Главная > Выпуск №3 > Ушкуйник Афанасий Никитин

Ушкуйник Афанасий Никитин

В.В. Низов

Специального исследования о жизни и деятельности легендарного предводителя ушкуйничьих дружин Афанасия (Анфала) Никитина до сих пор нет, хотя первый шаг на пути к созданию подробного жизнеописания некогда широко известного ушкуйника недавно сделан вятским краеведом В.А. Смирновым, который, пересказав в популярной форме соответствующие фрагменты из дореволюционных статей А.С. Верещагина (правда, без указания, как самих работ, так и фамилии их автора) 1, попытался увязать (в духе концепции Л.Н. Гумилёва) движение ушкуйников с природными катаклизмами XIV в.2

Впервые Анфал Никитин оказался объектом внимания летописцев в 1360 г., когда, по свидетельству составленного в 1440-х гг. Рогожского летописца, опиравшегося в сообщениях за вторую половину XIV в. на тверской «Свод 1409 г.»3, «...Новъгородци и Великого Новагорода оушкоуиници разбоиници взяша градъ бесерьменскыи на реце на Каме, нарицаемыи Жюкомень...»4. Новгородская Четвертая (сер. XV в.) и Софийская Первая (2-й пол. XV в.) летописи уточняют, что тогда «...взяша Новгородци Жюкотинъ и много бесерменъ посекоша, мужеи и жен»5. Никоновская летопись середины XVI в., использовавшая, как известно, не дошедшие до нас летописные произведения6, дополняет, что «Великого Новагорода разбоиници» не только «множество татаръ побиша» в Жукотине, но и «богатьства ихъ взяша»7. Летописный Сокращенный свод конца XV в. и Архангелогородский летописец начала XVII в. поясняют, что «того же лета болярин Великаго Новагорода Анфал Микитин ходил ратью на Кумада (надо: Каму.— В.Н.), взял город Жукотин и много бесермен побил» 8. Разграбленный ушкуйниками болгарский город Джукетау (варианты: Жукотин, Жюкотин, Жюкомен) занимал высокий мыс, образованный коренным левым берегом реки Камы и её левым притоком Килевкой9.

Действия ушкуйников не остались безнаказанными. Рогожский летописец кратко замечает: «И за то прогневалися погании бесермена...» 10. Более подробен рассказ Никоновской летописи: «И за то разбойничьство христиане пограблени быша въ Болгарехъ отъ Татаръ. Того же лета князи Жукотинстии поидоша во Орду ко царю и биша челом царю, дабы царь оборонилъ себя и ихъ отъ разбоиниковъ, понеже много убииства и граблениа отъ нихъ сотворяшеся безпрестани. Царь же Хидырь посла трехъ пословъ своихъ на Русь: Уруса, Каирбека, Алтынцыбеа, ко княземъ Русскимъ, чтобы разбоиниковъ поимали и къ нему прислали»11. Согласно Архангелогородскому летописцу, «князи жукотиньские пошли во Орду и били челом царю Кидару на руских князей» не «того же лета», а «тое же зимы» 12, то есть зимой 1360/61 г. Вследствие того, что записи Архангелогородского летописца о походах ушкуйников опираются на местную, устюжскую летописную традицию 13, считаю наиболее правдоподобной северно-русскую датировку. Кстати сказать, ордынские послы отправились на Русь также «тое же зимы» 1360/61 г.14

В начале 1361 г. «бысть всемъ княземъ съездъ на Костроме, князь великии Дмитрии Констянтиновичъ и брать его стареишии князь Андреи Нижняго Новагорода, князь Констянтинъ Ростовскыи, и выдаша разбоиниковъ, а посла отпустиша въ Орду» 15. В число участников съезда Рогожский летописец включил и князя Андрея Федоровича 16, сына Федора Васильевича Ростовского, получившего в 1363 г. ростовский стол 17. Составитель Никоновской летописи располагал сведениями, что во исполнение решений костромского съезда власти «поимаша разбоиниковъ, и выдаша ихъ всехъ посломъ царевымъ и со всемъ богатьствомъ ихъ, и тако послаша ихъ во Орду» 18. Аналогичное известие читается и у В.Н. Татищева 19.

Раболепие участников княжеского съезда и холуйские действия властей, обеспечивших поиск и выдачу «поганым» новгородских ушкуйников «со всемъ богатьствомъ ихъ», оказали глубочайшее впечатление на современников, ибо со времён Калиты столь холопского отношения князей к ордынским требованиям Русь не ведала. Не случайно сообщению о «возведении» послов из Орды летописцы предпослали известие, что «тое же зимы»1360/61 г. «въ Филипово говенье (14 ноября 1360 г.— В.Н.) бысть знамение въ месяце, акы темною кровию покровень створися на чисте небе» 20. Это – предвестие большой беды, которую несла на Русь ордынская миссия. После рассказа об отпуске ханских послов Московский свод конца XV в. и Воскресенская летопись 40-х гг. XVI в. извещают о новом знамении, которое также не сулило ничего доброго отправленным в Орду семьям новгородских ушкуйников: «Тое же весны въ Великое говенье (27 марта 1361 г.— В.Н.), акы огнены зари явишася от востока, ходящи чрес небо к западу» 21. Новгородский летописец кратко записал: «Тоя весне, в Великое говение, аки огнени зари явишася от въстока, въсходяща чресъ небо» 22. «Тое же зимы и потом многажды,— читаем в Рогожском летописце 40-х гг. XV в.,— начаша бывати знамениа стлъпове и облаци яко кровь, огньобразна» 23. Подтверждая свидетельство Рогожского летописца о неоднократных небесных знамениях зимой-весной 1361 г., Львовская летопись третьей четверти XVI в. сообщает ещё об одном явлении: «Тое же зимы, месяца февраля, въ 3 часъ нощи, знамение бысть на небеси: облакъ яко кровавь, светь яко зоря сходящи черезъ небо, отъ востока и до запада» 24. Как видим, принудительный вывод семей новгородских ушкуйников в Орду оплакивала не только Русская земля, но и Божественное небо.

Вряд ли акция великого князя Владимирского Дмитрия Константиновича по розыску и выдаче ушкуйников татарам была бы успешной без участия в ней новгородских властей, поведение которых беспрецендентно в истории отношений официального Новгорода с великими князьями Владимирскими. Дело в том, что практически все дошедшие до наших дней новгородско-великокняжеские докончания последней трети XIII—XIV вв., придавая принципиальное значение правовой защите своих граждан, содержат запретительную статью: «А на Низу, княже, новгородца не судити, ни дании роздавати» 25. Новгородские же ушкуйники были выданы на расправу «поганым» по решению княжеского съезда, состоявшегося в Костроме, то есть «на Низу». Ответственной за их выдачу великому князю Владимирскому Дмитрию Константиновичу, передавшему их ханским послам, была верховная исполнительная власть Новгородской земли, которую представлял, прежде всего, степенной посадник.

Весной 1360 г. «бысть мятежь силенъ в Новегороде; отъяша посадничьство» у боярина Плотницкого конца Андреяна Захарьинича; правда, «не весь город, токмо Славеньскыи конець», избравший посадником своего лидера Селивестра Лентиева, после чего «створися проторожь не мала на Ярославле дворе, и сеча бысть». Спустя несколько дней мятежники по настоянию духовных властей вступили в переговоры, в результате которых «даша посадничьство» боярину Неревского конца Никите Матвеевичу (из рода Мишиничей-Варфоломеевичей) «и тако смиришася» 26. Это – единственное упоминание в новгородских летописях Никиты Матвеевича. Последующее умолчание о нем местных источников можно расценить как косвенное свидетельство его вынужденного отхода от активной политической деятельности, которое состоялось, скорее всего, в марте 1361 г. (пребывание на посадничьей степени было погодным 27). Главной причиной низвержения Никиты Матвеевича с посадничьей степени явилась, на мой взгляд, проявленная им неспособность обеспечить правовую защиту новгородских граждан (выдача их «с богатьствомъ» указывает на их хозяйственную состоятельность) от великокняжеских притязаний 28. В 1367 г., сообщает Рогожский летописец, «...преставися Онцифор посадникъ Новогородскыи, тако же и Никита посадникъ Новогородскыи» 29.

