Версия для слабовидящихЗаписки врача
(воспоминания)
И. И. Мышкин
Война и призыв в армию
Достаточно неожиданно грянула война. На третий день я, согласно плановому приказу, явился на призывной пункт. Он был в то время в помещении школьного городка. По месту назначения нас распределял пожилой врач. Увидев меня, он сказал: «А вы, дорогой Иван Иванович, поедете в госпиталь № 1018». Через час я был уже в госпитале, встретил там знакомых врачей-хирургов, поздоровался, был очень рад и сказал: «Будем работать до конца».
По приказу начальника госпиталя я должен был организовать отделение для выздоравливающих послеоперационных больных и работать как консультант-терапевт. Я был в чине капитана. У меня было два младших врача, один из них — терапевт, другой — бактериолог. Нам был выделен третий этаж, где мы организовали отделение в 70 коек.
На отделении лежала обязанность наблюдения и предупреждения возможной инфекции, проведение повторных перевязок, организация питания. Мне до сих пор хорошо помнится принятие военной присяги всеми работниками госпиталя.
Работалось хорошо. Наше отделение отличалось дисциплиной, порядком и чистотой, оно получило Красное знамя. Прошёл год работы, однажды в моё дежурство по госпиталю я был вызван к телефону заместителем заведующего облздравотделом. Он вежливо осведомился о здоровье и спросил: «Как работается хирургом?» Я ответил: «Я не хирург, я хируля». Тогда он спросил: «Надоело быть хирургом? Не желаете ли стать терапевтом?» Я был рад. Он велел прийти утром и получить назначение начальником терапевтического отделения на 70 коек при госпитале № 1733. Я изъявил желание и на следующий день получил назначение.
Бывшая начальница этого отделения была переведена в другой госпиталь. Приняв больных, я понял: чтобы изучить их всех, я должен работать безвыходно неделю, так как состав терапевтических больных был очень разнообразен и сложен — от тяжких до агравантов (преувеличивающих симптомы болезни). В течение недели, не выходя из госпиталя, я тщательно проверил всех и представил заключение на выписку нескольких десятков человек, не подлежащих госпитализации. На комиссии был начальник госпиталя, замполит и профессор Г. Наведя в госпитале порядок, я работал в нём в течение года. Неожиданно был вызван в отдел госпиталей облздравотдела, и мне было предложено стать главным терапевтом госпиталей города и области. Я выразил сомнение, но мне было сказано, что моя кандидатура утверждена обкомом партии и облисполкомом и послана в Москву на утверждение.
Внезапно был вызван в Москву, где был принят главным терапевтом госпиталей РСФСР, профессором Бадильтесом. Перед тем он приезжал в Киров, и мы совместно посетили один из госпиталей области. В конце моего пребывания в Москве было созвано производственное совещание. Профессор Бадильтес заявил, что создано много военных госпиталей. Главными терапевтами-консультантами для них выделены профессора и доценты. Но есть простой врач, чья популярность в области настолько велика, что ей может позавидовать любой профессор. Это Иван Иванович Мышкин в Кировской области. Мне пришлось встать. Все аплодировали. После совещания нас пригласили в ресторан, где был хороший ужин.
Успех и правильное направление моей работы я приписываю во многом дружескому, товарищескому отношению профессоров Военно-медицинской академии А. Л. Мясникова, Нечаева и других, у кого я всегда находил нужную консультацию. Я посещал лекции профессоров, подкреплял свои знания. Отдельные, особо интересные эпизоды моей жизни и работы я постараюсь описать.
После окончания войны, когда расформировался отдел госпиталей, меня назначили начальником терапевтического отделения инвалидов Отечественной войны, которое я вновь организовал.
Госпиталь военнопленных в Халтурине
Во второй половине Великой Отечественной войны я поехал (без вызова) в город Халтурин. Доехав на поезде до Оричей, зашёл на станции в пересыльное отделение Халтуринского госпиталя с предложением осмотреть нуждающихся в консультации больных. В этом отделении были оставлены нетранспортабельные больные. Заведующий отделением показал мне трёх больных, страдающих неясным заболеванием. Врач рассказал, что у больных в дороге был своеобразный порез, а потом паралич ног. Изучая анамнез, я обнаружил, что у двоих немцев месяц назад была дизентерия, а потом наступил парез и паралич. Теперь состояние улучшается, и явления паралича ног исчезли. У третьего больного — чистый анамнез, но при осмотре можно было отметить небольшую красноту в области миндалин. Общее состояние всех трёх больных хорошее. Мой совет — взять мазок из горла и послать в Киров на дифтерию. Больные проходят курс массажа ног и общеукрепляющее лечение.
Путь от Оричей до Халтурина преодолел на лошади, в тарантасе. Дорогой размышлял о больных. Для меня была не ясна этиология заболевания — все трое отрицали перенесённое заболевание горла. В кабинете главного врача госпиталя я встретил удовлетворение своим приездом, зав. лечебной частью, врач Н. сказал: «Хорошо, что Вы приехали, у нас эпидемия параличей ног». Тогда я спросил: «Какую же Вы инфекцию нашли?» — «Мы-то что, — был дан ответ, — у нас есть профессор из Берлина, который авторитетно заявляет, что это заболевание свойственно только людям высокой арийской нации, а инфекцию как таковую он отрицает, хотя в начале заболевания у некоторых больных было кратковременное повышение температуры».
Картина крови, мочи и общее состояние больных было нарушенным. Я спрашиваю: «А горло вы тщательно осмотрели? И много у вас таких больных?» Отвечают: «Горло мы смотрели, больных — три палаты и ещё поступают». Идём осматривать больных. Предварительно меня знакомят с профессором и иностранными врачами, работающими в госпитале.
Я осматриваю больных первой палаты, это уже выздоравливающие больные с остаточными явлениями пареза и последующего паралича. В палате собраны люди, имеющие образование, в большинстве — служащие. Моя попытка выявить в анамнезе заболевание горла неудачна, хотя и спрашиваю их на немецком языке.
На последней койке лежит больной лет сорока с очень большой головой и своеобразным лбом. Спрашиваю у профессора: «Это тоже арийская раса?» Профессор быстро схватил линейку со стола, поставил её сначала на лоб, потом на нос и сказал: «Коллега, смотрите, какой угол — это не арийская раса, это вырождение, примешалась чужая кровь!» Я был не согласен с ним и попросил больного подойти к окну. Строение правой и левой стороны головы было одинаковым, уши, особенно мочки ушей, нормальные, цвет глаз одинаков, реакция лицевого нерва и глаз — в норме. Задаю вопрос больному: «Не знаете ли Вы, что начали в детстве ходить поздно, долго ползали, и не говорили ли родители, что Вы хворали рахитом (что вполне объясняет строение головы)?» Отвечает: «Нет, не помню». Спрашиваю: «Кем работали до войны?» — «Шофёром в большой торговой организации» — «Сколько у Вас было прогулов и нарушений?» — «Не было». Вдруг все больные палаты хором говорят: «Толковый, умный человек».
