Версия для слабовидящихВикторин Арефьев – первый вятский социалист-революционер
А. С. Масютин
В нашем вятском краеведении традиционно увязывается возникновение нового поколения революционных кружков, рождавшихся с послехалтуринских землевольческих 1870-х гг., с именами ссыльных социал-демократов Анатолия Левентона и Николая Бушена. Помимо непролетарского происхождения (оба из дворян), коробящего классовое чутьё историка-марксиста, «козявочность» Левентона на марксистском небосклоне и сотрудничество с белогвардейцами меньшевика Бушена также не особо красили нашу советскую историографию. Да и кружок во главе с Левентоном для истории возник лишь в 1899 г.1, а Бушена в 1900 г.2, оставляя, таким образом, 25-летнюю домарксову лакуну в революционном движении на Вятке.
Однако, уже в середине 1890‑х гг., помимо социал-демократов, в России действовал целый ряд кружков и групп, возникших и действовавших частью самостоятельно, частью поддерживающих контакты друг с другом. Они сильно различались между собою по составу участников, по приёмам своей деятельности, по оценкам своих программных воззрений. Но у всех была одна общая черта – признание своей преемственной связи с предшествующим социалистическим поколением, преимущественно с «Народной волей». Некоторые из этих групп так и называли себя народовольческими, другие оставались безымянными, например, вятский кружок Викторина Арефьева3. Таково было суждение Степана Слётова – историографа партии социалистов-революционеров. Этот кружок не миновал упоминания и стоявшего по другую сторону баррикад жандармского полковника Спиридовича, давшего цельную картину становления в России социал-революционного движения4.
Откуда взялся на Вятке неугомонный пропагандист, «один из наиболее деятельных и смелых распространителей социалистической литературы Викторин Севастьянович Арефьев»5?
Арефьев родился в 1874 г. в с. Басманове Балашёвского уезда Саратовской губернии в «семье исключительной по своей преданности революции и крестьянскому делу… Вся семья, начиная с отца, престарелого Севастьяна Арефьева, затем три его сына и дочь, за революционную работу в деревне подвергались беспрерывным обыскам, частым арестам и, наконец, были высланы в Архангельскую губернию»6. Семья Арефьевых была очень большой: двое родителей и восемь детей (пять сыновей и три дочери), Викторин был вторым ребёнком по старшинству7. Постоянная необходимость примирять свои частные побуждения с интересами братьев и сестёр много способствовала не только усвоению правил общежития, но и становлению общинного, социалистического мировосприятия. Детство В. С. Арефьева проходило в условиях крайней нужды, так что он за неимением средств у родных был вынужден уйти из третьего класса Балашевского духовного училища, где воспитывался за счёт отцовской сестры Павлы Викторовны8. Отец Севастьян Викторович, имея на руках множество малолеток при двух десятинах своей земли, не мог позволить себе такой роскоши, как образование сына.
Тем не менее, В. С. Арефьев, хотя и не получил систематического образования, сдал экзамены на право быть народным учителем и начал преподавать в родном Басманове в 1890 г. В голодные годы (1891–1892) он принимал самое горячее участие в оказании помощи голодающим крестьянам посредством устройства столовых, закупок хлеба и т. д. Рано Арефьев стал отмечаться и на литературном поприще, являясь одним из виднейших проводников «народнических тенденций в редакциях провинциальных газет второй половины 90-х годов»9. В публикациях начала 1890-х гг. в «Саратовском дневнике» он выступал горячим и смелым заступником тёмной народной массы и грозным, опасным противником деревенских «мироедов» и других хищников медвежьих углов. Также притягивал литературные интересы Арефьева фольклор, он отлично знал поволжские говоры, у него были записи песен пензенских татар, запевок «Дубинушки» и целое исследование о саратовской «матане», предшественнице современной частушки10. Но куда важнее газетных обличений и собирания фольклора для Арефьева была революционная работа в крестьянстве. Крайняя аграрная теснота, явные и скрытые проделки тёмных сил – администрации и местных капиталистов – побудили его вступить в подпольный кружок Михаила Ромася, уже отбывшего 10 лет суровой сибирской ссылки и пытавшегося поставить дело пропаганды среди поволжских крестьян. В этом кружке – с центром в Казани – Максим Горький в 1891 или 1892 г. впервые увидел людей, жизненные интересы которых простирались дальше забот о личной сытости, об устройстве личной, спокойной жизни, людей, которые с полным знанием жизни трудового народа говорили о необходимости изменить жизнь и верили в возможность этого. Наиболее близко Горький сошёлся тогда с молодыми пропагандистами – Викторином Арефьевым и Павлом Ситниковым11. По свидетельству Горького, Арефьев был связным между народовольцами (тайными народническими кружками) Казани и Саратова12. Долго эта деятельность не могла оставаться невидимой для глаз полиции, и в 1892 г. за произнесение политических речей на сельском сходе в с. Басманове Арефьев был привлечён к дознанию. Дознание вылилось в 13-месячное тюремное заключение, а затем в высылку в Нижний Новгород в июле 1893 г. под гласный надзор полиции сроком на 3 года13.
