Главная > Выпуск №30 > Записки врача

Записки врача

(воспоминания)

И. И. Мышкин


1  2  3  4  5

Моё образование

На моё несчастье, я поступил в первый класс приходского училища, где в 3-м классе учился мой брат Николай. Он был очень способный, но ленивый, к тому же из-за плохого поведения его исключили. А мама, будто бы по совету учительницы, взяла и меня из этой школы. И я поступил во вновь открывшееся коммерческое училище, где учился два года. Но вынужден был сделать большой пропуск в занятиях ввиду серьёзной болезни: мне делали операцию по поводу удаления полипов, её выполнял доктор И. В. Аксаков, работавший в уездной больнице. Дело в том, что состояние моего здоровья после первых признаков болезни стало сильно ухудшаться: появились головные боли, нос постоянно закладывало, дышать приходилось ртом.

По ночам снились кошмары: казалось, всё падает, рушится, я с криком вскакивал с постели, а утром ничего не помнил (даже выученного вечером урока). Наконец, мама сводила меня к доктору Аксакову в уездную земскую больницу. Он предложил операцию. Мы согласились. Доктор тут же усадил меня, смазал мне чем-то глотку, немного подождал. Затем велел маме держать мою голову, а сам длинной блестящей ложечкой ловко срезал полипы. Я харкал кровью в таз, а доктор вытащил их на край стола и насчитал девять штук. Всё вижу как сейчас.

В больнице я просидел два часа. Пришёл домой с мамой. Пока готовился завтрак, я у себя в комнате начал решать задачи на завтра и был удивлён, даже похвастался маме, как легко далось мне задание. Это заработал мой нос, и улучшилось состояние. Известно, что кислород, поступающий с воздухом через нос, усваивается на 15 % больше, чем при дыхании ртом. В будущем мне делали ещё три операции в глотке и носу, но такого впечатления, как от первой, уже не было. После болезни мне не хотелось возвращаться в коммерческое училище, и меня отдали в частную подготовительную группу. Её вела Клавдия Семёновна Ухова.

В одиннадцать лет я сдал экзамен в 1-ю мужскую гимназию. Первые два года учился хорошо. Но всё же был переведён во 2-ю гимназию в 3-й класс. Я не жалел. Надо сказать, что старое здание, напоминавшее казарму, также и педагогический состав с устарелыми методами преподавания не пользовались симпатиями и не внушали доверия молодёжи. Другое дело — 2-я гимназия.

Всё было там молодо, красиво и уютно: светлое здание в саду и, главное, молодые учителя. Тем более что мы, первоклассники, были самыми старшими, первым, но последним выпуском после окончания 8 классов. Между учениками и учителями было полное взаимопонимание. Позднее гимназия как таковая была переоформлена в школу 2-й ступени. Преподавание шло на высоком уровне. Даже такой, казалось, скучный предмет, как математика (её преподавал наш классный наставник Андрей Павлович Шестаков) сделалась занимательной.

И латынь, которой мы все боялись (преподаватель С. П. Бельский) была настолько привлекательна, что когда ввели в качестве факультатива греческий язык (тоже С. П. Бельский), то из всего класса только один ученик не посещал эти занятия. Мы все были довольны, занимались с интересом, хотя занятия факультатива начинались часом раньше (с 8 утра) обычных занятий и продолжались час. Преподаватель так занимательно рассказывал о Греции и Риме, их жителях, образе жизни, обычаях, войнах, передавал легенды и в то же время умело «подсовывал» грамматику и чтение, что до сих пор помню отдельные фразы и могу продекламировать латинские и греческие стихи. Моё умение правильно читать и переводить на латинском языке очень помогло в будущем, в моих занятиях на медицинском факультете. А умелый анализ словообразования даже выделял меня среди других.

Рассказы о Греции и Риме были для меня, конечно, очень интересны. Под руководством С. П. Бельского мы изучали студенческий гимн «Гаудеамус» и выступали с ним в концерте. Из греческой поэзии помню басню «Ворона и лисица». Не отставал от Бельского и преподаватель немецкого языка Г. Бахман, который был увлечён Г. Гейне. А я до сих пор щеголяю, декламируя «Лорелею» («Русалка»).

Мы росли мыслящими, активными, умеющими анализировать и обобщать события текущей жизни. Со стороны своих молодых педагогов мы в то же время встречали сочувственное понимание и поддержку. Стоит хотя бы вспомнить такой случай.

До нас дошло известие о том, что новый министр просвещения Г. Ф. Игнатьев придерживается либеральных взглядов. Поэтому нам казалось, что одним из важнейших нововведений будет определение Закона Божьего как факультативного предмета.

