Главная > Выпуск №5 > Удержите самодурство: Администрация школ Кировской области в 1939-1941 гг

Удержите самодурство: Администрация школ Кировской области в 1939-1941 гг

Л. Холмс

Прежде всего замечу, что истинный администратор никогда не должен действовать иначе, как через посредство мероприятий... Обыватель всегда в чем-нибудь виноват, и потому всегда надлежит на порочную его волю воздействовать.

(М. Е. Салтыков-Щедрин,
«Помпадуры и помпадурши»)

В последние пятнадцать лет предметом моих исследований была администрация начальной и средней школы в РСФСР в 1930-х гг. Занимаясь этим, я изучил в центральных архивах Москвы тысячи писем с жалобами, просьбами, доносами от «простых людей», связанных с советским народным  образованием – учеников, родителей, инспекторов, завхозов, учителей и директоров школ – к таким государственным гигантам, как Наркомпрос, ЦК, Совнарком СССР, Совнарком РСФСР, газеты «Правда» и «Известия». Одно письмо было адресовано просто: «Москва, Кремль». Многие обращения были посланы прямо Иосифу Сталину, Председателю СНК СССР В. М. Молотову, вдове Ленина Надежде Крупской, служившей в Наркомпросе («всесоюзной бабушке», как написал один проситель).

Два государственных архива Кировской области, находящиеся в г. Кирове, содержат не менее впечатляющее количество подобных обращений, представленных на рассмотрение руководителям областного отдела народного образования и комитета партии, в газеты «Кировские ребята» и «Кировская правда».

Содержащиеся в них жалобы весьма однообразны: задержка заработной платы, плохие материальные условия, нехватка топлива, бумаги, карандашей, учебников; реквизиция школьного оборудования и зданий местными партийными органами и органами НКВД, оскорбительное поведение грубых и бессердечных бюрократов.

Эти письма и реакция на них играли важную роль в управлении советскими школами и в отношениях между Советским государством и его гражданами. На протяжении большей части 1930-х годов постановления, речи из Кремля, такие популярные фильмы, как «Великий гражданин» (о Сергее Мироновиче Кирове) и «Светлый путь» снова и снова внедряли в сознание мысль, что посредством писем и телеграмм советские граждане могли и должны были участвовать в советском политическом процессе. Для писем, которые учителя посылали Сталину, его Особый сектор изобрел специальный бланк, требующий от Наркомпроса расследования и последующего отчета сектору. Секретариат ЦК использовал подобный бланк и подобные процедуры для получаемых им запросов1. В свою очередь Наркомпрос, исполненный сознания долга, пытался сам решить проблему или передавал её для решения своим нижестоящим органам. 15 февраля 1938 г. народный комиссар просвещения Петр Андреевич Тюркин приказал все присылаемые в Наркомпрос письма помечать грифом «жалоба», разобрать их вне очереди и потребовал, чтобы чиновники Наркомпроса брали с собой список жалоб при поездках в регионы2. Кировские областные, городские и районные власти принимали подобные же меры для регистрации и расследования каждой просьбы, обращённой к ним 3.

Конечно, это был грандиозный театр в своём величайшем проявлении. Партия и государственные органы ни в Москве, ни в Кирове не имели возможности даже зарегистрировать, а тем более тщательно расследовать всю корреспонденцию. Тем не менее, учителя лелеяли свое право на жалобы. Как я отмечал прежде, если многие учителя и осуществляли свои планы в классе4, то вне классных комнат они имели очень мало влияния, либо не имели его вообще. Они жили и работали в высшей степени заорганизованной среде, в которой не они, а другие принимали и проводили в жизнь решающие постановления. Школьная администрация и заведующие районными отделами народного образования пользовались почти диктаторскими полномочиями, поскольку назначались «сверху». Учительский профсоюз делал едва ли более того, что организовывал отпуска для немногих избранных и убеждал, а в действительности принуждал всех своих членов пройти политическую учёбу (после 1939 г. – прочитать «Краткий курс истории ВКП (б)»), вовлекал в общественную работу, начиная с ликвидации неграмотности и заканчивая участием в посевных и уборочных кампаниях5. Власти контролировали повестки дня районных учительских конференций, и только немногие избранные могли присутствовать на областных и союзных закрытых совещаниях.

Поэтому написание жалобы, прошения, обвинения было для учителей единственным доступным средством выражения чаяний и оказания влияния на управление народным образованием. Более того, особенно в середине 1930-х гг., жалоба на грубость и бездушие чиновников отделов народного образования могла возыметь действие – привести к поставке в одну школу бумаги, в другую – классной доски (пусть и без мела), к снабжению мануфактурой учителей в отдалённом районе; обвинение могло спровоцировать увольнение, а в 1937 и 1938 гг. – даже арест подозреваемого в грубости и бездушии чиновника от образования6. Это происходило довольно часто (что широко освещено в местной и республиканской прессе); учителя верили в такую систему, писали тысячами (как мы увидим ниже, даже после того, как власти потеряли интерес к такой корреспонденции)7.

4.jpg

Л. Ю. Холмс, 2003 г.

