Версия для слабовидящихКниги в жизни вятского духовенства пореформенных лет
А.В. Сергеев
Круг чтения представителей вятского духовенства во многом определялся их положением в церковной иерархии. «Библиофилы встречались и среди старого вятского духовенства»,— замечал Е.Д. Петряев, сообщая о раритетах, хранившихся в их библиотеках1. Они дарили ценные книги Вятской духовной семинарии — подобно архимандриту монастыря в Слободском Иерониму Гепнеру. Собрания, проходившие у него, именовались «Слободской академией», которая прекратила существование в 1868 г. после отъезда Гепнера с Вятской земли2. Но это было характерно лишь для читающих представителей церковных «верхов».
А что читало рядовое приходское духовенство? Интерес к чтению у будущих бурсаков и семинаристов зарождался еще в детские годы. Все зависело от домашней обстановки.
Народный врач Савватий Иванович Сычугов вспоминал, как мать читала почти исключительно «Четьи-Минеи», которые ему к шести-семи годам надоели «хуже горькой редьки». Мальчик познал буквы сам, «играючи»,— на дверях и шкафах в комнатах были наклеены крупные печатные буквы. Благотворное влияние на его развитие оказал дед-священник, живший в селе Великорецком («личность для своего времени замечательная»). Помимо духовных книг дед имел немало светских, которые доставал, благодаря знакомству с «верхами» вятского чиновничества. В его доме останавливались губернатор или вице-губернатор, приезжавшие на Великорецкий крестный ход. Это придавало деду уверенность в частых стычках с духовным начальством.
До поступления в Вятское уездное духовное училище Сычугов пробовал читать из библиотеки деда переведенные на русский язык книги немецких авторов И.-Ю. Штиллинга и К. Эккартсгаузена, пятитомное сочинение французской писательницы Ж.-М. Гюйон, переживая, что не может «понять книг, напечатанных по-русски»3. Их творения он позднее назвал «мистическими бреднями», превышавшими понимание десятилетнего ребенка, «которых и вполне развитому человеку одолеть нелегко».
«Читать было нечего,— вспоминал Сычугов.— Книг хотя от деда много осталось, немало их было и у отца, но таких книг, которые были бы свойственны моему детскому пониманию, у нас в доме не было. Да и вообще тогда детской литературы на русском, по крайней мере, языке почти не существовало»4.
Приезжая домой из бурсы, Сычугов интересовался дедовой библиотекой, насчитывавшей более ста книг, переплетенных в кожу. По счастью, из светских книг во время вакаций ему попались «Недоросль» и «Бригадир» Д.И. Фонвизина и том трагедий А.П. Сумарокова. Особенное впечатление произвел Фонвизин: «Я ожил и просто зачитывался им». Кроме того, Сычугов читал дома трагедии В.А. Озерова, «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина. По его признанию, «светские книги не только увлекали, но просто очаровывали».
Отец Сычугова не разрешил сыну взять кое-что из книг в духовное училище. Но некоторые «божественные книги» Савватий все же увез, хотя читал их урывками и тайно, поскольку начальство не одобряло такое чтение, объясняя, что оно мешает готовить уроки. В последний год пребывания в училище Сычугов пересказывал соученикам «Недоросля», поражаясь их вниманию. Рассказывал и о русской истории по Карамзину.
«У товарищей редко видел я хорошие книги… если иногда и удавалось получить кому-либо светскую книгу, то это было старье времен очаковских и покоренья Крыма. Вообще начальство у нас косо посматривало на чтение светских книг». Став семинаристом, Сычугов читал «Отечественные записки», доставаемые в городе контрабандным путем. «Читались они крайне осторожно, ибо они были не библиотечные». Впечатляет случай, переданный Сычуговым, когда на экзамене по словесности архиерей Елпидифор закричал на А.А. Красовского, тогда преподавателя семинарии: «Как вы смеете в духовном заведении сообщать сочинение Пушкина? Вы развращаете будущих пастырей церкви. Знаете ли, кто такой был Пушкин? Он — безбожник и поганец».