Мы изучали также катехизис, то есть церковную службу. Многое здесь приходилось учить наизусть, часто не понимая заученного, особенно порядка богослужения. Я мало уделял вникания этому предмету и при ответах, конечно, «плавал». Это, наконец, надоело отцу Василию, и он однажды строго спросил меня:

— Мышкин, Вы когда-нибудь будете изучать Закон Божий?

Я, не смущаясь, ответил, что если он будет необязательным, то не буду. Батюшка взорвался, в гневе бросил ручку, опрокинул чернильницу, схватил журнал и выскочил из класса. Наступила тишина, и послышались сочувственные возгласы:

— Как бы не вышибли!

Но на моё счастье, батюшка застал в учительской, куда он прибежал, полный гнева, только нашего наставника. Он со злостью бросил журнал на стол и, обращаясь к Андрею Павловичу, сказал:

— Вот до чего Вы избаловали ребят своим воспитанием!

Андрей Павлович спокойно выслушал его и возразил:

— Скажите, уважаемый отец, а что, было бы лучше, если бы ученик Мышкин на Ваш вопрос, будет ли он учиться, ответил: «Да, буду», — а сам бы не учил, или всё же лучше сказать правду?

Отец Василий молчал, но понял, что был не прав, и к директору жаловаться не пошёл. На перемене меня вызвал наставник, он не одобрил моё поведение и сказал:

— Учи, он тебя спросит. Надо думать, что говорить.

Пришлось учить. Отец Василий спросил меня лишь в конце четверти, чтобы поставить «тройку».

Наши мечты об отмене обязательного изучения Закона Божия не сбылись. Министр Игнатьев обманул наши надежды. Но в 1917 г. мы, семиклассники, просили заменить Закон Божий изучением права.

Нам пошли навстречу, и с этой целью был приглашён юрист Попов, который нас просвещал два раза в неделю. Преподавание Закона Божьего в 7-м и 8-м классах было отменено.

Шестиклассники завидовали нам и нашей удаче с отменой Закона Божьего. Им не повезло — у них этот предмет оставили. Тогда они сами решили распрощаться с отцом Василием и вывезти его из класса на тачке, как это бывало на заводах и фабриках, когда рабочие вывозили неугодных директоров. А я был председателем школьного комитета, и директор не раз обращался ко мне для поддержки дисциплины в школе, особенно в 6-м классе. Я шёл на это с охотой и даже гордился. А тут я пронюхал, что в 6-м классе готовится скандал, да и отца Василия как педагога было жаль. Я выследил, когда шестиклассники притащили тачку. Перед приходом отца Василия на урок ученики вошли в класс, а я остался в коридоре караулить.

Вот, наконец, появляется отец Василий. Я пошёл к нему и сказал:

— Отец Василий, я не советую идти на урок.

— Это ещё почему? — спросил он сердито.

— Вас хотят из класса вывезти на тачке!

— Это правда?

— Да, можете заглянуть в класс!

Он подошёл к двери, осторожно приоткрыл её, заглянул в класс, поглядел, обернувшись ко мне, сказал:

— Благодарю! — и ушёл из гимназии навсегда.

Я заглянул в класс и предложил:

— Уберите тачку, пока не появился директор!

В это же время мы с двумя товарищами по классу начали заниматься литературой вне классных занятий, то есть увлеклись самообразованием. Это были произведения русских классиков, с которыми мы знакомили друг друга во время вечерних прогулок по линии железной дороги и вдоль дер. Ежовки. Иногда обращались за указаниями к нашему чудесному преподавателю литературы. Детектив (так называемая «пинкертоновщина») нас не интересовал. Правда, с наступлением Февральской революции наши прогулки закончились, так как мы с Колей увлеклись собраниями в кинотеатре «Колизей». Выступления каждого оратора мы обсуждали и давали оценки, определяли политическую платформу (большевик, меньшевик, консерватор). Но особенно нас поразил полковник старой армии.

Мы приготовились было слушать бредни о великолепии самодержавия и величии его идеалов, но вместо того услышали восхваление свободы, которую заслужил многострадальный народ России за сотни лет рабства.

Мы подтолкнули друг друга и спросили себя: кто же он, этот необычный оратор? Ведь он говорит уже о необходимости образования, всеобщем равенстве людей и вдруг под конец громко, отчётливо заявляет:

— Да, это чудо революции! Да, все льготы народу! Должно быть равенство!

Но я с большим сомнением, опасением и даже страхом думаю: «А как поведёт себя рядовой человек, неграмотный, с которого сняли узду, и он получил свободу? Ведь этот народ не сможет понять, что высокая нравственность — труд без палки! Хорошее поведение — это залог удачи жизни на земле! А не ударится ли он в разврат в широком смысле слова: пьянство, грабёж, насилие?»

Оратор ушёл под свист и жидкие аплодисменты. А я так и не понял, кто он? Далее о Союзе учащихся. В Союзе учащихся мы ничего хорошего не нашли и вскоре перестали его посещать. Попытка получить в школе у окружающих толковое объяснение совершившимся событиям не увенчалась успехом.

