Солдат, нечистая сила и её пособники, или о пользе «правильных похорон»
(по материалам «Великорусских сказок Вятской губернии» Д. К. Зеленина)

С. В. Голикова

Сказочное собрание Зеленина знает разного солдата: беглого, отставного, отправленного в запас, вольноопределяющегося и т. п. Причём определённые сказочные мотивы и сюжеты коррелируются с различными его состояниями. В качестве борца с нечистью и колдунами-еретниками (в сказках № 10, 20, 40, 65, 67) выступает только отставной солдат, направляющийся со службы домой. Он – убийца, могильщик сверхъестественной силы, умеет её «правильно» (то есть окончательно) похоронить или получает (выведывает) знание о правилах таких похорон от своих жертв. Не случайно в конце сказки-анекдота «Любовник деревенской бабы» об обвинении многих людей за убийство мертвеца солдат оказывается последним (крайним), к кому попадает труп. Он замыкает цепочку и ставит точку в странствованиях мертвеца по свету¹.

Несмотря на консервацию архаики, рассматриваемые сказки относятся к категории новеллистических, ориентированных на воспроизведение удивительного случая из жизни героя²: солдату, который схитрил и применил особое знание, удаётся освободить помещение от нечистой силы. От сказки к сказке меняются персонажи, их действия, отношения друг к другу, бытовой контекст, надстраиваются, обрастая деталями и подробностями, новые эпизоды. Особенно богат приключениями текст «[Солдат и покойник колдун]», рассказывающий о превратностях и похождениях бравого отставника. Ночуя в тёплой бане богатого мужика, он обнаруживает в трубе банной печи висящий труп, и испугавшись стать следующей жертвой, спасается бегством. После нескольких перипетий (выступающих как результат жизненной игры), благодаря своей воле и находчивости, он обогащается. Присутствуя при сговоре сына убитого с убийцей, он шантажирует обоих, обещая донести, получает отступные и деньги на похороны умершего. Для достижения этой сказочной цели герой обходится личной смекалкой: «…У солдата находилась запасная такая шинель; наредили в неё покойника, положили в гроб; солдат сел и поехал… Приезжает солдат в село, приходит к свяшшеннику и говорит: “Вот я привез покойника – в дороге товарисч помер – нужно ево похоронить”»³.

Неизменным остаётся лишь образ главного героя: «Шёл солдат со службы» (№ 10); «Шёл солдатик со службы» (№ 20); «Шёл как раз солдат со службы» (№ 65); «Служил солдат на службе и отслужил свой срок. Приходит домой…» (№ 67). Сказочник А. И. Бледных решил осветить предысторию персонажа подробнее: «Прежде, видишь, двадцатилетняя была служба, двадцать пять лет. Как отслужит свою службу салдат, дадут ему пашпорт – и ступай на свою родину. Прежде ведь пароходов етих не было. Идёт солдат так; в слободу входит…»⁴ Одинаков исход его взаимодействия с нечистой силой – она отправляется на «свою» территорию, на «тот» свет, границы смыкаются, и «наш» мир становится более гомогенным, более «чистым», без «вкраплений» с «того» света. Убить, похоронить выходцев оттуда, взять с них обещание «отынь до веку не заглядывать в етот дом» и означает отправку на «тот» свет. Знание похоронных ритуалов в этих сказках всегда на первом плане. О потустороннем мире, в который человек попадает после смерти, напротив, не говорится. Солдат лишь отправляет на «тот» свет, а сам не переступает его границу. Он не столько медиатор между «мирами», сколько «полупроводник».

Уже начальная фраза задаёт пространственные координаты сказки – дорога домой. Однако на пути к родному дому по «чужой» дороге солдату в качестве временного пристанища встречается множество «чужих» домов, где с ним и может произойти необычное происшествие. Интрига строится на противопоставлении закрытому пространству «дома» открытых мест. «Особенность этих locus’ов, отмечала Е. С. Новик, – состоит в том, что эта пограничная полоса никому не принадлежит. Дорога и чистое поле не имеют хозяев, а персонаж, находящийся в этих locus’ах, лишён “своего” места, делокализован и либо обладает неограниченной свободой перемещений, либо ищет укрытия»⁵. Действительно, для «оседлого» крестьянского населения отставник с паспортом по степени свободы перемещения и неприкаянности вполне сопоставим с нечистой силой. «Делокализованная» нечисть нахально занимает чужое помещение и такой же «делокализованный» солдат (со службы отпущен, что ждет его дома – не знает) изгоняет её. Однако он тоже «чужой», временный в этом пространстве, он его покинет, оставит дом тому, кто его построил, то есть хозяевам, действительно имеющим на него право. Роль солдата один из персонажей определил следующим образом: «Эх служивой, твоё дело – сторона! Возьми сколько-нибудь, и поди с Богом»⁶. Таким образом, две бесприютные «силы» появляются из открытого пространства, в «закрытом» пространстве разыгрывают акт противостояния друг другу, и исчезают опять же в никуда. Очистить дом, согласно народным представлениям, может только простой странствующий (бездомный) солдат. Это сближает военных с нечистыми: у первых нет определенного места жительства, вторые не имеют постоянного места обитания.