Из множества писем, прочитанных мной, особо выделяется одно. 14 июня 1940 г. трое учителей Фалёнской средней школы Кировской области послали письмо на четырёх страницах в газету «Кировская правда»8. Написанное от лица одного человека, оно начиналось заголовком и абзацем, вызывающими в памяти образ русского сатирика XIX в. Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина:

«Удержите самодура.

На днях мне случайно пришлось быть невольным свидетелем одной интересной сценки, быстро перенёсшей меня во времена Салтыкова-Щедрина. Оказывается, и в нашей действительности встречаются ещё знаменитые щедринские помпадуры и даже помпадурши, творящие всё, что им по нраву. Вот образчик обращения помпадурши – директора Фалёнской средней шк. Кировской области Байбарзы Елены М. со своими «подчинёнными» в присутствии даже посторонних…»

Большая часть писем, отправляемых в Москву или в Киров, не имела подобного вступления, а если и имела, авторы их чаще всего прибегали к марксистско-ленинскому и политическому жаргону. Одни учителя могли ссылаться на «отца народов», а затем переходили к своей проблеме, совершенно неприемлемой для уровня такого мудрого и милосердного «великого вождя». Другие заимствовали язык классовой борьбы, часто цинично прикрепляя ярлык «враг народа» на того, кого не любили. Многие учителя сочиняли душещипательные «письма преследования», в которых подчеркивали свои собственные скромные начинания, честность и стремление к справедливости в противовес властным, напыщенным и некомпетентным администраторам, угрожающим им и всему Советскому государству9.

Но авторы этого письма избежали большевистского «новояза» и выразили своё недовольство прямо-таки в стилистике предреволюционных литературных нападок на бюрократию. Имя Салтыкова-Щедрина затрагивало особо чувствительные струны у них и у других людей Кировской области. В 1848 г. опубликованная в печати атака Салтыкова на богатых, названных «хищными волками», привела его к почти восьми годам ссылки в Вятку. Служба в провинции сначала в качестве младшего, а затем старшего гражданского чиновника в дальнейшем лишила его иллюзий в отношении царизма и бюрократии. Вскоре после возвращения в Санкт-Петербург Салтыков опубликовал «Губернские очерки» – острую сатиру на продажность и моральное разложение царской администрации, начиная от мелкого канцелярского служащего и заканчивая губернатором. Опубликованные в виде серии очерков с 1863 по 1874 г., его «Помпадуры и помпадурши» продолжили эти нападки – начиная с самого этого названия, которое отождествляло российскую бюрократию с помпезностью и умением манипулировать маркизы де Помпадур, фаворитки короля Людовика XV.

Мишенью критики трёх учителей стала директор Фалёнской средней школы Елена Михайловна Байбарза, которая, по их утверждению, изменила даты начала летних отпусков так, что повлекло большие неудобства для учителей. Они настаивали на том, что она это сделала для того, чтобы устроить отпуск своему мужу Е. И. Комарову, учителю этой же школы. Более того, они подвергли суровой критике Байбарзу за её грубость и оскорбительное высокомерие. Вместо обеспечения эффективного руководства, она правила диктатом и криком. Получив известие о том, что половина учителей школы просила о переводе в другие школы, Байбарза, утверждали они, высокомерно ответила: «Пожалуйста, поезжайте, место пустo не будет: одни уедут, других пришлют»10. Это была уже не первая жалоба о её поведении в школе и об управлении народным образованием в районе.

5.jpg

Елена Михайловна Байбарза

Расположенные примерно в 100 км восточнее Кирова, поселок Фалёнки и Фалёнский район не имели тех ресурсов, которые могли бы сделать школы (и другие заведения) блестящими примерами прогрессивного социалистического строя. Бедный, отсталый сельскохозяйственный Фалёнский район едва ли мог привлечь хорошо образованных и честолюбивых людей. За почти восьмилетний период с 1933 по 1940 г. на посту заведующего районным отделом народного образования (роно) сменились семь человек. У пятерых из них не было другого образования, кроме среднего, если не считать кратких партийных курсов в советской партийной школе или коммунистическом университете. Двое других имели незаконченное профессиональное образование, один в техникуме, другой в вузе. Все они были молодыми, двадцатилетними и тридцатилетними людьми, и лишь двое до своего назначения имели некоторый опыт в преподавании или управлении в сфере образования11. Возможно, лучший среди них, Александр Алексеевич Держурин, до своего назначения в роно был заведующим отделом культуры и пропаганды (культпропа) районного комитета партии12. После двухлетнего пребывания в должности заведующего Фалёнским роно в августе 1936 г. Держурин покинул этот пост с тем, чтобы занять такую же должность в более благополучном Уржумском районе.

