Главная > Выпуск №5 > Александр Дмитриевич Фокин (Феномен "Вятского Любищева ")

Александр Дмитриевич Фокин (Феномен "Вятского Любищева ")

В. Д. Сергеев

В синем казенном халатике, низко склонив седую голову с аккуратнейшим пробором над рукописями и гербариями, разложенными на огромном столе в лишь кажущемся беспорядке, вооружившись перьевой ручкой или увеличительным стеклом, Александр Дмитриевич Фокин внешне удивительно соответствовал расхожему представлению о музейщике-аскете, который наглухо отгородился от суетности жизни и напоминал чудаков-естествоиспытателей из романов Жюля Верна, вроде кузена Бенедикта. Такой образ рисовался, к сожалению, многим. (Более того, некоторые, с позволения сказать, образованные люди, работавшие тогда в областном краеведческом музее, относились к Фокину с некоей долей снисходительности. Конечно, много знает, конечно, увлечен работой, но... Эти сотрудники обычно не задерживались в музейных стенах, уходя на «престижную», а соответственно на гораздо более оплачиваемую службу).

Между тем Фокин абсолютно не укладывался в упрощенные рамки досужих мнений. Автору этих строк выпало счастье знать Александра Дмитриевича с сентября 1964 г. до августа 1980-го. Он был крепок для своего возраста, в зимние морозы ходил в демисезонном пальтишке, без шарфа и перчаток, с рюкзачком за плечами. Что такое простуда, Фокин не знал, с благодарностью вспоминая, как его мать, земская фельдшерица, с детства закаливала сына. (Как-то он рассказал о поездке глубокой осенью на север области. Река еще не встала. Неожиданно лодка перевернулась, все экспедиционеры очутились в ледяной воде. Когда они выбрались на берег, Фокин велел всем скинуть одежду и бегать до полного разогрева).

Фокин родился 19 октября 1897 г. в с. Великорецком Орловского уезда Вятской губернии (ныне Юрьянский район). Раннее детство провел в с. Средне-Ивкино, а потом жил в с. Вожгалы. Фокин был потомственным интеллигентом с народными корнями – его мать служила фельдшерицей, отец смотрителем больницы, потом бухгалтером в мастерской пожарных машин Вятского губернского земства. В учебное время Фокин жил в Вятке с отцом, летние каникулы проводил в Вожгалах у матери. Александр Дмитриевич вспоминал о детских и отроческих годах: «Рано начал интересоваться природой, чему немало способствовала мать... Рано начал читать популярно-научную литературу; любимым журналом в юности был “Природа и люди”, а затем стал журнал “Природа”, неизменным читателем которого являюсь со дня его основания (1912)... Гербаризировать и составлять коллекции начал с 1911 г., а с 1914 г. стал составлять вполне научный гербарий»1.

В 1915 г. он закончил Вятское реальное училище, одновременно сдав экстерном экзамен по латыни при гимназии, что давало возможность поступить в Московский университет. «Меня интересовали вопросы систематики, флористики, фаунистики и биогеографии, – вспоминал он. – Мне хотелось знать как можно больше организмов, уметь их исследовать и определять».

Феномен Фокина – феномен интеллигенции, оказавшейся на трагическом разломе эпох, разделившем дореволюционную и советскую Россию. В студенческие годы политикой он не интересовался, будучи полностью захваченным жаждой знаний. День, когда участники установления Советской власти в Москве штурмовали Кремль, был проведён Фокиным в Румянцевской библиотеке (дом Пашкова). Вечером, возвращаясь домой в Замоскворечье, он обратил внимание на толстый слой битого стекла, которым были усыпаны тротуары рядом со зданием теперешнего ГУМа на Красной площади – следы артиллерийской стрельбы.

Ещё студентом, приезжая на вакации, Фокин организовал в Вожгалах при местном культурно-просветительном обществе музейно-экскурсионную секцию, в 1918–1919 гг. устраивал для школьников походы по типу будущих походов «юных туристов». (Пригодились знания, обретенные на курсах по внешкольной работе при университете А. Л. Шанявского).