Их встреча происходит в помещении, которое можно охарактеризовать как жилое и нежилое. Оно находится на обжитой территории двора. Это новая постройка деревенского богача: «В одной деревне жил богатый мужик. Он построил новой дом, а к нему в дом повадился ходить ночевать лешой. Нельзя стало мужику жить в дому. Он перешол во старой, а новой все топил дом, штобы не выстывало»⁷. Иногда помещение чрезвычайно шикарное: «А в етой слободе богатая богатина. Ну, салдат так, как служил двадцать пять лет, но не видал негде – не у господ, не у купечества едакова строенья: устроен дом и очень сукрашен»⁸. Или заведомо нежилая, но весьма комфортная, напоминающая дом в первую очередь способом отопления, баня: «Баня была белая, с печкой» (№ 20). В сказке «Отец и сын» родной дом в отсутствие солдата из-за того, что в его стенах остался умерший отец-еретник, также превратился в безлюдное «чужое» пространство.

В помещение «икс» герой попадает не сразу – гостеприимство ему оказывают не в том месте, что было захвачено нечистью. В сказке «[Леший]» хозяин его «ужиной накормил» в старой избе, а спать предложил в новой. В сказке «[Солдат и черти]» он попадает сначала в «келейку» к «сиротке»: «“Пойдем, служивой, я сохраню от темной ночи тебя!” Приходит в келейку. Эта сиротка покормила ево обедом, услала постелю для нево»⁹. В сказке «[Солдат и покойник колдун]» инициатива переночевать в бане исходила от ничего не подозревающего героя: «Солдат пришол в ызбу; хозяин чаём напоил ево, ужиной накормил; солдат и говорит: “А што ж, хозяин, где бы мне портянки посушить?” – “У меня севодня топлена баня и наверно там тепло”. Пришли в баню… Солдат розул портянки, послал на печку и говорит: “А што ж, хозяин, я, пожалуй, здесь и ночую: здесь так тепло и так хорошо!”»¹⁰ Показательно, что проголодавшемуся солдату из сказки «Отец и сын» в родном доме перекусить так и не удалось: «…Посмотрел в окно: горит огонь и на столе подан обед. Приходит в избу и начинает есть. Выходит из другой комнаты отец и говорит сыну: “Почто мой обед ешь? Я тебя съем!”»¹¹ В «чужом» пространстве роли меняются: люди не едят, а становятся едой.

Месту действия соответствует определённое время. Обычно вечерняя пора застаёт солдата в каком-либо населённом пункте, где он ищет ночлег: «Дело было вечером. Он попросился у етова мужика ночевать. Хозяин пустил…» (№ 10); «Застигаёт ево темна ночь. Просица ночевать…» (№ 40). Даже домой герой умудряется прийти «вечером» (№ 67). Если за просьбой о постое не следует сразу эпизод встречи с нечистой силой, то «разборки» между ней и служивым все равно происходят в тёмное время суток: «Приходит ночь темная. Солдат… и пошол в ето зало… Как приходит полночь, нечистый дух лезет в эти зала» (№ 40). Таким образом, превращение пространства из жилого в нежилое дифференцировано во времени. Ночью в нём «хозяйничает» нежить, днём – люди.

Хозяева «нехороших» помещений рассчитывают на осведомлённость своих «гостей» в магии. Богатый мужик (сказка № 10) «думаёт, што “солдат, быть может, чево не знает ли от такой штуки”». Упор сделан на жизненный опыт бывалого человека, знающего о «шутках» нечисти. Это умение приобретено им благодаря 25 годам службы. Солдат ведёт себя не как жилец: его действия направлены не на выявление причины, рассердившей «духа» и умилостивление его, а на борьбу с ним по хитрости и ловкости. Бывает, что тот специально поджидает отставника, чтобы сообщить информацию о «правильной» организации своих похорон. Отец-еретник назидательно говорит сыну-солдату: «А хоронить меня надо так: стоит берёза у нас на поле; её выкопать, и там будет дыра сквозь землю; туда меня и бросить…»¹² Причём вывоз «телес» разных разрядов нечисти имеет много общего. Леший признался служивому: «Запрягай хоть пятнадцать лошадей, и никогда нас не вывести! А привяжи курицу и петуха на мочалко, пугни их, и они уташшат»¹³. Об аналогичных обстоятельствах поведал сыну, пришедшему со службы, отец-еретник: «Я умер. Меня не могли увезти в село, потому что лошади не могут меня везти; а надо бы привязать петуха и собаку, они увезут»¹⁴.