Все школы Кировской области испытывали жестокую нехватку учителей и учебных материалов, начиная с учебников, учебных программ и заканчивая ручками, бумагой. 25–30 фалёнских школ страдали больше остальных. У главной из них – средней школы в Фалёнках – не было самого необходимого: дров для отопления школы в холодное время, гвоздей, краски, стекла для проведения ремонта снаружи и внутри здания, ламп и керосина для освещения классов во вторую смену, что вызывало обеспокоенность постоянно ухудшающимся зрением детей. Школа оставалась холодной, даже когда школьная администрация приводила в движение свою «творческую бухгалтерию», перемещая те немногие фонды, которые она имела в своём распоряжении, с обеспечения каких-либо учебных дел на покупку того небольшого количества дров, которое эти фонды позволяли купить. Попытка эта, хотя и необходимая, не помогала растопить печь и обостряла нехватку нужных учебных материалов. Эти ужасные условия привели к тревожному уровню текучести учительских кадров из года в год, значительному росту непосещаемости уроков учениками и их отсеву, к низким результатам успеваемости тех детей, которые продолжали посещать школу13. В первой четверти 1939 г. успеваемость школы составила лишь 54,3 % – крайне низкий показатель даже для сельских районов14.

Подобные условия делали почти невозможным любому, включая и Байбарзу, эффективно управлять, а учителям чувствовать себя оценёнными по достоинству. Поэтому письмо трёх учителей из Фалёнской средней школы вряд ли кого удивило. Более того, обвинения, содержащиеся в письме, историками должны читаться с определённой долей осторожности, ибо общественная жизнь и административная система в сталинской России были очень похожи на грандиозный театр. Актёры (учреждения и отдельные лица от Москвы до Фалёнок) знали, что сценарий главной пьесы этого театра требовал беспощадной критики и самокритики, невзирая на действительные факты. Пьеса становилась самой реальностью15. Таким образом, не следует давать оценку любому обвинению без внимательного рассмотрения контекста, в котором оно было вынесено.

Ситуация же в Фалёнской средней школе была не из приятных. На протяжении 1930-х гг. как личностные, так и профессиональные конфликты разделили учителей и между собой, и с администрацией школы. По меньшей мере, с 1934 г. Байбарза находилась в самой гуще событий, происходивших в школе ещё до назначения её директором в 1940 г. Её предшественник на посту директора школы, Злобин, едва ли обладал способностью эффективно управлять. Даже в эту эпоху буйного приукрашивания действительности, обвинения против него отличались своей суровостью. Другие роно уволили его за систематическое пьянство. Его назначение в Фалёнскую среднюю школу стало, по-видимому, для него серьёзным понижением в должности16. В Фалёнках он продолжал чрезмерно злоупотреблять спиртным, однажды появился пьяным в пионерской комнате, усугублял склоки в учительской среде, организуя попойки для своих сторонников. Однако главным грехом Злобина в этом мрачном мире советской общественной жизни был его отказ объединиться с теми учителями, которые составляли большинство в школьной комсомольской организации, и теми, кто имел значительное влияние в первичной партийной организации при отделе народного образования17. Среди них была Байбарза.

Байбарза возглавила кампанию против Злобина18. В середине учебного года (что крайне необычно) бюро райкома партии уволило Злобина, заменив его 20 февраля 1940 г. на главного критика – Байбарзу19. Восемь дней спустя, 28 февраля 1940 г., бюро сделало ещё один драматичный шаг, назначив Павла Михайловича Дувакина новым заведующим районным отделом народного образования.

В отличие от Дувакина, Байбарза имела безупречную биографию. В 1934 г. она вступила в комсомол, а в октябре 1939 г. стала кандидатом в члены партии. В том же году она заслужила необычную похвалу от заведующего роно за ежедневное изучение недавно опубликованного «Краткого курса истории ВКП (б)»20. По политическим критериям и профессиональным качествам Дувакин казался значительно менее заслуживающим своего нового поста. Хотя он преподавал историю в неполной средней школе, ему было лишь 26 лет, и он имел только среднее образование. Пробыв кандидатом в члены партии не более года, он был рекомендован райкомом партии на пост заведующего роно спустя всего две недели после того, как стал членом ВКП (б)21.

Ни Дувакин, ни Байбарза не могли немедленно изменить обстоятельств, сложившихся в Фалёнской средней школе. Они могли только ухудшить состояние дел. Вскоре после назначения Байбарзы В. М. Кайгородцев, учитель литературы, и Е. Г. Куварзина, учительница математики (и, возможно, третий учитель, Ковалёв), написали письмо в Наркомпрос, жалуясь на её грубость и скверный характер. К несчастью для них, Наркомпрос послал свой ответ обратно в ту самую школу, откуда прибыл запрос, где Байбарза немедленно вскрыла его. На следующем собрании первичной партийной организации районного отдела народного образования 29 апреля 1940 г. Байбарза сделала предметом обсуждения саму жалобу, а не содержавшиеся в ней обвинения. Байбарза объяснила эту жалобу тем, что несколько раньше она объявила выговор Кайгородцеву за плохую подготовку урока повторения материала, за что сейчас он берёт реванш. Когда был задан вопрос, почему было вскрыто письмо, ей не адресованное, Байбарза заявила, что она как директор может вскрывать любую корреспонденцию, направленную в школу. Пожурив её за грубое поведение по отношению к учителям, большинство присутствующих на этом собрании поддержали Байбарзу и осудили написавших жалобу за их опрометчивость и неверие в руководство22.