Переходим во вторую палату. Это палата простых солдат. Расспрашиваю каждого, не болело ли горло, об общем самочувствии в начале заболевания. Все дают отрицательный ответ. Вдруг слышу сзади молодой голос: «Господин доктор, у меня происходило точно так, как Вы рисуете картину заболевания». Я оборачиваюсь, вижу — стоит молодой немец, спрашиваю: «Кто Вы?» Он отвечает: «Студент-медик второго курса, а здесь — санитар» — «Расскажите, как протекало заболевание?» — «У меня была небольшая болезненность при глотании, знобило, и была небольшая температура. В зеркало я видел в горле небольшой налёт. Затем через 7–10 дней — потеря чувствительности и паралич ног».
Тогда я обращаюсь к заведующей отделением: «Нет ли у Вас выделенных в изолятор больных горлом?» — «Да, четыре человека, пойдёмте смотреть». При осмотре в изоляторе больных у одного был обнаружен в горле небольшой сероватый налёт. Моя попытка снять шпателем налёт дала небольшое кровотечение. Обращаюсь к русским врачам и говорю: «Надо взять мазки с горла и послать на анализ на дифтерию. А сейчас пойдёмте в палату выздоравливающих пленных».
Войдя в палату, я громко по-немецки сказал: «Прошу поднять руки, у кого болит горло или болело три-пять-девять дней назад». Почти в каждой палате два-три человека поднимали руки. Я осматривал горло, находя красноту или небольшой налёт, и включал их в список исследования на дифтерию. Определял рефлексы ног и в ряде случаев находил понижение рефлекса. Обращаясь к русским врачам, указывал, что у этого больного есть возможность наступления паралича. Предложил провести осмотр горла у всех пленных, тщательно собрать анамнез при подозрении на заболевание горла, брать мазок на дифтерию. В 50 случаях мазки, взятые у подозрительных больных, направить в Киров на посев дифтерии. Дано указание изолировать всех с перенесённым заболеванием горла, обязательно брать мазки и делать посев. Посевы на дифтерию были положительные в 50 % случаев.
Меня попросили посетить хирургическое отделение и проконсультировать больного с подозрением на аппендицит. При обходе хирургической палаты мне бросился в глаза больной, лежащий на койке без одеяла и держащий правую ногу, согнутую в колене и повёрнутую на правый бок. Я подошёл к нему и спросил: «Почему ты так держишь ногу?» Он ответил: «Мне легче, меньше боль справа в нижней половине живота». Обращаюсь к врачам и говорю: «Вот вам первый симптом аппендицита, он так держит ногу потому, что расслабляет мускул и уменьшается боль». Положив правильно больного на спину, я путём перкуссии живота определяю заметное укорачивание звука в области аппендикса. Пальпация болезненна. Симптом раздражения брюшины неясен. Я подтверждаю поставленный предположительно диагноз острого аппендицита и считаю необходимой операцию. Диагноз был подтверждён после операции.
Считаю интересным рассказанный мне случай прибытия военнопленных в Халтурин. Когда они прибыли, их построили около городской бани, они шли пешком от станции в сопровождении вооружённых конвоиров. Баня — длинное, тёмное, одноэтажное здание. Когда конвоир отсчитал двадцать человек, приказал им раздеться донага и заходить в баню. Они вошли, а среди оставшихся шёпотом прозвучало: «Повели сжигать!» Поднялось волнение, некоторые плакали, прощаясь друг с другом. Но когда первые, краснощёкие, одетые в больничную одежду, вышли из бани, веселью и ликованью не было конца.
Ко мне после возвращения в город, дня через четыре, подошёл доцент кафедры инфекционных болезней Ленинградской медакадемии, который съездил по указанию облздравотдела для проверки моего доклада. Он подтвердил диагноз эпидемии дифтерии, дающей осложнение пареза и паралича ног, но сказал, что профессор-немец ошибся только потому, что в Германии несколько десятков лет не было заболевания дифтерии. Я указал ему на то, что госпиталь не искал причины инфекции, приведшей к эпидемии, и оправдание профессора неверно.
Я с большим удовлетворением вспомнил доктора Скалепова, заведующего диагностическим отделением областной больницы, который демонстрировал мне подобного рода взрослых больных дифтерией, и во всех неясных случаях заболевания, конечно, следует обследовать горло как источник инфекции. У взрослых дифтерия протекает с малым токсикозом и более благоприятно.
Встреча с венграми
Интересной была встреча с военнопленными венграми, когда я прилетел в Белую Холуницу по вызову к больному с предположительным диагнозом — инфаркт-стенокардия. Осмотрев пациента, я не нашёл инфаркта, дал советы и сделал лечебные назначения. После обеда я вышел в парк около госпиталя, отыскал удобную скамейку, развернул журнал и стал читать.
Вижу — по лесенке спускается группа больных, и направляется в мою сторону. Впереди шёл молодой человек. Мужчины остановились в 15–20 шагах от меня. Я сразу узнал военнопленных венгров. Молодой человек, который вёл группу, поздоровался со мной и на чистом русском языке попросил разрешения спросить господина профессора об интересующем их вопросе: «Скажите, пожалуйста, Вы прилетели, по-видимому, к очень богатому человеку, ведь полёт на самолёте стоит больших денег, кроме того, полёт профессора тоже требует больших денег?» — «Я вам отвечу, — сказал я, — только прошу называть меня "доктор", так как я не профессор. Полёт самолёта и мой медицинский совет в нашей стране совершенно бесплатны для больного. Самолёт принадлежит санитарной авиации, и я часто летаю по области, как и врачи другой специальности, оказывая необходимую помощь совершенно бесплатно, а мы, врачи, получаем командировочные деньги».
Руководитель группы всё перевёл на венгерский язык, и я видел большое недоумение на лицах. Меня попросили ответить ещё на один вопрос: «А что такое колхоз?» Я начал с описания, как жили в деревне до революции крестьяне, — отдельными самостоятельными хозяйствами. Более богатые из них имели лошадь и на ней деревянной сохой обрабатывали отдельную полосу земли, а бедным приходилось обрабатывать лопатой. Между полосами было пространство, отделяющее каждую полосу от соседнего участка другого хозяина. Когда же хозяйства объединились в колхозы, стала коллективная обработка поля, полезное пространство земли для посева увеличилось. Большим событием было, когда на полях появились трактора. «Колхоз — это коллективное хозяйство, облегчающее труд объединённых в него крестьян. В колхозах появились деньги, на которые они покупают сельхозтехнику», — пояснил я, отвечая на вопрос венгров.
