Главная > Выпуск №5 > Виражи памяти. Несерьёзные мемуары

Виражи памяти. Несерьёзные мемуары

Л. В. Осокин

Память, наверное, одно из самых замечательных и всё-таки непостижимых свойств человека. Как лихой автогонщик, она порой проделывает головокружительные виражи во времени и пространстве, возвращая нас к, казалось бы, навсегда забытым событиям и столь отдалённым временам, что дух захватывает. Именно память о славном прошлом часто помогает в трудных жизненных ситуациях и способствует заживлению душевных ран. Особенно если вчерашний день лучше сегодняшнего, а завтрашний не сулит радуги в тёмном небе.

При этом память часто действует по своему усмотрению, проявляя себя в не совсем подходящее время, отталкиваясь от совсем незначительных реалий сегодняшнего дня. Казалось бы, совсем незначительный факт: жена пошла в парикмахерскую, а мне вспомнилось вдруг, как ходила в парикмахерскую моя мама – Гали Николаевна Осокина. Тогда, до Великой Отечественной войны, центральная кировская «фабрика красоты» помещалась в небольшом низком помещении на улице Ленина, можно сказать, под лестницей, торопливо сбегающей от общественного туалета.

Сопровождать маму мне не особенно нравилось – слишком долго приходилось ждать, пока она будет выглядеть, как знатная дама, с заявкой на красавицу, а в парикмахерской удушливо пахло горелыми волосами, составом для перманента и дешёвым одеколоном. Царила там получившая высокое признание кировских модниц (и получавшая не менее высокие гонорары в кармашек) Мусичка Подыниногина, умевшая даже из скромного растительного материала сотворить на голове клиентки очередной шедевр парикмахерского искусства. До сих пор помню шикарный букет роз (из волос), сооруженный на голове мамы. Более его никто и никогда не мог повторить.

В ожидании мамы я нередко выходил подышать свежим воздухом (а он в те времена был значительно свежее, ибо транспортные потоки были несравнимо меньше), и заходил в соседствовавший с парикмахерской табачный магазин. Там был целый букет чудесных запахов, и я любил наслаждаться им. Да и сейчас люблю, хотя и не курю. Живя в Саратове, я при удобном случае не отказываю себе в удовольствии дивными запахами табаков насладиться в маленьком магазинчике на проспекте Кирова (!) и вспомнить далёкое детство, которое, как пела Клавдия Шульженко, «ушло куда-то и назад не возвратилось».

Позднее, с началом войны, Табакторг уступил помещение магазина центральной детской библиотеке, возглавляемой Варварой Александровной Нарбековой, чья придирчивая строгость заставляла трепетать не только юных читателей, но и библиотекарей. За правым столом разместился абонемент для младших, за левым – для старших. Табачные витрины заполнили детские книги. В библиотеке-магазине было неимоверно холодно. Для топки единственной печурки не было дров. Сотрудницы согревались кипяточком. Заварка была не всегда позволительной роскошью. На рынке чай был дорог, а по дополнительным талонам продуктовых карточек его было трудно достать – за всем были огромные очереди, да и полагавшиеся по ним чай, соль, спички, мыло были в магазинах далеко не всегда.

Именно там, за столом младшего абонемента, состоялась в 1944 г. моя первая персональная творческая «встреча со зрителем». Тогда я уже работал учеником в театре кукол, и по просьбе своей дальней родственницы Людмилы Михайловны Петуховой, ведавшей младшим абонементом, подготовил и показал из-за библиотечной раскладушки крошечную программу, состоявшую из рассказа, как делать куклы, и отрывка из пушкинской «Сказки о попе и работнике его Балде» (в котором я играл и попа, и Балду, а также говорил текст «от автора»). Куклы были принесены из театра. Некоторый успех я имел, но хвастаться им не приходится. Зато В. А. Нарбекова открыла передо мной двери хранилища (бывший склад магазина), и я стал собственноручно выбирать книги из заветного седьмого отдела! Я был достойно вознагражден за творческие муки.

Поскольку моя память вырулила на библиотечные стеллажи, вряд  ли можно не задержаться около них и не сказать о своём вхождении в родную Герценку. Началось оно ещё до финской войны. Взяв родительское поручительство, я стал читателем некогда существовавшего детского отделения, располагавшегося в двухэтажном здании по соседству с основным (ещё до реконструкции).