Без какой-либо аргументации А.С. Верещагин как-то заявил, «что отец Анфала – Никита Матвеевич, владевший землями по Двине и бывший именно в 1360 г. степенным посадником». Он действительно «мог организовать ушкуйническую экспедицию в своих подвинских имениях и поручить начальство над ней своему старшему сыну, «молодцу из молодцов» новгородских Анфалу» 30. Данное голословное утверждение воспринял на веру нынешний краевед В.А. Смирнов 31. Однако академик В.Л. Янин, специально исследовавший родословие новгородских бояр Мишиничей-Варфоломеевичей, сыновьями Никиты Матвеевича называет Дмитрия Никитича, заказавшего в 1400 г. вместе с иными боярами «всей улици Кузмодемьяне» Великого Новгорода написание Пролога для местной церкви, и Василия Никитича, посадничество которого отражено в документах 1420—1423 гг. 32

Вплоть до конца XIV в. Анфал Никитин исчезает со страниц памятников письменности. В 1397 г., читаем в Новгородской Первой летописи младшего извода, «насла князь великыи Василии Дмитриевич за Волок на Двину бояръ своих, Андрея Албердова съ другы, ко всеи Двиньскои слободе, а повестуя имъ тако: «чтобы есте задалеся за князь великыи, а от Новагорода бы есте отнялеся, а князь великыи от Новагорода хоцет васъ боронити, а за вас хощеть стояти». И двиняне, Иван Микитинъ и бояре двиньскыи и вси двиняне за великыи князь задалеся, а ко князю великому целоваша крестъ; и князь великыи на крестъномъ целованьи у Новагорода отнял Волокъ Ламьскыи и с волостьми, Торжокъ с волостьми, и Вологду и Бежичькыи Верхъ; и потомъ к Новугороду съ себе целование сложилъ и хрестьную грамоту въскинулъ, а новгородци съ себе целование сложиле и грамоту крестъную князю великому въскинуле» 33. Переход «Двинской слободы» (самоуправлявшего мира Двинско-Важской земли) под великокняжеский патронат был скреплен пожалованием в 1397 г. великим князем Василием Дмитриевичем всему двинскому обществу уставной грамоты, которая, сохраняя основы местного общественного уклада и управления, заменила институт двинских посадников (утверждаемых Великим Новгородом) великокняжескими наместниками (назначаемыми Москвой из числа как местных бояр, так и служилых московских князей) 34.

По свидетельству Московского свода конца XV в. и ряда зависимых от него летописей, «двиняне далися великому князю» Василию I не «того же лета», как это утверждают некоторые иные летописные памятники, а «тоя же весны» 1397 г. 35 После официального крестоцелования двинян «по князю великому» произошли события, потребовавшие значительного временного пространства: занятие московской ратью порубежных волостей и пригородов, отправка в Новгород «хрестьной грамоты», обсуждение новгородцами ситуации и уведомление Василия Дмитриевича о сложении «с себе целования», направление к новгородскому святителю митрополичьего посла, после чего новгородцы «послаша» в Москву своих «послове» и, наконец, переговоры новгородских властей с великим князем. В летние месяцы 1397 г. перечисленные события вряд ли вместятся; стало быть, официальный выход Двинской земли из «конституционного поля» Господина Великого Новгорода состоялся не позднее «тоя же весны» 1397 г.

В 1398 г. «по велице дни (после 7 апреля.— В.Н.) на весне, новгородци же ркоша своему господину отцю архиепископу владыце Ивану: «не можем, господине отче, сего насилья терпети от своего князя великаго Василья Дмитриевича, оже отнялъ у святеи Софеи и у Великого Новагорода пригороды и волости, нашю отчину и дедину, нь хотемъ поискати святеи Софеи пригородовъ и волостии, своеи отчины и дедины; и целоваша крестъ за одинъ брат, како имъ святей Софеи и Великого Новагорода пригородовъ и волостии поискати. И биша чолом посадникъ (от Неревского конца.36 – В.Н.) Тимофеи Юрьевич, посадникъ (от Людина конца.37 – В.Н.) Юрьи Дмитриевич, Василии Борисович (по прозвищу «Синец».38 – В.Н.) и бояри и дети боярьскыи и житьии люди и купеческыи дети, и вси их вои: «благослови, господине отче владыко, поискати святеи Софеи пригородов и волостии: или пакы изнаидем свою отчину къ святеи Софеи и к Великому Новугороду, пакы ли свои головы положим за святую Софею и за своего господина за Великыи Новъгород» 39.

Получив святительское благословение, трёхтысячное новгородское войско во главе с посадниками Тимофеем и Юрием и воеводой40 Василием Синцом «поехаша за Волок на Двину къ городу Орлецу», но в пути «стрете их с Веле владычень волостель Исаи», сказавший им, что 7 апреля «князя великаго бояринъ Андрей с Ываном с Микитинымъ и съ двиняны» вторглись во владычную Вельскую волость, которую «повоеваша, а на головах окупъ поимаша; а от князя великаго приихалъ на Двину в засаду князь Федоръ Ростовъскыи городка блюсти и судити и пошлинъ имати с новгородскых волостии; а двиньскии воеводы Иванъ и Кононъ съ своими другы волости новгородскыи и бояръ новгородскых поделиша собе на части» 41. Выяснив ситуацию, расположение и силы противника, новгородские воеводы внесли коррективы в первоначальный план боевых действий: вместо похода на Орлец было принято решение вначале разгромить великокняжеские отряды, дислоцированные в порубежных московских волостях.

Изменив направление движения, новгородская рать «поидоша на князя великаго волости на Белоозеро, и взяша белоозерьскыи волости на щит, повоевавъ, и пожгоша, и старыи городок Белозерьскыи 42 пожгоша, а из нового городка43 вышедши князи белозерьскыи и воеводы князя великаго, и добиша чоломъ воеводам новгородчкымъ и всемъ воемъ». Взяв с белозерцев «окупа 60 рублевъ, а полона поимаша бещисла, и животовъ поимаша бещисла», новгордские ратники затем «Кубеньскыи волости повоеваша, и около Вологды воеваша, и Устьюгъ городъ повоевавъ и пожгоша». Пока основные новгородские силы «стояша на Устьюге 4 недели», другая их часть во главе с Дмитрием Ивановичем и Иваном Богдановичем (из Людина конца 44) «воеваша» великокняжеские волости в галическом направлении, но, не дойдя одного дня до Галича, вернулась к Устюгу, «полона поимаша бещисла, а на полону окупъ поимаша, зане суды не подоимут, а иныи полонъ пометаша» 45.

Из Устюга новгородцы «поидоша к Орлецю городку», находившимся в 33 км к югу от Холмогор на левом берегу Северной Двины и являвшимся тогда административно-политическим центром Двинской земли46. Полки «оступиша городокъ», поставили камнемётные орудия «и начаша бити порокы». Осаждённые «с городка одиного человека убиша дичького Левушку Федорова посаднича». После месячной осады «вышедши двиняне ис городка» и сдались на милость победителей, которые «воевод заволочкых Ивана и Конана с другы изимаша, овых смертию казниша, а Ивана и брата его Афанаса (Анфала.— В.Н.), Герасима, Родивона исковаша, кто водилъ Двиньскую землю на зло». У великокняжеского наместника Федора Ростовского были изъяты «присуд или пошлины, что поималъ» он с двинян, с московских купцов «взяша с головъ окупа 300 рублевъ, а у двинянъ за их преступление и за их вину воеводы и вси вои новгородци взяша 2000 рублевъ и 3000 коневъ». Зимой 1398/99 гг. «приихаша изъ Заволочья воеводы новгородскыи в Новъгород: посадникъ Тимофеи, посадникъ Юрьи, Василии, и бояре и дети боярьскыи и вси вои добры и здравы; и ради быша новгородци своеи братьи; а переветника Ивана Микитина скинуша с мосту (в р. Волхов.— В.Н.); а Герасимъ и Родивонъ с плачемъ добиша челом своей господе Великому Новугороду, и Новгород даша имъ живот, и постригошася въ мнишьскыи образъ; а Алфанъ избежа на путе»47. Московский свод конца XV в. уточняет, что брат казненного Ивана Никитина «Анфалъ убежа с пути на Устюгь»48. В устюжском Едемском летописце середины XVII в. говорится, что в 1398 г. великокняжеские волости и Двинскую землю воевали не новгородские «вои», а «пришли вятчане с лесов воиною»49. Это – уникальное известие и не исключено, что вятские колонисты новгородского происхождения оказали своей метрополии энергичную поддержку в борьбе с великокняжескими силами и двинскими боярами-«переветниками».