Категорические лозунги: «Долой меньшевиков!», «Долой Учредительное собрание!» — требовали для нас авторитетного разъяснения, но его не последовало, хотя и были условия для сочувствия именно у нас, жаждущих услышать разумную правду.

В 1918 г. мама получила письмо от моего старшего брата Гриши, который жил в г. Омске. Он предлагал прислать к нему одного из младших братьев учиться с тем, чтобы облегчить тяжёлое материальное положение семьи. Мама уговорила меня ехать к нему жить. Я согласился и, взяв справку и аттестат из гимназии, пустился в дальний трудный путь.

Наконец, я у брата в г. Омске. Он жил одиноко, без семьи. Через день я пошёл в гимназию к директору и подал ему заявление о моём желании перевестись из г. Вятки. Директор принял меня холодно и в переводе отказал, заявив, что из России учащихся не принимают, так как они разболтаны и своевольны. Мне очень повезло, что перевод не удался, и я отправился в родной город к родителям. Ехать в теплушке целую неделю было тяжело. Но я был счастлив, так как через несколько месяцев путь в Сибирь был закрыт — наступал Колчак.

В г. Омске меня бы мобилизовали. Я должен был бы неизбежно воевать против родных, против Родины. А это было невозможно.

Все летние каникулы, а они увеличились, так как школьные здания были заняты солдатами, я работал подённо. В гимназии занятия проходили во вторую смену и начинались в октябре, поэтому я сходил на биржу труда и получил назначение на должность секретаря фабрики «Одежда». Тогда она находилась на ул. Стефановской. Я пришёл в бухгалтерию. Там же сидел и директор. Он был старше меня на два года и окончил первую гимназию. Директор принял меня на работу, велел написать заявление, прочёл его и сказал:

— Я Вас знаю. Мы Вас принимаем. Но я советую Вам выучиться расписываться. Фамилию надо писать не так скромно! Вам придётся подписываться и заверять протоколы, так как Вы будете секретарём.

Так я стал секретарём. С утра был на фабрике, затем в 4 часа шёл обедать и отправлялся в школу к 5 часам. Занятия в школе заканчивались в 9–10 часов вечера. Работа шла хорошо, я быстро освоился, подружился с бухгалтером, тоже Иваном Ивановичем. Так как мне приходилось писать счета, протоколы, я тут же стал учиться печатать на машинке, оказалось, это не трудно.

Через пару месяцев все протоколы, акты приёма и сдачи я печатал. Достиг такого успеха, что печатал под диктовку, то есть очень быстро. Не помню, сколько я зарабатывал, но получал паёк рабочего и оделся в красноармейскую одежду, даже получил портфель, в котором носил в школу книги и тетради. Эффектно было закатиться в школу в модных тогда галифе и с портфелем в руках. Несмотря на такую нагрузку, я всё же ухитрялся ходить на каток, реже на лыжах. В нашем классе учились две девушки, и мы после уроков поочерёдно провожали их домой. Жили они в разных концах города. Мне ближе было провожать Лиду. Она жила на Казанской. Как сейчас помню её одноэтажный домик. Обычно постоим у ворот и прощаемся.

Но как-то зимой была пурга, и около ворот намело много снега. Я стоял на куче в валенках и утаптывал её, а Лида — у двери. Мы мило беседовали. Только вдруг я подскользнулся или сам скатился нарочно, столкнулся с Лидой и неожиданно поцеловал её. Она засмеялась и убежала, а я порядочно смутился. На другой день я даже не пошёл в школу, думал, Лида расскажет, и девушки будут смеяться. Это был первый поцелуй в моей жизни, правда, с Лидой он был и последний. Мы встретились спустя много лет. Она даже успела выйти замуж, а я жениться. Но муж Лиды, с которым я был знаком, говорил, что на столе жены стоит моя фотография, вырезанная из газеты. Встреча наша была душевной. Мы были рады пообщаться, поговорить. Работа захватила нас, и год протёк незаметно.

Однажды в апреле 1919 г. ко мне в кабинет секретаря пришла работница с фабрики, принесла справку о болезни. Пока я печатал, ей стало дурно, и она упала. Я поднял её и перенёс на диван. Женщину с сыпным тифом отправили в больницу. От неё заразился и я. Болел тяжело несколько месяцев. Подошёл 1919 г. — год окончания гимназии. Много занятий в школе, дневная работа на фабрике, тяжелые события — Колчак, Деникин, попытка реставрации, болезнь... После выписки из больницы меня везли домой в большой корзине из-под снега. Я простудился и лежал ещё три недели с повышенной температурой. Окончился учебный год, и меня выпустили из гимназии без государственных экзаменов: дали аттестат об окончании 8 классов. Тотчас же после выздоровления я послал аттестат в Казань, в университет, с просьбой зачислить меня на медицинский факультет. А сам стал поправляться и даже съездил с товарищами в с. Пижемское, где мы поохотились и прекрасно провели время.