Гражданская война прервала учебу Фокина в университете. В «Автобиографии» Александр Дмитриевич написал об этом так: «Легко оставил университет, выйдя из него механически с 3-го курса. Стажироваться решил самостоятельно». Вряд ли всё обстояло так просто… Голод, холод, неустроенность он бы перенёс стоически. Фокин вернулся домой в Вожгалы из-за больной матери. И уже после её смерти в 1920 г. совсем перебрался в Вятку.

Став сотрудником краеведческого музея в Вятке, Александр Дмитриевич участвовал во  флористических, геологических, а также комплексных экспедициях по Вятской губернии, заведовал ботаническим кабинетом, отделом природы краеведческого музея, был его учёным секретарем. Задач перед учёным-биологом стояло много – организация и учёт кормовой площади, борьба с болезнями растений...

Фокин всегда уделял внимание работе с подрастающим поколением. Любого пришедшего в музей ребёнка он внимательно выслушивал, все принесённые детьми экспонаты принимал вне зависимости от их ценности, записывал на карточку данные о дарителе, о том, где найден им тот или иной предмет, благодарил, просил приносить ещё. (Во второй или третий раз юный энтузиаст действительно приносил ценную находку). Фокинские ребята самоотверженно обследовали чердаки и подвалы, рылись на городской свалке, снимали с домов дореволюционные знаки страховых агентств, приносили книги, подшивки газет и журналов, кустарные изделия…

Один из будущих постоянных посетителей фондов третьеклассником 1 сентября пришёл записываться в кружок. Александр Дмитриевич поговорил с ним и сказал, что принимает только пятиклассников. Ровно через два года, тоже 1 сентября, парнишка пришел снова. (А первый разговор Фокина с ним, помнится, шёл о египетских пирамидах и о культуре майя).

Многие из «фокинцев» впоследствии стали известными учеными. Эмилия Адриановна Штина, крупнейший специалист по альгологии (исследованию водорослей), в юные годы изучала биологию под руководством Фокина. Одним из первых учеников Фокина был М. К. Хохряков, ставший заведующим лабораторией Всесоюзного института защиты растений в Ленинграде. Хотя не все избирали стезю учёных-естествоиспытателей. Учеником Александра Дмитриевича являлся будущий художник Михаил Иванович Пиков, талантливый иллюстратор «Божественной комедии» Данте и других шедевров мировой классики. А мальчик, впервые пришедший в музей третьеклассником, стал учёным-этнографом.

М. К. Хохряков при очередном посещении Вятки спросил своего бывшего наставника: «Интересно, чем Вы руководствовались, когда распределяли между нами сферы нашей деятельности?» Александр Дмитриевич ответил: «Видите ли, Вы – копуша, причём в лучшем смысле этого слова. Порученное Вам дело Вы выполняли медленно, но тщательно. А это как раз те свойства, которые необходимы при изучении грибов, особенно микроскопической величины, и при исследовании возбудителей болезни растений. Именно это и определило Вашу судьбу».

Доктор технических наук, профессор В. И. Телов, тоже фокинский ученик 30-х годов, вспоминал: «А. Д. Фокин был великим методистом. Со временем у кружковцев вырабатывался “фокинский” стиль: отвращение к трескотне, верхоглядству, уважение к науке наряду со скептическим отношением к незыблемости уже известных результатов. Свой скромный оклад музейного работника Александр Дмитриевич расходовал на книги и порой на питание членов кружка из числа безотцовщины, к которым относился и я. Он мог жить в комнате с проваливающимся полом и практически не отапливаемой, как это было до войны в частном доме по ул. Маклина. Он всегда ходил в чистой одежде, которая могла быть ветхой… Когда нам было трудно вообразить себе человека коммунистического будущего, мы представляли его хотя бы на четверть таким же бескорыстным и добросовестным, как Александр Дмитриевич… Потому нам представилось совершенно невероятным его увольнение из музея за “неверие в построение коммунизма”, как было написано в доносе одной из сотрудниц». (Увольнение Фокина из музея, о котором пишет В. И. Телов, произошло, по всей вероятности, не в предвоенное время, к которому относятся вышеприведенные строки, а позднее. Тогда, в 30-х годах, Александр Дмитриевич просто увольнением не отделался бы).

