервалом, но уже без всяких пунктиров, словно продолжение, - идет текст совершенно другого стихотворения: "Старушка хитрая жила...". После этого шестистрочного текста - снова двойной интервал, и новое "как-бы-продолжение" - стихотворение: "У креста старинного при входе...". Оно на строфы не разделено, однако составители умудряются и тут запутать читателя. Посреди сплошного текста встречаем две строчки, "отбитые" от остальных двойными интервалами, - и примечание в скобках: "Эти две строчки зачеркнуты. - Н. И.". На следующей странице - еще одна выделенная строка с примечанием: "Эта строчка тоже зачеркнута. - Н. И.". Кем все это "зачеркнуто"? Если автором, то зачем было печатать "зачеркнутое" в основном тексте (тем более, что в примечаниях "зачеркнутые" строчки вновь будут приведены)?

Кстати, текст примечаний сверстан столь же причудливо, как и корпус стихотворений. Названия комментируемых текстов в примечаниях графически никак не выделены, и все абзацы "отбиты" один от другого двойными интервалами - поэтому зачастую просто невозможно понять, к какому стихотворению Грина относится то или иное замечание комментаторов. Впрочем, может, оно и к лучшему.

Что сказать в качестве резюме? Увы, единственное слово, которое приходит на ум по прочтении данного сборника, - это слово "кустарный". Мыслился он, видимо, как "юбилейный" - к 120-летию со дня рождения А. Грина; однако затея явно не удалась. Не поздравим ни клуб "Вятские книголюбы" (которые почему-то поставили свой "копирайт" на обороте титула, точно считают себя душеприказчиками Грина), ни составителей-редакторов. Правда, издание это не зарегистрировано (ISBN не указан), так что его можно считать сборником "для домашнего пользования" - так сказать, "для своих".

Е. А. Яблоков