Главная > Выпуск №2 > Академик В.В. Виноградов в вятской ссылке

Академик В.В. Виноградов в вятской ссылке

В.Г. Долгушев

В период с 18 апреля 1934 г. по 1 мая 1936 г. известный ученый-языковед, академик В.В. Виноградов (1895—1969) находился в ссылке в Вятке. Этот период жизни и деятельности выдающегося ученого, несмотря на ряд публикаций1 остается одним из наименее изученных, как и вообще его биография: «Немало написано и о В.В. Виноградове, но если Виноградов как ученый изучен хорошо, то его биография пока почти не исследована».2 Еще в 1989 г. мною была опубликована небольшая заметка в «Кировской правде» «В.В.  Виноградов в Кирове»,3 основанная на сведениях В.М. Алпатова и письмах Н.М. Малышевой-Виноградовой — жены ученого, с которой я переписывался. С тех пор прошло немало времени, появились и другие публикации, связанные с пребыванием В.В. Виноградова в Вятке. В частности, в 1995 г., к 100-летию со дня рождения В.В. Виноградова, Л.Б. Гуськовой было опубликовано 14 писем, отправленных ученым своей жене в Москву (всего же в архиве ученого находится 359 писем из Вятки). Письма эти представляют большой интерес как с точки зрения исследования этого периода в творчестве и жизни ученого, так и с точки зрения бытовых подробностей жизни г. Вятки тех лет. Они помогают более детально представить бытовую сторону жизни В.В. Виноградова в Вятке, воссоздают атмосферу того трудного времени, рассказывают, какого мужества требовало от ученого его умение сосредоточиться и вести огромную научную работу в тяжелейших условиях.

Вначале небольшая предыстория появления В.В. Виноградова в Вятке. Он был арестован 8 февраля 1934 г. по так называемому «делу филологов», когда ему и многим другим крупнейшим ученым было инкриминировано участие в несуществовавшей Российской национальной партии (РНП). По этому делу проходили также, в частности, крупнейшие русские ученые-слависты, члены-корреспонденты АН СССР Н.Н. Дурново, Г.А. Ильинский, погибшие затем от рук сотрудников НКВД. После четырех допросов В.В. Виноградов был приговорен к трем годам ссылки. Этот относительно мягкий приговор был обусловлен тем обстоятельством, что в следствие вмешался член главной редакции издательства «Советская энциклопедия» Н.Л. Мещеряков.

В апреле 1934 г. Виктор Владимирович был направлен в Горьковскую тюрьму, где три дня провел в одиночной камере. Выйдя из Горьковской тюрьмы, он на пароме переправился через Волгу и 18 апреля был на железнодорожной станции Моховые Горы. Оттуда до Вятки добирался самостоятельно. Таким образом, в Вятке он был уже 18 или 19 апреля 1934 года. Началась его ссылка, длившаяся два года.