Подвижническую работу Фокина, одним из главных направлений которой стал сбор гербария, прервала война. В «Автобиографии» он написал: «13 мая 1942 г. был мобилизован в ряды Армии и в июне 1942 г. отправлен на Западный фронт, где участвовал в боях в качестве рядового телефониста. После болезни и выхода из госпиталя в феврале 1943 г. был направлен на Калининский фронт, а оттуда в составе 1-й танковой армии – на Курскую дугу. Отсюда прошёл боевым путем со Степным, 1-м Украинским и 2-м Белорусским фронтом через Украину, Галицию, Северную Буковину и Польшу до Берлина. Участвовал в штурме подходов к Варшаве и Берлину и продвинулся со своей частью западнее Берлина. Служил телефонистом, заправщиком, кладовщиком, бетонщиком и т. п. в мотострелковом батальоне. После войны участвовал в демонтаже 4-х предприятий в Берлине, проведя в нём в общей сложности 40 дней. 9 августа 1945 г. выехал из Берлина на родину и 17 августа демобилизовался».

Фокин вернулся с войны почти 48-летним. Воспоминания его о военных годах удивительны. То в разговоре с учёным-ботаником он вспоминал, какие растения видел в Польше, то рассказывал о лимонных деревьях, росших прямо на берлинских улицах.

Один из фокинских рассказов таков. В самом конце войны ему поручили конвоировать трёх пленных немцев. До этого Александр Дмитриевич разговаривал с ними, ведя своеобразную пропаганду. В лесу пленные неожиданно бросились наутёк. Вернувшись в часть, Фокин доложил о случившемся старшине. Тот велел помалкивать о происшедшем и не дал делу огласку. На следующий день трое беглецов вышли к нашим, ведя с собой чуть ли не взвод немецких солдат. «Вот так я взял в плен целый взвод!» – смеялся Александр Дмитриевич. Из Германии он привёз для музея ботанический атлас и пишущую машинку с латинским шрифтом, чтобы печатать аннотации. (То ли вывозили из Германии некоторые участники «пира победителей» в больших погонах!)

Всю жизнь проведя на Вятской земле, Фокин знал о ней, пожалуй, всё. Но когда его спрашивали о том, что было там-то и там-то на территории области в военные годы, Александр Дмитриевич не без гордости отвечал: «Извините, не могу ответить на Ваш вопрос, поскольку в те годы находился в действующей армии».

Фокин работал заместителем директора по научной части, снова ходил в экспедиции, участвовал в подыскании мест расселения бобров, ондатр, белок-телеуток из Алтайского края, пополнял гербарий.  Биолог А. Н. Соловьев оценил вклад Александра Дмитриевича в науку так: «За более чем полвека работы в музее им собран обширный коллекционный материал по природе области, насчитывающий сотни тысяч экземпляров и нашедший всеобщее признание в кругах научной общественности. Один только гербарий музея, собранный и приведённый в порядок Александром Дмитриевичем, содержит более 25 тысяч листов, в том числе: 1462 – мхов, 5201 – грибов, более 4500 экземпляров лишайников. Обладая столь полным и квалифицированно обработанным гербарным собранием, Кировская область заметно выделяется среди других регионов страны по обеспеченности репрезентативным гербарным материалом, документирующим её флору... Составленный А. Д. Фокиным гербарий местной флоры послужил основой для написания двухтомного «Определителя растений Кировской области» (1975), а дублеты его сборов, хранящиеся в Ботаническом институте Российской Академии Наук, использовались при написании «Флоры СССР». Всего же в центральных хранилищах страны находится 7,5 тысяч гербарных образцов, собранных А. Д. Фокиным… Круг его научных интересов не ограничивался изучением флоры и растительности. Немало усилий приложил он к организации фенологических наблюдений в области. Несколько работ Александра Дмитриевича посвящены метеорологии, палеонтологии, истории края... Составив в 1960 г. перечень заслуживающих охраны природных достопримечательностей, он положил начало охране памятников природы области».

