Главная > Выпуск №31 > Белорусские ссыльные в Вятском крае: Владимир Дубовка

Белорусские ссыльные в Вятском крае: Владимир Дубовка

Т. А. Дворецкая

В 1930 году органами ОГПУ было сфабриковано дело «Союза освобождения Беларуси», по которому было осуждено 86 человек. Почти треть из них отбывала назначенный пятилетний срок ссылки в Кировской области. После окончания срока большинство было повторно арестовано, расстреляно, отправлено в лагеря или новые места ссылки. Это был цвет белорусской интеллигенции: поэты Владимир Дубовка, Никифор Чарнушевич и Владимир Жилка, писатель Максим Горецкий и литературный критик Адам Бабареко (его называли белорусским Белинским), историки Николай Улащик и Владимир Пичета (сослан по делу историка С. Ф. Платонова) и др.


Владимир Дубовка с женой Марией и сыном Ольгердом

Владимир Николаевич Дубовка (1900–1976) — белорусский поэт, прозаик, языковед, переводчик, литературный критик. Лауреат литературной премии имени Я. Купалы (1962), член Союза писателей СССР (1958).

Родился в дер. Огородники Виленской губернии (ныне Поставский район Витебской области Республики Беларусь).

В 1921 году работал в Народном комиссариате просвещения РСФСР методистом и инструктором белорусских школ и учился в Высшем литературно-художественном институте имени В. Брюсова. В 1920-е годы — один из ведущих белорусских поэтов независимой ориентации. Ответственный секретарь представительства БССР при Правительстве СССР. Был лично знаком с В. Маяковским и С. Есениным, участвовал с ними в отдельных литературных встречах и приёмах.

Также работал редактором литературной страницы на белорусском языке в газете «Гудок». В 1926–1930 годах В. Н. Дубовка — редактор «Свода законов и приказов Рабоче-Крестьянского правительства Союза ССР». Несмотря на то, что постоянно жил в Москве, принимал активное участие в белорусском литературном движении: член литературных объединений «Маладняк», «Узвышша», первый редактор журнала «Белорусский пионер». Чтобы избежать цензуры, некоторые стихи печатал в западном журнале «Белорусская культура».

В 1927 году женился на Марии Петровне Клаус. Мария Петровна поддерживала мужа всю жизнь. Сохранила его архив, написала воспоминания, которые хранятся в Белорусском архиве-музее литературы и искусства (БГАМЛИ). Единственный сын Владимира Николаевича и Марии Петровны Ольгерд (1928–1943) трагически погиб: играя, случайно подорвался на мине.

20 июля 1930 года В. Дубовка был арестован ОГПУ СССР в Кремле по делу «Союза освобождения Беларуси», осуждён на пять лет ссылки в Яранск, куда приехала с малолетним сыном и Мария Петровна. Работал в Яранском районном потребительском союзе в должности секретаря. Принудительно переехал в дер. Шешурга, а позже — в Чебоксары.

В июле 1935 года срок ссылки был продлён на два года. В 1937 году В. Дубовка был повторно арестован и осуждён на 10 лет лишения свободы. Наказание отбывал в Кировской области, Чувашии, на Дальнем Востоке.

16 февраля 1949 года был арестован в третий раз, осуждён на 25 лет заключения. Отбывал наказание сначала в тбилисской тюрьме, потом был этапирован в Красноярский край. Окончательно был реабилитирован 15 ноября 1957 года. Умер в Москве.

В 1973 году вышла книга воспоминаний В. Дубовки «Лепестки» (Уладзімір Дубоўка. Пялёсткі: апавяданні-ўспаміны. Мінск : Мастацкая літаратура, 1973).

Несколько лепестков-рассказов посвящены яранской ссылке писателя, хотя слово «ссылка» не упомянуто ни разу: таковы были условия времени, цензуры и внутреннее состояние автора (Владимир Дубовка пережил не один арест и до конца был психологически настроен на то, что его снова могут забрать). Книга предназначалась «для детей среднего и старшего школьного возраста». Поражает в этих «лепестках» не только мастерство рассказчика, но сила духа, выдержка, неистощимый юмор, не покидавшие автора в самых суровых обстоятельствах жизни. Приводим их в переводе на русский язык.