Эта стычка не улучшила отношение Байбарзы к подчинённым и не пресекла их стремления её критиковать. Даже её сторонники признавали, что она издавала распоряжения, пренебрегая интересами человека и не заботясь о практической возможности выполнения её требований, что она кричала, у неё были приступы гнева, когда дела шли вразрез с её планами23.

Поэтому совсем не удивительно, что 14 июня 1940 г. трое учителей, А. П. Кленовицкий, преподаватель с восемнадцатилетним стажем работы, М. И. Акимов, с пятнадцатилетним стажем, и К. Н. Мильчаков, только начавший свою педагогическую деятельность, послали то самое письмо в «Кировскую правду», вызывающее в памяти сцену из произведения Салтыкова-Щедрина. В отдельном сопроводительном письме, занимающем страницу, трое учителей упоминали, что могут привести, если нужно, ещё больше примеров «вопиющих безобразий» Байбарзы. Они просили газету опубликовать их жалобу, а в случае отказа объяснить причины, и дали домашний адрес Акимова для ответа24.

16 июня «Кировская правда» получила письмо и немедленно послала копию его для расследования в областной и районный отделы народного образования и информировала Акимова об этом25. 18 июня Дувакин написал в газету, что факты, изложенные в письме, были правильными, но их полная проверка возможна только по возвращении Байбарзы из отпуска. Что-то вроде расследования последовало 19 августа на собрании первичной партийной организации роно. Байбарза признала, что она изменила сроки отпусков, но только в пределах имеющихся у неё полномочий. К этому времени она хорошо знала, кто авторы письма, и отклонила их жалобу как попытку их и группы, которую, как она подозревала, они представляли, устранить её по своим собственным необоснованным причинам. Собрание приняло это объяснение, в то же время признав факт её грубости и вспыльчивости26. 4 сентября Дувакин информировал «Кировскую правду» о том, что расследование не подтвердило обвинений, содержавшихся в письме, хотя первичная партийная организация мягко указала Байбарзе на её грубое поведение27. По-видимому, удовлетворённая таким ответом, заведующая отделом писем «Кировской правды» Патрушева информировала об этом Акимова.

Даже сторонники Байбарзы признавали, что с началом нового учебного года она продолжала вести себя грубо по отношению к некоторым своим подчиненным28. 6 сентября 1940 г. Кайгородцев и Куварзина, писавшие ранее в Наркомпрос, и присоединившийся к ним на этот раз, если не ранее, учитель шестого класса Ковалёв, написали в «Кировскую правду» жалобу29. Они подписали её, а для ответа дали домашний адрес Кайгородцева. Таким образом, трое учителей ещё раз продемонстрировали свою веру в то, что высокие власти могут вмешаться несмотря на неудачу их первоначальной попытки несколько месяцев назад и отклонение жалобы их коллег «Кировской правдой». На трёх рукописных страницах они сделали предметом обсуждения не столько характер Байбарзы, сколько её непрофессиональное управление. В таком важнейшем вопросе, как перевод учеников в следующий класс, доказывали они, Байбарза игнорировала мнение учителей.

Они привели много конкретных примеров. Осенью 1939 г. Байбарза перевела двух учеников (одна ученица по фамилии Кулябина) в восьмой класс, несмотря на плохие оценки переводных экзаменов по нескольким предметам, в том числе и по алгебре, которую преподавала Куварзина. Когда это подверглось критике со стороны многих учителей на педагогическом совете, Байбарза отказалась изменить свои решения. Усугубив положение, следующей весной Байбарза перевела двух учеников в 10 класс, несмотря на их плохую успеваемость по алгебре. Той осенью, когда Кулябина сдавала повторные переводные экзамены по алгебре и литературе, Байбарза намеренно изменила состав комиссии, назначив в неё, в числе других, своего мужа, что и решило вопрос о переводе Кулябиной, несмотря на резкие возражения Куварзиной. Трое авторов заканчивали письмо на риторической ноте: «Скоро ли кончится издевательство над учителями? Поднимается ли авторитет учителей от подобных действий дирекции школы? Помогите найти справедливость!»30

11 сентября отдел писем «Кировской правды» послал копию письма в областной отдел народного образования (облоно), требуя расследований, и информировал Кайгородцева об этом31. Месяц спустя, 14 октября, школьный сектор облоно дал ответ, он резко отвергал все обвинения, потому что Дувакин официально проверил контрольные работы осенней переэкзаменовки. Однако, если подобная экспертиза и имела место, то она едва ли расследовала прочие многочисленные конкретные обвинения, содержащиеся в первоначальной жалобе.

Облоно только начинало свою лицемерную игру. Месяц спустя, 13 ноября 1940 г., его заведующий М. Г. Чекалкин с опозданием ответил на первое письмо, посланное «Кировской правдой». Не будучи под впечатлением ни литературного начала письма, ни его содержания, Чекалкин кратко отверг все обвинения. Более того, он сделал заключение, что Байбарзе следовало уволить одного из авторов письма, Кленовицкого, за его необоснованное отсутствие в школе за несколько дней до начала отпуска. Чекалкин придумал следующую версию: Байбарзе было указано на то, что она не уволила Кленовицкого. Приёмом, который даже сторонники Байбарзы сочли бы достойным театра абсурда Салтыкова-Щедрина, Чекалкин отметает все обвинения против Байбарзы в грубости и бестактности32.