Ехать до села нужно было шесть часов. Лошадка бодрая, ямщик — разговорчивый мужичок. Ехали мы весело, я почувствовал себя здоровым и сильным после лесной прогулки, как после курорта. Но время отпуска, данное мне по болезни, кончилось. Передо мной была перспектива — или работать, или призываться в армию. Так хотелось быть студентом, учиться, а ответа из университета всё не было. Меня уговаривали остаться дома и даже дождаться призыва, тем более, что живущий в доме телеграфист сказал, что объявлена мобилизация всех студентов вузов. Но я хотел во что бы то ни стадо уехать в г. Казань, зарегистрироваться студентом, а потом можно было и в армию. Я крепко верил, что по окончании студенты будут отпущены из армии в первую очередь: без обучения людей жить нельзя.

Правда, и раньше, в моё время, мастера ценились больше, чем образованные люди. Однако, образованный человек интереснее видит, чувствует, переживает. Труд должен быть любимым. Труд — это жизнь! Наконец, пришло извещение из Казани, что я принят в университет. Не теряя времени, я получил направление в отделе народного образования, захватил корзинку с парой белья и караваем хлеба, поцеловал моих дорогих мамочку и сестрёнок — и бегом на пристань. Тогда до Казани был единственный путь по реке.

Я, конечно, опоздал и сумел купить билет только третьего класса. Был уже первый свисток для отплытия. Я заскочил на пароход и стал искать место. Наконец, устроился возле бака для кипячёной воды. Был уже сентябрь. По ночам становилось холодно.

Я сел на свою корзину, проехали две остановки. Вдруг передо мной появились две девы!

— Ваня, куда Вы едете?

Я ответил:

— В Казань, учиться.

— Мы тоже в Казань. А почему же Вы так плохо устроены?

Я ответил, что опоздал. Минут через двадцать они появились снова и говорят:

— Ваня, у нас в каюте 8 человек. Мы обдумали и решили, что сможем и Вас поместить в нашей каюте.

Я оторопел, говорю:

— Я Вас стесню!

— Не беспокойтесь, идите вниз.

Меня поместили за занавеской, удобно настолько, что я мог даже протянуть ноги, а ночью чудесно спал.

На остановках мы гуляли, помогали матросам грузить дрова — пароход отапливался дровами, пели песни, рассказывали истории. Я раздобыл гитару у матросов и пел романсы. Была пересадка на камский пароход. В такой девичьей компании я благополучно прибыл в г. Казань.

Я знал адреса вятских знакомых, уехавших раньше меня учиться в университет на медфак. Я пошёл к ним после того, как зарегистрировался в университете. Ребята жили в отдельной комнате. Хозяйка оказалась доброй женщиной и разрешила мне ночевать у них три дня. Обедать мы ходили в студенческую столовую — там дешевле и уютнее. В коридоре столовой была доска с различными объявлениями, мы все искали — о сдаче комнаты. И вот листок о сдаче комнаты студенту. Я тотчас побежал, нашёл двухэтажный деревянный домик. Звоню, открывает интересная дама, оглядывает меня и спрашивает:

— Что скажете?

— У Вас сдаётся комната, я хотел бы занять.

— А Вы сможете платить десять рублей?

— Смогу, — ответил я, хотя в кармане осталось всего 8 рублей.

— Тогда заходите.

Я вошёл и был восхищён хорошей комнатой, прекрасно накрытой кроватью и великолепным письменным столом. Даже первую ночь я спал в своей комнате. Перетащил свою корзинку и спрятал её под диван. В университетскую канцелярию я входил с трепетом, был зарегистрирован и считался равноправным студентом. Надо было искать работу. В Вятке я слышал, что наши земляки, в частности, студенты 3-го курса медфака, работают в госпитале. Коробов работал в военном госпитале помощником лекаря. Я направился туда. Госпиталь находился на Булаке, так называли набережную небольшой речушки, протекавшей через город.

В прошлом это было здание реального училища, а теперь госпиталь для сыпнотифозных больных. Я надеялся, что в случае неудачи Коробов хотя бы скажет, где можно найти работу или посоветует, как её искать. Войдя в коридор, я зашёл в приёмную комнату и обратился к дежурному, попросив вызвать тов. Коробова, объяснив, что он работает у них лекпомом. Когда появился Коробов, я спросил:

— Вы вятчанин?

— Да, вятчанин.

— Я тоже вятчанин, студент 1-го курса медфака.

— Ну, и что же?

— Устройте меня на работу.

— Куда же я Вас устрою?

— В госпиталь санитаром.

— Так ведь у нас заразный госпиталь, сыпнотифозный.

— А я уже болел тифом!