В Вятке В.В. Виноградов поселился на квартире токаря железнодорожных мастерских Егора Ивановича Широкова на бывшей Владимирской улице в доме № 136 (ныне ул. К. Маркса, дом не сохранился). Кроме самого хозяина, в доме жили его жена Александра Филипповна, дети, мальчики лет 9-10, — Женя и Володя. В другой половине дома жила портниха Анна Дмитриевна Дубровина. В Вятке Виктор Владимирович старался не привлекать к себе особого внимания, поэтому круг его знакомых был немногочислен. В него входили певица Л.П. Поликовская и ее дочь Наташа, художник Н.Н. Румянцев, переплетчик книг Вшивцев, мастерица дымковской игрушки А.А. Мезрина. Особенно тепло Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова отзывалась о доценте Вятского пединститута Павле Георгиевиче Стрелкове и его жене Лидии Петровне, которые помогали Виктору Владимировичу многим, в том числе и книгами: «Благословила судьба Виктора Владимировича тем, что в Вятке жил доцент Павел Георгиевич Стрелков… Вот эта семья приняла большое участие в Викторе Владимировиче. Уж не говоря о библиотеке, о том, что Виктор Владимирович пользовался у Павла Георгиевича всеми его книгами, нужными ему для работы… У Павла Георгиевича была чудесная жена, которая потом скончалась. Они очень тепло отнеслись к Виктору Владимировичу. Он часто ходил к ним в гости».4 Выше говорилось о том, что в Вятке Виктор Владимирович много и напряженно трудился. Здесь он работал над тремя статьями: о «Пиковой даме» Пушкина,5 о «Герое нашего времени» и о романе Л.Н. Толстого «Война и мир», над книгой «Современный русский язык» (Ч. 1, 2, оп. 1938), в Вятке он начал писать и свою новую книгу «Стиль Пушкина» (оп. 1941). Продолжалась работа по составлению 4-томного словаря под редакцией Д.Н. Ушакова. Часть книг присылали друзья — Р.И. Аванесов, М.А. Цявловский, Б.В. Казанский, Н.К. Гудзий, большую же часть привозила из Москвы Надежда Матвеевна, как о том она вспоминала в письме к автору данной публикации: «В Вятку я ездила через каждый месяц и возила Виктору Владимировичу необходимые ему книги. Сама я в Москве служила в Московском Доме Ученых концертмейстером вокального кружка, т. к. я по специальности пианистка. Директором Дома Ученых была Мария Федоровна Андреева — жена Горького. Она по доброте своей отпускала меня с работы в Доме Ученых часто для поездок в Вятку. Она знала о моих заботах».

В 1936 г. по ходатайству писателя В.В. Вересаева и М.А. Цявловского Виктору Владимировичу был сокращен срок высылки. Кончился двухлетний период ссылки в Вятку, впереди ученого ждали новые испытания. Ниже публикуются отрывки из писем В.В. Виноградова к Н.М. Малышевой-Виноградовой из Вятки.6

Вечер (20 апреля 1934)

Дорогая Надюша!

Вы знаете, что я — в Вятке, и что я нашел комнату и поселился в ней. Адрес: Вятка. Улица Карла Маркса. Дом 136 (Широковы и Дубровина), кв. 1.

Я буду очень рад, если Вы хоть на короткое время приедете ко мне. Езда от Москвы — около 900 километров. Билет с плацкартой стоит около 43 руб. Но для первого раза не надо жалеть 100 руб. Ведь мне нужны Вы и рукописи («Пиковой дамы», «Стиля Пушкина» и «Лексики и фразеологии лит. яз.»). И я буду работать, как вол и вол (вместе). Скажите Ушакову,7 чтобы немедленно выслал словарные материалы.

Но сначала поговорим о самом будничном. Сегодня я раскладывался, разбирал чемоданы и видел всюду следы Ваших забот обо мне. Тронут был почти до слез. Вы знаете, я иногда плачу. Нервы и голова, а может быть, и глаза… Ссыльного же бытия моего — 1000 дней. Вятка — город неприветливый и холодный. Ветер и зима господствуют здесь до мая. Люди вятские меня мало интересуют. По-видимому, только на хозяев моих (он — железнодорожный токарь, она — домашняя портниха) я произвел благоприятное впечатление унылым видом своим. Не знаю, какие из этого сделают они выводы. В моей комнате — много цветов. Стены — без обоев, из свежего леса. Все это очень мило. Даже хочется украсить чем-нибудь (комиссионные магазины, хотя и дрянные, в Вятке есть). Я видел красивую дрезденскую чашечку (зеленую, с золотым геометрическим рисунком и с амурами севрского типа на донышке) и блюдечко (25 руб.). Но все это не для меня. Я — ссыльный, жизнь моя — дорогая (боюсь, на 250 руб. не проживу), а работа моя — затрудненная. Неужели я — человек с трудоспособностью в 2,5 вола — не сумею заработать 400—500 руб. в месяц? Мне хочется, чтобы и Ваша жизнь не менялась (не говорю о поездках ко мне, если только Вы меня не бросите). Хозяйка мне согласна готовить. Поэтому крупа московская может найти здесь хорошее применение. Молоко в Вятке недорого (4 рубля — четверть). И я сделаюсь молодчиком. В Вятке нет сахара, очень дороги сласти. Цены: пуд картошки — 15 руб., кило мяса — 10 руб., масло русское — кило 30 руб. и т. п. Много обуви, детских игрушек и разрисованных ларцов.