Особого интереса семинарская библиотека для Сычугова и некоторых воспитанников, склонных к светскому чтению, не представляла. (Конечно, были семинаристы, увлеченные чтением духовных книг). Но «из семинарской библиотеки редко удавалось получить порядочную книгу… книги не библиотечные преследовались строго начальством и даже секвестировались». Зато какое счастье выпадало при чтении шедевров отечественной литературы! Сычугову удалось прочесть «Героя нашего времени». «Нужно ли говорить о впечатлении, произведенном на меня Лермонтовым после чтения разных поучений и проповедей? Я просто тогда ошалел».
Под влиянием шестидесятника-просветителя А.А. Красовского близкие ему семинаристы читали беллетристические и публицистические новинки. «Перечитал я за этот год целую уйму книг,— вспоминал Сычугов о последнем годе пребывания в семинарии,— но особенное сильное, неотразимое обаяние произвели на меня статьи Белинского и письма об изучении природы Герцена; «Отеч. записки», в которых они были напечатаны, и «Современник» (тогда отдельного издания Белинского еще не было) стали моими настольными книгами; из-за них я ограничивался пятью часами сна… Итак, Белинский, Герцен, а также разговоры с Красовским совсем перекувырнули мое прежнее мировоззрение». Сычугов переписывал письма Белинского к Гоголю, лекции немецких философов Л. Фейербаха и Ф. Бюхнера. Особое внимание участники кружка Красовского уделяли чтению запретных листов герценовского «Колокола».
Иначе складывалось отношение к книгам у сына бедного пономаря Ивана Красноперова, ставшего впоследствии талантливым статистиком. По-настоящему о пользе чтения он узнал уже после окончания Елабужского уездного духовного училища от двоюродной сестры в селе Рождественском Нолинского уезда, где ее отец был священником.
В воспоминаниях Иван Маркович рассказал о первой покупке книг, среди которых оказались сочинения А. Дюма, Ч. Диккенса, Жорж Санд, третьестепенного французского беллетриста Эли Берте, «Военные рассказы» Льва Толстого5. Потом у товарищей он брал для чтения обе комедии Фонвизина, романы «Парижские тайны» и «Вечный жид» Эжена Сю, два-три романа Поль де Кока, «Битву русских с кабардинцами», «Гуак или рыцарская любовь». (Две последние книги относились к типу массовых изданий «для народа», но семинаристы поглощали и их).
Советы Красовского влияли на выбор чтения мыслящих семинаристов: «От чтения книг люди не портятся,— передавал Красноперов его слова,— а напротив, делаются лучше, честными. Знание делает людей полезными… Читайте, приобретайте знания. Сами будете хорошим человеком…»
Круг чтения Красноперова ширился — статьи В.Г. Белинского, «Кто виноват?» и «Письма об изучении природы» А.И. Герцена, «Тысяча душ» А.Ф. Писемского, «Бедные люди» и «Неточка Незванова» Ф.М. Достоевского, романы И.А. Гончарова, «История XVIII века» немецкого историка Ф.-К. Шлоссера. В книжках «Современника» Красноперов и его товарищи знакомились со статьями Н.А. Добролюбова и Н.Г. Чернышевского (некоторые его серьезные статьи Красовский сам читал семинаристам у себя в библиотеке).
Попадала в круг чтения семинаристов и нелегальщина. У Красовского со всякими предостережениями читали запретные листы «Колокола». Красноперов вспоминал, как в 1859 г. сын вятского купца, московский студент Масленников привозил в Вятку литографированные экземпляры «Былого и дум» и продавал их. «Грошами собрали некоторые из нас эти два рубля и купили в то время запрещенное сочинение»6.