Параллельно я читал в других библиотеках. Например, в библиотеке «Кировской правды», поскольку там работали журналистами мои тётки Ольга Николаевна Ложкина и Тамара Николаевна Кобзарь. Когда в 1938 г. муж Т. Н. Кобзарь был арестован как «враг народа» и обе тётки молниеносно получили в редакции «вольную», вместе с ними из старого помещения вылетел и я, сдав «Сказки дядюшки Римуса» библиотекарю Ольге Григорьевне Романовской, с которой позднее я встретился в Герценке. Тётки мои в редакцию не вернулись, а спустя годы, после реабилитации Н. Т. Кобзаря, стали появляться на полосах газеты под псевдонимами «О. Николаева» и «Т. Николаева». Я же, волею судьбы, вошёл в следующий раз в здание на Карла Маркса, 84 во время кратковременной, но жёстокой финской войны. Наша бывшая средняя школа № 3 по ул. Коммуны (ныне 22-я школа на Московской) была отдана под госпиталь, а два начальных класса занимались на первом этаже редакционного здания: если войти в вестибюль, последние две комнаты налево. Остальные классы были размещены в других помещениях, в том числе и в кинотеатре «Октябрь» на балконе вестибюля.

Но настоящее вхождение под герценовские своды состоялось в 1942 г., когда по особому разрешению Клавдии Михайловны Войханской я был записан в тогдашний театрально-нотный отдел. Хозяйкой его была милейшая и добрейшая Лидия Васильевна Попова. Мне были нужны пьески для самодеятельного театра кукол, который я намеревался организовать при Детском парке (бывший «Аполло»). Театрик организовать не удалось, но я стал завсегдатаем отдела, частенько злоупотребляя (за давностью лет это не наказуемо) добротой Лидии Васильевны, заставляя её без конца приносить из книгохранилища театральные журналы двадцатых-тридцатых годов: «Рабочий и театр», «Синяя блуза», «Красная рубаха», «Искусство и жизнь». Просматривал и прочитывал я эти журналы в отделе, восседая за длинным столом под раскидистой пальмой. Из-под пальмы я и наблюдал за Гали Фёдоровной Чудовой, входившей в свои владения через театральный отдел.

Меня поразила её преждевременная седина над молодым лицом. Заглядывая в раскрывавшиеся двери краеведческого отдела, видел, как Гали Фёдоровна всегда что-то писала, читала, перебирала каталожные карточки до позднего вечера. Она казалась мне очень учёной! Но она и действительно много знала и умела, и я невольно робел перед ней, хотя Гали Фёдоровна оказалась при дальнейшем знакомстве отзывчивым и доступным человеком. В то время я считал, что краеведение – совершенно недоступная мне отрасль знаний, интуитивно полагая, что оно столь многого требует от человека, заставляя сделать краеведение смыслом и образом жизни!

Часто к Гали Фёдоровне прибегал ее сын Миша, громко стуча дерматиновыми ботинками на деревянной подошве. На «деревянном ходу», как говорили в те годы. Подозреваю, что Гали Фёдоровна подкармливала сына, отдавая ему большую часть скудного обеда, принесенного из столовой. Мне очень импонировали Мишины деревянные подошвы, потому что на моих ногах были сандалеты, также на деревянном ходу. Только в отличие от Мишиных «бухал», мои сандалеты, купленные в Кардаковском магазине без ордеров (ордера выдавались за особые заслуги для приобретения промтоваров), громко щёлкали при сгибе стопы – весело, наподобие кастаньет. С тех голодных и холодных лет звук кастаньет всегда пробуждает у меня «воспоминания далёкого былого».

Пока дописывал эти строки, память, неожиданно сделав крутой вираж, въехала на улицу Энгельса, с которой связаны многие памятные впечатления еще с младенческих времен. На углу улиц Энгельса и Карла Либкнехта стоял довольно высокий двухэтажный дом Пестовых с двором, сараем и небольшим садом по улице Либкнехта. Небольшим потому, что часть сада у Пестовых отобрали (по другим сведениям, они его продали) и построили на этом месте типовой пивной павильончик. В те годы пиво меня нисколько не интересовало, а вот соевые конфеты-батончики продавались там чрезвычайно вкусные (или тогда так казалось?). В первом этаже жил хозяин со своим семейством, а второй сдавали квартирантам. В его угловой комнате вместе со своим мужем многие годы жила моя старшая тётка О. Н. Ложкина. Помню, как в гости к ней приходили сосланные в Киров опальная певица Аврелия Иосифовна Добровольская и её муж, врач В. Ф. Дзирне. У Добровольской тётя брала уроки пения. С приходом столь знатных особ я был немедленно отправлен домой со строжайшим наказом: «Никому ничего не болтать!» Время было, как теперь говорят, «непростое».

