20 июля 1944 г.  Немцев на обозначенной по карте передовой не оказалось. Через посланных разведчиков и связных узнали, что немцы не решились на этом рубеже принять бой, заблаговременно ночью отступили за реку и на том её берегу укрепляются.

В штаб дивизии привели языка. Среди немецких солдат уже широко известно, что приехали «сталинградские головорезы».

Простояли на этом рубеже часа полтора и с восходом солнца получили приказ двигаться вперёд. Мы ещё уверены были, что будем держать только оборону.

Прошли километров пять, обстреляли нашу разведку. Одного убило, второго ранило. Убитого оставили на берегу реки.

Немцы узнали, что мы подходим и начали обстреливать лес миномётами. Очень страшными кажутся разрывы в лесу. Мы привыкли к степи. Приказ окопаться.

Сообщили, что убит генерал-майор Цаликов, подорвался на мине вместе с «виллисом». С приходом на 1-й Прибалтийский фронт Цаликов командовал 13-м корпусом. 3-й дивизией командовал полковник (забыл фамилию), 2-й армией командовал генерал-лейтенант Чинчибадзе, а Захаров назначен был и командовал, кажется, 2-м Белорусским фронтом. Цаликов был увезён для похорон в Витебск.

…Пробежал полковник, увёл офицеров на рекогносцировку. Потом Шило водил меня и Лёньку выбирать огневую [позицию]. Настолько был неуверен в тактике, что не решил этот вопрос самостоятельно.

Немцы притаились, присматриваются, изучают наши намерения. Шило открыто бегает, не маскируясь и не проявляя страха перед тем берегом, показывая тем самым свою неопытность и необстрелянность.

Пехота выходит, подбирается ближе к берегу и окапывается.

Солдаты осторожны, аккуратны, торжественны.

Посылаем связного за пушками. Шило, облюбовав себе огневую, предлагал поставить мою пушку, но я отказался. Огневая была хороша, но она удобна была и для немецких миномётчиков (в самом начале боя пушка Дмитриева была выведена из строя). Я выбрал огневую самостоятельно. Дали из рот по восемь человек на пушку помощников.

Получили приказ: в 12 часов дня – наступление, времени было 10. Пехота просит патронов. Взводные – у ротных, ротные идут к комбату.

 «Я вам… вашу мать…  дам патронов! Почему раскидали? Под суд отдам! Патроны были выданы полностью. Я вас предупреждал – не раскидывать. Приказ получен, будьте добры выполнять, как хотите».

Патрон было на винтовку в среднем пять-десять штук, на ручной пулемёт – диск, большинство автоматов были пустые.

Всю дорогу гремели и пылили нам в глаза приданные самоходные орудия, но до передовой не дошли, не хватило бензину. Была артиллерия только полковая – сорокапятки и 76-мм короткоствольные.

Снарядов тоже было в обрез. При первой встрече с немцами, если они заметят скудность боеприпасов у нас, то будут втрое упорнее сопротивляться. И может получиться так, что отобьют первую нашу атаку, а на вторую мы будем не способны.

Один солдат кричит, стараясь тише: «Патронов нет…». Второй на него: «Тише ты, немцы услышат».

Учитывая этот недостаток в патронах, комбат, ранее скупой на расходование снарядов, предупредил нас – дать короткую, но крепкую артподготовку, снарядов не жалеть.

Немцы, выждав, пока мы развернулись, и, изучив примерно наше расположение, начали ярый миномётный обстрел и довольно систематичный.

Мы быстро выкопали щели – был песок. Но как только немцы стали кидать мины, щели обвалились и превратились в ямы. Появились раненые, санитары.

В моей щели я раздолбил старый пень – оказалось осиное гнездо. Две осы меня ужалили в лоб и шею. Я говорил ребятам: «Две осы ужалили, третьей не миновать…». Самому это казалось тем более странным, что раньше я боялся ос, пчёл и шмелей, и никогда они меня не жалили, не имел представления об этом.

Солдаты стали очень послушны, забылись старые ссоры. Сомневался только в Стрелке: он был весь бледный, осунувшийся – любимец Шило. Больше всего надеялся на Стрижакова. Задорожного не мог понять, но чувствовал – не подведёт.