В библиотеках я еще не был. Пойду завтра. Мне необходима «Шагреневая кожа» Бальзака по-русски или по-французски (для «Пиковой дамы»). Сегодня я весь промок и впервые за 2,5 месяца ощущаю слабое подобие своего домашнего угла (надел туфли, сижу за столом в своей комнате и пишу пером).

(30 мая 1934)

Дорогая моя!

Сегодня я освободился на время от словаря, сделал свой майский урок (или оброк): кончил букву Т и отослал Ушакову. Завтра я начинаю писать главу о стиле «Повестей Белкина» («Стиль Пушкина»). У меня все больше и больше растет желание написать книгу о Салтыкове-Щедрине. Я давно его не перечитывал. Теперь же сквозь его призму вижу жизнь и освобождаюсь от детской доверчивости и наивности. Девушке одной (Фене) прислали яиц из деревни. Она мне их «сбагрила». Таким образом, хозяйство мое — в порядке. Утром для меня ставится самовар. Два стакана я выпиваю, а остальной водой моюсь (я один — в доме). Гуляю мало. Эти дни вообще больше (из-за словаря) сидел в доме, а не на веранде. Очень обрадовался Вашим письмам. Большой интерес ко мне обнаруживает Анна Дм. С чего бы это? Книжку Диккенса я оставил у себя. Не знаю, дождется ли она Вас. Голова болит. Но не настолько, чтобы все время только о ней и думать. Дум — много. Кстати: 1-го июня я обязан «нанести визит» (так теперь пишут) начальству. Дни опять солнечные. Но жары нет. В связи с тем, что «на данном этапе моего существования я должен в качестве продуктов питания максимально использовать яйца колхозного базара», то на барахолке я купил себе (за 50 коп.) фарфоровую подъяичницу (фарфор очень хороший, прозрачный, но, к сожалению, Кузнецовский).

28-го сент. (1934)

Дорогая моя!

Что написать Вам о своем здоровье? Грипп прошел, оставил след в голове и нервах. Сплю неважно. Головные боли мучат систематически. Но работу продолжаю. Статья о языке Гоголя подвигается. У меня большой соблазн написать большую книгу о языке Гоголя. Построение получается несколько неожиданное для меня самого. Но для работы явилась новая помеха. Говоря языком Е. П. Иванова, «лахман-лах — мои дела — швах» со вчерашнего дня у нас действует радио. Радио в руках неинтеллигентного человека — бедствие непоправимое. Хрипит ли оно, рычит, мычит, кричит,— ему все равно. Так и Широковым важно лишь, что ими откуплена в полное их распоряжение незримо звучащая для них сила. Когда я заикнулся было о том, что можно на время выключать радио (напр., если что-нибудь неинтересное сообщается), Алекс. Филип. заявила, что это «невыгодно» («за что же деньги будем платить?»). Впрочем, пока все внимание Широковых поглощено сверкой своих часов с московским временем. При каждом объявлении времени вся семья бросается то к одним, то к другим часам и смотрит: «тютельку ли в тютельку» — часы идут. Словесные сообщения радио сопровождаются ироническими комментариями Егора Иван., который без толку ухватывается за отдельные слова и возводит на их фундаменте пятиэтажные ругательства. К пению он относится более сочувственно».

2 ноября, 11 час. (1935)

Дорогая моя!