Новгородские власти не остались безучастны к судьбе беглеца. В 1399 г. воевода Яков Прокофьев, повествует Новгородская Четвёртая летопись середины XV в., «гоняшася за Анфаломъ ратью въ 700 человекъ и пригнася къ городку Оустьюгу, а тоу бе владыка Григореи Ростовскии и князь Юрьи Андреевич». Яков Прокофьев спросил князя и устюжан: «Стоите ли за беглеча новгородчкого за Анфала?» Они ответили, что «по великого князя целованию» устюжские власти не поддерживают беглого боярина. Вскоре «Яковъ наеха Анфаила подъ Медвежьею горою, а онъ съ своими други острогъ собе оучини и бися съ Ияковомъ изъ острога». В это время устюжане «съ своими князи, свое слово забывъ», в количестве двух тысяч человек пришли Анфалу «в пособие» и у Стрельного порога Сухоны-реки напали на дружину Якова. Союзники потерпели поражение: «оубиша оустьюжаньцевъ и Анфаиловыхъ 400 человекъ, а инии в реце истопоша, а Яковли все добри и здрави» 50. Однако радость дружинников Якова Прокофьева, вопреки словам составителя Новгородской Четвертой летописи, была недолгой. Использованный В.Н. Татищевым неизвестный летописный памятник содержал уникальную информацию об обстоятельствах возвращения новгородского отряда после Сухонской баталии. Оказывается, когда они шли «мимо Белоозера, ту встретиша их воеводы великаго князя. И бысть им бой крепок, и одолеша воеводы великаго князя новгородцев всех, мало что их утече в Новград. И бысть в Новегороде жалость и плач велии» 51.

В 1861 г. вологодский краевед В.А. Попов (1828—1867) уведомил краеведческую общественность, что, по свидетельству столетнего старца, в упраздненной в 1764 г. Дуниловской (Даниловской) пустыни, воздвигнутой на левом берегу Юга в семи верстах от устья притока Анданги, хранилась древняя рукопись, содержащая записи преданий о жизни и деяниях Анфала Никитина. Некоторые из преданий старец поведал В.А. Попову. Из них явствует, что Анфал, убегая от своих преследователей, перешёл с Ваги на Сухону и вдоль неё двинулся к Устюгу. Разбитый дружиной Якова Прокофьева у Медвежьей горы, что в семи верстах от Пушмы, он с остатками своего отряда, по словам Царского списка Софийской первой и Никоновской летописей (подтверждающих в этой части слышанное В.А. Поповым предание), «убежалъ въ городъ Устюг»52, в котором, судя по легенде, не задержался, а стал подниматься вверх по реке Югу. Спустя какое-то время он и его спутники встретились с вятчанами, заселявшими берега Вохмы (правого притока Ветлуги) и её правого притока Вочи и Моломы (правого притока Вятки). Затем опальный боярин продолжил путь вверх по Югу и остановился в глухих таёжных чащобах Андагских, там, где лесная речушка Анданга впадает справа в Юг 53. Ниже Анданги в реку Юг вливается небольшая речка, именуемая ныне Сторожевой. Предание гласит, что у её устья находился сторожевой пост Анфала, обеспечивавший безопасность двинским беглецам 54.

В.Л. Янин считает возможным отождествлять двинских бояр Ивана и Афанаса (Анфала/Аифала) Никитиных с новгородскими степенными посадниками 1410—1420-х гг. братьями Иваном и Офонасием Федоровичами, наиболее вероятным отцом которых он признаёт Федора Тимофеевича, представлявшего в 1385—1421 гг. в посадничестве Славенский конец Торговой стороны 55.

Несостоятельность данной гипотезы очевидна, ибо, во-первых, казненный зимой 1398/99 г. Иван Никитин не мог быть «Иваном Федоровичем сыном посадничьим», возглавившим в 1411 г. один из новгородских отрядов в войне со шведами56, и, во-вторых, его брат-беглец Афанас (Анфал/Аифал), изменивший в 1397—1398 гг. Господину Великому Новгороду, и «Офоносъ Федорович сынъ посаднич», член новгородского посольства к великому князю Литовскому Витовту в 1414 г.57, определённо совершенно разные лица.

Недолго скрывался Анфал в верховьях Юга. По всей видимости, уже в 1400 г. он был принят в Москве, а в следующем 1401 г. «на миру, на крестъном целовании, князя великаго Василья повелениемъ Анфалъ Микитинъ да Герасимъ Рострига съ князя великаго ратью наихавъ воиною за Волокъ на Двину и взялъ всю Двиньскую землю на щит без вести, в самый Петровъ день», то есть 29 июня58. Архангелогородский летописец начала XVII в. дополняет новгородский текст уникальными подробностями, называя Герасима Ростригу «братом» Анфала Никитина и отождествляя «великокняжескую рать» исключительно с «устюжанами»59. Агрессия сопровождалась обычными (а по догадке В.Н. Вернадского, «вероятно, подсказанными озлобленным «эмигрантом» Анфалом»60) для подобных акций издевательствами, грабежами и жестокими расправами: «Крестианъ повешалъ, а иных посекле, а животы их и товаръ поимале» 61. Иначе записано в Никоновской летописи: великокняжеские ратники «воеваша и плениша, и церкви пограбиша и манастыри, и много христианъ мечю предаша, а иныхъ на древиахъ повешаша» 62. Кроме того, в плен захватили «Ондрея Ивановича» (боярина Неревского конца Софийской стороны, правнука Игната Матвеевича, родного брата степенного посадника 1360 г. Никиты Матвеевича 63) и «посадников двиньскых Есифа Филиповича и Наума Ивановича»64. Есиф Филипович в 1411 г. командовал отрядом в походе на Выборг. В.Л. Янин считает его внуком боярина Григория Семеновича, владельца Челмужского погоста, простиравшегося «по восточному берегу Повенецкого залива Онежского озера примерно на 60 км»65. Наум Иванович в феврале 1421 г. участвовал в переговорах с Ливонским орденом66. Новгородская Червёртая летопись называет ещё одного пленного боярина: «Дмитрия Ратьслаля»67. Никоновская летопись сообщает о всех четырёх пленниках, уточняя при этом отечество Дмитрия: «Ратиславичя»68.

«И Степан Иванович, брат его Михаила и Микита Головня,— продолжает повествование Новгородская Первая летопись младшего извода,— скопивъ около себе важанъ и сугнавъ Аньфанла и Герасима, и бишася с ними на Колмогорах, и отняша у них бояръ новгородскых Андрея, Есифа, Наума»69. Согласно Никоновской летописи, из плена был освобождён и четвёртый новгородский боярин – Дмитрий Ростиславич 70. По наблюдениям В.Л. Янина, Степан и Михаил Ивановичи являлись, по всей вероятности, сыновьями погибшего в 1372 г. под Торжком Ивана Тимофеевича, правнука боярина Славенского конца Торговой стороны Василия Матвеевича71. Всех трёх важских воевод Архангелогородский летописец называет «посадники важъския» 72.

Вторжение состоявшей (судя по указанию Архангелогородского летописца) преимущественно из устюжан великокняжеской рати во главе с двинскими боярами-беглецами братьями Анфалом и Герасимом Ростригой Никитиными в Двинскую землю произошло вопреки заключённому осенью 1398 г. новгородско-московскому мирному договору73, скреплённому обеими сторонами крестоцелованием («на миру, на крестъном целовании»), и без объявления о расторжении мирных отношений и о начале военных действий («без вести»). Новгородско-московские летописи умалчивают о причинах разрыва отношений великого князя Владимирского с официальным Новгородом. Вместе с тем летописи определённо указывают на то, что «двинская война» устюжан была лишь одной из акций в системе мероприятий, предпринятых в 1401 г. Василием Дмитриевичем против Господина Великого Новгорода. «А в то время (когда устюжане воевали Двинскую землю.— В.Н.), читаем в Новгородской Первой летописи младшего извода,— наславъ князь великыи Василии Дмитриевич бояръ своих Александра Поля, Ивана Марина на Торжокъ (новгородский пригород.— В.Н.) войною въ 300 человекъ; изимаша Семеона Васильевича и Михаилу Фефилатова на крестъномъ целовании, и животы их изъ святого Спаса поимаша» 74. Полный вариант этого сообщения сохранился в Новгородской Четвертой летописи: «И в то время наслаль князь великии Василеи боляръ своихъ Александра Поля, Ивана Маринина и Ивана Толбоузина на Торжокъ воиною въ 300 человекъ; изымаша Семеона Васильевича сына посаднича и Михаилоу Фефилатова на мироу, и животы ихъ изъ святого Спаса поимаша, а самыхъ на Москвоу сведошя»75. Великокняжеские «вои», подсказывает Никоновская летопись, «святыя церкви пограбиша, и люди посекоша, и много зла сътворивше, и возвратишася въ свояси»76.