Биолог Лев Иванович Красовский писал об Александре Дмитриевиче: «Кто же такой Фокин? Прежде всего – это редкий знаток высших растений Вятского края и автор первых фундаментальных работ по зонированию его растительности… До работ А. Д. Фокина растительность Вятского края оставалась неизвестной, во всяком случае в её своеобразии. Вечная заслуга А. Д. Фокина в том, что он закрыл это белое пятно на геоботанических картах нашей страны, да и всего мира и потому, может быть, позволительно назвать эти работы классическими. Если учесть, что Кировская область по площади равна, например, Чехословакии, то вряд ли можно не удивляться работоспособности молодого А. Д. Фокина, который в 20-х годах на этой площади провёл свои полевые исследования в достаточном объёме и едва ли не в одиночку».

Ещё до знакомства с Фокиным Лев Иванович спросил о нём у вятского орнитолога П. В. Плесского. «Пётр Васильевич удивился моему вопросу и неопределенно ответил в том роде, что Фока он, как Фока, что громко хохочет, что работал в музее, но что его оттуда честью попросили и он, кажется, там не работает». Дело в том, что отношения с музейным начальством у Александра Дмитриевича не ладились. В 1949 и 1958 годах его увольняли из музея. Первый раз «за непризнание мичуринского учения», второй «за допуск в фондохранилище посторонних лиц» (на самом деле, специалистов).
Истинная причина увольнений крылась в независимом фокинском характере. Среди работ, которые приходилось выполнять Александру Дмитриевичу, человеку весьма субтильного сложения, да и в возрасте, во время изгнаний из музея, значилась даже и такая – разнорабочий колхоза. (Как не вспомнить строки Мандельштама про «Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба»).

Нелады с властью случались у Фокина ещё раньше. В 1921 г. он полгода провёл... в Вятском концентрационном лагере (оказывается, был и такой). Причину он в автобиографии объяснял так: «…За неосмотрительность при устройстве краеведческой выставки в ноябре 1920 г. в с. Вожгалы... По моему недосмотру в одной тетради с записями местного фольклора попали на выставку четыре частушки контрреволюционного содержания».

Нелегко складывались у Александра Дмитриевича отношения с начальством и некоторыми сотрудниками музея из-за разных культурных уровней. Интеллектуальные пассажи одного из его коллег, забавы ради, документально фиксировали молодые музейщики. «Художник Левитан? Нет такого. Есть диктор Левитан»... «Драйзер? Это что? Марка телевизора?»... «Чарльз Дарвин? Хорошенький романчик»... Но самым «забойным» изречением было такое: «Индейский писатель Рембрандт Тагор».

Да что этот самодовольный коллега! Однажды фонды музея соизволил посетить большой начальник из областного управления культуры. После его отбытия музейное начальство вызвало Александра Дмитриевича и автора этих строк, тогда ведавшего отделом дореволюционной истории, и выразило недовольство тем, что оба мы плохо знаем содержание фондов. Особая претензия была высказана Фокину, поскольку он являлся заведующим фондами, да к тому же старейшим сотрудником музея. Оказывается, областной культуртрегер заявил, что в фондах хранится ценнейший экспонат, а музейщики по незнанию не выставляют его в экспозицию. Называется он (музейное начальство заглянуло в перекидной календарь, куда со слов областного записало название экспоната) – «Збручский идол». Фокин захохотал... Дело в том, что в фондах хранилось учебное пособие, находившееся некогда в Вятской мужской гимназии. Оно было вырезано из дерева и имитировало действительно ценнейшее изображение четырёхликого божества времен славянского язычества. Один из молодых музейщиков, желая навести «дизайн» в помещении, где размещались сотрудники фондов, извлёк с согласия Александра Дмитриевича вятского «збручского идола» из какого-то чулана, обтёр с него пыль и водрузил на видном месте, отчего он и попался на глаза высокоэрудированному культурному начальству из «образованцев».