Пеллагра
Во время второй половины войны меня вызвал заведующий госпитальным отделом облздрава, доктор В. Э. Жислин, предложил немедленно выехать в командировку в госпиталь, находящийся на севере области, на станции Фосфоритная, и провести детальное обследование, причём заявил: «Все указания о цели и назначении командировки Вы должны получить у секретаря областного комитета партии, куда следует явиться».
С секретарём обкома встретился в его кабинете. Он предложил в течение часа ознакомиться с печатным трудом на 20 страницах, написанным врачом К., затем будет инструктаж. Здесь же, в кабинете, я внимательно ознакомился с работой санитарного врача К. Более всего меня поразило грозное «обвинение всего командования госпиталя и лечащих врачей в умышленном содействии смертельным исходам у военнопленных». В то же время суть дела не была подтверждена фактическими данными — диагнозами, секционными материалами, консультациями, то есть точная причина смерти отсутствовала. Заключение было в категоричной форме.
Это наводило меня на мысль о какой-то ошибке в мышлении автора, даже создавалось впечатление о наличии состояния, напоминающего шизофренический синдром. Я тут же сказал, что умысел как причину смерти не допускаю. Товарищ секретарь заявил мне, что я должен возглавить комиссию из трёх человек, предложил выдвинуть кандидатов, с которыми я должен детально разобраться на месте, то есть в госпитале. Подчеркнул: не считаться со временем командировки.
Мною был выдвинут опытный врач, фтизиатр П., третьим членом комиссии я предложил командировать автора этого труда, врача К.
На вопрос секретаря: «Зачем Вам нужен автор?» — я ответил: «Хочу, чтобы он ходил со мной, следил за тем, что я буду делать, чтобы он мог убедиться в правильности или ошибочности своего мнения». В последнем я был уверен.
Секретарь одобрил моё предложение, и мы выехали в тот же день. Ещё в пути я составил план работы комиссии:
1. Учитывая пребывание на севере военнопленных, преимущественно жителей юга (много было итальянцев, немцев, мадьяр, румын), а также учитывая психически угнетённое пленом состояние, своеобразное для них питание, можно было ожидать возможность нарушения питания, в особенности — недостаточность витаминов, что ведёт к заболеванию пеллагрой.
2. Вторым моментом, способным вести к повышению заболеваемости и смерти, была, как я полагал, инфекция, в частности, туберкулёзная — изучение этого вопроса я поручил фтизиатру — доктору П.
В первый же день после прибытия я обследовал аптеку и нашёл, что врачи, учитывая возможность появления авитаминоза, проявляли большое внимание к заготовке нужного количества витаминных препаратов в виде таблеток. Кроме того, было организовано изготовление дрожжей и настоев хвои.
Но употребление витаминных препаратов для внутривенного введения не практиковалось. Само питание военнопленных было хорошее (красноармейский паёк).
В первый же день аптека получила витамины для введения внутривенно и под кожу. Создалось впечатление, что витаминных препаратов вполне достаточно. Следовало искать причину в самих больных, прежде всего — своевременность витаминизации и усвоение организмом, то есть надо было перенести наблюдения в клинику.
И, действительно, в 70 % у больных, а у прибывающих больных почти в 100 % случаев было наличие поноса или дискомфорта желудочно-кишечного тракта — ясно, что приём витаминов был малоэффективен, то есть страдало усвоение.
Конечно, выплыл вопрос об этиологии поносов. Было легко её установить, когда одновременно обнаруживаешь наличие кожных изменений, поражение кишечника. Присутствие слизи в испражнениях заставляло думать о колитах инфекционной породы (посевы на дизентерию). Наличие глосситов ярко-малинового цвета, безусловное наличие признаков угнетения душевного (в плену) характера — эти признаки были особенно выражены у больных, поступающих в госпиталь. Я сделал предложение и выполнял его аккуратно: все вновь поступившие больные были приняты мною совместно с «автором» труда, который читал в обкоме.
Едва поступала партия больных, я, владея немецким языком, громко спрашивал: «У кого имеется понос, прошу поднять руку». Таковых было до 100 %. При приёме больных мы совместно точно устанавливали их состояние и тяжесть. Надо сказать, что поступающие больные были в тяжёлом состоянии. Предположение наличия авитаминозов, особенно роста пеллагры, становилось явным, а введение внутривенно никотиновой кислоты давало быстрое выздоровление, что подтверждало диагноз.
Состояние психики больных было заметно нарушено, были даже случаи попытки самоубийства: пленных снимали с петли, дежурили товарищи. Второй причиной, усложняющей лечение поступающих больных, была отмечена поздняя госпитализация: при приёме нового контингента больных приходилось подчёркивать общее тяжёлое состояние с наличием частой диареи и резкое истощение. Подробно обследуя поступающих больных, в анамнезе указаний на какие-либо инфекции, в частности, дизентерию, выявить не удалось (хотя я часто пользовался немецким языком).
Характерен случай, когда при мне по моему требованию был осмотрен больной немец, находящийся в отдельной палате под непрерывным контролем двух немцев, так как два раза пытался повеситься, где я обнаружил явные признаки пеллагры, и провёл под беспрерывную ругань больного курс витаминной терапии (больного держали здоровые немцы) с достаточно ясным успехом.
В период нашей работы мы проводили среди врачей — русских и иностранцев — беседы: доктор П. — о туберкулёзе, я — о витаминах и терапии, а также о заболеваниях сердечнососудистой системы.
Конечно, подробный отчёт был мною представлен. Эта командировка была насыщена интересными фактами, наблюдениями и послужила для меня большой наукой, позволившей применить в дальнейшем с успехом принятый мною опыт.
Щитовидная железа
Однажды я заметил, что у меня на шее небольшая опухоль щитовидной железы величиной с волоцкой орех. Мне предложили операцию, я отказался и продолжал работать. В это время командование дало мне двухдневный отпуск. Я тотчас же отправился на моторной лодке вместе с сыном и моим приятелем на реку Чепцу. Была солнечная, жаркая погода. Мы купались, и я, скидывая рубашку, порвал ворот. Я сидел за рулём моторки, и солнце освещало мне шею. Мы прекрасно провели время. Но через три дня я почувствовал, что моя щитовидная железа резко увеличилась и стала величиной с яблоко. Меня немного знобило, и была тахикардия. Я чувствовал температуру. Меня осмотрел мой друг, врач Василевский, и сказал: «Пойдём к Зое Сергеевне Батуриной». Когда мы пришли, она ощупала железу и сказала: «Дорогой Ванюша, немедленно поезжай в Москву. Тебе предложат операцию, соглашайся, но проси после операции положить пакет радия». Я не согласился с диагнозом, возразил, что это острое воспаление, которое нужно лечить, но не раковая опухоль. В Москву всё же решил съездить. В это время я увидел на шее Зои Сергеевны тоже увеличенную щитовидную железу и спросил, отчего она не хочет удалить свою железу. «Я советовалась в Москве, – ответила она, – мне сказали, что это обыкновенная, не требующая оперативного лечения железа».