— Ну, тогда другое дело! Пойдите к начальнику!

Когда мы пришли к начальнику, тов. Коробов доложил:

— Вот студент-медик 1-го курса. Просится санитаром. Он тифом уже отболел.

Начальник оглядел меня, потом сказал:

— Ну, раз уже отболел, то можно взять!

Сутки дежурю, сутки слежу за порядком, чистотой. Большая, довольно тяжёлая работа выпадает, когда прибывает партия больных. Приходится на носилках с улицы их вносить в коридор и класть на заранее расстеленной соломе. Когда их осмотрит врач, разносить опять на носилках по этажам в палаты. Иногда партия была до 30–40 человек. А санитары бывали и женщины.

После дежурства идёшь в ванную. Раздеваешься и уничтожаешь «блондинок». Так называли мы вшей. И частенько штук 15–17... Затем принимаешь душ, моешься, ужинаешь или, если смена была утренней, завтракаешь. В общем, я всегда был сыт. Случалось, сразу после дежурства отправляешься в университет.

Дней через 20 после работы ко мне зашёл завхоз и говорит:

— Завтра придёте за пайком. Захватите лучше всего санки, корзиночку и небольшой мешок.

Когда я привёз на квартиру паёк, в нём были не только картофель, капуста, крупа, масло, яички, но даже барашек. Внёс всё это в кухню к хозяйке и сказал: «Это Вам».

Она была, конечно, довольна.

— А если будете добры, разрешите мне раз в день из университета зайти с Вами пообедать — я буду рад.

В час дня у меня теперь был обед.

В учёбе и работе жилось хорошо. Однако вскоре, то есть в конце сентября, я почувствовал в комнате холод, и предложил хозяйке свои услуги — сходить в дровяник за дровами и истопить печь. Но услышал, что у неё нет дров и топить нечем. Пришлось по вечерам собирать брошенные доски, чурки и подтапливать, пока хозяйка не сумела купить воз дров.

Я спокойно работал и даже начал, в основном, заниматься в анатомическом театре, изучать кости. У каждой кости нужно было знать не только её название, но и все названия её поверхности, ложбинки, бугорки. Особенно трудная кость височная с её внутренним ходом. Нужно было различать кости конечностей, с какой они стороны — правой или левой.

С упорством и любознательностью я изучал остеологию, то есть учение о костях. И вдруг объявление о мобилизации всех студентов в Красную Армию! Даже тех, кто работал в военных учреждениях, то есть в госпиталях. И мы — я, Серёжа, Гена — взяли по большой деревянной ложке и пошли на военную комиссию. Я удостоился того, что врач ткнул меня в живот и сказал: «Годен!» В казарме, за пять километров от Казани, в студенческом полку мы учились шагать, бегать в строю, стрелять. И я даже отличился меткостью — помогла охота. Кормили достаточно хорошо.

Нужно отметить приятное обстоятельство: на полк давали билеты в театр и оперу. Я выменивал на вечерний горшок гречневой каши билет, и мы группой ходили в г. Казань, а вечером при луне возвращались в казарму. Нам, любителям музыки и пения, везло: состав исполнителей был хорошим, а наша прогулка, хотя и дальняя, не утомляла, а радовала.

Тифозная эпидемия росла, и уже говорили о пандемии, потому в марте нас, студентов-медиков, командировали на курсы дезинфекторов. Они продолжались две недели, а затем — на трёхдневные курсы оспопрививателей. Эти курсы были по желанию.

В период курсов меня неожиданно вызвали к начальнику. Вхожу: сидят примерно 15 девушек. Начальник говорит:

— К нам, в Казань, Москва и Ленинград шлют детей из детдомов. В самой Казани разместить их невозможно. Будем расселять по кантонам (так раньше называли районы). Вот вы поедете, в каждом кантоне посмотрите и решите, сколько детей можно послать. Составите план помещения, опишете природу и тотчас же перешлёте нам. Попрошу подойти ко мне и получить направления.

Все девы бросились, я спокойно подошёл последним и получил направление в самый отдалённый район — г. Елабугу. Надо было ехать на пароходе, и назавтра я уже был на нём. Интересная поездка! Я сидел с капитаном в рубке, любовался рекой и берегом. Людей на пароходе было мало, и капитан, как мне показалось, был рад, что студент едет с ним. Меня приняли и посоветовали, где можно устроить ребят. По карте я отметил все точки посещения.

Ездил я по району 40 дней, ездил с удовольствием — везде меня хорошо встречали, угощали. После казармы это мне особенно понравилось. Красивый город Елабуга стоит на берегу реки Камы. Он славился торговлей, купцы до революции торговали пшеницей непосредственно с Германией. Город этот относился раньше к Вятской губернии.

Ниже по течению была интересная башня, крыша которой наполовину покрыта огромными плоскими плитами. Вот какую легенду рассказал мне старик, который рыбачил поблизости.