Подчас Фокин проявлял едкое остроумие. Только что уволившийся из-за конфликтов с начальством сотрудник музея пришёл к Александру Дмитриевичу забрать результаты собственных сборов – несколько пробирок, в которых вперемежку с илом находились какие-то микроскопической малости существа, выловленные им из вятских водоемов. Неожиданно в фонды явилось начальство и категорически запретило уволившемуся уносить пробирки, поскольку это-де, собственность музея (чего на самом деле не было). При этом начальство строго предупредило Фокина, что оно непременно проверит наличие этих пяти или шести пробирок. По удалению начальства Александр Дмитриевич, естественно, отдал эти пробирки молодому биологу, вынул из шкафа несколько чистых пробирок и попросил его выйти во внутренний двор и зачерпнуть в них грязь из лужи. Словом, все вышло по народной мудрости: «И волки сыты, и овцы целы».

Работа была естественным состоянием Фокина. Он был предельно внимателен и к заезжему столичному профессору, и к старушке, принесшей в музей вышитые полотенца или берестяные бурачки. К старым людям Александр Дмитриевич относился с пониманием и всегда старался добиться как можно большей оплаты за приносимые ими вещи.

Но посетители попадались разные. Как-то в музей забрёл бравый краснощекий пенсионер в поисках материалов о своей доблестной комсомольской юности. На вопрос Фокина, чем он занимается, посетитель с достоинством ответил: «Персональник». «Кто, кто?» – как бы не поняв, спросил Фокин. Товарищ вроде не обиделся на непонятливого, не от мира сего музейщика и снисходительно пояснил, что он персональный пенсионер областного или какого-то ещё большего значения. Александр Дмитриевич разразился бесподобным, легендарным «фокинским» смехом: «Ха-ха! Вот так неологизм! А я, знаете ли, старше Вас на десять лет, и представьте себе, работаю!» Жил этот уважаемый «персональник», как выяснилось по тетради записей посетителей, в одном из домов у «Вечного огня», которые ранее считались местным аналогом московского «Дома на набережной». Жилище Фокина в это время находилось – на чердаке частного дома над оврагом, справа от лестницы, ведущей с набережной Грина вниз на улицу Дрелевского. Убогую каморку вятского праведника, куда можно было проникнуть лишь с крыши дома, зимой обогревала сложенная из кирпичей крохотная печурка, жестяная труба которой выходила в чердачное оконце. Убранство фокинского жилища состояло из железной кровати, накрытой солдатской шинелью, стола, пары расшатанных стульев, да грубо сколоченного стеллажа с книгами. Только в канун семидесятилетия Александр Дмитриевич получил комнату на первом этаже в трехкомнатной «хрущёвке» за цирком, куда перекочевал и книжный стеллаж. (Обитатели двух других комнат тепло отзывались о своём соседе, «учёном старичке»).

Фокин был энциклопедически образованным человеком. (Ещё в гражданскую войну он принимал участие в реэвакуации большой части книг губернской библиотеки, вывезенной в Москву. Позднее Александр Дмитриевич участвовал в определении книг библиотеки, написанных на латыни и других языках). Он отменно знал историю, литературу, правда, иногда давал, казалось, парадоксальные оценки историческим событиям и «признанным» литературным творениям. Он прекрасно чувствовал поэзию, мог, к примеру, сравнивать качество переводов стихотворений Бодлера, бесподобно декламировать поэтов серебряного века, особенно С. Чёрного и И. Северянина, ценя их едкую иронию, – ведь это была пора его молодости, хотя зачастую выносил поэзии весьма скептические и безапелляционные вердикты. Всё-таки чувствовался в нём прежде всего учёный-естествоиспытатель. (О любви Фокина к поэзии вспоминал М. К. Хохряков: «Как правило, он был в хорошем настроении и часто, настроившись на поэтический лад, расхаживал по лаборатории и громко декламировал стихи: “И солнце похоже на музыку, на лилии похожи все лебеди”»). К новинкам литературы в 60–70-х годах его приобщали молодые сотрудники музея. Александр Дмитриевич прочёл «Мастера и Маргариту» М. Булгакова, «Дом на набережной» Ю. Трифонова, повести В. Белова и В. Астафьева.