Эти сведения привлекались В. Я. Петрухиным для характеристики погребального обряда языческих славян. Он подчёркивал, что собака и петух были известны язычеству как животные – проводники на тот свет¹⁵. Подобным сказкам удалось сохранить, по выражению Е. М. Мелетинского, «реликтовые чудеса», относящиеся к бытовым суевериям, а не к классическому сказочному чудесному¹⁶. На отрыв сказочной фантастики от конкретных верований указывал и П. Г. Богатырёв: «Сверхъестественные и фантастические существа, являющиеся героями русских сказок… не играют никакой роли в народной русской демонологии. Напротив, её обычные персонажи – леший, водяной, домовой – лишь изредка вводятся в сказки…»¹⁷ Вероятно, это потому, что они являлись типажами не сказок, а быличек. Солдату противостоят именно «быличковые» герои. В большинстве случаев это еретники. В Орловском уезде так называли человека «в совершенстве изучившего знахарство и уже вполне продавшего душу дьяволу»¹⁸, в Малмыжском – колдунов, «умерших без напутствия и христианского погребения». Когда их зарывали в землю, они начинали «бегать по домам». М. И. Осокин нарисовал колоритный образ еретника: «Не владеет руками от того, что они у него, при зарытии в землю, как у всякого покойника слагаются крестом, но владеет ногами, которые у него всегда в действии, несмотря на то, что в теле еретника нет живой крови». При передвижении гремит цепями. Убивает человека только для того, чтобы высосать его кровь, не трогая тело. Его зубы «ломали и сокрушали всё, даже железо и сталь, его нельзя было убить ни топором, ни пулей»¹⁹.

Отставники сталкиваются с нечистью якобы случайно, ненароком и вначале даже не всегда имеют представления, кто попался им навстречу, а магические знания часто получают и применяют уже в ходе самого противостояния. Оно не пугает сказочного солдата, а в большинстве случаев воспринимается им как нечто необычное, но не ужасное, и происходит оно в виде единоборства: солдату противостоит «единица» нежити. Исключение составляет дюжина чертей-бесов (в сказке № 40), организованных в виде разбойничьей шайки во главе с «атаманишшом». Состязание выигрывается им у более сильного противника хитростью. «Хитрость, – отмечал В. Я. Пропп, – есть орудие слабого против сильного». По его мнению, в сказке она не только не осуждается, но героизируется²⁰. В том числе за счёт умаления умственных способностей соперника. «Ето не может быть, што нечистому духу даться крешшеному человеку!», – заявлял такой «умник». Солдатский ум противопоставлен глупости нечистой силы, причём исключительно в виде хитрости. Служивый прямо ставит перед бесами условие: «А хто хитрее зделает в етом дому, тот и оставайся! Если ваши хитрости хитрее, я отынь до веку не заглену в етот дом; если мои хитрости хитрее, вы штобы отынь до веку не заглядываете!»²¹ Представители нечистой силы оказались недалёкими и потерпели поражение: проделав в стене сверлом («напарьей») тонкое отверстие, герой загнал туда всех бесов и, чтобы они не могли выйти, «крестом оградил ету дыру». Он сыграл с ними жестокую «шутку», хотя по своей природе «шутить» с людьми были призваны именно они. Леший также показан глупее человека, он наивно поддаётся его обману. Солдат влез к нему в доверие, угостив табаком, выпытал в буквальном смысле об «ахиллесовой пяте» лесного духа («Мы никогда не помираем, а только – мы ходим по лесам, по домам: если попадетца под ногу игла, – как ступим на иглу, тут и помрём»)²². Солдат дождался, пока лесная нечисть уснёт, и коварно убил спящего.