Получив направление в Москву, я обратился в лечебный отдел Министерства здравоохранения. Я очень похудел. Меня принял профессор Бадильтес, главный терапевт госпиталей РСФСР и написал направление на консультацию к профессору Шерешевскому (автору книги о щитовидной железе). Я тотчас же отправился на приём. Профессор принял меня хорошо. Осмотрел, проверил пульс, сердце, сердечно-сосудистую систему, затем задал мне вопрос: «А как Вы думаете, молодой коллега, что у Вас? И нужна ли Вам операция?» Я ответил, что считаю у себя острое воспаление щитовидной железы из-за перегрева на солнце – надо лечить. Он встал, пожал мне руку и сказал: «Молодец!» – прописал мне пилюли профессора Шерешевского, рекомендовал беречься от солнца и сделал вывод – операция не показана, необходимо лечение.
Я от души поблагодарил и отправился на остановку автобуса. Вижу – идёт профессор Шершевский: «Вы очень торопитесь?» – «Нет», – говорю. – «Тогда разрешите пригласить вас в гости» – «С удовольствием!»
Мы быстро добрались на автобусе, поднялись на третий этаж, вошли в тёмную комнату. «Вот стул, садитесь», – предложил профессор. Он подошёл к другой стене, щёлкнул выключателем, и зал озарился светом. Необыкновенной красоты абажур переливался всеми цветами радуги. Это была вещь екатерининских времён. Оказывается, профессор был антикваром, собирал старину.
По дороге в Киров я уже начал принимать пилюли и через две недели почувствовал, что моя железа уменьшилась. Я выздоровел и лечил других.
Печальна судьба Зои Сергеевны Батуриной, направившей меня в Москву. Подозревая, по-видимому, у меня злокачественную опухоль, она не обратила внимания на опухоль своей щитовидной железы, а ей-то нужна была консультация у такого специалиста, как профессор Шершевский. Через некоторое время у неё был диагностирован метастаз в область головного мозга. Чтобы избежать мучительного конца, ей была сделана операция удаления опухоли, но вскоре после операции Зои Сергеевны не стало.
Можно поспорить и со «скорой помощью»
В девять часов вечера раздался телефонный звонок: звонил фельдшер, с которым мы вместе работали в областной больнице. С тревогой в голосе она сообщила, что её муж, мой друг и приятель по охоте, Николай Андреевич Рылов в очень тяжёлом состоянии, болен вторые сутки. Был участковый врач, приезжала «скорая помощь». Признали, что у больного большая погрешность – отравление, он поел пирогов с грибами, и, хотя его несколько раз вырвало, стало ещё хуже.
Я выразил желание немедленно приехать, застал больного в очень тяжёлом состоянии: бледный, весь в поту, в тазу у кровати – рвотные массы тёмного цвета в большом количестве. Выявить наличие крови не удалось. Пульс едва прощупывался, слабого наполнения. Очень глухие толчки сердца. Живот слегка вздут, ясный звук перкуссии, при пальпации – болезненность, особенно заметная в средней линии, идущей между пупком и краем левого последнего ребра. При попытках прощупать болезненную почку, повернуть больного на левый бок боль резко усилилась, больной застонал. Пульсация брюшной аорты не определяется. Пальпация и перкуссия в области печени болезненна. Язык сухой, слегка обложен серым налётом. В лёгких без фокусных изменений. Отёков на ногах нет.
Я ставлю диагноз – острое воспаление мочевого пузыря и поджелудочной железы с подозрением на камни в желчном пузыре. Состояние больного крайне тяжёлое. Он нуждается в немедленной госпитализации, возможно оперативное вмешательство. Больной и супруга со мной согласны. Я беру телефонную трубку, вызываю «скорую помощь» и прошу ответственного дежурного. Объясняю ему диагноз и состояние больного, предлагаю выехать немедленно.
С диагнозом участкового врача и «скорой помощи» я не согласен. Через пятнадцать минут, приехавшие врачи, осмотрев больного, с моим диагнозом согласились, и пациент был доставлен в Северную больницу, где ему была проделана срочная операция – удалены камни из желчного пузыря.
Через двое суток я посетил Николая Андреевича. Кризис болезни миновал, больной был на пути к выздоровлению.
Кончина… отменяется
Однажды встретил меня мой добрый друг, охотник, мой учитель, врач С. А. Драверт. Он обратился ко мне с просьбой посетить больную – жену его хорошего знакомого. Дворянка по фамилии Кисель-Загорянская была выслана в Вятку после длительного пребывания на севере страны, кроме того, краткое время она была в блокадном Ленинграде. Со слов Станислава Адольфовича, больную наблюдал ряд врачей с участка, а также опытный доктор Молчанов, но уточнить диагноз не могли. Был диагноз – поражение почек, хронический пиелит, хронический инфекционный миокардит. Больная теряла силы, температурила и готовилась к смерти.
Я, конечно, изъявил полное согласие, и мы, не теряя времени, направились навещать больную. Она жила в полуподвальном помещении каменного особняка, принадлежащего в прошлом архитектору города Чарушину. Когда мы позвонили, нам открыли дверь. Я удивился тем, что на пороге стояла монашка. Драверт пояснил: «Больная очень религиозна». Моё удивление было ещё большим, когда мы увидели в комнате гроб, крест и саван! Я посмотрел на друга. «Это распоряжение-просьба больной, она уже готова к смерти, исповедалась, выбрала на кладбище место и велела похоронить её в этом гробу и в этом одеянии», – сказал он.
Больная лежала на койке, вид её был, скорее, утомлённый, не резко выраженное похудание, сознание сохранено, ясное, но общее состояние нарушено. В анамнезе отмечается пребывание на севере и в Ленинграде во время блокады.
Больной – 48 лет, аппетит сохранился, но по совету лечащего врача питалась она своеобразно: мясо было запрещено, усиленно рекомендовалась молочно-растительная диета, притом без соли, так как в исследованной моче был обнаружен белок. Врач предполагал заболевание почек и советовал кушать тыкву, так как, с его слов, тыква обладает мочегонным действием.
Другие врачи не отрицали поражение почек, основываясь на редком субфебрилитете (37,1–37,3), небольшой пастозности на лице и нижних конечностях.
Тщательно осмотрев больную, я обнаружил ярко выраженные кожные изменения типа сухого дерматита, главным образом, на сгибах коленных и локтевых суставов. Выраженный глоссит (лаковый язык), склонность к чередованию стула – запоры, чередующиеся с поносом. Отринул поражение сердечно-сосудистой системы, лёгких.
Ещё раз взглянув на гроб, крест и саван, учитывая безусловные нарушения в питании в периоды пребывания на севере, в блокадном Ленинграде, я понял, что больная имеет налицо все типичные признаки авитаминоза, типа пеллагры, в выраженной форме.