Жил-был богатый купец с супругой, и была у них дочь необыкновенной красоты, так хороша собой, что в неё влюбился сам Сатана. Он стал свататься к красавице. И она, и родители отказали ему. Но когда он решил её утащить, призадумались.

Спасла благополучие дома соседка, которая предложила Сатане выкуп: если за ночь, до первых петухов, он построит башню из разбросанных на берегу Камы камней, ему отдадут красавицу в жёны. Сатана принялся за работу — таскал камни, мешал раствор, рыл фундамент. За ночь башня была готова, и оставалось только покрыть крышу. Но тут запел петух. И Сатана провалился. А петух запел раньше, так как соседка притащила его в корзине и принесла курицу. Сатану обманули.

Много интересных мест я посетил. Я люблю природу, охоту — и мне всё это очень приятно. В Елабуге встретил Николая — бывшего ученика духовной семинарии. Два раза был у него в гостях, пел, аккомпанировала его сестра. В общем, провёл время неплохо. Я описывал каждую школу или дом крупного купца (там впоследствии был дом отдыха), снимал план, описывал местность и отсылал в Казань. У меня было только это поручение, и, выполнив его, я вернулся в Казань. Меня поблагодарили и похвалили.

Но пока ездил, всех дезинфекторов уже распределили, я остался один и спросил:

— Куда мне теперь?

— Не знаем, — говорят мне.

Я попросил устроить меня на работу. Меня спросили, что я умею делать. Я сказал, что дезинфектор. С лукавой усмешкой мне предложили поехать на эпидемию холеры.

Однако я согласился. Меня зачислили во 2-й отряд в слободу Прохорову, в пяти километрах от Казани. Работа была хорошая. Я твёрдо понял, что эпидемия возникает вследствие неряшества жителей. Поэтому строго следил за собой, был всегда аккуратен, чист. Дежурство — раз в три дня. Приходил и, прежде всего, в уютной комнате кушал. Обед — из трёх блюд с вином или рюмкой белой водки, или рюмкой красного портвейна. Я всегда и всю жизнь потом пил только красное вино. Это для того, чтобы не заразиться и не захворать, так как вино возбуждает сокоотделение — оно кислое, а кислого не терпят холерные вибрионы. Но чаще всего, как я заметил, болеют пьяницы, которые теряют человеческий облик. Вот пример. Моя бригада — кучер на лошади с повозкой, санитар и я — «главная персона», приезжаем к молодому рабочему. Домик, хозяйка, ребёнок. Больной лежит на полу, кругом рвотные массы. Устраиваем дезинфекцию. Кладём больного на носилки, несём в повозку. Жена провожает. Спрашиваю больного:

— Где тебя угораздило заразиться?

А жена отвечает:

— Вон там, — и показывает на бочку, поставленную под стрехой дома.

Я поинтересовался бочкой и её содержимым. В воде был не только мусор, а даже коровий помёт. Я и говорю:

— Как же ты пил такую гадость?

А он отвечает:

— Так я рукой весь мусор отодвинул!..

Холера косила людей. Помнится такой случай: вызов — убрать умершую. Приезжаем. Посредине большой комнаты лежит худая женщина. Вся в рвотных массах. Убираем. Мой взгляд останавливается на двери в другую комнату, где стоит мужчина лет 50, в меру полный, и жалобно смотрит. Через дня три повторный вызов — на том же самом месте лежит очень худой мужчина. Я спросил стоящую в дверях женщину: «Кто это?» Она отвечает, что это муж умершей. Меня изумило, как он сумел похудеть за три дня! А при заболевании холерой организм катастрофически теряет воду. Её в нашем организме — 90 %. Лечили тогда введением в вену физиологического раствора в огромных количествах. Антибиотиков ещё не было.

Кончились лето, осень, закончилась и эпидемия холеры. За работу на эпидемии я был премирован костюмом. Ещё года полтора-два я работал дезинфектором уже в дезотряде № 1, в городе, у тифозных больных и, конечно, учился. Только на третьем курсе я получил стипендию и перестал работать.

Какие чудесные воспоминания об учёбе, о лекциях профессуры! Особенно профессора С. С. Зимницкого — «внутренние болезни». Он подходил к предмету практически: демонстрировал больных, разбирал их «по косточкам», применял обычные домашние способы лечения. Например, при заболевании почек, при отёчности он запрещал нам применять мочегонные, но легко и с успехом рекомендовал выводить отёчность через потовые железы, что я потом не раз применял, помня его слова: «Если при отёке, при заболевании почек вы назначаете мочегонные, вы палкой бьёте по больному органу — почкам! А при изгнании отёков через потовые железы или через кишечник почки не травмируются».