12 часов. Сигнал. Даю команду: «К орудию», – и кулаки машинально сжимаются. Секунда колебаний, Задорожный ожесточился и метнулся к орудию. Стрижаков спокойно, осторожно, ловко занял своё место. Выпрыгнул четвёртый номер. Я взглянул на Стрелку. Он втянул шею и торопливо бормочет: «Всем-то, зачем… они справятся… в случае, я сразу выскочу. Снаряды близко».

Мне стало противно от этого бормотания, но решил дать ему прийти в себя. Тем более расчёт, не замечая отсутствия третьего номера и зная, в чём дело, и понимая, великодушно приготовился работать втроём.

Снаряд был в патроннике. «Огонь!» Навожу бинокль на сарай, где должен упасть снаряд. Недолёт. Тот берег выше. Прицел пять и пять десятых. Сарай заволокло дымом. Ещё снаряд, ещё...

Правее был пулемёт, метрах в десяти от сарая. Задорожный повернул ко мне голову: «По пулемету?» – «Вали». Два снаряда, ещё выстрел.

И в тот же миг вспышка на траве в двух-трёх метрах от лафета. Не поспела промелькнуть у меня мысль, как Задорожный за меня крикнул: «В щель!» – и расчёт, как три камня, метнулся от орудия. Вторая мина – перелёт метров десять. Справа, слева, спереди. Душно… горячие волны жгут шею, хочется руки втолкнуть в песок и прижаться к ней плотнее – к матушке-земле.

Шестью минами ответили немцы моей пушке. Она спокойно стояла невредимая. Кругом срезанные осколками ветки, сучья. Когда дым рассеялся, то хорошо видно было горевший сарай. По ржи метались немцы.

 Даю команду: «К орудию!». Стрелке скомандовал особо, и он, как уж, закорчился по-пластунски к станинам. Опять снарядов пять-шесть, и опять завыли мины. Но на этот раз они ложились менее точно и густо. Они уже летели торопливо, невпопад.

На третий раз перестрелка повторилась так же. Хотел перекатить пушку на другое место, но Задорожный и Стрижаков не посоветовали. Начали стрелять в четвёртый раз. Стрельба со стороны немцев стала реже.

Послышалось: «Ура!» Иваны пошли в атаку с пустыми автоматами, спускались в реку и выбегали на тот берег. Стрельбу остановил. Выпустил более двух десятков снарядов, а Дмитриев – только три, так как орудие было повреждено. Послал связного за лошадьми.

Вышли к реке. Река была в месте брода глубиной около метра, шириной – 20–25 метров. Перешли реку, с трудом забрались на крутой берег и двинулись вдоль берега. Батальон уже рассыпался по полю в километре от нас.

…Попался хутор «Б»8. Нашли молока кислого, сала, подзакусили. Жители сидели в подвалах. Около [построек] хутора валялись свежие немецкие трупы, уже без сапог. Кругом, не имея направления, бродили отдельные кучки солдат и стали попадаться с других батальонов и полков, и даже с соседней дивизии. Встретили заместителя комбата капитана Лутовича. Он спрашивает: «Где комбат, где батальон?». Мы ожидали, что нас будет ругать, что отстали, а он сам имеет виноватое выражение лица. Выяснилось. Батальон и даже полк взяли неправильное направление. Наш батальон разошёлся поротно. Руководства ротами не было.

Бойцы кинулись отдельными группами за трофеями. Некоторые группы продвигались стремительно к свежим нетронутым хуторам, выбивая немцев, а так как в правую сторону больше было хуторов, то батальон зашёл на полосу соседней дивизии. Отдельные группы оказались в тылу у отступающих немцев под организованным натиском соседней дивизии.

Получили приказ отойти назад и передвинуться на левый фланг в хутор «В». Заняли огневые на краю хутора под большими вязами рядом с полковой 76-мм батареей. В хуторе в малиннике нашли несколько бутылок вина, застрелили шесть куриц. Сварили в двух вёдрах суп, напекли коржей и картошки. Первый раз за день пообедали, как следует солдату. В хуторе был помещичий дом и амбары. В одном сарае набито и брошено десятка два белых породистых овец. Убиты они уже дня два, а стало быть, убиты не немцами, которые ушли несколько часов назад, а хозяином, уехавшим с приближением передовой.