Высказав свои соображения доктору Драверту, я получил от него серьёзное замечание: «Смотрите, у больной удалена матка и неизвестно почему – по поводу фибромы или злокачественной опухоли». Я ответил: «Если это злокачественное образование, то мы имеем не только нарушение питания, но и токсический момент. Но я считаю, что надо лечить, так как мы не теряем ничего и не вредим больной». На этом наш совет был закончен. Я стал ежедневно приходить и внутривенно вводить никотиновую кислоту и поливитамины. Одновременно резко изменили диету: мясо, вплоть до пельменей, фрукты, овощи свежие. Питание – четыре раза в день в строго определённое время, простокваша – за два часа до сна. А также лёгкая гимнастика, постепенно переходя с горизонтального на положение сидя и, наконец, стоя, под моим ежедневным наблюдением.
Больная медленно поправлялась, но всё же через два месяца я сумел продемонстрировать её на заседании терапевтического общества. Она пришла самостоятельно, пешком, в сопровождении мужа, в хорошем состоянии. На мой вопрос, куда она дела гроб, весело улыбнулась и сказала, что всё пожертвовала в церковь.
Я доложил врачам о сущности и истории учения об авитаминозе и, в частности, пеллагре, сообщил вкратце о моих встречах и наблюдениях этого рода больных, получил сердечный комплимент-поздравление от председателя заседания общества, доктора И. Е. Молчанова, который, пожав мне руку, сказал: «Это здорово, вернее, просто чудо, так как я ведь сам наблюдал больную и поставил диагноз – инфекционный миокардит».
Больная ещё жила 5 лет, но, к сожалению, переехала в г. Владимир, проводила ли она в дальнейшем дополнительное регулярное лечение, что очень необходимо и что ей было рекомендовано, неизвестно.
В последующем я находил в госпиталях и в городе подобные заболевания, например, в хирургическом госпитале 1733, где я консультировал больных, залежавшихся на длительные сроки. При обходе палаты я был предупреждён старшей сестрой, что этот больной грубит и даже ругается, и лучше на нём не задерживаться. Но когда я увидел типичные кожные изменения тёмного цвета, шероховатые, достаточно грубые – на коленных и локтевых суставах, явления глоссита, то понял, что ругается он не напрасно (а до армии он был секретарём Челябинского райкома партии). Ведущий хирург, посмотрев, видимо, впервые, запросил ваты, спирта и тщательно стирал кожные изменения, объясняя, что это грязь, запущенность, пытаясь устранить, что, конечно, не дало эффекта, а вливание в вену никотиновой кислоты через несколько дней привело к исчезновению кожных явлений и улучшению общего самочувствия, это ускорило выписку.
Подобный же случай я наблюдал и лечил в семье доктора К. с хорошим результатом.
Всего интереснее, что в собирании анамнеза у больных, даже послевоенного периода, я выяснял нарушение питания в прошлом и наблюдал, что назначение никотиновой кислоты давало ясно уловимый эффект в успешном лечении, особенно где я находил даже отдельные кожные изменения или глосситы и своеобразие кишечного пищеварения.
Вызов в госпиталь по Киров-Котласской линии
(станция Опарино)
Я был вызван на консультацию по поводу затянувшегося инфаркта (стенокардия) у лейтенанта армии. Прибыв на станцию, я обратился к начальнику госпиталя. Он был очень обрадован, так как больной лежал несколько месяцев с невыясненным диагнозом сердечного заболевания. В его же кабинете я попросил историю болезни, и мне дали очень толстую папку.
Предварительный диагноз лечащего врача – стенокардия. А поступил больной с диагнозом – заболевание сердца. Пациент – молодой человек. Когда я познакомился с историей болезни, сложилось впечатление о неполном обследовании больного. Я предложил проводить меня в палату. Войдя, увидел лежащего на постели молодого человека, по обе стороны которого сидели медсестра и доктор. Обе держали руки больного. Уже с первого взгляда можно было определить, что пациент южного (грузинского) происхождения, хорош собой. Впрочем, были очень красивы и врач, и медсестра – обе блондинки. Живописная группа!
За мной и начальником следовало несколько врачей госпиталя. Я начал собирать анамнез больного. Хотя образование его – неоконченная вторая ступень, анамнез был характерен анамнезу сердечного больного, что не вязалось с его видом и интеллектом. Проверив сердечно-сосудистую систему, обследовав кровяное давление, я не мог обнаружить патологии. Так же нормально выглядело обследование полости живота, внутренних органов – печени, селезёнки. Тщательно, ещё раз прослушав сердце больного, попросил его сесть, что редко разрешал лечащий врач.
Я вполне убедился, что здесь заболевание сердца, характера стенокардии, тем более, инфаркта, не обнаруживается. Что делать? Тогда я решил проверить искренность данных заболеваний, так как считал, что здесь аггравация (преувеличение больным каких-либо симптомов или болезненного состояния). Я попросил присутствующих врачей покинуть палату, чтобы сосредоточиться в тишине. Ещё раз задал ряд вопросов, более точно характеризующих сердечные заболевания типа нарастающего инфаркта – стенокардии. Ещё раз тщательно прослушал сердце во всех положениях, вплоть до положения стоя, и убедился, что имею случай симуляции. Больного следует отправить в Киров для электрокардиограммы. Я заметил, что при этом известии больной начал волноваться, чувствуя, что я раскрыл его карты. И, когда я ему сказал, что не нахожу заболевания сердца, он громко и злобно крикнул: «Как Вы смеете оскорблять меня, командира Красной Армии?»
Я предложил ему воздержаться от всяких советов даже с лечащим врачом, так как я буду в эти дни в госпитале и стану ежедневно его обследовать. Историю болезни и происшедший разговор передал только начальнику госпиталя, попросив его не разглашать ситуацию.
Сам занялся обследованием госпиталя, проверил сроки выписки больных, питание. На третий день моих повторных обследований лейтенанта я окончательно убедился в симуляции и предложил направить его для уточнения диагноза в госпиталь 1733, в терапевтическое отделение. Проводя отчётное собрание о состоянии госпиталя, я указал ряд недочётов в соблюдении режима, чистоты, однообразии питания при наличии продуктов и до самого конца не говорил о результатах обследования больного в плане консультации. Когда я замолчал, раздались голоса: «А как же с обследованием лейтенанта?» Я ответил, что тщательно осмотрел больного, считаю возможной ошибку в диагнозе и необходимость переслать больного в Киров, в спецгоспиталь.
Через три дня ко мне в госпиталь явился больной лейтенант. Проверив ещё раз его физическое состояние, проведя ряд обследований, вплоть до ЭКГ, я подверг больного консультации профессора Г., терапевта. Мой диагноз симуляции подтвердился – пациент был срочно выписан на фронт.