Чем занимались Пестовы, я не знаю. Знаю только, что они состояли в каком-то родстве с известной дымковской мастерицей Анной Афанасьевной Мезриной. На сеновале я видел гипсовые формы и отливки, сделанные, видимо, в тот период, когда дымковские игрушки были не в чести, а вместо них предлагалось создавать гипсовые изделия: статуэтки, копилки.

У пестовского дома можно было бы и не останавливаться. Но одно обстоятельство не позволяет этого сделать. Впервые меня привела к Ложкиным моя мама, когда мне было около четырёх лет. Жили мы тогда на ул. Карла Маркса, 140, в доме моего деда – ветеринарного врача Дмитрия Ивановича Осокина. Сейчас под этим номером значится большой многоквартирный дом. По дороге, помню, мы останавливались – видимо, передохнуть в прелестном садике у городского театра (тогда деревянного). Внимание моё особенно привлекли яркие декорации, сваленные у театра. Наверно, уже тогда на меня действовала его гипнотическая сила. В гостях у моей крёстной матери мне, конечно, понравилось и вскоре я, недолго думая, убежал со двора и, пройдя, можно сказать, через весь город, дошёл до пестовского дома – к огромному изумлению тёти. После столь долгого путешествия меня напоили-накормили и тётя сонного повезла меня на извозчике домой, где мама, выражаясь современным языком, была в «предынфарктном состоянии». Никто меня не остановил, не обидел и не похитил. Времена были другие. Дети в нашем городе стали жертвами значительно позднее. Во время Великой Отечественной войны были арестованы муж и жена, похищавшие детей, чтобы, убив, сделать из них начинку для пирожков, продаваемых на базаре. Обнаружили это случайно: кому-то попался в пирожке ноготок детского пальчика. Жили эти детоубийцы в подвале двухэтажного дома на углу улиц Коммуны (Московской) и Свободы, в доме, где жила Л. В. Попова, уверявшая, что никто из соседей не знал, что творится у них в подвале.

Сейчас уже мало кто помнит тенистый и уютный сад им. 1 Мая между улицами Либкнехта и Дерендяева с небольшим летним театром, горячо любимый жителями окрестных домов. Остатки его (если не сказать – останки) сохранились в виде нескольких страшных засохших деревьев по соседству с Облпотребсоюзом. Театр был сломан, а сад почти весь вырублен в угоду местному высшему начальству, построившему в тихом месте, центре города, элитный дом с охраной, прозванный народом «дворянским гнездом». Элита обрела желанную недосягаемость и покой, а ни в чём не повинные горожане потеряли и место отдыха, и очажок культуры, где проходили спектакли и концерты. Обычно бесплатные.

Подобная участь постигла и бывший клуб им. Микояна, располагавшийся на улице Энгельса, как бы за домом № 52. Здание некогда популярного в городе клуба доживало свой век в качестве детского сада, что может служить некоторым утешением...

Через два дома от пестовского дома, если идти в сторону стадиона «Динамо», был малопривлекательный, однако хорошо знакомый многим вятчанам-кировчанам, дом вдовы Клавдии Ивановны Чиликинской, проживавшей со своими дочерьми и зятьями. За домом Чиликинской был огород и роскошный цветник, с которым мог сравниться только также хорошо известный публике цветник Зинаиды Николаевны Долгушиной – вдовы видного вятского деятеля культуры Дмитрия Измайловича Долгушина, стоявший на углу улиц Труда и Либкнехта, напротив бывшей тюрьмы (впоследствии текстильного комбината).

Признаться, меня всегда привлекал дом Долгушиных. Тогда я ещё не знал, кто в нём живет. Одноэтажный, сложенный из брёвен, дом был украшен поверху бордюром из резного дерева. Необычны были довольно большие окна без переплётов, не открывающиеся, а приоткрывающиеся снизу. В щелку забора я видел, как среди прекрасных цветов играли дети. Позднее я узнал, что это была молодая поросль семьи Долгушиных – Ия, Измаил и Ника Дмитриевичи. В те годы мне казалось, что в таком доме за красивыми шторами непременно живут богатые люди. Когда же их дом был сломан, Долгушины оказались нашими соседями по дому 70/5 по улице Труда и стали добрыми друзьями, а Ника Дмитриевна (по мужу Самохина) некоторое время преподавала мне английский язык.