Позднее наблюдал, как наступает соседняя дивизия. Ровные цепи, один командир браво гарцует на коне вдоль цепи. Немцы обстреливают «фердинандами»9 и миномётами.

Наш батальон идёт неуверенно в наступление. Так как с исходного рубежа выходят не боевым порядком, а отдельными группами, то нет уверенности ни у солдат, ни у командиров. Солдаты поодиночке и группами залегают во ржи, машинально заворачивают от прямого направления вправо к лесу, делают полукруг, и как ни в чём не бывало, с беспечным видом выходят обратно на исходный рубеж, но не показываются на глаза НП [наблюдательный пункт], а стараются присоединиться друг к другу и залечь где-нибудь на меже. Большую группу не обвинят в дезертирстве.

Лес, пни. Как попали сюда – не запомнил. После курятины напряжение нервов стало меньше, и память ослабла. Сюда мы пришли из хутора «В», где варили курятину.

Немец почувствовал нашу слабую организованность и недостаток боеприпасов и начал смелее огрызаться. Здесь в лесу среди пней он нас глушил, как рыбу. Надо было спешно выбираться. Назад идти – не в наших привычках такой манёвр. В сторону идти – такой урок мы уже испытали днём. Вперед идти – не только страшно, но рисково, боезапаса почти не осталось. Но стоять здесь нельзя, немец глушит беспощадно. Все поняли, что двигаться можно только вперёд. Без всякой агитации и команды, только дали знак, простое слово: «Пошли, ребята». И батальон с азартом пьяных драчунов двинулся в соседний лес. Было уже довольно темно. Пули свистели так назойливо и густо, что казалось до леса (200–300 м) добегут только одиночные солдаты. А на второй день я про жертвы спросил старшину 9-й роты. Он ответил: «В роте одного убило и двух ранило».

21 июля 1944 г. Так батальон ушёл вперед, немцы удрали из леса. В хуторе горели дома, значит, и оттуда немец бежит. К нам подбежал связной от комбата: «Срочно пушку». Пушка работала только моя. Взяли ящик подкалиберных10 и поехали. В хуторе нам показали большой дом: «В нём заперлись немцы».

Поставил пушку в 40–50 метрах. Ударил по крыше, взрыва не получилось. Я подумал, что перелёт. Ударил в стену – взрыва нет. Ещё – опять нет взрыва. Я взял подкалиберные снаряды, так как думал, что для танков вызывают. Они о стену дома не разрывались, а пролетали обе стены.

Разломали дверь, зашли, дом был пустой. Богатая обстановка: мягкая мебель, ковры, пианино, зеркала, картины в позолоченных рамах, шторы, статуи, фарфор. И на стенах дыры от снарядов. Вызвали Дмитриева и поехали за батальоном. В хуторе было светло от пожаров, а мы углубились в поле «в ночь». Наверное, на ходу дремал за пушкой, ничего не помню.

22 июля 1944 года. Утро. Туман. Роса. Ноги сырые до… Холодно. Идём быстро вперёд, стараемся разогреться. Медлить ни к чему. Перед противником нас никто не заменит. В середине поля гребень, на нём рвутся мины и снаряды.

За гребнем слева красивое село, блестят позолотой купола церкви, а до земли ещё не дошли лучи солнца. В село идёт соседний батальон, мы идем в хутор «Д» справа.

Иваны гуськами по межам, по канавам просачиваются в село. Каждый старается вперёд заскочить, захватить от литовцев «хлеб-соль» – молоко, сало, хлеб. И вино попадает.

Иваны знают уж на опыте – лиха беда подобраться к хутору. Но стоит только одному показаться в хуторе – немцы побегут без оглядки. Я ставлю пушку перед хутором и стреляю по убегающим немецким группам. Стреляют и другие пушки. Наши снаряды, но только не мои, попадают по далеко зарвавшимся Иванам. Они потом жалуются, но не сердятся. Довольны, что мы их активно поддерживаем. «Стреляйте, хоть и не в цель, но стреляйте, нам веселей наступать». Трёх человек в это утро ранило нашими снарядами, одного – тяжело. Я лично знал, что наши уже за хутором, поэтому стреляли осторожно.