Бесконтрольная, не испытывающая никакого раскаяния, Байбарза продолжала жёсткую критику учителей, обвиняя многих в безынициативном отношении к своей работе. Заявляя о смягчении тона по отношению к своим подчиненным, она, тем не менее, объявила выговор завучу И. Е. Шуклиной за недостаточную принципиальность33. Байбарза продемонстрировала, как следует поступать, начав энергичную атаку на одного из авторов более ранней жалобы, Ковалёва, из-за его, как она подозревала, неспособности контролировать поведение учеников в классе. По её словам, во время учебного года она неоднократно просила районный и областной отделы народного образования уволить его34. Ковалёв, кажется, выжил тогда, но вот его соратнице, Куварзиной, не столь повезло. Во время учебного года суд приговорил её к шести месяцам принудительного труда за частые опоздания и неоправданные пропуски занятий35.

В целом, ни Наркомпрос, ни областной, ни районный отделы народного образования не пытались изучить конкретные обвинения, содержащиеся в адресованных им письмах, и не пытались защитить авторов от возмездия. Наркомпрос грубо нарушил даже приблизительную процедуру рассмотрения жалобы и элементарный здравый смысл, отослав свой ответ в школу. Делая некоторые попытки скрыть личности писавших жалобы, «Кировская правда», получив результаты якобы имевшего место расследования, отступила и ожидала тех же действий от авторов писем36. Ограничившись лишь мягким замечанием Байбарзе за её грубость, первичная партийная организация роно закрепила за ней право вскрывать письма, ей не адресованные, даже от такого авторитетного учреждения, как Наркомпрос.

Таким образом, все эти организации от Москвы до Кирова и Фалёнок посмеялись над самим правом жаловаться. Подобное поведение противостояло более ранним попыткам, пусть и театральным, узаконить процесс подачи жалоб. Учителя Фалёнской средней школы ещё помнили тот сценарий и пытались следовать ему, хотя, как они уже начали осознавать, и сценарий, да и сама пьеса, изменились самым драматичным образом.

В чём же была перемена? Байбарза только выиграла от ставшей очевидной с середины 1938 г. тенденции укрепления власти школьной администрации. Директора школ и чиновники в отделах народного образования пытались сейчас определить, как лучше воплощать в жизнь политику, свободную, как они считали, от мелочного вмешательства низших партийных органов и недовольных учителей. Они делали это как из лучших, так и из худших побуждений – как подтверждение их профессиональной пригодности, как попытку установить для себя и своих учреждений меру юридической неприкосновенности и как утверждение их жёстких и диктаторских полномочий. Высшие партийные власти поддержали эти попытки. Сейчас жаловавшиеся учителя могли больше, чем прежде, рассчитывать на наказание провинившегося в случае явного нарушения закона37, но уже не могли ожидать расследования обвинений в грубости и деспотичности. Оскорбительное поведение чиновников не являлось больше «политическим грехом», требующим наказания. Кленовицкий, Акимов, Мильчаков, Кайгородцев, Ковалёв и Куварзина – все они осознали, что обвинения в грубости и скверном характере деспотичной, но строго узаконенной власти Байбарзы не могли вызвать даже имитации законного расследования.

Конфликт между Дувакиным и Байбарзой в 1940 и 1941 г. помогает прояснить эту изменившуюся ситуацию. Очевидно, что они испытывали взаимную неприязнь, но их столкновения перешли пределы личных разногласий: Дувакин, как глава роно, столкнулся с Байбарзой как главной фигурой в первичной партийной организации роно. В своих выступлениях на собраниях этой организации и отчетах на бюро райкома партии Дувакин подвергал резкой критике поведение Байбарзы, повторяя, таким образом, обвинения из писем, которые он сам помог отвергнуть. Дувакин также порицал Байбарзу, отчасти несправедливо, за продолжавшееся деление учителей на группировки и за нехватку учебных принадлежностей и других материалов в школе. После одного такого отчёта бюро приняло необычно детализированное и строгое постановление. Как доказывалось, учителя в школе Байбарзы выводили оценки за четверть, спросив ученика лишь один раз в течение всей четверти38.

Уверенная в своём влиянии в первичной партийной организации, Байбарза представляла в ней Дувакина человеком молодым, неопытным и несведущим в отношении обстановки в школе, где он ни разу не был. Его мелочная критика и нагоняи препятствовали её стремлению управлять. Более того, и роно, и облоно отказались поддерживать её линию по увольнению некомпетентных учителей, среди которых был и Ковалёв38. На собрании первичной партийной организации 3 декабря 1940 г. один из выступавших заметил, что Байбарза должна подчиняться своему начальнику, Дувакину. На что другой, придерживаясь преобладавшей в партийной организации точки зрения, ответил, что это Дувакину следует подчиняться Байбарзе, ибо она представляет высшую власть – власть партии, выраженную первичной партийной организацией. «Партия, – заключил он, – руководитель всех организаций. Решение первичной партийной организации является законом для всех членов партии». Поэтому, как коммунист и член этой организации, Дувакин должен был прекратить свою мелочную критику школы и лично Байбарзы40.