Доехали в хорошем настроении...

Довелось мне летом 1931-го плыть на небольшом пароходике по реке Вятке от города Котельнича к городу Кукарке. Точнее говоря, восемнадцатого июня, можно сказать — в самый разгар лета. А лето было холодное, а пароходик — примитивный. Кают на нём — никаких. На палубе, открытой со всех сторон, стояли, как в городском саду, деревянные скамейки. Только мы тронулись, как начал дуть со всех сторон северный ветер, даже посинели руки мои. Вижу, что так и замёрзнуть можно легко. Долго не думая, развязал я свой багаж, достал шубку, валенки, зимнюю шапку и рукавицы. Начинаю всё натягивать на себя. Мой товарищ один, земляк, с которым я ехал, толкает меня в бок.

— Что? — спрашиваю у него.

— Что ты делаешь! — начинает он срамить меня. — Взгляни, люди смеяться начинают над тобой.

А было всех пассажиров, местных людей, человек двадцать.

— Пусть смеются, — отвечаю.

Оделся, воротник поднял, от ветра закрылся и сижу себе в полном удобстве. А мой земляк аж дрожать начал, аж посинел весь. Наконец встал, распаковал свой мешок, достал романовский кожух, зимнюю шапку — и на себя. Я ему, как он мне чуть раньше:

— Что ты делаешь? Люди смеяться будут.

А он:

— Молчи, братец, молчи! Зуб на зуб не попадает, какой там смех...

Подождав немного, все пассажиры, глядя на нас, начали спасаться от холода, доставши всё, что у кого подходящего было. Одна женщина только осталась в блузочке, а у самой аж слёзы на глазах. У неё ничего с собой тёплого не было.

Не говоря лишнего слова, я достал своё суконное одеяло, подаю ей и говорю:

— Накройся, рыбка!

Как она благодарила, как она обрадовалась, накрывшись тем одеялом!

Три картофелинки — два блюда

Меткая шутка, бодрость духа может помочь тогда, когда временная скорбь осеняет человека...

В моей личной жизни бывали моменты очень хорошие, красивые, бывали и очень тяжёлые, горькие. Я как-то привык никогда не танцевать от радости, а присматриваться к ней, может, это не настоящая радость, а какой-либо обман или подделка. Если же являлось к нам горе, я присматривался также, нет ли в нём хорошего хоть немного. Быть не может, так думалось мне, чтобы горе полностью было соткано из одной мрачности и горечи. Хоть одна-две светлые ниточки должны быть в этой ткани.

И находились. Был один такой момент. Прихожу домой, а жена мне тихонько говорит:

— Остались у нас три картофелинки. Больше — ничего.

Сын, маленький мальчик, услышал это и добавляет:

— Одна луковка есть ещё у нас!

Я сразу отвечаю:

— Это же чудо! Белорусы говорят, что горе тогда, когда ни луковки, ни крошить в чём. А у нас теперь будут из всего этого не одно, а два блюда!

И начал сам готовить обед. Слив отвар от картофеля, покрошил луковку — первое блюдо. Съели по картофелине — второе блюдо.

Тогда мой сын, взяв веселый тон, добавил:

— Ещё есть третье блюдо — рот прополоскать...

Так мы пообедали. На второй день с питанием дело уладилось, появились даже и третьи блюда. Так что рот полоскать перешло на четвёртое...

Хорошая книга помогла

Работал я в райпотребсоюзе, — конец июля 1931-го. Со своей новой работой и обязанностями ознакомился быстро. Сижу однажды, работаю. Идёт откуда-то наш председатель. Взглянул я и испугался: нельзя узнать, изменился в лице, взволнованный, очевидно, безмерно. Не поздоровавшись, прошёл к себе в кабинет. А у меня было срочное дело к нему. Захожу. Сидит, молчит, а вид всё такой же — очень беспокойный.

Я молчу о бумаге, с которой пришел, а спрашиваю:

— Скажите, пожалуйста, какая у вас неприятность случилась? Не смогу ли я хоть чем-нибудь помочь вам?

— А вы не слышали, что вчера произошло?