Достали в хуторе хлеба и сала. Завтрак с вином. Батальон впереди, на гребне второго поля. Залегли – наверное, тоже завтракают. Немцы стреляют очень редко и без цели – и они завтракают.

Вчера 8-я рота нашла бочку немецкого вина. Человека три-четыре налили во фляги, но прибежал лейтенант и прострелил бочку. Вино выпустил. Получилась бы катастрофа, если б допустить роту до бочки.

…Вчера просил у одного пулемётчика закурить, так как свой табак был на передке11. Он не дал. Лежит сегодня около хутора с пулемётом, как живой. Спокойно, уютно на солнышке, как будто спать лёг после бессонной ночи. Мне стало его жалко. Ему лет около сорока пяти.

«Танки, танки!» – раздалось с гребня. «Танки!» – кричат с правого фланга. Подбежал связной от комбата – приказ выводить пушку на гребень.

Подцепили пушку – через мост по дороге на правый фланг. Шило предлагал на середину гребня, но рассуждать с ним некогда было. Ездовой мне больше верил. Осталось метров двести, отцепил лошадей, покатили на себе. Около полосы гороха открылся вид на немецкие позиции.

Командую окопаться. Сам с лейтенантом и Задорожным закатили пушку на край гороха. Горох молодой, ещё не лёг. Он был вровень со щитами пушки. Послушали, просмотрели немецкую передовую, танков не было видно, но гудели где-то за хутором «Е».

Прибежал старший сержант из роты, показывает впереди на хутор «Ж». Дом. Левее дома жёлтое пятно – копают окоп? Просмотрел в бинокль, действительно, копают, за домом перебегают люди. Позвал расчёт, поставили пушку, проверил снаряды. Оказались одни фугасные и осколочные, а подкалиберных и бронебойных – ни одного. Хорошо, что сразу не показались танки. Послал за снарядами на пушку Дмитриева.

Огляделись, танков пока не видно. Начали стрелять по окопу. Стрелял Задорожный. Дистанция около километра. Перелёт, недолёт. По цели. Ещё, ещё.

Захотелось прощупать дом. Удобное место для штаба батальона и даже полка. Сел к прицелу сам. Недолёт. Второй снаряд попал в крышу, образовалась дыра, но дом не загорелся. Ещё снаряд, вспышка под самой стеной.

Взрыв сзади нас – заметили пушку мою. «По щелям!» У меня щели ещё не было. Лёг в борозду и лежа копал. Глина, как камень. Мины падают сзади нас, правее. Там тяжело застонал раненый. Шило убежал на соседнюю батарею. Там совсем не было снарядов. Прибежал ко мне командир орудия, дал ему десять штук: «Пойдут танки, поддерживай».

Щели копались очень медленно. Пришло сообщение – немцы готовятся к контратаке. Гранаты остались на передке. Послал за гранатами. Ждём. Солнце печёт. Сладкие лопатки гороха, хочется спать.

Тороплю со щелями, только отойду – спят. Злость берёт на Шилу. Матвеем его звали. Матюша спрятался в чужую щель и взвод не нужен. Всё самому приходится обо всём беспокоиться.

…Мою стрельбу поддержали другие пушки, немецкие танки перестали гудеть. Из-за дома с дырявой крышей пронесли носилки, потом промелькнул человек с забинтованной головой. В окопе людей не было уже, оставили его.

Опять начали стрелять по моей пушке. Одного помощника-пехотинца ранило, осталось семь. У меня уже щель была – полметра глубины.

Зашевелилась наша пехота. Сходил к связистам, недалеко был телефон под копной сена. Спросил, как дела, правда ли, что немцы готовятся к контратаке? Ответили: «Готовятся, но наши, наверное, вперёд пойдут в атаку».

Так стало весело. Так захотелось вместе с пехотой крикнуть: «Ура!» Это не солдаты, а орлы. Разве выдадут матушку Россию такие сыны! Чумазые, грубые, невежи. Но верные, любящие, храбрые и безропотные. Два дня гнали немцев одним «Ура».

Мне захотелось стрелять. Вспомнил помкомвзвода, который говорил: «Вы хоть без цели, но стреляйте, нам веселей».

