Версия для слабовидящихО Герценке
С. А. Шешина
Светлана Алексеевна Шешина (Агафонова) родилась 15 мая 1944 года в Кирове. Окончила факультет журналистики Ленинградского университета и факультет искусствоведения Академии художеств. Работала в газетах Иркутской области и Якутии, на Кировском телевидении, в областных газетах «Комсомольское племя» и «Вятский край». Член Союза журналистов России, Заслуженный работник культуры Российской Федерации.
Светлана Алексеевна всегда была большим другом Библиотеки. Много занималась в читальных залах, активно участвовала в мероприятиях, презентациях книг — своих и чужих. Талантливый журналист, исследователь и писатель, человек очень добрый, не равнодушный, с удивительным чувством юмора.
Светлана Алексеевна ушла из жизни 28 мая 2018 года. Так получилось, что последнее, что она написала — это воспоминания о Библиотеке.
Научилась я читать в 4 года. Старшие девочки — соседки по коммунальной квартире — уже ходили в школу и объяснили принцип грамоты на кубиках: А — арбуз, Б — бабочка и так далее. В 5 лет я была записана в нескольких библиотеках, в том числе, в школьной и у мамы на работе. Чтение стало отрадой моего детства и отрочества.
Но время Герценки пришло позднее. Читателем главной нашей библиотеки я стала в 14 лет, и каждый выход становился маленьким праздником. Я надевала единственное своё парадное платье, укладывала косу «венчиком» и входила в большой зал с пальмами и настольными лампами. Читала много и беспорядочно...
В школе мы «проходили» Маяковского за несколько учебных часов. Это был политизированный поэт. Открытие же другого Маяковского произошло в Герценке, когда я готовилась к выпускным экзаменам: собрание сочинений поэта познакомило с его лирикой, а мемуары современников открыли его незнакомый трагический образ. Так я «просидела на Маяковском» все дни, отпущенные на подготовку к сочинению, и не пожалела об этом.
Когда пришло время подготовки к вступительным экзаменам в университет, Герценка стала вторым домом, каждый день я приходила в читальный зал, а на дом брала литературу на английском в иностранном отделе. Был «урок» — каждый день 20 страниц адаптированного текста — это были классика и фантастика. Привычка осталась надолго, и когда в Ленинграде, в университете мы сдавали «тысячи», мне было легче, чем многим: словарный запас благодаря Герценке был немалым.
Я, конечно, старый читатель. Помню очереди в гуманитарный отдел, помню посиделки в отделе краеведческом, бесценные для меня, как для журналиста: новости обсуждались с изрядной долей юмора, взрывы смеха врывались в серьёзные беседы.
Помню и запущенный садик рядом с библиотекой: вековые деревья, высокая трава и даже муравейник, где истово трудились муравьи. В сад выходила парадная белая дверь, и можно было выйти с библиотечной книжкой и почитать на вольном воздухе. Таковы-то были патриархальные нравы.
Помню, как появился в библиотеке Виктор Георгиевич Шумихин. С «байроновским» прихрамыванием, с ореолом лёгких волос над высоким лбом, с загадочной какой-то интеллигентностью. Он производил на нас, старшеклассниц, неизгладимое впечатление. Выросли мы в многонаселённых коммуналках, среди кухонных грубостей и ненормативной лексики. В школах с нами тоже не церемонились, всё в приказном порядке — от хоровых «спевок» до бесцеремонных «проработок» на родительском комитете, где не было ни личных, ни семейных тайн. А тут, в библиотеке — тихий голос, несомненная эрудиция, какое-то особо уважительное отношение. Это поражало, хотелось «соответствовать». После сибирской своей эпопеи (в Братске на комсомольской стройке), познакомилась я с Виктором Георгиевичем поближе. Он бывал в редакции молодёжной газеты и некоторые из нас «паслись» в библиотечных закутках его владений. Я прислушивалась к разговорам старших. Виктор Георгиевич как-то рассказывал о старинной книге забавных историй эпохи Петра I. Борис Филёв и кто-то ещё из «конторы» (так мы именовали редакцию молодёжки) внимали, а дорогой мужчины обсуждали таланты Виктора. Он был для редакционных безусловным авторитетом.
Когда я приезжала из Ленинграда в Киров на каникулы, он жадно расспрашивал о репертуаре театров — что видела, что стоит посмотреть. Я комплексовала, понимая своё «ничтожество» по сравнению с обширностью познаний главного библиографа Герценки. Хотя он никогда не выпячивал свою эрудицию, но тактично направлял поиск.