— Нет, — говорю, — ничего не слышал.

И вот что оказалось. Наш городок был от железнодорожной станции Котельнич в ста сорока километрах. Связь осуществлялась лошадьми. Например, снаряжались триста или четыреста крестьянских подвод. Нагружали их льном, коноплёвым волокном, зерном, одним словом — всякой сельскохозяйственной продукцией и направляли на станцию Котельнич. Там всё это сгружалось, а вместо сельскохозяйственной грузилась на возы продукция промышленная: железо, стекло, мануфактура. Налегке возы не ходили, привозили товары из магазинов. Но, как назло, промышленность перестала почему-то делать коломазь (колёсную мазь). Коломази не было нигде. На такое большое расстояние, — чуть ли не триста километров, — да с грузом возы ходили на немазаных колесах. Не зря же и поговорка существовала у нас: «Пищат, как немазаные колёса». А когда отчаянно запищали сразу тысяча или полторы тысячи немазаных колес, что тогда? Адский концерт какой-то, сплошная какофония, не хуже, чем некоторые современные музыкальные произведения «попмузыки». Пытались люди делать какую-то свою мазь, — некоторые искали дёготь, некоторые даже маслом мазали, — ни того дёгтя, ни масла на все колеса не хватало. И вот однажды направили в Котельнич аж четыре сотни подвод, а чтобы они не разъехались по своим деревням случайно, один какой-то местный начальник в организованном порядке прогнал возы по центральной улице города на погрузку. Ехал такой обоз очень долго. И все колёса, каждое на свой лад, пищали. Получилась такая страшная музыка, что слышно было даже на окраине города. Разумеется, все руководители района набросились в первую очередь на торговые организации: «Что вы делаете, почему не можете обеспечить крестьян коломазью?»

Моему председателю определили срок, очень короткий, после которого, если он не даст населению коломазь, — должен поискать себе другую работу.

Послушав про эту печальную и неприятную историю, я подал предложение: послать агентов и закупить коломази, потребовать от высоких торговых организаций. Председатель мне ответил:

— А вы думаете, не посылали? Не писали? Не просили? Даже клянчили у тех организаций — ничего не помогает, нигде этой коломази нет.

— Тогда, — говорю, — другое дело. Будем делать её сами!

— А вы умеете делать?

— Не только не умею, но даже не знаю, из чего её делают.

— Так как же?

— Для этого существуют книги. Теперь дадим молнию, — это были такие срочные телеграммы, — в Москву, в «Книга — почтой», и попросим, чтобы они прислали нам соответствующую литературу.

Простое дело? Совсем простое. Но вот представьте себе, что очень часто многие недооценивают роль книги, начинают открывать открытые Америки, вместо того чтобы проверить в соответствующем учебнике: что сделано предшественниками раньше. А тут еще, как на грех, бывает, что и «Книга — почтой» не всегда аккуратно откликается на запросы. Из собственной практики последних лет имею факты, что только через пять-шесть месяцев исполнялись мои собственные заказы одной провинциальной «Книга — почтой» и то, когда к ним зашёл житель того города и настойчиво попросил выполнить заказанное. Но там — провинциальная организация. А я дал телеграмму в московскую. Можете себе представить, что через двое суток на третьи пришла посылка с книгами! Хотел бы я знать фамилию того добросовестного труженика, его надо было бы отметить для всеобщего сведения! Тот работник буквально спас и нашего председателя, и нашу организацию, и наш конный транспорт. В посылке было шесть книг. Все они — капитальные, фундаментальные учебники и объясняют, как организовать большое коломазное производство, целые заводы. Но одна из них была самая маленькая, с названием, напечатанным на синей обложке белыми буквами: «Как самому простейшим способом изготовить колёсную мазь». Стоила она всего тридцать пять копеек. И эта тоненькая книжечка принесла такую пользу!

Получив с почты пакет с книгами, наскоро пересмотрев его, я сразу пошёл в кабинет к председателю.

— Иван Яковлевич! Пришли книги, начинаем делать коломазь.

Мой начальник взволновался, вскочил, тяпнул все книги, начал их листать. Я показал ему ту, тонюсенькую.

— Какие материалы требуются для мази?