Сычугов и Красноперов выбрали светский путь. Иной оказалась судьба семинариста Николая Блинова, избравшего стезю священника, который стал талантливым просветителем, педагогом и литератором: «Ясно было, выбирая судьбу, одно: только на духовной службе в селе можно стать наиболее полезным для народа. Когда и как выработалось такое «идейное» убеждение? Сказать не могу прямо. Представляется, что мы (я и товарищ мой Курбановский) сами пришли к тому, самостоятельно выработали себе такой взгляд, да и не вырабатывали, а он как-то утвердился само собой, – сельская деревенская жизнь запечатлелась, зафиксировалась в картинах всего детства, юности. А направление, несомненно, дано было литературой. Но какими писателями – едва ли определенно можно сказать. Завершилось Добролюбовым»7. По окончании семинарии в 1861 г. и принятии духовного сана о. Николай с женой отправился в один из глухих приходов Глазовского уезда Вятской губернии в село Карсовай в 26 верстах к северо-востоку от уездного города Глазова (ныне территория Удмуртской Республики). О. Николай и Елена Васильевна общались с тремя дочерьми еще одного священника в Карсовае. Вечерами устраивали чтения. С пола зимой несло холодом, поэтому размещались на «голбце» (между печью и полатями). Поповны впервые знакомились с книгами русских писателей. Со временем, когда о. Блинову «отделали» помещение у просвирни, вечерние беседы проходили в «комнате» на лавках.
Жизнь в глухом селе проходила замкнуто. Газеты получали «в малом числе». «Книги доставали из города. Поездку в город старались устроить хоть раз в месяц – требовалась плата: рубль за подводу. Но и стоило того». Однако «эпоха великих реформ» отозвалось даже в таком городке как Глазов. «Приедем с женой в город – не можем наслушаться разговоров о новостях, о том, что свершилось уже и о предполагаемых реформах,— надежд было много. Живые люди не ограничивались разговорами. Они желали сами принять участие в либеральном движении, проявить свои силы… Передовыми людьми были учителя уездного училища. Они прежде всего старались стоять на высоте положения. Часто собирались, обсуждали текущие вопросы, но вместе с ними переходили и на личное саморазвитие. Город был жалкий. У Короленко есть заметка. Он был сослан в Глазов, но жил там много после того, как мы с ним, с городом, знакомились. Можно представить, что он представлял с минусом нескольких лет против того, что было уже при Короленко. Но, как упомянул, и это болото взволновалось… Отрадой для нас была, раз в месяц, поездка в город. Там были знакомые учителя уездного училища (Федор Лавр. Сергиев, Никанор Александрович Рукавишников, Анат. Ив. Чернядьев) и вдова чиновница, у которой квартировал Сергиев. И мы здесь останавливались дня на два. Тогда был 1861 год, освобождение крестьян, пробуждение общества, мечты об образовании населения. Наслушавшись, наговорившись, запасшись книжками и новыми журналами, мы с женой возвращались подбодренные… Побыв «на стороне», мы возвращались в свой глухой угол, несколько заряженные жизнью, светом. Тогда еще не появлялись в печати «Подлиповцы» Решетникова8, и мир наш никому не был известен. Его и начальство не могло ни с чем сравнивать».
Перебравшись из Карсовая в Бахту, расположенную близ г. Вятки, о. Блинов, по его словам, «после трехлетнего книжного голода… пользовался обильной трапезой: в Вятке имелись публичная и частные библиотеки, книжная лавка. Представлялось возможным заводить знакомства по желанию».
Общение с причтом у о. Блинова складывалось по-разному. Не удалось найти общего языка с другим священником Аполлоном Ардашевым. Записавшись в библиотеку в Вятке, о. Николай предложил ему совместно читать книги, но получил отказ. Думая, что причина в скупости Ардашева (речь шла об уплате половины подписной суммы), о. Блинов согласился, чтобы тот платил, сколько пожелает. Снова последовал отказ. Тогда о. Блинов предложил пользоваться книгами без всяких условий, поскольку деньги им все равно уплачены. «Ну, он брал некоторое время, а тут прислал книгу обратно, заявив, что больше не будет читать. Я удивился и просил не стесняться. «Не буду»,— решительно заявил он. «Но почему же?» – «Завлекает»,— признался он. Он опасался, что может возникнуть пристрастие к чтению, и пресек возможность к тому».
Привлечь соседа-священника к чтению так и не удалось. Но встречались люди иного склада. Где бы не приходилось жить о. Блинову, он всегда оказывал благотворное влияние на окружающих. Жена Ардашева происходила из семьи довольно образованного священника, не в пример мужу любила чтение и охотно брала у о. Николая книги. И дочерям Ардашевых о. Николай и Елена Васильевна давали полезное при начальном обучении чтение9.