Чудесные были лекции по акушерству профессора Груздева. Его учебник «Акушерство» часто служил мне во врачебных делах моей молодости. Удивительно доступны для понимания были лекции хирурга Геркена. Мы его любили. Он не только рассказывал, но и показывал, умело вкладывая в наши головы знания.

Хочу рассказать один анекдот, который всегда помогает убедить больного, особенно, когда задавался вопрос: какая мазь лучше помогает? Я всегда вспоминаю этот рассказ о профессоре Геркене.

Летом профессор живёт на даче вдали от Казани, отдыхает. К нему на приём приходит больной. Он татарин, жалуется на боль в ногах. Профессор смотрит его, затем прописывает на клочке бумаги рецепт, подаёт больному и говорит:

— На, втирай, а через две недели зайди.

Больной ушёл и через две недели появился. Профессор спрашивает:

— Ну, как, лучше ли?

— Да, гражданин профессор. Только вот бумажка-то истёрлась...

— Какая бумажка? — спрашивает профессор.

— Да та, что Вы мне дали...

Соль басни в том, что, если вы правильно делаете массаж, то мазь и её название не имеют решающего значения.

Особенно памятен был пятый курс. Занятия в психиатрической больнице. Лекции профессора Фаворского были настолько интересны, что проводились не в аудитории, а в актовом зале, так как их посещали не только студенты, но и врачи. Профессор умел и прочитать, и показать наглядно. Например, гипноз. Профессор внушает даме, что сейчас идёт дождь — и она открывает зонтик. Заставит человека лежать на 2-х скамейках, касаясь их только пятками и не падая — и он лежит. Но особенно, на всю жизнь запомнится лекция с демонстрацией больного шизофренией.

У меня позднее была возможность встретить врача, натворившего дел в госпитале, где были военнопленные. Этот случай, как память о блестящей лекции профессора Фаворского, описан мною в отчёте о посещении госпиталя на севере во второй половине войны. Лекция сохранилась в моей памяти, помогла правильно понять и поставить диагноз шизофрении у врача, многих освободить от наказания, а, главное, правильно лечить больных.

Я обладал хорошим слухом, я бы сказал — музыкальным. И когда ещё работал в детской клинике, сумел отличиться у профессора Воробьёва. Мы, группа студентов, пришли на практику в клинику детских заболеваний. Педагог, молодой врач, демонстрирует нам ребёнка с невысокой температурой, держащейся длительное время. Она слушает его, даёт послушать двум студенткам:

— Вот видите: ничего не слышно. А исследование крови — в пределах нормы. Думаю, вам не понятен больной. Давайте вызовем профессора.

Профессор пришёл. Послушал больного, обвёл взглядом нашу группу и поманил меня пальцем:

— Послушайте!

Я взял больного ребёнка за правую руку, стал слушать спинку. Приложил своё ухо к телу ребёнка, он кричит — это хорошо, так как при крике дыхание усиливается, и ребёнок дышит глубже (наверное, он ещё испугался), тогда все явления, которые имеются в лёгких, лучше улавливаются. Я слышу мелкие хрипики и, меняя место прослушивания, улавливаю, что хрипы на ограниченном месте.

— Что всё это значит? — спрашивает профессор, когда я доложил ему результаты.

— Значит, есть фокус! А так как ребёнок температурит, значит, фокус воспалительный!

— Правильно! — говорит профессор и, обращаясь к врачу. — Вы бы лучше его вызвали, а не меня.

Студенты меня приветствовали. А когда я через полгода пришёл с группой сдавать государственные экзамены по детским болезням, то профессор увидел меня и спрашивает:

— А Вы зачем пришли?

Я говорю, что пришёл сдавать экзамены.

— Давайте Вашу зачётную книжку, — сказал профессор. Он взял и написал: «Весьма хорошо». — Идите отдыхайте.

Интересен был экзамен по внутренним болезням у профессора Зимницкого. Готовился крепко. Но объём курса был большой, и я шёл с трепетом в душе. Сажусь по приглашению профессора и на вопрос:

— А какого больного Вы курировали у меня в клинике?

Отвечаю:

— Сахарная болезнь, диабет.

— Хорошо. Ну, вот к Вам на приём жена приводит мужа и жалуется, что как ни кормит, а он всё худеет и много пьет. О чём Вы будете думать?

— Буду думать о сахарной болезни.

— А как Вы установите точно?

— Я попрошу привезти мочу. Исследую её на сахар.

— Хорошо. Ну, вот на другой день жена везёт мочу и, чтобы не пролить в бутылке с пробкой, держит её около груди, но всё же пролила.

— Я попрошу ещё раз привезти.

— Да, это хорошо, но надо ехать 20 вёрст по плохой дороге, — а сам смотрит на меня с хитрецой, постукивает моим билетом по столу и говорит. — А погода-то была жаркая. Солнце крепко грело...

Я сообразил, что ежели моча нагрелась, а там сахар, то получилось брожение, и пробку вытолкнуло.