— Вода — во-первых.

— Воды имеем целую реку Яранку.

— Во-вторых, — известь.

— Извести, ронгинской, — там было такое поселение Ронгино, от которого и пошло название извести, — полный состав.

— А еще — павгудрон.

— Этого добра займём на первый раз в МТС. А больше ничего? Ни масла, ни меда, ни яиц? — начал шутить председатель.

— Больше ничего. Для первого раза — бочка, деревянные мешалки.

Вышли всей компанией на двор. Принесли ведро павгудрону, извести. Смешали мешалками воду с павгудроном и начали, помешивая, насыпать в ту эмульсию известь. Буквально через пятнадцать-двадцать медленных минут первый замес был готов.

Сам наш председатель, не доверяя никому, намазал оси и колёса в дрожках, запряг коня и покатил по городу. Вернувшись через несколько минут, веселый, радостный, он издали закричал:

— Батюшки, не пищат!

Что говорить? Рабочий, который присутствовал при первом замесе, был тут же, во дворе, назначен руководителем нового предприятия, ему даны под гарантию — «отвечаешь головой!» — книжечка и двое помощников.

Через неделю весь район был обеспечен коломазью, и Яранск начал продавать её в соседние районы, но — что правда, то правда — своего секрета никому не открывал...

Сколько добрых слов послано было по адресу и автора той книжечки, и людей, столь быстро и аккуратно выполнивших заказ на книги!

Встреча с лихими людьми

Осенью 1934-го срочно ехал я из Яранска в Йошкар-Олу. Ехал я с одним земляком. Было у нас два воза, по одному на каждого. При каждой подводе возчик. Но дорога такая тяжёлая, что мощные кони едва тянули почти пустые повозки, на которых были увязаны мелкие ящики. Мы шли обочиной дороги, пешком. Вся наша дорога протяжённостью была восемьдесят четыре километра. А ехали мы двое суток. На середине дороги ночевали.

На другой день, когда стемнело, стали мы приближаться к Йошкар-Оле. Осталось самое гиблое болото, на котором не так давно насыпали высокую дамбу — гать, а перед ней, над болотистой речкой, — длинный деревянный мост поставили. И вот около этого моста и засели лихие люди, чтобы собрать свой кровавый урожай. На наше счастье, из города ехал какой-то человек верхом. Те лихие люди хотели ссадить его, но он успел убежать. Поравнявшись с нами за какой-то километр от моста, этот человек быстро предупредил нас:

— Братки! Осторожно! На мосту лихие люди!

Мы сразу остановились. Возчик мой, человек мощного физического сложения, обнаружил себя таким же мощным трусом. Сразу же расстегнул ремень и сказал, что ему нужно для чего-то задержаться в кустах.

Мой товарищ был не намного смелее моего возчика. Но зато возница моего друга — ну, просто герой. Он только спросил у меня:

— Ты не боишься?

Я ответил честно:

— Никого и ничего!

— Тогда пойдём так. Я, — говорит тот возница, — пойду первый, ты за мной, а наш друг, — кивнул он на моего товарища, — пойдёт за нами.

Тут же он отвязал дорожные топорики — от своего и от моего воза.

Взяли мы с ним по топорику и потихоньку тронулись. Лошади идут, бредут фактически сами, мы только их понукаем. В то же время всматриваемся, что там впереди. И вот рассмотрели — четыре тени. Стоят с правой стороны, при самом начале моста. А мы как будто ничего не видим, идём и на лошадей:

— Но, конёк, но! Скоро отдыхать будете... Но!

И вот, когда оставалось метра два до тех призраков-теней, мой напарник бросается в атаку, не дожидаясь нападения. Я за ним. Со всего маха он бьет первого в сторону, сбрасывая с гати. Я таким же образом сшиб второго, и он покатился с десятиметровой высоты. Третий, видимо, нечаянно поскользнулся сам, покатился за ними. А четвёртый только ойкнул:

— Их здесь много, проклятых!

Выскочил на мост и побежал по мосту, только настил гудит. Тем временем лошади наши, не останавливаясь, поднялись на мост сами, колеса загремели по дереву. Тут же появился мой возчик. Закрепив свой ремень на поясе, он сразу начал спрашивать:

— Ну, где они? Дайте мне их в руки!