Трагический эпизод со счастливым концом
Я знал одно семейство, где рос чудесный паренёк. Мне приходилось там нередко бывать из-за его частых заболеваний горла с повышенной температурой, интоксикацией организма. Однажды, уезжая в командировку в район, я заглянул в это семейство, мать и сын пожаловались мне на очередное заболевание горла с температурой и болями при глотании. Я, как обычно, попросил чайную ложечку, подвёл больного к свету и заглянул в горло. Прежде я всегда находил красноту и припухлость, но в этот раз мне показалось, что есть небольшой налёт. Ощупывание с левой стороны показало припухлость лимфатических желёз, я попросил мать взять мазок и сделать посев на дифтерию.
Мазок оказался положительным на дифтерийную палочку. И мать тотчас же, не дожидаясь моего возвращения, обратилась к отоларингологу, доктору В. Доктор осмотрел больного и заявил, что нет никакой клиники, похожей на дифтерию, что это ошибка лаборатории и необходимо повторить анализ. Повторный анализ дал тот же положительный результат. К тому времени я приехал, застал больного в постели с повышенной температурой и, как мне показалось, даже с нарушением ритма сердца.
Я немедленно побежал к другому врачу, доктору И. Е. Россихину. По пути мы взяли в аптеке антидифтерийную сыворотку. Россихин тщательно осмотрел больного и подтвердил показания лаборатории. Мы сразу же провели вливание антидифтерийной вакцины. Все токсические изменения у пациента на другой день сгладились, наступило выздоровление.
Риск – благородное дело
В самом начале войны в одном чудесном родном семействе я застал мальчика лет пятнадцати. Мне ещё раз пришлось пережить здесь трагические минуты. Я с грустью был свидетелем появления большой группы лимфатических желёз на шее у больного мальчика. В этом семействе была прямая туберкулёзная наследственность. Дело в том, что бабушка, мать отца, долго кровохаркала, температурила. Правда, она поправилась не оттого, что её несколько раз отправляли на юг, а, скорее, потому, что обладала стойким трудолюбивым и жизнелюбивым характером, не позволяющим ей предаваться унынию в болезни. Она выздоровела.
Перенесли заболевание туберкулёзом и остальные дети семейства, но, правда, два случая в позднем возрасте закончились летально. Потому туберкулёзный характер большой группы желёз у мальчика не подлежал сомнению – я занимался тогда туберкулёзом и много видел подобных случаев в жизни.
Для полной уверенности были проведены рентгеновские и лабораторные освидетельствования. Это позволило установить диагноз – туберкулёз лимфатических желёз шеи. Гематогенная форма заболевания была исключена. Посоветовавшись с рентгенологом К., мы подвергли больного облучению. Эффект был хорош. И вот, спустя два года, во время пребывания в Кирове Ленинградской Военно-морской академии, профессор-фтизиатр Эмгин пригласил меня с бывшим больным на лекцию для студентов академии. Объяснив и описав заболевание туберкулёзом лимфатической системы организма, её диагностику и лечение, он, в частности, сказал: «Вот уникальный случай лечения туберкулёза лимфатических желез облучением рентгеном, который дал хороший результат. Следует отдать должное мужеству лечащего врача. Мальчик до сих пор жив, выучился и обзавёлся большой семьёй».
Больной было 90 лет,
когда я начал её лечить
Мне хочется описать больную женщину, которую я лечил два раза от тяжёлого двухстороннего воспаления лёгких. Я чувствую к ней большое уважение за её бодрость духа, желание жить и бороться, хотя ей уже 95 лет. Больная проводит большую часть времени в постели из-за перелома шейки бедра. Мы были дружны с её семейством. Сама больная была подругой моей матери.
Серафима Васильевна, вставая ночью, упала и сломала ногу повторно. По вызову «скорой помощи» была отправлена в травматологическое отделение больницы. Больную уложили на вытяжение. Но через неделю она стала чувствовать себя плохо: начала покашливать, у неё поднялась температура. По словам дежурившей у её постели дочери, учительницы, лечащие врачи недостаточно придавали значения ухудшившемуся состоянию больной, и дочь вызвала меня по телефону с просьбой навестить больную мать. Меня свободно пропустили, и я, прослушав больную, признал двухстороннее воспаление лёгких и уже не первый день. Так как дочь просила меня лечить больную, я решил спросить разрешения у дежурного врача. Придя к дежурному, я сообщил, что у больной двухстороннее воспаление лёгких. Врач сказал, что они подозревали у неё осложнение воспаления лёгких, но надо учесть возраст пациентки, кроме того, перелом, безусловно, не срастается. К тому же, у них нет терапевта, который бы лечил терапевтических больных. Тогда я попросил разрешения лечить больную, приходить к ней по мере надобности, совершенно бесплатно. Мне дали согласие.
Трудность данного случая и в том, что больной 90 лет, и в том, что она не могла поворачиваться и садиться. Но мы с её дочерью энергично принялись за лечение. Основной упор был сделан не только на назначение антибиотиков и камфары внутримышечно, но и на большой массаж спины, искусственное дыхание. Заставляли пациентку в трубку выдыхать через воду (пускать пузыри). Конечно, кислород был беспрерывно. На ночь на спину и бока ставились горчичники. С этой процедурой хорошо справлялась дочь. Нам всё же удалось повернуть больную на бок!
Строго следили за стулом, проводили регулярное четырёхразовое питание, богатое витаминами, с кефиром на ночь. Одновременно я в палате провёл беседу о том, что свежий воздух необходим даже для больных с переломом, а для больной с воспалением лёгких – это первая необходимость. Через месяц пациентка была выписана во вполне удовлетворительном состоянии. До настоящего времени живёт, наслаждается детьми и внуками.
Нынче в октябре я был на 95-летии Серафимы Васильевны. Мы толковали с ней о прошлой жизни в г. Слободском, вспоминали общих знакомых. Она может читать журналы, делает гимнастику и дыханье раздельно грудью и животом.
Я дружен со всей семьёй Верещагиных, и мне хочется вспомнить мужа Серафимы Васильевны – Бориса Николаевича. Это был образованный, культурный, честный человек, до революции занимал большую должность – начальника губернской земской управы. В его биографии следует упомянуть о связях с нашей семьёй. Будучи учеником средней школы, он жил у нас и, как говорила мама, был нахлебником (моя мама имела семейство из двенадцати человек и считала, что взять на хлеб двух человек не трудно и даже выгодно, так как прокормить двенадцать или четырнадцать – труд одинаков, а в то же время были дополнительные деньги).
Мне было тогда года два-три, и у меня была странная привычка – часто сосать соску. Борис Николаевич со своим товарищем купили мне кубики и сказали: «Если бросишь соску, мы тебе их подарим». Им это удалось.