Главным же фигурантом этого антиновгородского политического действа Москва избрала новгородского святителя Иоанна, вызванного митрополитом Киприаном в белокаменную. Статья 1401 мартовского года Новгородской Первой летописи младшего извода начинается с фразы: «Поиха владыка Иоан к митрополиту на Москву Киприяну, позванъ от него о святительскых делехъ, месяца марта въ 6, въ среду крестънои неделе, из Новагорода, и митрополит владыку принялъ»77. Подробный рассказ о пребывании владыки Иоанна в белокаменной в 1401 г. читается в Никоновской летописи: «Того же лета Иванъ владыка, архиепископъ Новогородцкий, прииде изъ Новагорода на Москву къ Киприану митрополиту Киевскому и всеа Русии, позванъ о святителскихъ делехъ, и пребысть у Киприана митрополита въ наказании и смирении, да не точью самъ накажется смиреная мыслити и творити, но и инемъ полза будетъ; не въ гордости бо и не въ покорении полза и спасение бываетъ, но во умилении и смирении. Того же лета бысть съборъ на Москве, месяца июля, при пресвященнемъ митрополите Киприане Киевскомъ и всея Русии; въ соборе же было владыкъ 9: архиепископъ Великаго Новагорода Иванъ, архиепископъ Черниговский Исакий, архиепископъ Ростовский Григорий, Нафанаилъ епископъ Суздальский, Ефросинъ епископъ Рязанский, Арсеней епископъ Тферский, Феогнастъ епископъ Сарский и Подонский, Григорей епископъ Коломенский, Сава епископъ Лутцкий. На томъ священнемъ съборе отписася (письменно отказался, отрекся.78 – В.Н.) архиепископъ Иванъ Новгородцкий своея епископьи, и Лутцкий епископъ Сава отписася своея епископии на томъ же священнемъ съборе. И повеле имъ пресвященный Киприанъ Киевский и всея Русии оть себе съ Москвы не съезжати, бе бо на нихъ брань возложилъ Киприанъ митрополитъ за некиа вещи святителскиа, да не точью сами полезное и спасеное обрящутъ, но и инемъ полезное и спасеное будетъ; ничтоже бо тако сети демонскиа разрушаетъ, якоже покорение и смирение»79. В этой связи Н.И. Костомаров заметил, что «Иоанн ездил к митрополиту советоваться о духовных делах, чего прежде не бывало: ни один владыка до того времени не ездил в Москву к митрополиту иначе, как только для посвящения»80. Уже временная отставка Иоанна с архиепископской кафедры Великого Новгорода и Пскова указывает на более глубинные причины вызова владыки в Москву, нежели совещание «о духовных делах».

Лаконична, но весьма содержательна запись в Новгородской Четвёртой летописи: «Приеха владыка Иванъ на Москвоу, а с ним Юрьи Онцифоровъ; и Киприанъ митрополитъ владыкоу приа, а Юрья отпоусти. Князь Иванъ Юрья на Тфери принялъ, и новъгородци послаша въ Тферь Якова Федоровича сына посаднича, Юрья выняша в Новъгородъ»81. Участие в свите архиепископа боярина Неревского конца Юрия Онцифоровича, занимавшего в 1410—1414 гг. посадничью должность82, позволяет, по мнению В.Н. Вернадского, «утверждать, что поездка владыки Ивана в 1401 г. была вызвана не только «святительскими делами»83. К аналогичной мысли подводит и сообщение Царского списка Софийской Первой летописи начала ХVI в.: «Приеха владыка Иванъ новгородскыи на Москвоу к великому князю и к митрополитоу. И князь великыи Василеи Дмитреевичь владыкоу Ивана велел поимати»84. Как видим, архиепископ Иоанн был отставлен с новгородской кафедры и задержан в белокаменной не столько по настоянию митрополита Киприана и решению церковного собора, сколько по воле великого князя Василия I.

Подлинные мотивы вызова новгородского архиерея в Москву были известны В.Н. Татищеву: «И великий князь Василий, увидев, яко новогородцев владыка их Иван на зло поучает и в волости Заволоцкой ропта востаёт, рек митрополиту Киприяну: «Отче, недобре творит владыко Иван с новгородцы; посылая на Волок, дани емлют и людей отчины моея пужают и солесчают к себе. А вы поставлении миру и любве учити, мне имение собирати и возноситися». И митрополит вскоре посла в Новгород стольника своего Новосильца, повеле ему разведати добре и владыку звати о святительских делах. И того же лета Иван прииде в Москву»85. К такому же выводу пришёл в своём исследовании М.И. Помяловский86 и к близкому – А.И. Никитский 87. По наблюдениям новейшего исследователя данного вопроса В.Н. Вернадского, «и это столкновение было связано с борьбой за землю и власть между Новгородом и великим князем» 88.

Итак, обострение московско-новгородских отношений в 1401 г. было вызвано стремлением Москвы утвердиться в Заволочье. Поражение в 1398 г., повлекшее за собой расправу с московскими сторонниками, прежде всего, с братьями Никитиными, великокняжеское правительство связывало с противодействием московской политики в Заволочье архиепископом Иоанном, который «благослови своих детеи и воеводы новгородчкыи и всих вои; а Новгород отпусти свою братью, рекъ имъ тако: поидете, святеи Софии пригородов и волостии поищите, а своеи отцыне»89. В 1401 г. святитель Иоанн был выведен из активной политики. 6 марта он выехал из Новгорода и в начале лета въехал в белокаменную. Находившийся в его свите «политический тяжеловес» боярин Юрий Онцифорович был выдворен из Москвы, но на какое-то время задержан в Твери (вероятно, по просьбе Василия Дмитриевича). 29 июня, когда новгородский владыка уже довольствовался гостеприимством митрополита, братья Анфал и Герасим Никитины «без вести» стали воевать Двинскую землю. В конце июня – начале июля («в то время») великокняжеский отряд А. Поля захватил и разграбил новгородский пригород Торжок. Когда военные действия в Заволочье и Торжке еще продолжались, в Москве «месяца июля» собрался церковный собор, в центре обсуждения которого оказались «некиа вещи святителскиа» новгородского архиепископа Иоанна, за что собор временно отставил его от управления епархией90. Не удовлетворившись соборным решением, «... Киприан митрополит по великаго князя слову владыку поимал да посадил за сторожи в Чюдовском монастыре за мисечнои суд, что не дали». Просидев 3,5 года в заточении, в 1404 г. владыка Иоанн обрел свободу и вернулся на свою кафедру 91. Но и эта попытка отторгнуть от Великого Новгорода Двинскую землю оказалась неудачной.

В очередной раз Анфал Никитин привлёк внимание летописцев под 1409 г. Древнейшая редакция данного известия отразилась в Тверском своде епископа Антония 1412 г., одного из источников Тверской летописи начала XVI в.92: «Въ лето 6917 (1409.— В.Н.). Преставися Арсении, епископъ Тверскыи, месяца марта въ 2 день. Того же лета поидоша Новогородци изъ Заволочиа по Двине, въ верхъ Сухоною, и вышли Костромою въ Волгу, и взяша на Костроме кормъ, и поидоша къ Новугороду Волгою, въюючи, и взяша Новгородъ Нижнии; и потомъ поидоша на усть Ками, на советь Анфалу, и не поспеша. Анфалъ же пошелъ задними водами въ Каму, князи Болгарские и Жекотстии слаша къ Анфалу, и взяша перемирие, и даша ему окупъ съ земли; Анфалъ же потому исплошися къ нимъ, они же яша его лестию въ Каме, а дружину его изсекоша, а инии разбегошася» 93. Тверская летопись 1412 г. была использована составителем общерусского свода митрополита Фотия 1423 г. («Владимирского полихрона»), вошедшего через Московский свод 1479 г. в великокняжеский свод конца XV в. и зависимые от него летописные памятники конца XV – первой половины XVI в.; правда, рассказ 1409 г. вначале был значительно сокращён, потом слегка дополнен по московским источникам: «Того же лета ходи Анфалъ на Болгары Камою и Волгою, 100 насадов Камою, а Волгою 100 и 50. И избиша их в Каме татарове, а Анфала яша и ведоша въ Орду, а волжьскые насады не поспели»94. Важную подробность сохранил Архангелогородский летописец: «Того же лета Анфал Никитичь ходил с вятчаны на болгары, и там одолеша татарове и в Орду свели» 95. Автор текста под 1409 г. Новгородской Четвёртой летописи поспешил похоронить своего легендарного земляка-изгоя: «Ходи Анфалъ на Болгары, и тамо оубиша» 96. Близкая версия отразилась в краткой редакции «Хроники Руской» первой половины XV в.: «Ходи Онфалъ на Болъгары ратью, и тамо около его рать побили татарове, а самого изъимаша» 96а.