Невольно мы все в таком страхе начали хохотать. В ночной тишине этот хохот, наверное, был как оружие. Убегая, преступники, безусловно, слышали его и, не зная наших возможностей, да ещё услышав громоподобный зов: «Дайте мне их в руки!» — наверное, наддали сильнее.

А у нас — новая задача: что делать дальше? Мой возчик и мой товарищ предлагают здесь остановиться и ждать рассвета. Возчик моего товарища и я предлагаем немедленно ехать дальше. Этот настоящий герой объясняет:

— Мы их, тех людей, раздразнили, покидали в болото. Они пойдут, приведут подмогу и погибать нам в этой глуши...

Послушав всю эту беседу, я предложил: свои вещи перекладывать на второй воз, а они пусть остаются здесь до утра или до полудня — как хотят. «Смельчаки» не согласились, и мы немедленно поехали дальше. Приехали в марийскую столицу. Очень успокоились, когда из-за поворота засветились её огни и наши кони пошли по мощёным улицам...

Синеокая врач

Сколько на свете сердечных, добрых людей, которые сочувствуют людскому горю, большое оно или малое, да стремятся помочь, не дожидаясь, когда об этом их просить будут...

По срочному, неотложному делу шёл я однажды от села Шешурги к селу Михайловскому на Вятчине. Тем путём теперь автобусы ходят. Но в то время никакого движения не было. Проедет, бывало, одна повозка — и всё. Приблизительно на середине моей дороги была небольшая деревня. Деревня лесная, очень аккуратная, чистая. Около каждого дома скамейка для отдыха. Окна все крашеные, с красивыми наличниками. Ворота — с резными украшениями разными. Одним словом, очень красивая деревня.

Когда я подходил к этой деревне, у меня неожиданно заболел зуб. Да такая жуткая боль появилась, что я еле на ногах держался, даже в глазах темнело. Вот-вот, казалось мне, упаду в обморок. Что делать? Возвращаться обратно — половина дороги пройдена, такой же отрезок осталось пройти. Да и дело нужно исполнить. А идти никак не могу. Войдя в эту промежуточную деревушку, я сел на скамейку у одного дома, взялся рукой за щеку и только-только не начал вопить.

В этот момент, слышу я, раскрылись рамы над моей головой, — в большинстве там рамки не в навеске, а раздвижные, — и приятным девичьим голосом кто-то спросил:

— Не зубы у тебя болят, человек?

Я не ответил, а только прогудел:

— Му-гу...

— Подожди! Я тебе их сейчас вылечу!

А я немного знал эти деревенские лекарства. Бывает, шутя или ведро воды выльют вот так, для здоровья, или еще какой другой фокус придумают. На всякий случай я отодвинулся на край скамейки и начал настороженно смотреть на то окно.

Вдруг совсем с другой стороны, с улицы, открылась калитка и ко мне подошла красивая, синеокая девушка. Она держала в одной руке нож, а в другой какой-то свежий, хорошо вымытый корень. Сев рядом со мной, она аккуратно отрезала тонюсенький ломтик от этого корня, подала мне и сказала:

— Положи на больной зуб и стисни челюсти.

Я так и сделал. А она тем временем начала рассказывать мне всякие маленькие шуточки из своей жизни. Беседу я поддерживал только своим голосом, чтобы она не подумала, что я какой-то неприветливый. Через короткое время зуб мой совсем успокоился, перестал болеть. Так, как иногда налетит вихрь, снесет, сокрушит всё на своем пути и — нет его, исчез.

Я поблагодарил свою спасительницу и попросил, чтобы она дала мне в дорогу этот корень:

— Если зуб заболит снова, я сразу сниму боль.

Но больше этот зуб у меня никогда ни болел. А зелье то — самый обычный огородный хрен. Если кто надумает лечить свои зубы этим зельем, и оно сразу не поможет, пусть поищет такого синеокого врача. Мне думается, что главная часть лечения была в том, что она своей милой речью «заговорила» мне зубы.