В Нижнем Новгороде Арефьев продолжил свои занятия литературными трудами, не оставил и революционной деятельности. Находясь под бдительным полицейским присмотром, Арефьев в 1895 г. вновь подвергся судебному дознанию. По сведениям безымянного корреспондента ленинской «Искры» – за раскрытие и оглашение деяний жандармского правления и губернатора в местной газете («Нижегородском листке»)14, а по воспоминаниям Горького – за отношение к «народоправцам»15. Версия Горького более убедительна, так как он вновь встречался с Арефьевым в Н. Новгороде у И. И. Сведенцова (старого народника). В одну из встреч Арефьев рассказал Горькому о провале в Смоленске тайной типографии партии «Народного права», которую содержал их старый знакомец Михаил Ромась16. Из Н. Новгорода Арефьев по независящим от него жандармским обстоятельствам должен был выбыть в Вятку (июнь 1895 г.).
В Вятке Арефьев проживал по двум адресам: первоначально – в доме на углу улиц Пятницкой (ранее Халтурина) и Вознесенской-Николаевской (ныне Ленина) в доме кондитера Якубовского, затем Арефьев перебрался в дом Халтурина, располагавшийся на перекрёстке улиц Преображенской (ранее Энгельса) и Царёвской (ныне Свободы)17 – с 1904 г. на месте дома Халтурина находится здание роддома № 1.
К сожалению, цельный источник, касающийся нелегальной работы Арефьева в Вятке, отсутствует. Дело, заведённое в секретном столе канцелярии вятского губернатора объёмом в 150 листов «По отношению нижегородского губернатора о высланном в Вятскую губернию под негласный надзор полиции Викторине Арефьеве и Василии Горохове», в архиве не сохранилось18. Тем не менее, имеющиеся материалы других фондов дают ясное представление о политической деятельности и связях Арефьева.
По данным главы вятской жандармерии полковника Молоховца, к середине 1890-х гг. в Вятке сложилась «весьма сильная партия, ненавидящая дворян и стремящаяся к своей цели – дискредитированию правительства, эта партия имеет массу своих приверженцев среди земских деятелей всех уездов губернии». Возглавляли эту партию председатель губернской земской управы А. П. Батуев, редактор «Вятского края» А. П. Лашкевич, чиновник контрольной палаты П. А. Голубев и заведующий кустарным музеем М. П. Бородин. Добытые агентурным путём сведения также установили, что под протекторатом выше приведённых лиц молодёжь г. Вятки стала группироваться в отдельные кружки, личный состав которых, в основном, пополнялся фельдшерицами и семинаристами, где «устраиваются периодические сборища по вечерам, ...читаются запрещённые цензурой сочинения и произведения подпольной печати». Отметился среди членов этих кружков и Левентон19. В дальнейшем именно Голубев и Бородин приняли близкое участие в судьбе Арефьева, поэтому стоит, хотя бы бегло, упомянуть о них. Ещё в конце 1870-х гг. Голубев, будучи гимназическим преподавателем математики в Троицке Оренбургской губернии, устроил революционный кружок из старшеклассников. В этом кружке «занятия велись систематически, из года в год, оставив в молодых слушателях прочный след в виде сложившихся социалистических убеждений»20. Из кружка Голубева вышел народоволец П. П. Подбельский – жертва бойни политических заключённых в Якутске в 1889 г. Бородин же был организатором революционного кружка учащейся молодёжи в Вятке в 1873–1874 гг., а в 1879 г. за хранение запрещённых книг и рукописей был выдворен в Якутск21.