Образы нечистой силы снижены и «обытовлены», они представлены не бестелесно-всесильными духами, а весьма «материальными». Леший – «мужичок» среднего роста в обыкновенном «чажелке» – не прочь «поталакать» с прохожим, одолжить у него табачок. Бесы «лезут, пишшат-вишшат» в ловушку, приготовленную солдатом, один из них «храмой». Фигуры нечистой силы и её пособников приобретают демонически-комическую окраску. Особенно юмористична и тяготеет к анекдоту сказка «[Солдат и черти]». Сколько не жаловался хозяин на нечисть: «Вот глушенесь ночи набьётся нечистова духу, заведут игру, даже стены дрожат». Герой его успокоил: «Это всё, я думаю, пустяшно вашо дело, што нечистой дух не выжить из дому». Он мог позволить обращаться с магическим соперником грубо – «выходит из другова зала, стопал ногой: “Роспро… в… м…, нечистой дух! Хто вам приказал в ету залу ходить?”»; пихать хромого беса ногой, приговаривая: «Лесь, растак твою мать, под ж… и ты!», и пинками спускать чертей с лестницы²³.

Иной характер взаимоотношения солдата с нежитью приобрели в сказке «[Солдат и покойник колдун]». Еретник набился к нему в товарищи, забрал у шайки разбойников награбленное, подарил свою долю солдату со словами: «За то, шо ты меня похоронил! а то я бы и тепере коптел есчо в кожухе». Таким образом, персонаж, несущий только зло, обернулся благодарным мертвецом, помощником героя. Пропив деньги, солдат вспомнил о загробном дарителе: «Дай-ко пойду к еретънику». А, не обнаружив того на кладбище, отозвался как о своём завзятом приятеле: «Э, он ушол опять куда-нибудь, бездельник, не сидится дома-то»²⁴. Опознав и лешего по его озорной проделке, герой не чувствует страха и удивления, а уважительно обращается к лесному духу «на вы» (№ 10).

Рассматриваемые сказки можно назвать «страшно весёлыми» быличками. Больше всего быличку напоминает текст «Солдат и еретник»: вместо того, чтобы помогать сыну, умерший старик намерен его съесть, солдат молится Николе Угоднику, святой является ему: «Негде возьмись Николай Чудотворец и дал ему корень. И говорит: “Поди теперь к еретнику. А когда он будет вставать из гроба, и говори [?] ему корнем-то [?]: такой-сякой! И он будет тебя слушать”». При внесении гроба в церковь, его обладатель сделал попытку выпить кровь из попа. Солдат стегнул его корнем, и еретника не стало²⁵. Сказочное в тексте: наличие у отца трёх сыновей, выпадение жребия хоронить его младшему из них, замена того в решающий момент чудесным помощником (?) солдатом. Корень к чудесным предметам можно отнести также с натяжкой.

Лишены весёлых подробностей сказки с упоминанием «похоронного» петуха: «[Леший]» и «Отец и сын». От былички в первой из них распространённый мотив ублажения лесного духа табаком, во второй – способ избавления от ходячего мертвеца: дотянуть до рассвета («И ту минуту запел петух, и тут же еретник упал мёртвым»)²⁶. Так, в Малмыжском уезде верили, что его «окоченевший остов» оставался невредимым до пения петуха²⁷. Заключительный эпизод текста «[Солдат и покойник колдун]» отсылает к свадебным суевериям. Еретник превратил жениха и невесту в «статуи», и выдал солдату секрет «чем их лечить»: «Отсеки от моего савана лоскуток, сожги, пепел отпусти в воду, збрызни етой водой три раза, потом напой – и они будут опять как прежде»²⁸. Хотя обычно «портили свадьбы» живые колдуны. В полном соответствии с жанром былички сверхъестественное в этих сказках «втянуто в орбиту обычной, будничной жизни»²⁹. В тексте «[Солдат и покойник колдун]» лесной объездчик, сколько его не зарывали, постоянно «являлся» своему убийце, пока тот не приспособился вешать его коптиться в кожух. Солдату он позволил похоронить себя, однако вылезать из могилы и «ходить» не перестал.

Таким образом, обычные похороны не позволяли определённому разряду умерших совершить окончательный переход на «тот» свет и требовали ритуала, исполняемого особым разрядом «чужих» людей – солдатами, которые за эту специфическую деятельность получали «кругленькую» сумму (от ста до четырёхсот рублей). «Ходячим» покойникам либо были противопоказаны церковные похоронные обряды, которых они старались избежать, провоцируя попыткой вампиризма удар корнём; либо они в силу собственной природы не могли на них рассчитывать: на лошадях нельзя было доставить их труп в село, где расположен храм и кладбище (для отпевания и захоронения).