Получил от Вас письмо от 29 и 30-го. Кроме того Бор. Вас. поговорил с Оксманом, и Институт русск. Лит. Акад. Наук предлагает мне представить план книги о языке Гоголя или о языке Салтыкова-Щедрина. Мне кажется, что авторитетнее будет представить план книги о языке Гоголя. Но что будет, неизвестно. После вчерашнего увоза всех моих рукописей и бумаг моим начальством (я уже писал Вам об обыске у меня)8 я нахожусь в смутном состоянии. Неожиданность факта потрясла меня. Я даже ночь всю не спал, несмотря на прием люминала. Мне кажется, что если события будут развиваться в плачевную для меня сторону (т.е. если рядом с моими научными работами потребуется и мое присутствие), Вам все-таки не стоит ехать сюда ни в коем случае.

7-е (ноября 1935)

Дорогая моя!

Получил Ваше короткое письмецо от 4-го. Рад, что Вы здоровы и бодры. Сегодня у Широковых — пир. Егор Ив. пить начал еще ночью — сразу же по возвращении с работы. Меня угощают ватрушкой и пирожками. Вчера я мылся в бане. Мылся очень долго, устал. Поэтому сегодня ночь спал лучше, не принимал люминала.

22-е (ноября 1935)

Дорогая моя!

Я уже писал Вам, что вчера был вызываем, после двухчасового ожидания (т. е. спустя 2 часа после назначенного срока) был принят, имел короткий малосодержательный (мне показалось: полуиронический) разговор и получил обещание, что сегодня к 5 часам рукописи мне будут возвращены на дом. Итак, я могу теперь заниматься, как раньше. Мне кажется, что самым крупным фактором моей теперешней жизни является вопрос о судьбе моего «Русского языка». Поэтому пишите мне, если до Вас будут доходить какие-нибудь сведения о движении моей книги. Сейчас моя задача — наверстать потерянные две недели и состроить статью о языке «Войны и мира». Во время вчерашнего ожидания мне пришла еще одна мысль о Толстом. Сегодня попытаюсь ее изложить.

6 дек. (1935)

Дорогая моя!

Все собираюсь написать Вам большое письмо. Да событий как-то не набирается. А мысли (о Л. Толстом и своей жизни) устно излагать лучше. Тем более, что о Толстом и так мне приходится много писать. Как всегда, сначала я пишу без всякой системы. Скапливается груда заметок (уже есть листа на 2—3). Из них надо кроить и сшивать статью. Но материал еще не весь собран. Как всегда, нет уверенности, самое ли важное я заметил и отметил. А проверить не на ком и не у кого.

Егор Ив., зарабатывая на водку, работает по 16 час. в сутки. Так как Ал. Фил. стала лечиться, то атмосфера поспокойнее. Володя, постигший, наконец, счет до 10, все еще не может запомнить ни одной буквы, кроме О. Женя орет на весь дом, читая по складам и на каждом слоге останавливаясь. Вот Вам — вся домашняя атмосфера. Но, по-моему, меня в этом году немножко потеплее топят (через день).

22-е (апреля 1936)

Дорогая моя!

Рапортую, что в моей жизни без перемен. Писем от Вас пока не видно. Сегодня почему-то у меня разыгралась головная боль, начавшаяся еще со вчерашнего вечера. Портится погода. Жизнь моя стала такой нудной и бессодержательной, что трудно даже вспомнить какие-нибудь индивидуальные приметы описываемого дня: безрезультатное ожидание, мысль о разных возможных хлопотах и неприятностях (неразб.) жизни, чтение книг (как служба, пописывание (без вдохновения) и т.п. Питаюсь всухомятку.

В комнате — вид постоялого двора. Дни тянутся необыкновенно медленно. И писать совершенно не о чем. Старое разрушено, нового нет. И я сижу на пепелище, не зная, что предпринять. А тут и мелкие заботы вылезают не во время из всех углов (обувь просит каши; надо раздобыться книжкой и т. п.). Письма от Вас ходят очень неаккуратно и нерегулярно: редко-редко от одного дня к другому, а обычно — дня через три.

26-е (апреля 1936)

Дорогая моя!