Легальной деятельностью для Арефьева было сотрудничество в местной печати. В первую очередь, в газете «Вятский край», основанной П. Голубевым в 1895 г., а также издаваемой губернским земством «Вятской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной газете». В четырёхлетней подшивке «Вятского края» (1895–1898) удалось обнаружить лишь три материала, указывающих на их принадлежность Арефьеву – с подписью «В. А-въ». Однако, подавляющее большинство обзоров, фельетонов, корреспонденций с мест дано без указания автора, либо подписано псевдонимом. Особенно это касается «скользких» тем: злоупотребления полиции, административные неурядицы, массовые заболевания и т. д.. Так что, возможно, публикаций Арефьева и больше. Точно же ему принадлежат две рецензии на книги – сборник «Мнения русских людей о лучших книгах для чтения» (изд. Ледерле и К., 1895)22 и капитальный труд филолога Брандеса «Литература XIX века в её главных течениях»23, а также обширный фельетон «В тюремной больнице (отрывки из воспоминаний)», занимающий «подвалы» двух номеров. Очерк в духе обличительно-разночинской литературы описывает муки сидельцев N-ской тюрьмы, одной из центральных провинциальных тюрем, очевидцем чего выступает сам автор. Почти каждый арестант, угодивший в тюремную больницу, обречён на смерть. «Умирает человек, у которого ничего не осталось, кроме воспоминаний и надежды на более или менее отдалённую “волю”. Сколько, быть может, он передумал об этой “воле”, которая рисуется воображению такой привлекательною и о которой так ноет сердце в бессонной ночи!.. И вот теперь, на смертном одре он видит, что всё уже покончено, что к этой “воле” нет возврата, что надежда, которую он так долго лелеял, его обманула. Как тяжела должна быть эта мысль, как сильно должна она мучить умирающего»24. Однако смерть неизбежно настигает и малолетнего взломщика, извёдшегося от тоски по маме, и деревенского вора, и вора-мещанина, жертву неудачной операции. Едва лишь скончался человек, а его скудные пожитки «уже через минуту были разделены хожалыми (санитарами из арестантов. – А. М.) между собой. При этом не обошлось без пререканий: каждому казалось, что он ухаживал за покойным больше других, и потому каждый претендовал на большую часть наследства. Впрочем, всё и наследство-то состояло из остатков чаю и сахару»25. Сам Арефьев всё ж таки имел несколько привилегированное положение как «политик» в N-ской, иначе говоря, Вятской тюрьме. Статья эта была отправлена в Вятку из Восточной Сибири. Какие же события стали поводом к аресту и ссылке Арефьева?
Во второй половине января 1896 г. Арефьев вручил 18-летнему писцу Вятской губернской земской управы Василию Горохову для тиснения на земском гектографе экземпляр воззвания, начинающегося словами: «Высказывая новогодние пожелания…», – с пометкою на нём для отвода глаз «Петербург, 1-ое января 1896 г.», а также стопу чистой бумаги. Около того же времени, но несколькими днями ранее, Арефьевым был дан тому же Горохову для печатания на гектографе экземпляр речи Лаврова. Часть этих уже отпечатанных воззваний была переслана Арефьевым фельдшерице Вишняковой, служившей в Казанской губернской земской больнице, для распространения вне пределов Вятской губернии. Некоторые из «новогодних» воззваний были задержаны на Казанском почтамте, причём надписи на конвертах, где располагались прокламации, были сделаны рукою Арефьева. При обыске квартиры Арефьева, прошедшем в ночь с 21 на 22 февраля 1896 г., было найдено ещё несколько надписанных конвертов, адресованных в Самару, Томск, Омск и Тобольск, позже экспертиза установила, что подписала их учащаяся Вятских фельдшерских курсов Лидия Кузницына. Самой же главной уликой, сделавшей обыск у Арефьева успешным, стало обнаружение 200 экземпляров воззваний. Дознание вскоре установило, что у Арефьева происходило чтение и обсуждение разных книг. Однако допросами участников чтений не было установлено, что на этих собраниях присутствовали книги противоправительственного содержания26. Часть воззваний раздали в Вятке приятели Горохова – Коркин и Сауронов, но каким «верным людям» они их относили, припомнить не смогли27. Следствия этого дела были таковы: Арефьев был заключён в Вятский тюремный замок с того же 22 февраля 1896 г., а причастные к распространению воззваний Горохов и Кузницына были отданы всего лишь под негласный надзор. Притом, уже в начале следующего 1897 г. вятский полицмейстер Байбаков доносил губернатору о Кузницыной и Горохове, что они, «проживая во второй половине прошлого года, поведения и нравственных качеств были хороших, знакомство имели каждый среди лиц по роду своих занятий, а равно не подавали никаких поводов сомневаться в своей политической неблагонадёжности»28. Действительно, более с Гороховым и Кузницыной при изучении революционного движения на Вятке сталкиваться не приходится. Любопытно, что в качестве свидетелей по делу Арефьева 28 февраля 1896 г. в канцелярию полицмейстера вызывалось четверо реалистов Вятского училища, среди которых был и Азарий Шкляев, будущий видный большевистский деятель29. В советском житии Шкляева этот факт его первого попадания в полицейский кондуит отражения не нашёл30.