Имеется ещё один отголосок архаики, упоминаемый В. Я. Петрухиным: «Ветер, раздувающий огонь погребального костра… способствует быстрому перемещению умершего на тот свет»³⁰. Освобождение дома от огромного тела лесного духа оканчивается тем, что курица с петухом «полетели и вытасшили на улицу лешова. Ветер дунул, ничево и не стало». На присутствие ветра при похоронах еретика-отца из сказки № 67 указывают слова «только голова завеяла». Эффект, соединяющий ветер и огонь, появляется также при воздействии корня, полученного от Николая Чудотворца: «…Только дым пошёл, и более еретника не стало» (№ 65).

Создаётся впечатление, что сказка и быличка имеют в виду разные уровни верований. Представления сказки о похоронном обряде не только намного древнее и указывают на трупосожжение. В них никогда не встречаются пропагандируемые быличками «верное» средство уберечься от «ходячего мертвеца» посредством лутошки – сухого молодого липового дерева, с которого снято лыко, и широко распространённый приём окончательного «успокоения» ожившего покойника с помощью осинового кола. Старика Михея, который «слыл за колдуна», повествует быличка, записанная в начале XX в. у оренбургских казаков, похоронили «как следует». Однако «с первой же ночи он стал бегать к старухе. Как только время подходит к полночи, он с кладбища и скачет да зубами скрипит. Старуха то, видно, знала, что он её в покое не оставит, а придёт к ней и загрызёт, так она с вечера затворится с молитвой, перекрестит окна и двери, а сама на печь, возьмет лутошку и сидит там. Михей прискачет, прыгает около избы, стучит в окна и двери, а попасть не может и, не добившись ничего, перед петухами ускачет обратно в могилу. Старуха заявила об этом соседям. Стали следить… Один смельчак прыгнул через заплот, ударил его лутошкой. Михей как стоял, так и грохнулся вниз. Наутро понесли к могиле, смотрят, а из неё проделана маленькая дыра, точно нора суслика. Раскопали, – гроб открытый. Положили Михея вниз лицом, вбили в спину осиновый кол, и вот с тех пор перестал бегать»³¹. Подобное ритуальное действие признавалось единственным спасением и уральскими казаками: «Разроют, бывало, могилу баловника-ворженца, и пригвоздят его осиновым колом, ну, и шабаш! Всякие шалости прекратятся»³². Согласно быличкам, колдунам требуются не иные похоронные обычаи, а дополнительные ритуальные церемонии.

Примечания

1 Великорусские сказки Вятской губернии с приложением шести вотяцких сказок / сб. Д. К. Зеленина ; изд. подгот. Т. Г. Иванова. СПб., 2002. С. 223.
2 Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы. М., 1990. С. 6.
3 Великорусские сказки… С. 111–112.
4 Там же. С. 184.
5 Новик Е. С. Система персонажей русской волшебной сказки // Типологические исследования по фольклору. URL: http//www.ruthenia.ru/folklore/sus/index.htm/
6 Великорусские сказки… С. 111.
7 Там же. С. 86.
8 Там же. С. 184–185.
9 Там же. С. 184.
10 Там же. С. 110.
11 Там же. С. 227.
12 Там же. С. 227.
13 Там же. С. 87.
14 Там же. С. 227.
15 Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX–XI веков. Смоленск ; М., 1995. С. 213.
16 Мелетинский Е. М. Указ. соч. С. 10.
17 Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971. С. 287.
18 Глухие уголки Вятской губернии: знахарство в Орловском уезде / [сообщ. А. Комаровских] // Календарь и ПКВГ на 1898 год. Вятка, 1897. С. 136 (Отд. 2).
19 Осокин М. И. Народный быт в северо-восточной России. Записки о Малмыжском уезде (в Вятской губернии) // Современник. 1856. Т. 60 : Ноябрь-декабрь. С. 199–200 (Отд. Смесь).
20 Пропп В. Я. Русская сказка. М., 2000. С. 213.
21 Великорусские сказки… С. 185–186.
22 Там же. С. 87.
23 Там же. С. 185-186.
24 Там же. С. 113.
25 Там же. С. 226.
26 Там же. С. 227.
27 Осокин М. И. Указ. соч. С. 200.
28 Великорусские сказки… С. 113.
29 Пропп В. Я. Указ. соч. С. 285.
30 Петрухин В. Я. Указ. соч. С. 206.
31 Кривощёков А. Поверья и предрассудки у оренбургских казаков // Вестник Оренбургского учебного округа. 1913. № 2. С. 48–49.
32 Железнов И. И. Сказания уральских казаков. Оренбург, 2006. С. 401.