Закаливание терпеливости

Вообще я человек долготерпеливый. Терпение у меня не появилось сразу, как некий материнский дар, при рождении. Оно приходило постепенно, в процессе различных маленьких и больших работ, которые приходилось выполнять в своей жизни. Я никогда не ставил перед собой такую цель: будь долготерпелив. Терпение — это не означает кротость или покорность. Терпение — это мать находчивости, мать творчества. Неправда, что выдающиеся произведения появляются в один миг. Они высказаться могут в один миг, но они росли, зрели в сердце художника, может, не год, а десятилетия. Приведу собственный пример. Пять строк прочитал я в свои молодые годы в одном из сборников Чечота о том, как крестьянский сын в Беларуси нашел случайно цветок папоротника, и как паны отобрали от него тот цветок, так как он не знал, что является хозяином такого чудесного открытия, а они сразу поняли это. Только к шестидесяти годам написал я свой «Цветок счастья» на те пять строк. Я написал эту сказку за какой-то час. А вынашивал её сорок с лишним лет, не раз вспоминая о ней, возвращаясь к ней, но оставляя её снова на долгие годы. Ромен Роллан, между прочим, говорил: «Эх, пока ты — наковальня, бей, если станешь молотом». Эти слова не нужно, хотя и можно, понимать прямолинейно. В них заложен очень широкий и глубокий смысл. Хорошо они подкрепляют и сказанное мною.

Но вернёмся к терпеливости и к тому, как она появилась у меня, как она стала одним из моих двигателей, оставаясь, — какой парадокс! — сама неподвижной.

Жил я со своей маленькой семьёй в городе Яранске. Работали мы в разных учреждениях: жена в школе, я в потребительской кооперации, фактически секретарём-юрисконсультом, — вёл все судебно-арбитражные дела. Арендовали мы у бывшей купчихи этого города полдома: две комнаты, кухню. Договорились вначале, что весной хозяйка нам даст кусочек огорода на своей усадьбе, чтобы нашему маленькому сыну было где и поработать немного вместе со мной, и полакомиться овощами, не заглядывая в чужие огороды.

Приходит весна, конец марта месяца. Встречаю хозяйку и прошу, чтобы она показала мне и выделила кусочек для огорода.

— Зачем вам огород? Вы оба работаете. Что будет вам нужно из овощей, вы сможете купить у меня...

— Позвольте... Причем здесь «купить» или «продать»? Дело не в том. Я же вам говорил, какое значение имеет это для воспитания моего сына. Я договорился, вы согласились. Какая может быть сейчас речь?

— Я посоветуюсь со своим хозяином...

Через пару дней я напоминаю ей снова о беседе и прошу показать мне место на её огромной усадьбе, — более половины гектара.

— Хорошо, — говорит, — пойдём, покажу...

Идём на огород, и она показывает мне участок, на котором они сами никогда ничего не садили, так как на этом месте стоял огромный-огромный амбар, в нём они складывали лен и коноплю, которыми торговали. Совсем недавно хозяева этот амбар разобрали, продали, а место из-под него и освободилось. Вижу битое стекло, ржавый хлам, различный щебень.

— Так это же не огород, а по-русски говоря — «пустырь», да ещё закиданный хламом...

— Как хотите! Обижайтесь на меня, но другого ничего вам предложить не могу...

Жена моя, когда я ей рассказал, руками замахала:

— Не надо! Зачем такой огород? Мне, — говорит, — дадут вместе с учительским коллективом ...

Это хорошо, а вот при доме...

И начал я выходить в пять часов утра ежедневно на этот огород. Начал собирать весь мусор и выносить его, складывать поленницы у забора. Целую стену, как в крепости, составил и ещё разноцветными битыми стёклышками украсил. Если солнышко светит хорошо, то эта стена сверкает, словно специально, для красоты сложенная. А хозяйка-то и не видит, что у неё делается. Когда я всё это подчистил, тогда лопатой перерыл один раз, — огород тем временем подсыхать стал. Подождав, перерыл вторично. Пошли мы с женой, с сыном, разбили грядки и, что можно по времени, — всё посадили: свеклу, морковь, чеснок и подобные прочие растения.