В. С. Арефьев, проведя год с лишним в заключении, был выслан 26 апреля 1897 г. под гласный надзор полиции в Якутск. Перед отправкой Арефьева в Сибирь к нему в тюрьму явился П. А. Голубев и передал на путевые издержки 300 руб. Деньги были выделены Бородиным из фондов кустарного музея31.
При желании можно найти причины, указывающие, что отнюдь не Арефьев был осью, вокруг которой вращалось противоправительственное движение в Вятке в половине 1890‑х гг. Однако именно с Арефьевым отождествляет появление новой волны местного революционного движения С. Н. Слётов. Существует ряд факторов, «оправдывающих» Слётова:
1) Арефьев был признан главным виновным в распространении «крамолы», ведь революционные воззвания для вятской «охранки» казались тогда чем-то невероятным.
2) В 1902 г. Слётов по делу о социал-демократической пропаганде среди тамбовских рабочих и устройстве тайной типографии был выслан в Яранск под гласный надзор полиции. Прибыв в Вятку 9 июня 1902 г., Слётов уже 17 июня исчез из поля зрения вятской «охранки»32. Однако за эти несколько дней Слётов вполне мог из первых уст «старых народников» узнать часть содержания арефьевской истории, оставшейся неизвестной жандармам.
3) Существенность «гнезда» Арефьевых в общерусском революционном движении.
На этой причине нужно остановиться более подробно. И отец Севастьян Викторович, и четверо из пяти его сыновей – Николай, Викторин, Павел, Михаил оставили – свой след в истории партии социалистов-революционеров.
Викторин Севастьянович ещё в середине 1870-х гг. общался с пропагандистами, шедшими в народ, а в начале ХХ в. сам выступил зачинщиком революционных крестьянских кружков в Балашёвской волости Саратовской губернии. В кружках и за пределами их шли разговоры о том, что «земли у господ отнимутся, раздадутся крестьянам поровну, надо сговориться отнять у помещиков землю, у всех должно быть земли одинаковое количество». Под влиянием Севастьяна Викторовича и Павла Арефьевых (1879 г. р.) возникла мысль перейти к делу: начать с весны 1902 г. запашку земель у помещиков, одновременно перестав платить подати, ибо перемены властей, пожалуй, и не дождёшься. Участие в этих крестьянских кружках принимал и учившийся в Мариинском земледельческом училище в соседнем уезде Михаил Соколов («Каин», «Медведь»), будущий вождь эсеров-максималистов33.
Будучи арестованы, отец и сын Арефьевы в январе 1903 г. прибыли в ссылку в Архангельск, где С. В. Арефьев поразил своей дерзостью местного полицмейстера Губского, сообщив тому, что выслан за правое дело, и тотчас же начал развивать перед Губским свои революционные соображения34.
Михаил Арефьев (1882 г. р.), широко известный в партийных и жандармских кругах под псевдонимами «Василий Васильевич» и «Чёрт», впервые был арестован в Саратове в ночь на 17 апреля 1904 г. при взятии Саратовской типографии партии социалистов-революционеров, под стражей, правда, он содержался недолго. Симулируя сумасшествие, М. Арефьев добился перевода на освидетельствование в губернскую психиатрическую больницу, откуда и бежал 2 августа того же года35.
В годы Первой русской революции М. С. Арефьев состоял военным организатором и пропагандистом при Поволжском комитете партии социалистов-революционеров, базировавшемся в Самаре. Летом 1907 г. он пытался распропагандировать низший персонал местных клиник душевнобольных для устройства оттуда побегов «политиков». По сведениям жандармского секретного сотрудника, работавшего в Казанской организации эсеров, Арефьев, заметив за собою наблюдение в Самаре и опасаясь ареста, в начале сентября 1907 г. приехал в Казань, откуда вскоре отправился в Малмыж36. Добрался ли Арефьев до Малмыжа, местный полицейский надзиратель установить не сумел.
В 1917 г. М. С. Арефьев был избран членом исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, а 2 февраля 1918 г. по постановлению ЦК партии социалистов-революционеров был назначен членом крестьянской комиссии при ЦК П.С.-Р.37.