Дувакин мог не беспокоиться. То, что заставляло партийных и государственных чиновников, включая Дувакина, защищать власть Байбарзы перед недовольными учителями, теперь усиливало его собственную власть как официального лица, против агрессивной первичной партийной организации и его подчиненной Байбарзы41. И он, и Байбарза закончили 1940/41 учебный год на своих постах заведующего РОНО и директора школы в целости и сохранности.

Администрация в сфере народного образования долгое время нуждалась в определении границ своей власти, что защитило бы её представителей от мелочного вмешательства. Создание более рациональной структуры в конце 1930-х гг. обеспечивало юридическую неприкосновенность чиновников и органов, которые они представляли, и одновременно позволяло учителям пользоваться некоторым профессиональным влиянием в классах и на педагогических советах. Однако создание этой структуры в действительности лишало их права жаловаться. Они не могли более ожидать адекватной реакции по поводу их открытых обличений оскорбительного поведения администраторов. Таким образом, учителя лишились возможности исправить, как они считали, моральную несправедливость со стороны чиновников, которые ими управляли42.

Конечно, процесс подачи и рассмотрения жалоб никогда не был совершенным. Но теперь, как обнаружили учителя Фалёнской средней школы, этот механизм вообще перестал работать. Без адекватных законов, которые защитили бы их, при отсутствии каких-либо специальных институтов, представляющих их интересы в этой более рациональной структуре управления, учителя ныне теряли своё единственное эффективное, хотя и несовершенное, средство участия в управлении. Более рациональная бюрократическая структура означала, что учителя работали в среде, которая стала для них более деспотичной и безличной, чем прежде.

У учителей были основания жаловаться!

Примечания

*Перевод текста И. Г. Головачёвой. Автор благодарит за помощь, оказанную архивистами Государственного архива Кировской области, а также за помощь и дружбу – их коллег из Государственного архива социально-политической истории Кировской области. Финансовая поддержка была оказана Университетом Южной Алабамы, грантом от программ «Фулбрайт-Хейз» при Департаменте образования США и грантом от Международного совета по исследованиям и обмену (совместно с фондами Государственного департамента США и Национального фонда для гуманитарных наук). Автор также признателен за помощь Л. Г. Подлевских, Е. Н. Чудиновских, С. Б. Шутовой.