Примечательны соображения о. Блинова, посвященные, как бы теперь сказали, библиотерапии. В 1895 г. его перевели из Сарапула в Бемышевский завод Елабужского уезда. Переезд в весеннюю распутицу оказался утомительным. По окончании его уставшему священнику помогло чтение. «…У меня имелся своего рода опыт. Еще в Вятке после одного обыска (речь идет о преследовании участников «хождения в народ» — А.С.) я, униженный и оскорбленный, очень нервничал. Дело было перед Пасхой, в комнатах шла уборка; я спустился вниз, где в комнате рядом с кухней жил племянник-гимназист М.М. Чемоданов10. Между учебниками его оказался большой роман Густава Эмара. Я стал его просматривать и зачитался. Ничего похожего на обычную жизнь в нем не было. Дело происходило где-то в Чили или в Перу. Какая-то пустыня Сахара. Люди особенные, друг друга преследуют, убивают. Приключения следуют без перерыва… Читал я всю субботу до Пасхальной Утрени и к удивлению почувствовал себя успокоенньм, овладевшим coбой. На это я обратил внимание; и когда еще раз случилась со мной тоже большая неприятность, нарушавшая равновесие духа, я пошел в библиотеку и взял две книжки Эмара. Возвратившись домой, забросил все заботы и принялся за чтение. Пришлось одолеть одну книгу сполна и другой половину. Тут явилось исцеление. Сразу пришел в себя и удивился, что я занят чем-то нелепым. Уезжая из Сарапула расстроенный, я все же позаботился взять с собой А. Дюма «Три мушкетера». Когда в Бемышеве я почувствовал возможность читать, я залег и принялся за «Мушкетеров». Прочитал их, прочитал «Двадцать лет спустя», но на «Виконте Бражелоне» забастовал. Как ненужное лекарство я все эти книжки снес матушке товарища священника в подарок».
О. Блинов – «белая ворона» в среде духовенства, конечно, исключение. К сожалению, сведений о книгах у рядового приходского духовенства мало. Больше известно о священниках уровня протоиереев, благочинных. Но и у тех светская литература не пользовалась особым успехом.
Василий Иванович Огнев, протоиерей Кафедрального собора «большие средства… употреблял на создание своей библиотеки, в которой находились капитальные произведения преимущественно богословского и исторического содержания. Про библиотеку свою… говаривал, что она – «его богатство»11.
Протоиерей Вятской Спасо-Хлыновской церкви Василий Артемьевич Кибардин слыл читающим. «Прежде он знал содержание всех книг, какие в его время были в библиотеке Воскресенского собора. При Хлыновской церкви он завел библиотеку, в которой имелись творения отцов церкви Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Тихона Задонского». Все это не может не вызывать уважения… Однако автор строк, знавший протоиерея, отмечал, что «светская же литература, журнальная и беллетристическая о. Василию незнакома»12.
Отношение к книге и чтению на рубеже ХIХ—ХХ вв. отражено в воспоминаниях вятского уроженца митрополита Нестора. Отец его, потомственный военный, участник русско-турецкой войны 1877—1878 гг., мать – из вятской священнической семьи. Детство и отрочество владыки Нестора, в миру Николая Александровича Анисимова, прошло «в скромной русской христианской семье с прочными моральными устоями». Учился он сначала в Вятском реальном училище, потом в Казанском, а затем избрал калмыцко-монгольское миссионерское отделение при Казанской духовной академии. О влиянии литературы митрополит Нестор вспоминал: «В старших классах реального училища я увлекался чтением произведений русских классиков. С захватывающим интересом я прочел романы Ф.М. Достоевского. Я восторгался мастерством певца русской природы И.С. Тургенева. Я восхищался, читая незабываемые страницы Н.В. Гоголя. Из поэтов любил и часто перечитывал А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Г.Р. Державина и А.Н. Апухтина. Но властителем дум был, да и теперь остается Ф.М. Достоевский. Герои его бессмертных произведений всегда служили и служат для меня примером веры в Бога, любви к людям и Родине». О Л.Н. Толстом митрополит Нестор отзывался так: «Я всегда отдавал ему должное как гениальному писателю, автору многих прекрасных произведений, исключая его своеобразное религиозное умствование, доведшее его до дерзновения отрицать евангельское Христово учение своим бездоказательным толкованием, подчас кощунственным и оскорбительным для чувств верующих»13. Иной оценки от подвижника-миссионера Толстой не мог получить. Предпочтение отдавалось им Достоевскому.