Старший из братьев, Николай (1872 г. р.), упоминался в циркуляре МВД департамента полиции за № 7777 от 1 декабря 1902 г. среди 80-ти наиболее важных «лиц, подлежащих розыску по делам политическим» вместе с известной «занозой» в душе вятской администрации – ссыльным Николаем Величкиным, бежавшим из Орловского уезда38. С 1917 г. Арефьев был одним из видных деятелей партии левых эсеров. На 4-м чрезвычайном съезде Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов, проходившем 14–16 марта 1918 г. в Москве, Н. С. Арефьев и был избран во ВЦИК от фракции левых эсеров39. Ещё раньше на 2-м Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов 4 декабря 1917 г. он огласил левоэсеровскую резолюцию по аграрному вопросу, принятую съездом. В первой половине 1918 г. Арефьев занимал и довольно высокий административный пост – входил в правительство Советской Тавриды40.
Да и сам Викторин Арефьев, осенённый ореолом страдальца за народное дело, был знаковой для эсеров фигурой. Распространяемая ими брошюра «Из-за чего студенты бунтуют» (о причинах студенческих беспорядков 1901 г.) имела на обложке надпись: «Посвящается памяти социалиста-революционера В. С. Арефьева». Доходила она и до самой вятской глубинки. Например, при обыске у статистика Малмыжского земства Ивана Елчина в апреле 1904 г. был изъят экземпляр этой брошюры41.
Оказавшись в Якутске, вдали от литературной и крестьянской стихий, Арефьев ссылаясь на слабость здоровья, в течение года ходатайствовал у местного губернатора и в охранном отделении о необходимости перевода его в местность с не столь суровым климатом. В 1898 г. по результатам своих прошений Арефьев переводится в с. Казачье Бельской волости Минусинского округа Енисейской губернии. «Весёлый, никогда не унывающий, с молодой не исчерпанной ещё энергией, он влетел в нашу слишком уж замкнутую и угрюмую среду как звуки весёлой песни в молчаливое подземелье. Все оттенки революционной мысли были для него равноценны, так что он сразу же стал в дружественные отношения и к социал-демократам, и к народовольцам, и к деревенской молодёжи на селе, на вечеринках которой он всегда был желанным гостем. Как только он появился на нашем горизонте, так первым долгом справился: “В каких газетах и журналах сотрудничаете? Что пишите? Где печатаетесь?”»42.
Таким запомнился Арефьев тогда ещё не «старому» большевику Пантелеймону Лепешинскому, сосланному с семьёй в то же Казачье. Лёгкость, с которой Арефьев улавливал свежие мотивы для очередного фельетона, поражала окружающих. Тот же Лепешинский описывает следующий случай. «Кто-то из политических (кажется, Ванеев в Енисейске) получил дружеское послание от Цедербаума с описанием условий жизни в Туруханске. Арефьев не упускает случая утилизировать это письмо, и в течение 10–15 минут готова уже по адресу томской газеты “Сибирская жизнь” корреспонденция из Туруханска. А. А. Якубова получила письмо из Парижа, и на страницах той же “Сибирской жизни” появляется хроникёрская заметка из Парижа. Т[аким] о[бразом] “наш собственный корреспондент” свободно мог обозревать из своей ссыльной дыры целый мир»43.
Доступ в репортёрскую державу позволял, хоть чуточку, подправить скудное содержание ссыльных, а, самое главное, позволял им располагать общественным мнением сибирской интеллигенции как подсобной для революционеров стихией в их борьбе с теми враждебными силами, которые составляли проклятье для всех мест политической ссылки. Статьи Арефьева печатались в трёх наиболее популярных сибирских газетах – «Сибирской жизни», издаваемой в Томске, красноярском «Енисее» и иркутском «Восточном обозрении». В своих статьях Арефьев боролся со всякой неправдой и безбоязненно предавал гласности все тёмные административные стороны деревенского захолустья. За эти разоблачения полицейские чины привлекали Арефьева к суду, который его оправдывал в виду обнаружившейся правдивости его сообщений, а высшее начальство беспощадно гоняло его из одной волости в другую. Так, однажды, после устроенной Арефьевым в квартире Лепешинских «вечёрки» – с песнями и танцами, к исправнику полетела бумага: караул, политические без зазрения совести ведут свою вредную пропаганду среди населения… «И вот, в результате Арефьев, я и ещё кто-то предполагается к ссылке – кто на Ангару, в её таёжные пустыни, а кто и ещё подальше»44. Особое же уважение своих товарищей по ссылке Арефьев снискал сотрудничеством в толстых петербургских журналах.