Кстати, узнал у телефониста, что получили боеприпасы, и мне сразу стало понятно оживление в наших цепях. Захотелось стрелять, но чтобы не попало за несвоевременную и самовольную стрельбу, решил втянуть в это дело Шило. Добрался до него. Изучили вместе немецкую передовую. Доложил ему, что обнаружил немецкие миномёты, которые обстреливали нас. Необходимо подавить. Шило боится: «А не попадёт?». Я объяснил: «Связи с КП [командный пункт] нет. Огневые точки имеем право подавлять. Если вызовем огонь немцев, то только на себя, и мы стоим отдельно от батальона». Шило согласился.

Прибежал к пушке, разбудил расчёт. Открыли стрельбу по немецким цепям. Стихийно это получилось, или моя стрельба совпала с приказанием КП полка, но за мной начали стрелять соседние пушки, а потом и на правом фланге открыли огонь. Стрельба по ржи, по кучкам убегающих немцев. Сколько убито!

Иваны пошли в атаку. Поднялись и пошли, не залегая, как под Армянском. Орлы!

Вызвал лошадей, поехали за батальоном. Прошли немецкую оборону. Прошли лощину. Хутор «З». Впереди поле, гребень. Наши залегли над гребнем, немцы окопались за гребнем. Передышка.

Атака. Я вывожу пушку на гребень. Иду впереди на сто метров, чтобы своевременно указать ездовому дорогу. Между мной и пушкой падает снаряд, второй, третий, четвёртый.

Ездовой без команды сворачивает вправо в рожь. Четырёх человек помощников ранило. Расчёт разбежался в стороны, а снаряды сыплются. Лежу в ячейке12

Кончилась стрельба. Побежал на правый фланг, чтобы перерезать путь пушке. Встретились в лощине миномётчики. Остановил последних двоих, спрашиваю: «Видели пушку?». Но свист и взрыв – все трое падаем в траву. Я поднялся, они были от меня один в десяти, другой – в пятнадцати метрах, оказались убитые.

Прибежал один миномётчик выворачивать карманы, я побежал искать пушку. Но её на левом фланге не было. Потерял направление и выбежал между немецкой цепью и нашей.

Наши идут, винтовки наперевес. Вижу знакомых, но они меня не замечают. Тогда я понял, где нахожусь. Засвистели пули. Лёг и отполз в лощину. На правом фланге пушки тоже не было. Побежал в хутор «К», потом в «Л», потом опять в «К».

Впоследствии оказалось: Шило получил приказ выйти на рубеж соседнего батальона. Оттуда с огневой выслал за мной двух связных и приказал найти, во что бы то ни стало, и узнать: или ранен, или убит. Они не считали меня уже в строю.

Встретил двух помощников из моего расчёта, пошли в хутор «М», где был виден НП, встретил связного от Шило. Они были уже в хуторе «П».

В хуторе «Н» мы остановились пошукать молока. Встретили второго связного. Я ушёл вперёд и связных потерял. До хутора «П» добрался с большими трудностями самостоятельно. Встретил передок лошадей, Иванова нет, наверное, убежал за трофеями.

Вдруг бежит Шило и лезет ко мне, жмёт руки и рад целоваться: «Ты разве жив, а где остальные, я послал тебя искать. Думали, убит, а может, раненый остался. Стрижаков уже командует расчётом. Пойдём к пушке. Они все обрадуются, что ты жив».

Сходил к пушке. Встретил ребят. Радоваться некогда было. Схватил ведро, мешок, одного человека – и в хутор за мёдом и сухарями. Чтобы пчёлы не лезли, обложили улей соломой и подожгли. Закутаешь сам себя плащ-палаткой – всё равно лезут. Половину мёда оставили; размазали по траве. Набрали сухарей (на дороге был рассыпан мешок чёрных и белых сухарей).

Мёд и сухари послал к своей пушке, а сам пошёл отправить в тыл пушку Дмитриева в ремонт. Забрал у него передки с резиновыми колесами, а свои отдал. Обменял кое-что: ящики, снаряды, гильзы, гранаты, инструменты. Очень жалел: банник13 забыл взять. Шило ругал меня за это, но я уж виноват, – признался. Дмитриев и Рашевский ездовой уехали в тыл.