Из рассматриваемых летописных материалов следует, что в начале 1409 мартовского года Анфал Никитин завершил подготовку широкомасштабной военно-речной операции против Волго-Камской Болгарии. Предусматривалось, что нападение на болгарские города произойдёт одновременно с двух направлений: с Волги силами 150 заволочских насадов и с Камы силами 100 вятских насадов под водительством Анфала Никитина. Обе флотилии ушкуйников выступили в поход, очевидно, в конце апреля, когда реки полностью освободились ото льда. Успех ушкуйников зависел в значительной мере от синхронности действий обеих дружин, которую в те времена крайне сложно было добиться. Словом, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Вятские насады Анфала пришли в Нижнюю Каму первыми. Джукетауские («жекотстии») и болгарские князья вступили в переговоры и «даша ему окупъ съ земли». Лесть и сговорчивость неприятеля, вероятно, вскружили голову Анфалу, который перестал остерегаться («исполошися» – оплошать, не остерегаться 97) коварных иноверцев. Последние, обольстив самонадеянного воеводу, внезапно напали на вятскую дружину, «иссекоша» её, «а инии разбегошася». Взятого в плен Анфала передали Орде. Почти пятьдесят лет назад новгородские власти выдали (по решению княжеского съезда) ордынским ханам членов его первой ушкуйничьей дружины, разграбившей в 1360 г. Джукетау; сам же он тогда избежал позора. Теперь жители Джукетау могли считать себя отомщенными.

Сформированная в Заволочье «волжская» судовая рать, поднявшись вверх по Северной Двине и Сухоне и спустившись по Костроме в Волгу, бросила якорь у города Костромы, чтобы принять на суда выделенный им провиант («корм»). Затем ратники пошли к Нижнему Новгороду, который «взяша» с бою, после чего направились к устью Камы, где выяснилось, что соединяться им уже не с кем. Заволочане выбились из согласованного командованием обеих дружин графика движения, очевидно, тогда, когда они воевали Нижний Новгород и его окрестности.

Интересно знать, почему отправившие воевать Волжскую Болгарию заволочане, намеренно отклонившись от графика движения и поставя, тем самым, под удар успех всей операции, напали на Нижний Новгород, управлявшийся с 1392 г. московскими наместниками? Если в 1409 г. заволочане выступили одновременно против великого князя Владимирского (выкупившего в 1392 г. в Орде ярлыки на Нижегородско-Суздальское великое княжество) и Болгар, то почему их союзником стал земляк-изгой Анфал Никитин, перешедший на великокняжескую службу ещё в 1397 г.?

Думается, причины похода волго-камских насадов на Болгары находятся в прямой связи с той политической ситуацией, которая сложилась в Северо-восточной Руси в результате нашествия полчищ Едигея в ноябре 1408 г. Великий князь Василий Дмитриевич «со княгинею и съ детми отъеха къ Костроме», а Едигей три недели простоял в подмосковном Коломенском, пока его отряды воевали города и веси. «Безбожные сыны Измайлове» разорили и сожгли Коломну, Переяславль, Ростов, Юрьев, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец, Курмыш, Сару Великую...» 98. По обоснованному предположению А.Н. Насонова, тогда ордынцы восстановили Нижегородское княжество, посадив на нижегородском и Городецком столах Даниила и Ивана, сыновей бывшего местного князя Бориса Константиновича99. В середине декабря 1408 г. Едигей получил известие о происходивших в Орде смутах и, взяв «окупа» 3000 руб., 20 декабря хан снял осаду Москвы и ушел степь 100.

Как известно, в Костроме заволочане запаслись «кормом», который, надо полагать, был подготовлен для них по распоряжению Василия I, пережидавшему здесь «Едигееву рать». Нападение заволочан на Нижний Новгород преследовало цель изгнать из города ставленников Едигея Даниила и Ивана Борисовичей и, тем самым, вернуть Нижегородскую землю под великокняжеское управление. Летописец подчёркивает, что ратники не грабили Нижний Новгород и не захватывали в плен его жителей, а только «взяша» город и «потомъ поидоша на усть Ками». Взять кремль сожженного татарами Нижнего Новгорода имело смысл лишь в том случае, если требовалось подчинить воле победителей укрывшихся в нем правителей или лишить их возможности управлять. Эти обстоятельства вполне определенно указывают на то, что инициатива волго-камского похода, его финансирование и обеспечение продовольствием и оружием принадлежала не Анфалу Никитину, которого летописи именуют едва ли не главным воеводой, а великому князю Василию Дмитриевичу, занимавшему в то же время княжеские столы и в Великом Новгороде, и в Вятской земле 101. Только великий князь Владимирский мог объединить людские и военно-экономические ресурсы двух суверенных земель – Новгородской и Вятской – для организации совместного похода на Болгар, которые в конце XIV – начале XV в. и, в частности, в 1408 г., оказывали перманентную военную помощь бывшим нижегородским князьям. В политических целях походу был придан характер ушкуйничьего набега на болгарские города. Убедить в этом ордынцев и болгарских князей призваны были самовластные вятчане и их предводитель Анфал, впервые возглавивший ушкуйников почти 50 лет назад.

Скорбное известие о кончине легендарного ушкуйника и политического авантюриста Анфала Никитина поместили практически все общерусские летописные своды и многие местные летописцы. Великокняжеский летописный свод конца XV в. и производные от него московские летописи под 1418 г. сообщают: «Того же лета Михаило Розсохинъ уби на Вятке Анфала и сына его Нестера»102. В иной редакции передают этот текст общерусские летописи, опирающиеся на Новгородско-Софийское летописание начала XV в.: «Того же лета оубиенъ бысть Анфалъ и сынъ его Нестеръ на Вятке от Михаила Розсохина» 103. Ещё короче говорят об этом устюжские летописи: «Того же лета Анфалъ Никитичь убиен бысть на Вятке и сын его Нестер» 104. Вологодско-Пермская летопись конца XV – первой половины XVI в. и Краткий летописец Погодинского собрания конца XVI – первой половины XVII в., протограф которого в части за XV в. весьма близок к Вологодско-Пермской летописи, называют точную дату гибели Анфала: «Того же лета убиен бысть Анъфал и сынъ его Нестеръ на Вятке от Михаила Розсохина месяца июля 11» 105. Волго-уральские известия Вологодско-Пермской летописи восходят к севернорусскому своду конца XV в., связанному своим происхождением с канцелярией архиепископа Филофея Пермского (1472— 1501)106, что придает содержащейся в летописи дате высокую степень достоверности. В этой связи представляется сомнительной указанная В.Н. Татищевым в вариантах к «Истории Российской» дата гибели Анфала Никитина и его сына Нестора: «июня в 12 день» 107, заимствованная им из Новгородской Второй летописи третьей четверти XVI в. 108 Мотивы распри в 1418 г. М. Рассохина с А. Никитиным летописным источникам не известны.

На заре вятской истории возникло присловье: «Вятичи-слепороды». По мнению видного этнографа середины XIX в. И.П. Сахарова, «слепородами вятичан (так в тексте.— В. Н.) прозвали после несчастной их битвы с устюжанами. Это было в 1480 году, когда к ним они пришли, как соседи, на помощь против татар. Вятичане открыли сражение против устюжан ночью, под предводительством Михаила Рассохина, а устюжанами управлял новгородский выходец Анфал. С рассветом дня увидели они, что били своих соседей, а не татар» 109. «Здесь Сахаров заимствует, вероятно, из «Повести о стране Вятской», где приводится рассказ о подобном событии под 1418 г. 110, рассказ, в котором правда перемешена с выдумками»,— так откомментировал сей пассаж Д.К. Зеленин 111. Присловье «вятичи-слепороды» не может быть связано с событиями, повлекшими смерть А. Никитина и его сына по той причине, что легендарный ушкуйник никогда не служил устюжским воеводой112.