О вхожести Арефьева в материк «Русского богатства», крупнейшего и влиятельнейшего органа легального народничества, позволила говорить статья «Читатель народной газеты», посвящённая анализу востребованности «Вятской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной газеты», издававшейся с марта 1894 г. Эта газета, наполненная статьями об усовершенствовании крестьянского хозяйства, ремёсел и народного быта, бесплатно рассылалась губернским земством по сельским обществам, народным библиотекам, народным училищам, церковно-приходским школам. Тираж газеты составлял 6 тыс. экз. После года издания газеты земская управа, желая определить, насколько её направление соответствует истинным нуждам крестьян, разослала по адресам её получения 1000 бланков с несколькими вопросами, указывающими отношение к ней читателя-крестьянина. На эти бланки управа получила свыше 500 ответов, результатом тщательной обработки которых ещё в Вятке и стала статья Арефьева. В подавляющем большинстве ответы были присланы деревенской интеллигенцией – народными учителями. Мало где в них упоминалось о практических плодах чтения газеты, то есть ответы эти были, в основном, для земства неутешительные. Так, одна учительница из Глазовского уезда пишет, что она «не имеет сведений не только о степени удовлетворительности и пригодности для местного населения “Вят[ской] газ[еты]”, но и о том, известно ли крестьянам о самом существовании этой газеты, т. к., не говоря уже о малограмотности крестьян, при школе вовсе нет документа, который бы уполномочивал учителя пускать вышеупомянутую газету в обращение среди крестьян»45 – сухой формализм казённого образования и загнанность народных учителей вовсе не способствовали их добрым починам. В тех же немногих местностях, где газета читалась крестьянами (например, с. Усть-Чепца), подбор статей мало удовлетворял любознательности населения, так как они были мало приложимы к нуждам местного края – огородничеству, травосеянию, выделке крахмала. И вообще «эти статьи мало интересуют нашего простого крестьянина, привыкшего только к унаследованным от отцов и дедов первобытным способам ведения незамысловатого хозяйства»46. Некоторые деревенские грамотеи, жадные до редко доходящего до них печатного слова, не смотрели в зубы даровому коню, не разбирая и самого содержания газетных статей. «Крестьяне читают в газете всё, и не потому чтобы интересно, а потому что хочется ему что-нибудь читать»47. Немаловажным был и тот факт, что газета давалась именно безвозмездно.
Подводя итоги незначительности плодов вятского земского культуртрегерства, Арефьев писал: «Некультурность крестьянина, обусловленная его экономическим и социальным положением, делает его недоверчивым к каким бы то ни было новшествам, заставляя его крепко держаться за порядки и обычаи, заведённые исстари». Оттого и нужен был для народа не какой-нибудь специально сельскохозяйственный или технический орган, а орган просветительный в самом широком смысле этого слова, не лишённый при этом публицистического характера. «Только такой орган, стремясь к развитию самосознания и гражданственности в народе, к коренному переустройству его умственной жизни, может подготовить деревенскую читающую публику к восприятию прикладных знаний»48. Высшую цель крестьянской газеты Арефьев видел в том, чтобы посредством постоянной пропаганды равнодушных сделать недовольными, недовольных сделать врагами режима, а врагов режима сделать сознательными и бесповоротными революционерами.
Помимо журналистики, уделял Арефьев время и поэзии. В 1898 г. в Петербурге вышла его книга, озаглавленная «А-в. В. Стихотворения»49. В Российской национальной библиотеке в Москве книга эта отсутствует.
Был у Арефьева и замысел издать серию популярных книжек для народа, посвящённых этнографическому и географическому описаниям Сибири. Однако вышло всего две брошюрки: «О прошлом и настоящем сибирских аборигенов». Приложение к газете «Восточное обозрение» (Иркутск, 1900. Вып. 1) и «Описание Сибири. Очерки для народного чтения» (Томск, 1901. Вып. 2). Обе книжки, по сути, являлись филиппиками в защиту обираемых и унижаемых местными властями «инородцев».