От Александра Дмитриевича, талантливейшего рассказчика, можно было услышать массу удивительных историй о том, что ему довелось повидать на своём долгом веку. Его повествования о Вятке начала века и более поздних годах неповторимы, сильны запоминающимися деталями. Какие сладости продавались в кондитерской Якубовского, в каких корзинках подавали там пирожные и прочие лакомства, какие копеечные выпуски похождений Ника Картера и Ната Пинкертона в ядовито-ярких обложках выставлялись в газетных киосках, привлекая гимназистов и реалистов. Фокин, посмеиваясь, рассказывал, что сам избежал искуса «сыщицкого» чтива, сразу начав с серьёзного чтения. (Подспудно эти рассказы направлялись против фильмов о Фантомасе, неоднократным просмотром которых чрезмерно увлекались в 60-е годы некоторые из его воспитанников. Помнится ехидное двустишие, сочинённое им: «Скажите, что волнует вас? – Меня волнует Фантомас!»)

Вот одна из фокинских историй. В детские годы он жил с отцом на Пятницкой улице неподалеку от перекрестка с Владимирской (ныне улицы С. Халтурина и К. Маркса) в служебной квартире. Лишние комнаты сдавали внаём. Одно время у Фокиных квартировал эсер Александр Александрович Гурьев, заведовавший статистическим отделом губернской земской управы.

Как-то Гурьев обратился к Фокину-отцу с просьбой, нельзя ли на некоторое время воспользоваться пустующей конюшней на усадьбе. Согласие было дано. Однажды ночью младший Фокин пробудился от какого-то шума. В доме он увидел дюжего чернобородого человека «простонародной» внешности в овчинном полушубке. Во двор к конюшне провели тройку лошадей. Утром старший Фокин предупредил сына, чтобы тот никому ни словом не обмолвился о том, что видел. Александр ранее часто присутствовал при разговорах старших о «политике» и мальчику вполне доверяли. Но сейчас слова отца предполагали нечто более серьёзное, нежели интеллигентские рассуждения «на кухне».

Ночного гостя мальчик больше не видел. Как-то Гурьев спросил Фокина-отца, не знает ли он, кому можно продать лошадей. Вскоре лошади из конюшни исчезли... Рассказ о таинственном госте Александр Дмитриевич завершил словами: «Мне думается, что это был Лбов». (Александр Лбов – легендарный боевик-экспроприатор времен первой революции, «уральский Робин Гуд», был схвачен в феврале 1908 г. в Нолинске, судим в Вятке и повешен в августе этого же года).

А. Д. Фокин, В. Д. Сергеев, Е. Д. Петряев. Лето 1972 г.

Фонды музея, где трудился Фокин, были настоящим университетом... Многое доводилось слышать здесь от Александра Дмитриевича! Ведь он видел на своём веку патриарха Тихона, Ф. И. Шаляпина, В. И. Ленина, А. В. Луначарского, полярника О. Ю. Шмидта, руководителя вятских социал-демократов В. А. Горбачёва, был знаком с замечательными вятчанами – археологом А. А. Спицыным, этнографом Д. К. Зелениным, историком П. Н. Лупповым, народником и общественным деятелем Н. А. Чарушиным…

А насколько ярко излагались фокинские истории! Чего только стоил рассказ о том, как однажды, возвращаясь из Ленинграда, он оказался свидетелем задержки поезда, отходившего в Москву. Александр Дмитриевич живописно повествовал, как нервничали пассажиры и провожающие, как, наконец, на перроне появились вальяжный нарком просвещения Луначарский в шубе на бобрах и его жена-киноактриса – «этакая фря» – в роскошном манто. Причина задержки оказалась предельно проста. О ней сейчас известно. Г. Е. Зиновьев, тогда первый секретарь ленинградского обкома, у которого загостился нарком просвещения, просто-напросто распорядился приостановить отправку поезда.

В полуподвальном помещении музейных фондов у Фокина собирались люди, украшавшие тогда собой наш город, – Пётр Васильевич Плесский, Аркадий Иосифович Шернин, Лев Иванович Красовский, Василий Георгиевич Пленков, Евгений Дмитриевич Петряев. Для пишущего эти строки их беседы становились подлинным университетом. Хотя на «верхах» музея отношение к этим собраниям было иным, прямо скажем, настороженным. «О чем они там рассуждают?», – бдительно вопрошал знаток творчества «индейского писателя Рембрандта Тагора».