1. См., напр.: Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 2306. Оп. 69. Д. 2415. Л. 89–90. Также см.: ГАСПИ КО. Ф. 1290. Оп. 1. Д. 223. Л. 165.
2. ГАКО. Ф. Р–2342. Оп. 1. Д. 72. Л. 31. Обращения «снизу» имели большую историю в России задолго до Октябрьской революции. Как замечает недавняя биография Николая II, требования и прошения в отношении личных дел, «сыпались в императорскую канцелярию петиций». См.: Dominic Lieven, Nicholas II: Twilight of the Empire. – New York, 1993. P. 113–114. Традиция продолжается. Ельцин получал тысячи писем в день от соотечественников. В 2001 г. Отдел для обращений граждан президента Путина получил 565000 писем. Их обработка напоминает царские времена и сталинский период до 1938 г. См.: «Обращения к царю Владимиру за помощью» // Моск. новости. 2002. 17–19 мая. С. 1–2. В отношении личных дел, направляемых в Кировский отдел областного образования Наркомпросом см.: ГАКО. Ф. Р–1864. Оп. 2. Д. 243; Ф. Р–2333. Оп. 1. Д. 8, 49, 50, 68; Р–2342. Оп.1. Д. 4, 68, 69, 72, 74.
3. См., напр.: попытки Кировского областного отдела народного образования в 1937 и 1938 гг.: ГАКО. Ф. Р–2342. Оп. 1. Д. 2. Л. 305 и Д. 71. Л. 92; Ф. Р–1864. Оп. 2. Д. 402. Л. 84. Также о попытках Уржумского районного отдела народного образования в 1937 г. см.: ГАСПИ КО. Ф. 4369. Оп. 1. Д. 1. Л. 78.
4. Об учителях и их влиянии в школьных классах см.: Larry E. Holmes Stalin’s School: Moscow’s Model School № 25. 1931–1937. – Pittsburgh, 1999.
5. Когда Областной комитет профсоюза отвечал на жалобы, он в основном подтверждал решения чиновников органов народного образования. См. многие из подобных случаев в ГАСПИ КО. Ф. 6715. Оп. 2 (особенно Д. 2).
6. Кировские архивы наполнены примерами многих подобных случаев, которые могли быть предметом другого исследования. Напр.: ГАСПИ КО. Ф. 1255. Оп. 2. Д. 386. Л. 58–60; Ф. 1955. Оп. 1. Д. 11. Л. 126; Д. 60. Л. 33; ГАKO. Ф. Р–2342. Оп. 1. Д. 2. Л. 150, 216, 521; Ф. Р–2333. Оп. 1. Д. 50. Л. 447–451 об. Я готовлю отдельную статью о двух учителях, Вере Петровне Булыгиной и Евгении Терентьевне Черных, которые представили множество писем с жалобами и доносами в 1935–1937 гг. Их письма повлекли серьезные отклики из Москвы, Кирова, Пудема (в Удмуртской автономной республике) и Советска, где они работали. Основные документы в деле Булыгиной см.: ГАСПИ КО. Ф. 1255. Оп. 1. Д. 580. Л. 46–54 и в деле Черных: ГАСПИ КО. Ф. 1290. Оп. 1. Д. 210. Л. 214–219; Д. 211. Л. 112, 138–139 об., 180, 194–195, 224–228, 271–281.
7. Большое число историков рассмотрели многие из таких писем и кампании, частью которых они являлись. Много лет назад М. Фейнсод нашел свидетельство «довольно внимательной реакции и регистрации» таких писем и последующих расследований. См.: Fainsod M. Smolensk under Soviet Rule.– New York, 1958. P. 378–408. Ш. Фитцпатрик писала о режиме «определенных автоматических рефлексов» в ответах на обличения «снизу» и «рутинного расследования» их, см.: Fitzpatrick S. Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. – New York, 1994. P. 200, 260. E. Томас Юинг пришел к заключению, что, когда учителя обвиняли местных чиновников в чем-то, они тем самым подкрепляли точку зрения Кремля о необходимости централизации власти, см.: Ewing E. Thomas. The Teachers of Stalinism: Policy, Practice and Power in Soviet Schools in the 1930 s. – New York, 2002. См. также статьи Golfo Alexopoulos и Matthew E. Lenoe в «Cahiers du Monde russe» (Vol. 40 (1999), 1–2 (January-June). P. 139–169, 199–215). Я обращаю большее внимание, чем эти историки, на реакцию районных и областных чиновников и придаю значение изменениям в сути их ответов на протяжении 1930-х гг.
8. ГАСПИ КО. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 244–245 об.
9. Такие письма имели преимущество в том, что я называю «культом простого человека» – попыткой партии, особенно в середине 1930-х гг., представить себя в качестве защитника простого народа, благородного в своей простоте. См.: Holmes Larri E. Stalin’s School… P. 133–135.
10. ГАСПИ КО. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 245.
11. Работа в качестве партийного пропагандиста или председателя колхоза служила квалификационной рекомендацией для назначения на новый пост.
12. Сведения о них см.: ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 1. Д. 66. Л. 9, 56; Д. 141. Л. 138, 177 об.; Д. 215. Л. 19 об.–20; Д. 252. Л. 171 об. В частности, о Держурине: ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 1. Д. 66. Л. 126 и Д. 90. Л. 3 об.–4 об. Раньше Держурин был директором Фалёнской средней школы крестьянской молодежи. Я положительно отношусь к нему из-за его попыток защитить школы и учителей от грубой критики местных партийных функционеров. См. его замечания на заседании Фалёнской районной комиссии по чистке партии в сентябре 1934 г. (ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 1. Д. 90. Л. 1 об.).
13. См. отчеты за 1940 и 1941 гг. первичной партийной организации Фалёнского роно: ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 23. Л. 73; Ф. 1281. Оп. 3. Д. 71. Л. 30; Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 53 об.–54 об.
14. Там же. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 10. Л. 48–50 об.
15. В настоящее время я пишу книгу с опорой на кировские материалы: «Великий театр: Администрация школ в России, 1931–1941 гг.». Там я доказываю, что сценарий и театр были реальностью управления.
16. См. доказательства, представленные на заседании бюро Фалёнского райкома партии 20 февраля 1940 г.: ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 7. Л. 51 об. Назначение директором школы, даже при лучших обстоятельствах, часто расценивалось учителями как понижение, поскольку резко возрастала личная ответственность при подготовке многочисленной отчетной документации (в партийные, комсомольские и государственные органы) и утихомиривании строптивых учителей и технических служащих.