Сейчас, когда прошло столько лет, я очень жалею, что в суете редакционной было всё «недосуг да некогда». Хотя натолкнула меня на краеведческий поиск именно Герценка. Здесь нашла в подшивках старых газет материалы о военных хирургах, о ленинградских детдомовцах, попавших в эвакуацию в Киров. И первая моя телепередача была посвящена тыловой Вятке, а одна из последних на кировском ТВ — эвакуированной военно-медицинской академии. Сталинградский её курс, на треть поредевший в боях, вставал с пожелтевших страниц краеведческого отдела как живой: с учёбой и любовью, с прогулками и стихами, с бытом военным и тыловым. Всё это сохранила Герценка!
Сейчас, когда их уже нет с нами, я радуюсь, что сценарием, написанным за несколько вечеров в Герценке, напомнила ветеранам медицинской академии их студенческую юность.
В редакции художественных передач нашего телевидения постепенно сформировалась рубрика «Люди и память». Темы — детство Н. Заболоцкого, пребывание А. Т. Твардовского в Русском Туреке, ленинградский период Леонида Дьяконова... А ещё прошлое старинных вятских городов Кукарки (Советска), Слободского, Шестакова.
Надо ли говорить, что изначальный толчок сценарию всегда давала Герценка, бесценный каталог краеведческого отдела, казалось, содержит всё! Здесь же я нашла материалы о вятских архиереях, о строительстве и гибели храмов.
Тема эта долгое время была закрыта, и наше телевидение в 70-е годы впервые заговорило об этой стороне духовной жизни Вятского края.
Герценка укрепила интерес к прошлому. Особенно меня привлекла и заинтересовала история преподобного Трифона Вятского: прочла всё, что нашли мне в краеведческом отделе — толстая тетрадь конспектов жива до сих пор. И когда на страницах газеты «Вятский край» начались «Прогулки по старой Вятке» с рисунками Татьяны Дедовой, давнее прошлое воспринималось уже как реальность.
Выход на пенсию освободил меня от обязательного «хождения в присутствие», но, конечно, осталась радость встречи с Герценкой, тем паче живу я теперь рядом с любимой библиотекой.
В 90-е годы было издано много книг, которые я из-за занятости на работе в своё время упустила. Теперь навёрстываю. Эти книги открывают новый взгляд на историю нашей страны, они заставляют размышлять, сопоставлять факты и мифы. Рада, что дожила до открытия «закрытых фондов» Герценки, до возвращения нам, читателям, некогда недоступной «литературы в изгнании». В этом смысле интересной стала встреча в Герценке с редактором издательства «ИМКА-Пресс» Никитой Струве. У меня теперь есть список, подаренных им нашей библиотеке книг — так что есть и примерный проект чтения на несколько лет вперёд, если, конечно, они будут.
Все мои путешествия по стране и за рубежом тоже начинаются с Герценки. Собираясь во Флоренцию, целый месяц пыхтела над переводом статей роскошного тома «Виллы и сады» в отделе иностранной литературы. Во Флоренции оставалось найти их и осмотреть, правда, на репродукции они выглядели даже более ухоженными — сказывались следы наводнения, повредившего памятники старины в Тоскане.
Как-то, просматривая журналы в зале периодики, нашла статью, в которой рассказывалось об архитекторе, восстанавливающем набоковскую усадьбу в селе Рождествено. Поехала наудачу, и удача сопутствовала: познакомилась и с архитектором, и с мальчиками-строителями, лазила с ними по лесам, а вернувшись, перечитывала Набокова. Это путешествие вернулось в Герценку на страницах «Вятских записок». Я послала статьи и в Рождествено. А теперь к этому селу и к набоковскому дому на Большой Морской в Петербурге с бабочками, кафелем, витражами, книгами нобелевского лауреата на всех языках мира, добавился ещё и швейцарский Монтрё с памятником писателю на берегу Женевского озера.
Мне кажутся бесценными выставки новых поступлений в зале периодики. Из последних «выставочных чтений»: «Промельк Беллы» Бориса Мессерера. Дважды — в Ленинграде и Риге слышала я завораживающее чтение стихов Беллы Ахмадулиной. Книга возвратила меня в эпоху юности, в эпоху наших кумиров, в общественную атмосферу времён шестидесятников.
Необычная и чудесная встреча в Монтрё Беллы Ахмадулиной и Владимира Набокова впечаталась в сердце навсегда. Книги Набокова в то время привозили из Европы тайком. Ни в одной из нашей библиотек не было ни прозы его, ни стихов. Но они встретились, слава Богу! И Белла успела ему сказать, что в России у него есть читатели и почитатели, и что язык Мастера таков, что «лучше не бывает». Через три месяца после встречи Набоков умер. Но она успела сказать ему главное — о магии его языка, слога, Слова, о чуде и таинстве владения им. Успела и как бы искупила общую нашу вину перед Мастером.
А я навсегда благодарна нашей библиотеке за счастье чтения, за счастье открытия мира.