Подчёркивая полную приниженность и зависимость аборигенов от многочисленных представителей царской администрации, Арефьев отмечал, что «полицейские чиновники являются единственными распределителями их судеб». Однако Арефьев не видел разницы между колонизаторской политикой царизма по отношению к коренному населению и благотворным влиянием на него русского трудового народа. Обоснованно указывая на «ненормальную обстановку», в которой живут нерусские народы, он объяснял её «беспощадной эксплуатацией их русскими», подразумевая под последними и царского чиновника, и трудового человека. Арефьев уподоблял взаимоотношения с аборигенами трудового русского населения отношению царского чиновника и купца-хищника. По Арефьеву вымирание аборигенов являлось «прямым последствием той политики высасывания, которую вело всё русское население Сибири, при деятельном руководстве денежных тузов и молчаливом безучастии государства»50.
В этом случае, однако, Арефьева подвела житейская наблюдательность. «Бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская, проведшая в ссылке 15 лет среди коренных жителей Восточной Сибири (1881–1896 гг.), вовсе не вынесла мнения о национальном снисхождении бюрократии к великоруссам. Господствующим в среде эсеров было следующее утверждение: «Русская национальность, если под нею разуметь не кучку плутократов, карьеристов, дворян и сановников, ютящихся вокруг трона, а многомиллионную массу рабочего люда – русская национальность, говорим мы, сама вовсе не является “господствующей”, а такою же порабощённой, столь же лишённой права самоопределения, как и всякая другая. Она скована общими цепями с покорёнными нерусскими национальностями, как сковывают общей цепью каторжников»51.
В феврале 1901 г. по завершении пятилетней ссылки в Сибири (с зачётом года тюремного заключения в Вятке) Арефьеву было позволено вернуться на родину в Басманово. Но здоровье Арефьева было совершенно расшатано арестантскими и ссыльными тяготами. 2 августа в с. Турках той же Саратовской губернии он умер в земской больнице от гнойного воспаления среднего уха, завершившегося воспалением мозговой оболочки. Скончался Арефьев, находясь под судом вместе с редактором «Сибирской жизни» по обвинению неким минусинским воротилой в диффамации52. Ленинская «Искра» в октябре 1901 г. поместила на своих страницах некролог В. А. Арефьева, дышащий неподдельной теплотой и участием. Хоть Арефьев придерживался и несколько иного партийного знамени, но, думается, знакомство его с Анатолием Ванеевым и Юлием Цедербаумом (Мартовым) – «стариками» из питерского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» – немало способствовало искреннему тону статьи.
Данная попытка краткого очерка жизнедеятельности В. С. Арефьева является уже третьей по счёту. Первая попытка была предпринята в 1929 г., когда в сборнике «Сибирская живая старина» (вып. VII–IX), вышедшем в Иркутске, был напечатан набросок Максима Горького о встречах с Арефьевым в Поволжье. Вторая попытка биографии предполагалась А. А. Шиловым – историком революционного народничества. В четвёртом томе словаря «Деятелей революционного движения в России», посвящённом 1890‑м гг., должна была появиться статья о Викторине Арефьеве, о чём был сделан анонс в предшествующем томе53. Однако, в силу идеологических причин, том, уже сданный в набор, был рассыпан. Я же надеюсь, что эта заметка об одном из представителей рода Арефьевых не только внесёт свою маленькую лепту в вятское краеведение, но и послужит отправной точкой отечественным историкам для более весомого очерка обо всём этом славном революционном семействе.
Примечания
1 Новосёлов А. Вятская организация РСДРП в 1903–1908 гг. // 1905 год в Вятской губернии. Вятка, 1925. С. 142, 144.
2 Бушен Николай Николаевич // Деятели революционного движения в России : биобиблиогр. слов. / сост.: Э. А. Корольчук, Ш. М. Левин. Т. 5 : (Социал-демократы, 1880–1904), вып. 1 : (А–Б). М., 1933. Стб. 573.
3 Слётов С. К истории возникновения партии социалистов-революционеров. Пг., 1917. С. 41.
4 Спиридович А. И. Революционное движение в России. Вып. 2 : Партия социалистов-революционеров и её предшественники. Пг., 1916. С. 65.
5 Слётов С. Указ. соч. С. 55.
6 Ракитникова И. И. Революционная работа в крестьянстве в Саратовской губернии в 1900/02 гг. // Каторга и ссылка. 1928. № 10 (47). С. 9.
7 ГАКО. Ф. 714. Оп. 1. Д. 21. Л. 169 об.
8 Там же. Л. 170.
9 Горький М. Письмо И. А. Груздеву. Август, после 3. 1933, Москва // Горький М. Собр. соч. : в 30 т. Т. 30 : Письма, телеграммы, надписи (1927–1936). М., 1955. С. 313.