Взял билет на 1-е мая на поезд 41 (не скорый, а пассажирский), который по расписанию должен уходить по-московски в 6 ч. 37 м. вечера, но может опоздать на сутки. На нем я надеюсь выехать 2-го мая, 2-е, согласно бумажке — последний день моей дозволенной жизни в Кирове. Вы видите, что я собой не вполне могу располагать. Следовательно, могу Ваших приказаний и не исполнить, против воли, конечно. В кармане у меня болтается бумажка малоаппетитного содержания. Произвел репетицию укладки своих вещей: придется выслать еще ящик книг, положив туда же Пушкина. Печально, но иначе невозможно. Пока же я занимаюсь. Очень тепло, и в моем кожане жарко. Но что же делать? До свидания. Целую Вас крепко. По докторам за удостоверениями не пойду.
Ваш В.В.

Примечания

1. См.: Малышева-Виноградова Н.М. Страницы жизни В.В. Виноградова // Русская речь.1989. № 4. С. 83—88; Бернштейн С.Б. Трагическая страница из истории славянской филологии (30-е годы XX века) // Советское славяноведение. 1989. № 1. С. 77—82; Ашнин  Ф.Д., Алпатов В.М. «Дело славистов»: 30-е годы. М., 1994; Полянчев В.И. …Пишу и плачу // Вятская речь. 1992. Март. № 4.; Гуськова Л.Б. Письма из ссылки // Вестник РАН. 1995. Т. 65. № 1. С. 70—81.
2. Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Указ. соч. С. 17.
3. Долгушев В.Г. Виноградов в Кирове // Кировская правда. 1989. 30 нояб. (№ 244.). С. 4.
4. Виноградов В.В. Вятские будни // Вестник РАН. 1995. Т. 65. № 1. С. 81.
5. См.: Виноградов В.В. Стиль «Пиковой дамы» //Временник Пушкинской комиссии. Вып. 2. М.; Л., 1936. С. 74—147.
6. Публикуется по: Виноградов В.В. Вятские будни // Вестник РАН. 1995. Т. 65.  № 1. С. 74—81. (Составление и примечания Л.Б. Гуськовой).
7. Ушаков Д.Н. (1873—1942), крупнейший русский ученый-лингвист, редактор и один из составителей «Толкового словаря русского языка», член-корреспондент АН СССР.
8. 1 ноября 1935 г. дома у В.В. Виноградова был произведен обыск. Н.М. Малышева-Виноградова так описала этот инцидент в письме автору данной публикации: «В Вятке произошел с ВВ такой случай. К нему пришли из Вятского НКВД (во главе которого, кажется, стоял т. Стряпкин), забрали у ВВ все рукописи и часть книг. ВВ прислал мне письмо, где написал буквально: «Если со мной случится «недоразумение» (а у нас это бывает), я прямо скажу, что больше ни жить, ни работать не буду. И так трудно поверить, в каких условиях я работаю, а моя жена, далеко не цирковой тяжеловес, возит мне чемоданы с книгами и увозит часть обратно…». Вот эти-то привозимые мною чемоданы, по-видимому, и послужили поводом к обыску… Получив письмо ВВ, я тут же позвонила на Лубянку следователю, который в Москве вел дело ВВ — Виктору Петровичу Горбунову — и рассказала ему все и прочла письмо ВВ. Виктор Петрович оказался добрым и умным человеком (сейчас я молюсь о его здоровье), он поговорил со своим начальством и позвонил мне, сказав: «Напишите Вашему мужу, успокойте его, все ему будет возвращено, и все будет к лучшему». И действительно, ВВ вызвали в Вятке в НКВД и все ему привезли на машине, т. к. материала было слишком много и ВВ не мог его унести сам…». Мы видим из писем В. В. Виноградова, насколько глубоко он переживал этот случай. Кто знает, как бы сложилась его судьба, не вмешайся в нужный момент Надежда Матвеевна. Н.М. Малышева тепло вспоминала Вятку: «По старости не могу вспомнить номера дома Егора Ивановича, но вспоминаю тепло всю семью Широковых, так как всех людей, от которых видела добро. А видела я его очень много, и часто оттуда, откуда его меньше всего ожидаешь».