Исследование роли книги в провинциальной среде помогает многое понять в социальной истории России. Читателям Вятской губернии пореформенных лет уделял внимание Е.Д. Петряев. Книга, бытовавшая у вятских крестьян, стала объектом внимания В.Г. Шумихина 14. Изучение круга чтения вятского духовенства должно дополнить наши представления о культурной жизни края.
Примечания
1. Петряев Е.Д. Записки книголюба.— Киров, 1978. С. 148.
2. Он же. Вятские книголюбы.— Киров, 1986. С. 12. Эти мистические сочинения, переведенные на русский язык, издавались в царствование Александра I в эпоху господства мистицизма, рассылались вследствие циркуляра обер-прокурора Синода А.Н. Голицына по русским церквам и монастырям для обязательной покупки. При Николае I при переориентации религиозной политики на традиционалистические позиции по распоряжению обер-прокурора Синода Н.А. Протасова их отовсюду изымали.
3. Здесь и далее воспоминания С.И. Сычугова приведены по кн.: Сычугов С.И. Записки бурсака.— М.; Л., 1933.
4. Здесь и далее воспоминания И.М. Красноперова приведены по кн.: Красноперов И.М. Записки разночинца.— М.; Л., 1929. «Военные рассказы» (1856) включали рассказы, написанные под впечатлением боевых действий, в которых Л.Н. Толстой участвовал на Кавказе и при обороне Севастополя.
5. Красноперов И.М. Отрывки из воспоминаний (1850—1860 гг.) // Вят. речь. 1915. № 17. Этот эпизод не вошел в текст «Записок разночинца».
6. Воспоминания о. Блинова здесь и далее приводятся по машинописной копии: Блинов Н.Н. Дань своему времени.— Арх. Е.Д. Петряева.
7. Герои повести Ф.М. Решетникова «Подлиповцы» (1864) — темные пермяки из предуральской глухомани, во многом похожие на жителей Карсовайского прихода. О «Подлиповцах» критик и историк литературы А.М. Скабичевский писал: «… не повесть, не рассказ, к каким публика привыкла, а в полном смысле протокол… Ужасом преисполнились сердца всех народолюбцев при виде поразительных картин нищеты подлиповцев…» (Цит. по: Шаталов С.Е. Творчество Ф.М. Решетникова // Решетников Ф.М. Подлиповцы.— М., 1986. С. 12).
8. Зерна разумного, доброго, вечного не преминули дать всходы. Впоследствии о. Блинов встретился с одной из этих девочек, ставшей уже взрослой. Она работала в народной библиотеке г. Орлова. Вспоминал Блинов и о другом случае. Сестры его, жившие в с. Мокино близ Кукарки, дружили с дочерью священника Олюнина. Под впечатлением их бесед о пользе образования по окончании гимназии девушка поступила на медицинские курсы, стала врачом. Участие в судьбе Олюниной принимали также братья Виктор и Аполлинарий Васнецовы.
9. Чемоданов Михаил Михайлович (1856—1908) — врач-стоматолог, художник-карикатурист.
10. В.И. Огнев: [Некролог] // ВЕВ. 1884. № 14. С. 343.
11. Юбилей протоиерея Вятской Спасо-Хлыновской церкви В.А. Кибардина // ВЕВ. 1879. № 24. С. 622.
12. Нестор, митрополит. Моя Камчатка: Записки православного миссионера.— Свято-Троицкая лавра, 1995. С. 44.
13. См.: Шумихин В.Г. Для жизни настоящей и будущей: (Книжное дело Вят. земства).— Киров, 1996.