10 Там же. С. 326. Горький М. Письмо В. М. Саянову. 13 сентября 1933, Москва.
11 Горький М. «Механическим гражданам» СССР : ответ корреспондентам // Горький М. Собр. соч. : в 30 т. Т. 24 : Статьи, речи, приветствия (1907–1928). М., 1953. С. 437.
12 Горький М. Викторин Арефьев // Горький М. Собр. соч. Т. 25 : Статьи, речи, приветствия (1929–1931). М., 1953. С. 66.
13 ГАКО. Ф. 714. Оп. 1. Д. 21. Л. 170.
14 В. С. Арефьев // Искра. 1901. Окт. (№ 9). С. 8.
15 Горький М. Викторин Арефьев… С. 67.
16 Ромась Михаил Антонович // Деятели революционного движения в России : биобиблиогр. словарь / А. А. Шилов, М. Г. Карнаухова. Т. 2 : (Семидесятые годы), вып. 3 : (М–Р). М., 1931. Стб. 1353.
17 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 206. Л. 2.
18 ГАКО. Ф. 582. Оп. 139 (1895 г.)
19 ГАКО. Ф. 714. Оп. 1. Д. 28. Л. 91, 91 об., 92.
20 Подбельский Ю. Папий Подбельский : (к сорокалетию его смерти) // Каторга и ссылка. 1929. № 3 (52). С. 43.
21 Бородин Михаил Павлович // Деятели революционного движения в России. Т. 2, вып. 1 : (А-Е). М., 1929. Стб. 156–157.
22 Вятский край. 1895. 24 окт. (№ 100). С. 3–4.
23 Там же. 1897. 8 апр. (№ 41). С. 2–3.
24 Там же. 5 апр. (№ 40). С. 2.
25 Там же. 3 апр. (№ 39). С. 3.
26 ГАКО. Ф. 714. Оп. 1. Д. 21. Л. 175, 175 об., 176.
27 Там же. Л. 171 об.
28 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 221. Л. 130 об.
29 Там же. Л. 32 об.
30 Реальное училище // Шулепов Н. П. А. С. Шкляев, 1879–1933. Киров, 1975. С. 10–14. (Серия «Революционеры Вятки»).
31 ГАКО. Ф. 714. Оп. 1. Д. 28. Л. 93.
32 Там же. Ф. 582. Оп. 163. Д. 91. Л. 1, 3, 3 об.
33 Ракитникова И. И. Указ. соч. С. 10–11.
34 Трапезников В. Политическая ссылка во время первой революции (1904–1905 гг.) // Каторга и ссылка. 1928. № 12 (49). С. 115.
35 ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. 1904. Оп. 232. Д. 981. Л. 2.
36 ГАКО. Ф. 732. Оп. 2. Д. 92. Л. 34.
37 Партия социалистов-революционеров : док. и материалы / сост. Н. Д. Ерофеев. Т. 3, ч. 2 : (Октябрь 1917 г. – 1925). М., 2000. С. 564.
38 Искра. 1903. 1 сент. (№ 47). С. 14.
39 ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 19. Д. 27. Л. 20.
40 Партия левых социалистов-революционеров : док. и материалы / сост. Я. В. Леонтьев. Т. 1 : Июнь 1917 г. – май 1918 г. М., 2000. С. 13, 23.
41 ГАКО. Ф. 714. Оп. 1. Д. 94. Л. 3 об.
42 Лепешинский П. Н. На повороте. 3-е изд. М., 1935. С. 82.
43 Там же. С. 83.
44 Там же. С. 85.
45 Арефьев В. Читатель народной газеты // Русское богатство. 1898. Дек. (№ 12). С. 18 (Отд. II).
46 Там же. С. 33.
47 Там же. С. 30.
48 Там же. С. 38, 40.
49 Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей : в 4 т. Т. 1. М., 1956. С. 68.
50 Дамешек Л. М. Взгляды ссыльных разночинцев 70–90-х годов на «инородческий вопрос» в Сибири // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль 1917 г.) / Н. Н. Щербаков (отв. ред.). Иркутск, 1989. С. 32, 33, 35.
51 Брешковская Е. Ещё о национальном вопросе // Революционная Россия. 1904. 15 марта (№ 43). С. 5.
52 Сибирская жизнь. 1901. 15 авг. (№ 178). С. 2.
53 Арефьев Викторин Севастьянович // Деятели революционного движения в России. Т. 3 : (Восьмидесятые годы), вып. 1 : (А–В). М., 1931. Стб. 118.