Замечание Д.К. Зеленина о времени гибели отца и сына Никитиных правомерно. Сведения о противоборстве М. Рассохина с А. Никитиным были извлечены И.П. Сахаровым, скорее всего, из одного из списков вятских летописных произведений. В частности, в обнаруженном мною Слободском списке «Повести о стране Вятской» конца XVII в. дважды говорится о гибели Никитиных: впервые – под 1421 г., вдругорядь – под 1477/78 (6986) г., когда «...убилъ Анфала и с нимъ 9000 Михаиле Росохинъ под Хлыновымъ» 113. Созданное в начале XVIII в. «Сказание о вятчанех», находящееся в «Анатолиевском сборнике», под 1480/81 (6999) г. содержит запись, что тогда «Михаило Росохин на Вятке убил Анфала и сына его Степана» 114. В рукописи П.М. Сорокина «О начале Вятской земли» эти события отнесены к 1471 г. 115. Столь фантастические датировки гибели Анфала Никитина и его сына Нестора (происшедшей в действительности в 1418 г.) объясняются, полагаем, тем, что авторы названных произведений исходили в данном случае из показаний поздних синодиков вятских церквей.

Присловье «вятичи-слепороды» не может быть связано с событиями 1418 г., повлекшими гибель легендарного ушкуйника Анфала с сыном Нестором, ибо тогда между вятчанами и устюжанами не было никакого побоища, тем более такого, которое унесло бы многие тысячи человеческих жизней. 4 апреля 1696 г. в связи с закладкой каменного Хлыновского Богоявленского собора, построенного через два года вместо прежнего деревянного, первое храмовое здание которого было воздвигнуто не позднее XV в., началось заполнение нового церковного поминальника. Среди записей, перенесённых из старого синодика в новый, имеется и такая: «Сабурова дружина 6924-го (1418.— В.Н.) года ж: Айфала, Стефана, Нестора, Матфея (дважды), Григория, Иоанна, Пагкратиа, Исаакиа и иже с ними оубиенных. Убилъ на Вятке Михаило Росохинъ ж» 116. В помяннике Подчуршинской Рождественской церкви середины XVIII в. значилось: «Сабурова дружины Анфала, сына его Стефана, Нестора, Феодора, Матфея (2-жды), Григориа (2-жды), Иоанна, Пагкратиа, Исакиа и иже с ними 9 000 убиенных под градом Хлыновым» 117. Близкий ей текст содержит синодик неизвестной вятской церкви первой половины XVIII в.: «Сабурова дружина, кои побиты подъ Хлыновымъ градомъ: Аифала, Нестора и с ними 9000» 118. В синодике Троицкой церкви села Макарьевского Хлыновского уезда (ныне в городской черте Кирова) середины XVII в. поминальная запись дана в следующей редакции: «Сабурова дружина. Анфала. Степана. Нестера. Феодора. Матфея 2. Григория 2. Иоанна. Панкратия. Исаакия и иже с ними 9000 убиенных, которыхъ убилъ на Вятке Михаиле Розсохинъ въ лето 6929 (1420/21.— В.Н.)». Похожий вариант читался в синодике, бывшем в распоряжении А.С. Верещагина 119. Помещенная в синодике Макарьевской Троицкой церкви середины XVII в. запись отражает редакцию, возникшую не позднее середины XVI в. и переданную ещё Новгородской Второй летописью третьей четверти XVI в. «Въ то же (6929.— В.Н.) лето убиенъ бысть и на Вятки Анъфалъ и сынъ его Нестеръ отъ Михаила Роскина июня въ 12 день» 120. Примерно такой же текст («Въ лето 6929 на Вятке убиенъ бысть Анфалъ и сынъ его Нестеръ отъ Михаила Росохина») значится в «Повести о стране Вятской», «Летописце старых лет» конца XVII в. и в вятском «Временнике» 1700 г. 121.

Не отвлекаясь на ошибочно проставленную в синодиках и поздних летописных памятниках дату (событие произошло все-таки 11 июля 1418 г.), отметим величайшую значимость поминальной записи: в сражении на Вятке Анфал и Нестор Никитины ратоборствовали против Михаила Рассохина в составе дружины некоего Сабура. Годом ранее, в 1417 г., «с Вятки, изъ князя великого отчине, княжь бояринъ Юрьевъ Глебъ Семеонович с новогородчкыми беглице, съ Семеономъ Жадовьскымъ и с Михаилою съ Росхохиньмъ (так в тексте; верно – Рассохиным.— В.Н.), и съ устьюжаны и с вятцаны изъихаша в насадех безъ вести в Заволочькую землю и повоеваша» ряд двинских волостей, после чего новгородские бояре «съ заволочаны идоша за разбоиники в погоню и пограбиша Устьюгъ» 122. По наблюдениям А.Г. Боброва, известием 1418 г. о убиении на Вятке Анфала и его сына Нестора заканчивался Свод митрополита Фотия, написанный иноком Троице-Сергиева монастыря Епифанием Премудрым и являющийся протографом Софийской Первой – Новгородской Карамзинской Второй летописей и отразившийся в Новгородской Первой летописи младшего извода 123. Словом, рассматриваемый рассказ 1418 г. составлен современником событий, информацию о которых он получил в митрополичьей канцелярии или даже в великокняжеском дворцовом ведомстве, что удостоверяет высочайшую степени её достоверности. В июле 1418 г. бывший двинской боярин и один из руководителей «Вятской земли» Михаил Рассохин во главе вятской рати дал сражение «Сабуровой дружине», в составе которой находились Анфал и Нестор Никитины.

С 1397 г. Анфал Никитин верой и правдой служил великому князю Владимирскому Василию Дмитриевичу (1389—1425). Два поколения семьи двинских бояр Никитиных с завидной (достойной лучшего приложения) настойчивостью стремились вывести Двинскую землю из-под юрисдикции Господина Великого Новгорода и передать ее в прямое великокняжеское управление. Придя летом 1418 г. на Вятку в составе «Сабуровой дружины», Никитины выполняли политическую волю Василия Дмитриевича, на что косвенно указывает имя дружинного предводителя. Сабуровы вели родство от костромского боярина Дмитрия Зерна, известного с начала XIV в. Его внук Фёдор Иванович имел прозвание Сабур. В 1380 г. храбрый костромич Фёдор Сабур сражался на Куликовом поле и после битвы «два сына боярские костромичи, а имя единому Собур, а другому Григории Холпищев», нашли великого князя Дмитрия Ивановича «под березою под ссеченою, ранена, велия кровава, во единои срачице седяша». Василий I ввёл Фёдора Сабура в Боярскую Думу. О близости его к великому князю говорит тот факт, что он удостоился чести быть свидетелем при составлении второй (1419/20 г.) и третьей (1423 г.) духовных завещаний Василия Дмитриевича 124.

Как видим, многочисленное великокняжеское войско под водительством боярина Ф.И. Сабура и давнего союзника Москвы Анфала Никитина могло оказаться на Вятке только для выполнения какой-то важнейшей военно-политической миссии. Какую же роль Василий I отвёл Вятке в своих политических замыслах? Добившись на рубеже XIV—XV столетий государственной самостоятельности, вечевое государство «Вятская земля» с её значительным военно-экономическим потенциалом могло оказаться либо весьма надёжным союзником (например, для галичан во время феодальной войны второй четверти XV в. 125), либо жестким и непримиримым противником.

Проведённый в другой статье анализ социально-политической ситуации в Северо-Восточной Руси в последнее десятилетие великого княжения Василия Дмитриевича наводит на следующие соображения. Кончина в июле 1417 г. Ивана, наследника Василия I, заставила великого князя написать новое завещание, на этот раз в пользу следующего сына – двухлетнего Василия, которого он благославлял московским уделом и великим княжением Владимирским. Однако такое жалование Василия I вступало в противоречие с волей его отца Дмитрия Донского, определившего в 1389 г. иной порядок наследования: «А по грехомъ отыметъ Богъ сына моего князя Василья, а хто будетъ подъ темъ сынъ мои, ино тому сыну моему княжь Васильевъ уделъ, а того уделомъ поделить ихъ моя княгиня». Все годы великого княжения Василия I его наследником публично признавался, как это провозглашала духовная Дмитрия Донского, князь Звенигородский и Галицкий Юрий Дмитриевич. В 1419/20 г. Василий I в своей духовной пересмотрел вопрос о престолонаследии в пользу сына Василия, с чем не мог согласиться Юрий Галицкий, вошедший в союзнические отношения с независимой Вяткой. Для Москвы было жизненно важным не допустить усиления военно-политических позиций галицко-звенигородского правителя, особенно за счёт таких умелых и мужественных ратоборцев, каковыми по праву считались вятчане, стяжавшие громкую славу во многих военных походах. Не надеясь на сговорчивость вятских властей, Василий Дмитриевич отправил на Вятку крупные военные силы, поручив командование одному из наиболее доверенных своих бояр Ф.И. Сабурову. Включение в состав экспедиции популярного и весьма авторитетного среди лиц новгородского происхождения Анфала Никитина следует, очевидно, расценивать, как косвенное указание на то, что главной целью вятской миссии Ф.И Сабурова являлось насильственное свержение правительства Михаила Рассохина и передача власти легендарному ушкуйнику, известного своими промосковскими настроениями 126.