Жизненный путь Александра Дмитриевича завершился 20 марта 1981 г. Не обладая даже формально высшим образованием, он вызывал уважение в учёном мире. Из-за границы шли письма, адресованные «профессору Фокину». Учёный с мировым именем А. А. Ячевский, крупнейший специалист в области микологии (науки о грибах), поставил Фокина в ряд не только с крупнейшими местными исследователями, но даже с такими знаменитыми путешественниками как Н. М. Пржевальский и Г. Н. Потанин. «Вятским Любищевым» уважительно называл Александра Дмитриевича Е. Д. Петряев, заслуженно сопоставляя его с саратовским мудрецом А. А. Любищевым, который стал известен широкому кругу читателей по документальной повести Д. Гранина «Эта странная жизнь».

Благодарность Александру Дмитриевичу Фокину автор этих строк выразил пусть в не очень умелых, но от всего сердца идущих строках:

Вы помните, жил Фокин,
Музейный старичок,
Всё книги, да дороги,
Да тощий рюкзачок...

Был век его не краток,
Да жизнь не трын-трава.
Ходил он без перчаток,
Не признавал шарфа.

Ютился он в хибаре,
Он книги знал да лес,
Он собирал гербарий
И никуда не лез.

А край родной покинул,
И не один таков,
Лишь в первой половине
Сороковых годов.

Ушёл он из музея,
Прошёл Смоленск и Брест.
Он изучил на Шпрее
Всю флору здешних мест.

А после жил на Вятке
В походах и трудах.
Он обитал в палатке,
Писал он о грибах.

Он не искал признанья
И был душою чист,
Аскет, поборник знанья
И энциклопедист.

Вся жизнь пути-дороги...
Что слава? Тщетный дым.
А мне приснился Фокин,
Представьте, молодым!

Он загорелый, крепкий,
С походным рюкзаком,
Он в залихватской кепке
С длиннющим козырьком.

А что года и сроки:
Их не было и нет.
Идет по лесу Фокин,
Простой интеллигент.

Примечания

1. Автобиография А. Д. Фокина опубликована в сборнике «Проблемы изучения, использования и охраны природы Кировской области: Материалы Первых естеств.-науч. краевед. чтений памяти А. Д. Фокина» (Киров, 1992). Там же помещены воспоминания о нем Л. И. Красовского, М. К. Хохрякова, М. А. Кузницына, А. В. Корепанова, В. И. Телова, А. Н. Соловьёва, а также библиография трудов Александра Дмитриевича, составленная Г. Д. Скальной (62 названия, с 1919 по 1980 г.), и литература о нём.
Лэрри Юджин Холмс (Larry E. Holmes) (р. 1942) историк, профессор университета Южной Алабамы (г. Мобил, США). Автор около 30 научных статей и нескольких книг: Кремль и Школа: Реформа образования в Советской России, 1917–1931. (The Kremlin and the Schoolhouse: Reforming Education in Soviet Russia, 1917–1931). – Bloomington: Indiana University Press, 1991; ТеорияипрактикатрудовойшколывРоссии (1917–1932 гг.) – Киров: КГПИ, 1993. (Совместно с Н. В. Котряховым); Социальная история России: 1917–1941 гг. – Ростов н/Д.: Изд-во Ростов. ун-та, 1994; Сталинская школа: Московская образцовая школа № 25. 1931–1937. (Stalin’s School: Moscow’s Model School № 25, 1931–1937). – Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1999. В настоящее время занимается изучением администрации школ в России и особенно в Кировской области в 1931–1941 гг.
В 2003 г. в г. Кирове вышла книга Лэрри  Холмса «Россия. Странная земля и её загадочные люди», в основе которой лежат впечатления американца от российской (вятской) действительности. В этой рубрике представлена статья учёного по истории предвоенной вятской школы и рецензия на его новую книгу.