А хозяева наши только ещё начинали думать насчёт своего огорода. Прибежала она как-то в воскресенье к нам, запыхавшись:

— Боже мой, миленькие! Взгляните, что творится на вашем огороде! Да что же это, да когда же это...

И начала литанию читать. Я ей ответил, что камни, стекло, вообще мусор всякий ветром согнало к забору. Сам собой огород вскопался и посеялся...

По прошествии долгого времени посадили и хозяева свой огород. Но что случилось дальше: я иду, топлива — воды не жалею, на каждый квадратный метр — лейку. Она топливо, точно как поп кропилом — берёзовый веник в воду помочит и с веника брызгает.

А лето было жаркое. У нас огурцов как насыпано, а у хозяйки нет. А самое главное — у нас помидоры на ветке краснеют, а у нее только цвести начинают. Приходит хозяйка к нам и говорит:

— Простите, пришла к вам с просьбой. Позвольте хоть пару огурцов для окрошки у вас взять...

Мы ей отвечаем:

— Берите хотя по десятку ежедневно, но скажите, какие же вы огурцы собирались нам продавать, если не хотели нам огорода давать?

...Дождались мы осени. Собрали хороший урожай. Насолили, намариновали овощей на всю зиму.

Приходит вторая весна. Тяжело поверить, что так может быть, — вот как закалялось моё терпение, — приходит в конце марта наша хозяйка к нам и говорит:

— Хотите — сердитесь же на нас, хотите нет, но мы с мужем посоветовались, подумали и надумали, что этой площадки, которой вы в прошлом году пользовались, мы никак не можем вам дать. Если хотите — можете взять другую, где стоял второй амбар.

Короче говоря, предлагает опять такой же хомут, со сходным, если не больше, запасом мусора, битого кирпича, различного металлолома...

Зубы сжал я, так разгневался. Но тут же вспомнил одно предложение из книг Скорины: «Не поддавайся скорому гневу, ибо гнев в лоне безумного опочивает...»

Жена моя ничего не говорит, только смотрит: хватит ли у меня терпения или одалживать предстоит куда идти.

Подумал я, подумал. После говорю:

— Не очень хороший план вы составили. Ну, поскольку вам, как вы говорите, пахать мешает наш участок, мы с женой соглашаемся взять новую площадку...

Начал я петь снова ту же самую песню, что и в прошлом году. Встаю ежедневно в пять часов. Работаю до завтрака. Выбираю, выношу, складываю щебень под вторую стенку забора. Наложил новую стену, вровень с забором, только осколками украсил других цветов: в основном, от битых разноцветных бутылок. Снова сверкает наш участок, как для какого праздника отделан специально.

Забегая вперед, должен сказать, что праздник мы и справляли осенью, праздник урожая — прекрасного, красивого, плодотворного.

Приходили даже к нам агрономы спрашивать:

— Что вы делаете, почему у вас томаты на стебле краснеют?

Тогда для Вятчины это было чудо. Теперь, спустя сорок лет, — там это обычная вещь. Но скажем о весне. Мы всё посадили в хорошем времени, всё у нас растёт, с грядок вываливается, а у хозяйки, на отобранном у нас куске — полная пустота. Такой пустырь, что даже маленький ребёнок, наш сын, заметил:

— Видимо, они, папа, не умеют работать. Ведь у нас было полно огурцов, а у них нет ни одного...

Может, подумается кому, что я сказки рассказываю, байки баю, но приходит к нам хозяйка и начинает покаянную речь:

— Простите меня, грех попутал, алчность заставила отобрать у вас прошлогодний огород... Бог меня наказал. Ничего у меня не выросло... Позвольте хоть пару огурчиков в окрошку взять у вас...

— Да берите хоть десяток, на доброе здоровье кушайте, хватит нам, — отвечает моя жена...

Это ещё не конец. Осенью, не дожидаясь весны, снова идёт к нам хозяйка и начинает свой разговор...

— Совещались мы с мужем, думали и надумали...

Но у меня терпения здесь не хватило, и я ответил, не дослушав её до конца:

— Не говорите ничего, чтобы потом вам не пришлось снова просить прощения. Мы у вас никаким огородом пользоваться не будем, поедем на другую квартиру.

Так и переехали...