— Правильно. И повторять не надо, — говорит профессор. — А вот Вы зимой идёте по улице, у Вас на голове лёгкая кепка, и вдруг Вы почувствовали боль в мочке уха... Что это за процесс? — Отчего и почему возникла боль?

— От холода сузились сосуды, получился спазм — и боль.

— Один спазм боль не даёт. А какой процесс в крови?

Начинаю вспоминать, что с кровью.

— Наверное, на холоде кровь стала остывать, и выпадают кристаллы холестерина.

— Совершенно верно, — профессор смотрит на мою экзаменационную карточку и говорит. — А где в литературе встречается ваша фамилия?

— У Достоевского в романе «Идиот».

— А как, по-Вашему, герой романа — положительная личность или нет?

— Положительная.

— Почему?

Начинаю приводить отдельные главы романа. Профессор прерывает меня:

— Достаточно. Вы обладаете сообразительностью и, видимо, читали, то есть образованы. Из Вас выйдет толковый врач.

Он возвращает зачётку: «Весьма хорошо». И вот уже последний экзамен: нервные болезни. Я готовился не спеша, время было, да и тема меня интересовала. Объём материала был большой, но я метил сдать на «весьма хорошо». Надо вспомнить, что из всего курса я слабее знал лишь один билет «Проводящие пути». Но вообще курс знал очень прилично и спокойно шёл на экзамен. Моя дорогая мамочка приехала в г. Казань повидаться со мной и поздравить. Мне было приятно, что в последние месяцы мои знакомые и друзья начали поздравлять меня с оговоркой: «Без пяти минут доктор», — провалиться и плохо сдать не хотелось.

Экзамен проходил в клинике нервных болезней, среди больных в палате. Я пришёл, сел. Мне предложили взять билет. Беру и читаю: «Проводящие пути». Я взял и положил его обратно. Беру второй — «Эпилепсия». А в это время сдающий передо мной студент был приглашён профессором к постели больного исследовать рефлексы. Он что-то путает.

Профессор, его ассистент отвернулись к постели больного и не смотрят. Но ассистент в это время вдруг обернулся, и я понял, что он заметил мой фокус. Тема «Эпилепсия» была лёгкая. Я её прекрасно знал и хорошо рассказал. Профессор говорит:

— Достаточно, пожалуйте к больному.

Ассистент возразил:

— Позвольте, профессор... — и начал гонять меня по всему курсу.

Но я спокойно и хорошо отвечал. Это удивило профессора, он поглядел на него и на меня. Я спокойно подошёл к больному, со знанием, даже с навыком. Это потому, что я всех жителей дома и студентов не по одному разу исследовал.

Домой шёл в отличном настроении. Был поздравлен и закусил вкусными пельменями, приготовленными мамой. Я сдал последний экзамен.

Я — врач!

Самообразование

В моё время это понятие имело глубокий смысл. Мы читали, изучали литературу, бывали на товарищеских встречах. Там велись бесконечные споры, обсуждения прочитанных книг, классической литературы.

Я и сам гимназистом посещал такие сходки, слушал горячие споры не только о новых произведениях больших писателей, но и о каких-либо событиях в России. Под таким влиянием некоторые гимназисты нашего класса занялись самообразованием. Нас было трое приятелей: Николай Рогачёв, Семён Василевский и я. Занимались литературой. У нас в доме есть чердак, где я жил. Мы собирались там довольно часто: раза три в неделю. Пели, затем отправлялись гулять, большей частью по линии железной дороги или вдоль деревни Ежовки. В это время кто-нибудь из нас по очереди пересказывал прочитанное. Таким образом, в течение двух-трёх дней мы знакомились с двумя или тремя новыми произведениями, кроме тех, что изучали в классе.

Такой способ помог мне в дальнейшем, уже после окончания университета, когда я, будучи врачом, читал курс внутренних болезней в Вятском медицинском училище. Там за каждый год мною был прочитан новый курс терапии, по которому я составлял конспект, ежегодно его обновляя. Помогли мне в этом не только плановые университетские лекции, но и занятия общеобразовательного и аналитического характера, которые я успевал посещать в студенческие годы.

Мне выпало счастье побывать на пяти съездах по терапии, которые я не только слушал, изучал с жадным любопытством, но и старался передать обширные материалы съездов моим товарищам.

С большим интересом и радостью ездил я в научные, учебные командировки в Москву и Ленинград.

Темы моих выступлений на заседаниях терапевтического общества были интересные оттого, что я, будучи консультантом по городским и районным больницам, безусловно, должен был разбираться с запутанными диагнозами, определять редко встречаемые формы заболевания.

Работа над собой была мною поставлена в основу врачебной деятельности. А желание поделиться со своими коллегами, передать им всё новое приносило мне чувство удовлетворения и даже радости.


1  2  3  4  5