Но вернёмся к Борису Николаевичу. В обязанность земского начальника входило посещение земского суда. И вот накануне одного заседания к Борису Николаевичу приходит купец и, постукивая по столу сторублёвой ассигнацией, говорит: «Уважаемый Борис Николаевич, чтобы у Вас завтра заболела голова, и Вы бы не пришли на заседание!» Купец был выгнан, и на суде Верещагин помог разобрать дело. Купец был приговорён к тюремному заключению.
В начале войны я возвращался из облздрава по улице Коммуны. При спуске по улице Ленина увидел подымающегося вверх Бориса Николаевича. Он шёл, радостно прижимая к груди свёрток. Завидев меня, улыбаясь, подошёл и сказал: «Какая удача! Я зашёл в магазин. Вдруг приказчик из-за прилавка протянул мне обе руки и крепко пожал мои. При этом он сказал: “Какое счастье! Как я рад Вас видеть! Помните, на суде Вы детально разобрали моё дело, и меня оправдали. Разрешите мне вас поблагодарить”. И он протягивает мне свёрток, а там – две осьмушки табака. Я не отказался. И вот, видите, я иду с мечтой: прийти домой и закурить!»
Благодарность за учёбу профессору Зимницкому
В январе 1977 г. ко мне обратились две сестры и сын Братухина с просьбой посетить в деревне за 18 км умирающего отца. Я спросил, чем он хворает. Он лечился в районной больнице три недели по поводу заболевания сердца и получил большие отёки. Выписан домой, по-видимому, по собственной просьбе, как они выразились, умирать!
– У нас есть легковая машина, мы вас увезём, – предложили родные больного. Я дал согласие, и мы тотчас же отправились.
Ехать по знакомой для меня дороге, по лесу было очень приятно. Я не раз путешествовал на лыжах через этот лес. Могучие сосны, развесистые ели – всё покрыто снегом. Красиво! Уже под вечер водитель включил фары. Какая же прелесть видеть освещённые, снегом покрытые деревья – волшебно и таинственно! Я пожалел, когда кончился лес, и мы выехали на дамбу в посёлок Порошино. И я дал себе слово: при возможности заберу друзей и прокачу по лесу поздно вечером.
Маленькая деревушка Конец, куда мы приехали, размещалась на краю леса, на берегу реки Вятки. Вошли в избушку. Сначала – кухня, хорошая, чистая. В комнате – кровать городского типа, и на ней лежит «бревно», лежит и не шевелится. Так похоже было на то осиновое или берёзовое бревно, которое долгое время пролежало в воде – разбухло и даже как будто блестит… Меня сразу поразило то, что отёчным был весь человек (по дороге я слышал от родных, что у него сильные отёки).
Неужели присоединились отёки от поражения почек к сердечному отёку? Я подошёл и попробовал пальцем: отёки были мягкие, порадовало, что они были одинаково выражены как на ногах, так и в верхней половине туловища.
Щупаю пульс – он не ослаблен и не ритмичен, проверяю две минуты. Да, аритмичность редкая. Слушаю тоны сердца – они глухие. Провожу перкуссию, пальпацию живота – печень большая, болезненная, жидкость в животе в большом количестве. На ногах – отёки, тоже поддающиеся надавливанию. В лёгких – сухие хрипы в нижних полях. Давление – 170/90 (проверил тонометром).
Больной отвечает на вопросы. Спрашиваю:
– Что болит?
– Ничего не болит. Только голова какая-то тяжёлая, и слабость не позволяет ворочаться – трудно!
– Как ты захворал?
Вмешивается жена:
– Был на свадьбе, напился и уснул на полу, спал всю ночь.
Спрашиваю больного, от чего лечили в больнице.
– Лечили от заболевания сердца, кололи много. Потом отёки появились.
– Не помнишь, а где вначале появились отёки? На лице или на ногах?
– Ноги я не смотрел – были ли там отёки, я не помню.
– Когда оправлялся?
Жена говорит:
– Три дня не оправлялся, а помочился только 150–200 граммов за сутки, хотя вчера даже двойную дозу фурасемида дали.
– Исследовали у тебя мочу?
–Да, исследовали.
Обращаюсь к родным:
– Не хворал ли он до больницы? Не жаловался ли на одышку, головные боли?
Все хором отвечают:
– Был здоров, работал целыми днями, плёл большие корзины и сдавал в колхозы.
А сын добавляет:
– За прошлый сезон сдал корзины на тысячу рублей.
А ведь, чтобы плести корзины, надо идти к берегу реки, рубить иву и носить её в избу. То есть человек был здоров, ничем не страдал, работал, простудился, крепко выпил, уж, конечно, не «лёгкого» вина, захворал не постепенно, а сразу. Отёки мягкие занимают больше верхнюю половину туловища (правда, был в больнице, где, наверняка, исследовали мочу). Но всё же я решил, что почки страдают не меньше, чем сердце, если не больше.
Позвал родных в кухню и говорю: «Вашему отцу осталось жить несколько дней, но я не могу его оставить и хочу лечить. Но учтите, если моё лечение будет бесполезно, прошу меня не винить. Перевезти же его обратно в больницу нельзя – дорогой умрёт! Если вы согласны, то лечить его буду по-иному, чем его лечили». Все были согласны.
Я прошу принести полог – он у них в сенях лежал. Мне приносят большой брезентовый полог, и я покрываю кровать с больным, полога хватило закрыть и спинки кровати. «Теперь, – говорю, – несите самоварную трубу». Вижу у всех полное недоумение. Но трубу всё же принесли. Я длинный конец ввёл под полог, а короткий обернул к полу. Попросил керосиновую лампу. Удивлению не было конца.
Я зажёг лампу и подставил стекло под короткий конец самоварной трубы, говорю: «Если будет жаловаться, что душно, откройте голову на час-два. Из всех лекарств давайте раунатин по 1-й таблетке 2 раза в день после еды и сердечные капли 2–3 раза по 10 капель». Обращаясь к больному, сказал: «Будь терпелив, так мы скорее уберём из тебя воду, чем мочегонными». Последние категорически запретил, ведь потовые железы могут выделить до 20 литров в сутки.
Наш профессор С. С. Зимницкий говорил: «Если при заболевании почек назначают мочегонные, то не только не достигают желанного диуреза, а бьют палкой по больному организму и могут получить противоположный результат». Так же получилось и с этим больным. Как показали проведённые мною анализы, здесь надо было думать о заболевании почек острым нефритом. В последующем анализы были более благополучны. Давление в последующем изменении было: 150/90, 145/90, 145/85.
На обратном пути мы заехали во 2-ю аптеку, я выписал 25 % магнезии сульфурика 200,0 № 4 и велел подавать больному по 200 граммов, а через день в течение суток – по 10 граммов. Придерживаться бессолевой диеты.