Но вечевая Вятка не желала быть послушной служанкой Москвы. Поддержанный вятчанами Михаил Рассохин дал сражение «Сабуровой дружине» и разбил её. По данным вятских поминальников, на поле брани остались лежать до 9000 павших бойцов, в том числе – Анфал (Афанасий) и Нестор Никитины. В XV в. вятчане неоднократно ратоборствовали с москвичами, зачастую побеждая их, но более никогда не вносили имена погибших великокняжеских ратников в свои синодики. Так они поступили в первый и последний раз в своей истории после июльской битвы 1418 г. Причина тому одна: среди павших оказались пришедшие с Анфалом «новгородские беглецы», доводившиеся вятчанам родственниками, друзьями-товарищами, знакомыми и просто земляками. Наиболее известные из них названы в синодиках поименно. Эту баталию вятчане справедливо расценили как инспирированное официальной Москвой братоубийственное побоище, жертвы которого подлежали вечному поминовению. Согласно летописям и ранним синодикам, кровополитная сеча произошла «на Вятке», то есть, как верно подметил ещё А.С. Верещагин, не под городом Хлыновым, а где-то на Вятской земле 127.

Место погребения Афанасия Никитина и его земляков-соратников достоверно не известно. Последним приютом легендарного ушкуйника устюжские предания называют загадочную «Анфалову могилу», что в семи верстах от Дуниловой пустыни, недалеко от впадения Анданги в Юг. Его верные сподвижники якобы основали здесь несколько селений, известных во второй половине XIX в. как «Андангские починки» 128, по поводу коих Г.Н. Потанин как-то заметил: «Куревин починок, Завражье село, Старишна, Сорокина и Высокая... лежат на реке Юге, а не на Анданги» 129. К тому же, передают краеведы, «здесь, в 40—50 метрах от современной дороги на Дунилово, сподвижниками Анфала был воздвигнут памятно-поминальный крест, к которому, по местному преданию, приходили сестра Анфала Ольга (по другой версии, это была его жена, имя которой предание не сохранило) и жены его соратников для поминовения погибших. Женщины протоптали в лесу прямую тропу. Эта тропа, протянувшаяся до Пермасских починков, до сих пор зовётся «бабьей дорогой» 130. Кстати сказать, в недалёком прошлом, на левом берегу речки Маёвги (правом притоке Юга), ниже её правого притока Плоской, стояла деревня Анфалово.

С именем Анфала Никитина приуральские предания связывают основание «Анфаловского городища» в верхнем течении Камы, который локализуется местными исследователями то в трех километрах от чердынского села Пянтег (Пянтежское городище) 131, то на левом берегу Камы в районе села Долды, напротив Чердыни 132, то «в окрестностях села Бондюг Чердынского района Пермской области, около которого найдены русский меч, обрывки кольчуги и клад русских монет XV в.» 133, то в устье Лызовки (правом притоке Колвы, впадающей справа в Вишеру), ниже которого «примерно в пятистах метрах, на берегу Колвы», имеется средневековое Лобанихинское городище, отождествляемое с «городком Анфаловским» 134. «С именем Анфала,— отмечал В.А. Оборин,— возможно, связано название Анфаловского лога около Чердыни, озера Анфаловского и фамилии Анфаловых в этом же районе» 135. Наконец, заметим, что в 1622/23 г. в Шестаковском уезде «подле Вятку реку» находилась деревня Анфаловская 136. Быть может, эта деревня и есть та самая, о которой предание гласит, что при впадении Летки в Вятку «знаменитый ушкуйник основал свою последнюю вотчину»137.