17. Критику Злобина см. в документах собрания первичной партийной организации роно 15 февраля 1940 г.: ГАСПИ КО. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 7 об., 8, 21. Также на заседании бюро райкома партии 20 февраля 1940 г.: ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 7. Л 51 об. В этой статье я полагаюсь на протоколы собраний первичной партийной организации Фалёнской роно. На протяжении этого периода количество ее членов менялось от пяти до восьми коммунистов и четырех кандидатов в члены партии. На некоторых собраниях присутствовали беспартийные, в том числе и учителя Фалёнской средней школы. При использовании протоколов какой-либо первичной партийной организации, историк сдается на милость секретаря собрания, который вёл протокол. В одних случаях секретари вели подробные отчеты и протоколы собраний первичных партийных организаций, в других – едва справлялись с подобием протокола. Мне повезло в том, что секретарь Фалёнской первичной партийной организации записывал всё очень подробно. Однако даже эти детальные протоколы оставляют многое недосказанным, особенно касательно личных конфликтов. Секретарь хорошо знал симпатии и антипатии в коллективе, их причины, и поэтому считал, что нет необходимости озвучивать их. Эти протоколы подтверждали: чем больше знаешь, тем меньше знаешь (и хочешь знать)…
18. См. комментарий Байбарзы на собрании первичной партийной организации роно 21 апреля 1941: ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 71. Л. 11.
19. ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 7. Л. 51 об.
20. Там же. Ф. 1281. Оп. 1. Д. 90. Л. 2; Д. 281. Л. 47. Об изучении ею «Краткого курса» см.: ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 1. Д. 252. Л. 171 об.
21. Там же. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 7. Л. 43–43 об., 57.
22. Там же. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 41 об–43.
23. См. замечания Анатасии Ивановны Вельковой, парторга первичной парторганизации, на собраниях в 1940 г.: ГАСПИ КО. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 43, 53. См. также высказывания о Байбарзе на этих же собраниях:ГАСПИ КО. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 53 об.; Д. 23. Л. 44, 61.
24. ГАСПИ КО. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 246.
25. Там же. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 248–249.
26. Там же. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 64–65.
27. Там же . Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 251. Здесь Дувакин даже настоял на том, что один из авторов письма, Акимов, не имел права жаловаться, поскольку сам согласился на изменение периода отпуска.
28. См. комментарии Вельковой на собрании первичной партийной организации роно 19 сентября 1940 г.: ГАСПИ КО. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 64.
29. ГАСПИ КО. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 235–236.
30. Авторы признавали, что Кулябина дала правильные ответы на большинство вопросов, задаваемых по алгебре и литературе. Представляет интерес тот факт, что ранней осенью 1939 г., перед её официальным назначением на должность директора, Байбарза, очевидно, могла принимать подобные решения.
31. ГАСПИ КО. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 232–233.
32. Там же. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 254–254 об. Возможно, что Кленовицкий не прогулял так много дней, как сказал Чекалкин. Нет доказательства, что Байбарзе было указано на то, что она не уволила Кайгородцева. Ответ Чекалкина был основан, по-видимому, даже не на формальном расследовании обвинений.
33. См. пояснения Байбарзы на собрании первичной партийной организации роно 13 декабря 1940 и 22 марта 1941 г.: ГАСПИ КО. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 84 об.; Д. 19. Л. 18 об. См. также отчет этой первичной партийной организации в апреле 1941 г.: ГАСПИ КО. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 19. Л. 24 об.–25.
34. Там же. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 71. Л. 4 об.–5; Ф. 2171. Оп. 1. Д. 19. Л. 9 об.–10. Возможно, что Ковалёв работал до конца учебного года, а потом был уволен.
35. Там же. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 19. Л. 24.
36. В 1940 г. «Кировская правда» ещё более ослабила процесс, отвечая на жалобы других учителей Фалёнского района. Одна жалоба была о том, что учителя в с. Николаево не получали хлеба и мануфактурных товаров, другая – что не было дров для Медвеженской начальной школы и для квартир учителей. В обоих случаях газета не побеспокоилась проинформировать роно, а поверила на слово местным властям, когда они ответили, что жалобы были недостойными и недействительными. ГАСПИ КО. Ф. 6777. Оп. 4. Д. 80. Л. 43–44, 257–261.
37. О положительных ответах облоно, гороно и обкома комсомола на такие жалобы см.: ГАКО. Ф. Р–2342. Оп. 2. Д. 15. Л. 21–26 об., 29–29 об.; ГАКО. Ф. Р–1864. Оп. л/с. Д. 175. Л. 13; ГАСПИ КО. Ф. 1682. Оп. 1. Д. 130. Л. 30–32.
38. ГАСПИ КО. Ф. 1281. Оп. 3. Д. 51. Л. 3.
39. Там же. Ф. 2171. Оп.1. Д. 19. Л. 9 об.–10, 24 об.; Ф. 1281. Оп. 3. Д. 71. Л. 4 об.–5, 11.
40. Там же. Ф. 2171. Оп. 1. Д. 14. Л. 78–79 об. Как это часто бывало, резолюции, выработанные на этом собрании, с трудом отражали содержание и смысл дискуссии.
41. 26 июня 1940 г. бюро райкома партии сделало замечание первичной партийной организации роно за то, что она подготовила официальный отчет о работе Дувакина. Бюро райкома настаивало на том, что составление такого отчета было прерогативой райкома партии.
42. Мой вывод похож на вывод В. Кивелсон, который сформулирован в её книге (Kivelson V. Autocracy in the Provinces: The Muscovite Gentry and Political Culture in the Seventeenth Century. – Stanford, 1996). Она заметила, что прежде, в XVII в., дворяне не апеллировали к царю провести в жизнь закон, но просили его выполнить его православные обязанности, то есть гарантировать, чтобы царские слуги (чиновники) относились к народу и особенно к дворянам с вежливостью и милостью. Хотя подобное восприятие обязанностей царя и обращения к его милосердию никогда не прекращались, после 1650 г. дворяне интересовались больше всего проведением царем и его чиновниками в жизнь законов, и меньше – моральной несправедливостью со стороны чиновников.