Моё посещение было регулярным – раз в неделю. Течение заболевания шло хорошо – через 10 дней отёчность исчезла. Пульс ритмичный. Тепловые ванны через 4 дня отменены – диурез был достаточный. Назначены: дифрил 0,03 х 3 раза; настой корня валерианы – 1 стакан на сутки вместо чая.
В мае больной самовольно начал работать – плести корзины, несмотря на мои ограничения, даже вспахал плугом огород…
Я считал себя удовлетворённым, наблюдение через два месяца прекратилось. Мы чудесно расстались с больным и родными. Он меня насмешил – преподнёс мне две белые красивые корзины и сказал: «Вот тебе корзины ходить по грибы, одну отдай жене, собирай в свою корзину, а жена будет собирать в свою». Я поблагодарил и сказал: «А ведь нам хватит одной корзины», – на что он возразил: «Нет, обязательно складывай отдельно, иначе, если сложишь в одну, то, когда придёте домой, и жена будет разбирать грибы – все забракованные грибы будут твои!» – «Будь здоров!» – пожелал я ему.
Памяти Е. И. Столбовой
Хочется вспомнить замечательную женщину – талантливого врача первого выпуска женщин-врачей в России, посвятившую всю свою долгую жизнь родовспоможению. Можно сказать, что до Екатерины Ивановны родовспоможение в губернии, даже в самой Вятке, осуществлялось бабками-повитухами. Столбова организовала первый в Вятке родильный дом, теперь это роддом № 1. Это она собирала бабок-повитух со всей губернии и обучала их родильному делу, учила обхождению, соблюдению стерильности и своевременности оказания помощи беременной женщине. Это была не только высокообразованная, но и политически грамотная, преданная делу просвещения, делу революционной борьбы с царским самодержавием женщина (её муж Падерин был сослан в Вятку как «неблагонадёжный элемент»).
У Екатерины Ивановны всегда была большая, со вниманием и даже восторгом слушающая аудитория. И она наряду с наукой родовспоможения умело преподносила ученикам слова свободы, равенства, особенно женщин, ставила в пример себя, сумевшую завоевать право на высшее медицинское образование.
Вятчане-кировчане всегда должны помнить её как первого врача-женщину, помогавшую им родиться и быть живыми и здоровыми долгие годы. Я помню свои три последних года учёбы на медицинском факультете Казанского университета, когда я учился у очень известного, умного и прекрасного лектора, гинеколога-акушера, профессора В. С. Груздева. Несмотря на такую хорошую подготовку, я с большой благодарностью вспоминаю лектора-практика Е. И. Столбову, занятиям у которой я с большим вниманием посвящал летние каникулы. Славу и, главное, большое уважение всего населения города Вятки и губернии она завоевала самоотверженным трудом.
И вот мне, уже врачу-консультанту, вновь пришлось встретиться с Екатериной Ивановной. Маленькая записочка: «Ванюша, будь добр, навести меня. Я больна». Несмотря на поздний час, я иду к ней на квартиру на улице Ленина. Это было в годы Второй мировой войны с фашистской Германией. Я застаю лежащую в постели больную женщину. Она кашляет, у неё высокая температура, частый пульс, но тоны сердца ритмичные, приглушённые. В лёгких с обеих сторон – фокусы воспалительного характера. Я ставлю диагноз – воспаление лёгких, объясняю его больной. «Буду Вас лечить. Согласны?» – она даёт согласие. А в комнате – гляжу на градусник – всего шесть градусов. Утром через горздрав выхлопотал медсестру, чтобы дважды в день вводить камфару, ставить банки, давать лекарства – сульфапрепараты. Сумел достать два кубометра дров и создать нормальную температуру в комнате. Ежедневно посещал больную, иногда два раза в день. Месяц напряжённой работы – и я могу сказать: «Екатерина Ивановна, с выздоровлением Вас!» Она благодарит, встаёт с постели и говорит: «Сядь, дорогой Ванюша. Я должна тебе сказать, когда ты объявил диагноз – воспаление лёгких, я даже обрадовалась: ну, думаю, будет высокая температура, потеряю сознание и спокойно умру. А ты вот вылечил меня. Что же я должна сделать? Многие думают – старый врач кое-что поднакопил, проживёт тихонько. Так я должна тебе признаться, что у меня ничего нет, даже продовольственные карточки украли. И теперь, как хочешь, раз вылечил – помогай мне». Я пошёл в облторготдел и попросил путёвку в столовую ИТР для Столбовой. Она встала на питание и кушала два раза в день. Но через месяц её сняли с питания. Когда я пришёл, мне показали список, утверждённый выше, где питание полагалось только инженерам, мастерам, а врачам – нет… Но всё же я вновь получил путёвку, и Екатерина Ивановна питалась в столовой ещё месяц. Когда её снова исключили из списков, я пришёл в облторг весьма раздражённый и требовал повторить путёвку. Вдруг чувствую, что кто-то тянет меня за рукав. Оборачиваюсь – стоит пожилой мужчина в гражданской одежде и говорит мне: «Что Вы так волнуетесь, молодой человек? Пойдёмте, поговорим». Он подвёл меня к столику и предложил присесть. Я рассказал, что хлопочу за старого врача, инвалида, женщину, которая всю жизнь проработала в городе, а её в третий раз снимают с питания. Он встал, предложил пройти к заведующему облторготделом и сказал: «Врачи – тоже ИТР, ставьте её на питание». Это был представитель из ЦК.
Весной 1943 года мы прогуливались с Екатериной Ивановной, вдруг она говорит: «Хоть я и старая, никто из врачей не определит так точно сроки беременности, как я. Устроил бы ты меня хоть на полставки в консультацию, я бы с удовольствием поработала». Действительно, я сходил к заведующему консультацией, доктору Б. и попросил его устроить Екатерину Ивановну. Ставка была свободна, и она с успехом работала два месяца, хотя ей было 86 лет.
Осенью 1944 года я неожиданно был вызван к Екатерине Ивановне. У неё опять вспыхнуло воспаление лёгких. Я снова принялся её лечить, ежедневно навещая. Прикрепил сестру для введения камфары, внутрь – сальфапрепаратов. Прошло четыре дня, вдруг меня направляют в район как главного терапевта госпиталей. Перед отъездом я вновь зашёл к больной, осмотрел её, оставил на неделю лекарства. Дал указания сестре, сказал, что через 4–5 дней вернусь. Я задержался в районе больше недели и, когда вернулся, то не застал Е. И. Столбову в живых.
Как только я уехал, она перестала принимать лекарства и не позволяла вводить камфару. Все порошки нашли под подушкой. Для меня была оставлена записка: «Дорогой Ванюша! Я тебя благодарю, прощай». По моему мнению, в честь признания заслуг в деле организации в городе Кирове и области родовспоможения родильному дому № 1 следует присвоить имя Екатерины Ивановны Столбовой.
Киров, 1981 г.