Примечания

1. В[ерещагин] А. Заметка по поводу статей Рычкова и Хитрово // Календарь Вятской губернии на 1893 год.— Вятка, 1892. С. 330—337; Он же. К истории древнего Хлынова.— Вятка, 1904. С 1—79. В конце XIX в. некоторые энциклопедические словари поместили биографические заметки об Анфале Никитине, о чём см.: Энциклопедический словарь.— СПб., 1890. Т. 2: Алтай-Арагвай / Изд. Ф.А. Брокгауза, И.А. Ефрона. С. 874; Русский биографический словарь.— СПб., 1896. Т. 1: Аарон—Император Александр II. С. 89.
2. Смирнов В. Анфал Никитин и вятская свистунья // Выбор.— Киров, 1991. № 38. С. 8; Он же. Ушкуйники // Там же.— № 39. С. 6; Он же. Начало Вятки // Вят. наблюдатель-2.— Киров, 1997. 2 июля (№ 1). С. 5.
3. Муравьёва Л.Л. Заметки о Рогожском летописце // Источниковедение отечественной истории: Сб. ст. 1984 / Отв. ред. В.И. Буганов.— М., 1986. С. 143— 153; Клюг Э. Княжество Тверское (1247—1485 гг.) / Пер. А.В. Чернышева; Общ. ред. П.Д. Малыгина, П.Г. Гайдукова.— Тверь, 1994. С. 26—31.
4. Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ).— Пг., 1922. Т. 15, вып. 1. Стб. 69.
5. ПСРЛ.— Пг., 1915. Т. 4, ч. 1. вып. 1. С. 289; СПб., 1851. Т. 5. С. 229.
6. Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. – М., 1980. С 134—189.
7. ПСРЛ.— М., 1965. Т. 10. С. 232. Это летописное сообщение повторено в кн.: Татищев В.Н. Собр. соч.— М., 1996. Т. V: История Российская, ч. 3. С. 111.
8. ПСРЛ.— М.; Л., 1962. Т. 27. С. 281; Л., 1982. Т. 37. С. 73; Лурье Я.С. Источник «Сокращенных Летописных сводов конца XV в.» и Устюжского летописца // Археографический ежегодник за 1971 год.— М., 1972. С. 120—123, 127—129; Он же. Общерусские летописи XIV—XV вв.— Л., 1976. С. 168—172, 177—192; Он же. Летописный свод Сокращённый // Словарь книжников и книжности Древней Руси: Вып. 2 (вторая половина XIV—XVI в.): Ч. 2: Л—Я / Отв. ред. Д.С. Лихачёв.— Л., 1989. С. 34—35; Он же. Летопись Устюжская // Там же. С. 67—68.
9. Джукетау располагался в 0,7 км к северо-востоку от современного села Данауровка и в 5 км от г. Чистополя, о чем см.: Смирнов А.П. Волжские булгары.— М., 1951. С. 266—267; Казаков Е.П., Старостин П.Н., Халиков А.Х. Археологические памятники Татарской АССР.— Казань, 1987. С 210. № 485; Набиуллин Н.Г. Город Джукетау X—XIV вв. по археологическим исследованиям: Автореф. дис. канд. ист. наук.— Ижевск, 2000. С. 3, 8—10, 18—20.
10. ПСРЛ.— Т. 15, вып. 1. Стб. 69.
11. ПСРЛ.— Т. 10. С. 232.
12. ПСРЛ.— Т. 37. С. 73.
13. Сербина К.Н. Устюжское летописание XVI—XVIII вв. / Отв. ред. В.И. Буганов.— Л., 1985. С. 87—96.
14. Приселков М.Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста.— М.; Л., 1950. С. 377.
15. Приселков М.Д. Троицкая летопись.— М.; Л. , 1950. С. 377; ПСРЛ.— СПб., 1913. Т. 18. С. 100—101; М.; Л., 1949. Т. 25. С. 181; СПб., 1859. Т. 8. С. 11.
16. ПСРЛ.—Т. 15, вып. 1. Стб. 70.
17. ПСРЛ.— Т. 37. С. 73; Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв.— М., 1984. С. 275—279.
18. ПСРЛ.— Т. 10. С. 232.
19. Татищев В.Н. Собр. соч. Т. 5. С. 112.
20. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов / Под ред. и с предисл. А.Н. Насонова; Отв. ред. М.Н. Тихомиров.— М.; Л., 1950. С. 367; ПСРЛ.— Т. 25. С. 181; Т. 5. С. 229; Т. 8. С. 11.
21. ПСРЛ.— Т. 25. С. 181; Т. 8. С. 11.
22. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 367.
23. ПСРЛ.— Т. 15, вып. 1. Стб. 70.
24. ПСРЛ.— СПб., 1910. Т. 20, первая половина. С. 190.
25. Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Подгот. к печати В.Г. Гейман, Н.А. Казакова, А.А. Копанев и др.; Под ред. С.Н. Валка.— М.; Л., 1949. С. 13, 16, 20, 22, 28, 30.
26. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 365—366.
27. О посадничестве см.: Янин В.Л. Новгородские посадники.— М., 1962. С. 185—210; Он же. Новгородские акты XII—XV вв.: Хронолог. коммент.— М., 1991. С. 25—34.
28. Никита Матвеевич пренебрёг уроками истории вековой давности. Ещё в 1255 г. новгородцы «выгнаша вон» великокняжеского наместника Василия Александровича и пригласили на вакантный стол его дядю Ярослава Ярославича Тверского. Узнав об этом, великий князь Владимирский Александр Ярославич повёл рать на Новгород и потребовал выдачи виновных в изгнании его сына Василия. «И рекоша меншии у святого Николы на веце: «братье, да како рчеть князь: выдайте ми мои ворогы»; и целоваша святую Богородицю меншии, како стати всемъ, любо животь, любо смерть за правду новгородскую, за свою отчину». Распря завершилась компромиссом: инициатор перемен посадник Онаний лишился должности по настоянию князя, а новгородцы, отстояв свою «правду» и не выдав князю Онания, «взяша миръ на всей воли новгородчкои» с Александром Ярославичем Невским (Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 80—81, 307—308).
29. ПСРЛ.—Т. 15, вып. 1. Стб. 85.
30. В[ерещаги]н А.С. К истории древнего Хлынова.— Вятка, 1904. С. 56, примеч. 1.
31. Смирнов В. Начало Вятки // Вят. наблюдатель-2.— 1997, 2 июля (№ 1). С. 5.
32. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина: (Ист.-генеалог. исслед.).— М., 1981. С. 12, 45—54, 148; Он же. Новгородские акты XII—XV вв. С. 24—25, 28, 29, 43—45, 49; Он же. Я послал тебе бересту...: 3-изд., испр. и доп. Послесл. А.А. Зализняка.— М., 1998. С. 91—92, 138—140, 193, 319—380.
33. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 389.
34. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV веков.— М.; Л., 1948. Ч. 1. С. 397—407; Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV— начала XVI вв.— М., 1964. Т. 3. С. 21—22, № 7. Перепечатана в: Российское законодательство X—XX веков: Т. 2. Законодательство периода образования Русского централизованного государства / Отв. ред. А.Д. Горский— М., 1985. С. 179—186.
35. ПСРЛ.— Т. 25. С. 227; Т. 8. С. 70; М., 1978. Т. 34. С. 148.
36. Обоснование территориальной принадлежности Тимофея Юрьевича см.: Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 145—148; Он же. Новгородские акты XII—XV вв. С. 34—42.
37. Обоснование территориальной принадлежности Юрия Дмитриевича см.: Хорошев А.С. Боярское строительство в новгородском Аркаже монастыре // Вестн. Моск. ун-та: Сер. IX: История.— 1966. № 2. С. 77—82; Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 34—42.
38. ПСРЛ.— Л., 1925. Т. 4, ч. 1. вып. 2. С. 383.
39. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 391.
40. Василий Синец назван «воеводой» в Архангелогородском летописце (ПСРЛ.— Т. 37. С. 80). В 1393 г. он в качестве воеводы воевал (вместе с Тимофеем Юрьевичем) «княжи волости» Кличен-городок и Устюжну (ПСРЛ.— Т. 4, ч. 1, вып. 2. С. 373—374).
41. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 391—392.
42. «Старый городокъ Белозерьскыи» (в XIX в. – урочище «Старый Город») располагался на правом берегу реки Шексны в 2,5 км от её истока (по старинному – «устья») из Белого озера. В 1965 г. в результате сооружения на Шексне плотины большая часть средневекового города оказалась под водой. На месте снесённой в 1950 г. часовни Василия Великого, воздвигнутой на развалинах одноименного городского собора, поставленного, по преданию, в связи с крещением местной веси (вепсов) и построенный посему на территории языческого святилища, была устроена силосная яма. В 1960—70-е гг. был почти полностью срыт карьером могильник древнего города, а по его незатопленной части проложили дорогу. В 1985 г. в целях создания более удобных условий для судоходства землеснаряд срыл подводную часть «Старого Городка» (Голубева Л.А. Весь и славяне на Белом озере. Х—XIII вв.— М., 1973. С. 59—64; Макаров Н.А. Захаров С.Д. Древности затопленного Белоозера // Белозерье: Ист.-лит. альм. / Гл. ред. Ю.С. Васильев.— Вологда, 1994. Вып. 1. С. 7—15).
43. «Новый городокъ Белозерьскыи» отождествляется с современным городом Белозерском, раположенном на южном берегу одноименного озера (Макаров Н.А., Захаров С.Д. Древности затопленного Белоозера. С. 7—8; Захаров С.Д. Белоозеро и Белозерск // Макаров Н.А., Захаров С.Д., Бужилова А.П. Средневековое расселение на Белом озере.— М., 2001. C. 173—187).
44. Иван Богданович – сын посадника от Людина конца Богдана Аввакумовича (Обакумовича), в 1416—1417 гг. избирался степенным посадником. Его брат Григорий становился степенным посадником в 1410—1411 гг. (Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 34—42).
45. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 392.
46. Овсянников О.В. Средневековые города Архангельского Севера: Люди. События. Даты.— Архангельск, 1992. С. 33—42.
47. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 392—393.
48. ПСРЛ.— Т. 25. С. 228. Также см.: ПСРЛ.— Т. 24. С. 167; Л., 1977. Т. 33. С. 166.
49. Отдел редкой и рукописной книги Библиотеки РАН. Ф. 31 (Осн. собр.). 16.13.2. Л. 97 об.
50. ПСРЛ.— Т. 4, ч. 1, вып. 2. С. 383—384.
51. Татищев В. Н. Собр. соч. Т. 5. С. 193.
52. ПСРЛ.— М, 1965. Т. 11. С. 171; М., 1994. Т. 39. С. 136.
53. Попов В. Колонизация русскими Вологодской губернии // Памятная книжка для Вологодской губернии на 1861 год.— Вологда, 1861. С. 112—113; Баданин Д.Д., Биланчук Р.П., Наумов А.Н. и др. Никольская земля в истории Европейского Севера // Никольская старина: Ист. и этногр. очерки / Отв. ред. С.А. Тихомиров.— Вологда, 2000. С. 44—46, 300; Также см.: Повесть о стране Вятской: Свод летописных известий о Вят. крае / Сост. А.А. Спицын; Переизд. В.А. Смирнова.— Киров, 1993. С. 15.
54. Баданин Д.Д., Биланчук Р.П., Наумов А.Н. и др. Никольская земля в истории Европейского Севера. С. 46.
55. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 63, 77—78, 146— 147.
56. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 402.
57. Там же. С. 404—405. Согласно неаргументированному утверждению краеведа В.К. Семибратова (с которым автор не согласен), имя двинского боярина Анфала Никитина было производным от «Амфилохий» (Семибратов В.К. К.А. Анфилатов в зеркале антропонимики // Музейный вестн.: Информ.-познават. ежекварт. изд. Слобод. краевед. музея.— Слободской, 2001. № 1. С. 23).
58. Там же. С. 396.
59. ПСРЛ.— Т. 37. С. 81.
60. Вернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке / Отв. ред. И.И. Смирнов.— М.; Л., 1961. С. 220.
61. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 396; ПСРЛ.— Т. 4, ч. 1. вып. 2. С. 390.
62. ПСРЛ.— Т. 11. С. 186.
63. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 51—57.
64. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 396.
65. Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 236—243, 299—300, 306.
66. Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 107.
67. ПСРЛ.— Т. 4, ч. 1, вып. 2. С. 390.
68. ПСРЛ.— Т. 11. С. 186.
69. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 396.
70. ПСРЛ.— Т. 11. С. 186.
71. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 51, 91—92, 101; Он же. Новгородские акты XII—XV вв. С. 277—278.
72. ПСРЛ.— Т. 37. С. 81.
73. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 393; ПСРЛ.— Т. 4, ч. 1, вып. 2. С. 383; Т. 11. С. 171.
74. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С. 396— 397