Но дом Чиликинской был ближе к центру и к ней устремлялось, пожалуй, большее количество горожан. Особенно театралов. С искусно составленными Клавдией Ивановной большими букетами, шурша крепдешинами, они чаще всего спешили в Халтуринский сад на спектакль гастролировавших в летнем театре (с замечательной акустикой) оперных или оперетточных трупп, чтобы преподнести цветы своим кумирам. Шествие было впечатляющим.

Вообще мне нравятся различные шествия, если они, возникнув стихийно, становятся на долгое время традиционными. Наверное, я привык к ним с детства, ощущая свою причастность к событию и солидарность с горожанами. Раньше и стар и млад – «весь город» – специально шёл к реке, чтобы полюбоваться ледоходом или разливом Вятки. Конечно, дымковчанам было не до красот весеннего буйства, но нам, с набережной, была видна вся его грандиозность. А прибытие нового парохода, когда он мило и смешно шлепал по воде лопастями своего огромного колеса! Это было неординарное событие. На подобном пароходе «Бебель» однажды я имел удовольствие проплыть до Халтурина (Орлова) в гости к бабушке.

В пятидесятые годы уже прошлого века было принято летом прогуливаться по обеим сторонам улицы Коммуны (Московской) от театрального скверика до набережной и обратно с 18 до 20 часов. После 20 часов массовое дефиле прекращалось. В нём принимали участие: актеры, педагоги, художники, литераторы всех возрастов, положений и званий в наряднейших одеждах. Быть плохо одетым для дефиле считалось дурным тоном. Старались, кто как мог. И хотя некоторые саркастически называли это массовое действо «ярмаркой тщеславия», я с этим не согласен и усматриваю даже определенное рациональное зерно: почти всегда там можно было найти нужного человека, выполнить поручение, обменяться информацией, поддержать или завести знакомство. Короче говоря – «людей посмотреть и себя показать». Разве это плохо?

Давным-давно уже нет пестовского дома с садиком и пивного заведения. На их месте давно построили многоквартирный дом, уходящий на улицу Либкнехта. В нём мне тоже не раз довелось побывать в качестве гостя драматурга и писателя Юрия Константиновича Петухова, с которым я имел честь познакомиться и подружиться в бытность его художественным руководителем клуба завода «Сельмаш», где я не раз выступал со спектаклями областного театра кукол. Нет ни дома, ни цветника Чиликинской, ни следовавшей за ними шеренги домов и домишек. Понятно, что все они давно отжили свой срок (возможно, и не один), так и не предоставив жильцам элементарных удобств, и жалеть об этом не стоит.

Не сохранились и дома на другой стороне квартала. В одном из них, № 54, я прожил многие годы. Он был третьим от драмтеатра, и это было удобно. Например, когда я работал во вспомогательном составе. В спектакле «На той стороне» у меня был большой перерыв между выходами, и я, чтобы не терять времени, не раз, тайком, не разгримировываясь, надев на театральный костюм зимнее пальто и нахлобучив шапку на парик, отправлялся домой ужинать, к радости домочадцев. Увы, нарушая этические нормы театра. Каюсь. Хорошо ещё, что поздними зимними вечерами мне никто не встретился на пути, иначе мой японский грим мог бы произвести слишком сильное впечатление. Несмотря на то, что с этим домом связано немало добрых и недобрых воспоминаний, его тоже не жаль, а вот клуба Микояна и Первомайского сада с летним театром жаль, и даже очень. Почему-то у нас традиционно жертвами тех или иных свершений и улучшений непременно становятся объекты культуры, словно у нас её всегда было предостаточно.

Память все еще продолжает виражировать в прошедшем времени, но я, боясь злоупотребить терпением уважаемых читателей, заставляю её несколько задержаться у старого кирпичного здания на углу улиц Энгельса и Свободы – родовспомогательного отделения губернской больницы, построенного по проекту архитектора Г. Г. Кугушева в 1904 г., ибо из него вышла на вятскую землю вся наша (и не только наша) семья – я, жена и двое сыновей. Низкий поклон в недалёком будущем столетнему юбиляру, достопочтенному дому!

А жизнь продолжается и кто знает, какие события и обстоятельства сохранит наша память, чтобы спустя десятилетия напомнить о них. Ведь по справедливому замечанию нашего именитого земляка Альберта Анатольевича Лиханова, с которым мы некогда, в начале пути, выходили на полосы, к сожалению, почившего в бозе славного «Комсомольского племени»: «Прожить жизнь – как просто и как невозможно трудно, как доступно и как невероятно... Как неповторимо... Как ужасно неповторимо... С победами, с ошибками и потерями – не-пов-то-ри-мо».