Наступление. Хутор «Р». Батальон направляется на хутор «С». Дорогу сильно обстреливают. Надо было броском пройти полкилометра до кустов. Чтобы не попасть вместе с пушкой под обстрел, хитрый Шило пошёл вперёд: «Я тебе махну рукой». Он уже узнал тактику. Ну, а мне всё равно, я должен быть у пушки.

Шило махнул рукой. Я объяснил ребятам порядок движения. Марш – бегом. Кусты. Потом перебрались в хутор «С». Это оказалась помещичья усадьба. Богатый дом. Сараи и амбары заперты, и замки не тронуты. Тут Иваны не задержались. Немец быстро отступал. В саду было много мёду. Разбили не один улей. Меньше в рот попало, больше намазали на себя. Рожи у всех опухли, глаза заплыли от пчёл.

Из хутора «С» пошли по саду. На углу сада было огромное дерево с дуплом. Появились немецкие самолёты, бомбили шоссе и мост. Переждали в саду. По шоссе вышли к хутору «Т». Там по кюветам шоссе сидели роты на привале, не знали, куда идти. Командования батальона и полка не было ни души. Встретил знакомых ребят. Многих уже не было. Убит был Гладун, с которым я в одном взводе был в 200-м заградительном. В батальоне вышло из строя процентов сорок.

Мою пушку вызвали на перекрёсток и предложили занять огневую. Я отказался, Шило меня поддержал. Поставили на краю хутора около сарая во ржи. Во ржи была разбросана и спрятана вся утварь соседнего дома. Жителей не было.

В конце шоссе показались «фердинанды». По нашему хутору «зачахали» снаряды. Приготовили снаряды и гранаты, стали ждать.

Впереди в хуторе «Ф» за километр от огневой были немцы. Подбежал командир 8-й роты, капитан, и стал настаивать стрелять по сараю в хуторе «Ф». Действительно, около сарая толпились и перебегали немцы. Шилы не было.

Я начал стрелять, так как капитан этот замещал комбата. Выпустил все снаряды осколочные, начал бронебойными. Было уже темно и было трудно определить попадаемость и корректировать, но стреляли вообще по хутору для паники.

Немцы оставили хутор без боя. «Фердинанды» скрылись. Их на нашем участке было три, и они действовали очень осторожно. Наших сорокапяток боялись.

23 июля 1944 г. Как шли ночью, не помню. Не спали уже три ночи. Дремали на ходу.

Утро. Впереди город. Батальон пошёл прямо. Мы с пушкой в обход влево. В хуторе «Х» скрывались ещё немцы. Начали стрелять по нам из винтовок. Мы открыли огонь из автоматов и винтовок.

Замолкли. Прошли мимо хутора. В хуторе «Ц» догнали батальон. Стояли на углу сарая.

Достали сала. Шиле прострелило гимнастёрку на плече.

Пошли на город. Он был занят вчера вечером дивизией правого фланга (или полком). Правофланговая часть шла впереди нас, левая – сзади.

Немцы оказались слева. Отступили обратно. Речка, лог, кусты. Миномётчики. Копали щели. Батальон занял оборону впереди на гребне хлебного поля. Ранило лошадь – жеребца.

Гуляев прострелил ногу автоматом. Баловался, наверное. Послали его к комбату. Заняли огневую около КП батальона в логу, на краю овса. Бомбила немецкая авиация. Стрелял из своей щели по самолётам.

Батальон ушёл в наступление. Покатили пушку на себе.

Шило остался искать лошадь.

Хутор «Ч». Мост. Остановились отдыхать. Догнал Шило – с передком и пара лошадей.

Хутор «Ш». Штаб батальона. Пушку поставили около штаба у сарая. С полдня начался дождь и теперь зарядил, и льёт, и льёт. Рядом четыре улья в кустах вишни. Их разорили, и пчёлы не давали возможности окопаться. А немец кидает мины.

Пришла повозка со снарядами. Сдали гильзы и брак и набрали новых. Достали мёду, пообедали.

…Принесли лейтенанта Жилина. Ранило в живот. Сам собирал свои кишки и спокойно уверял товарищей, что капут.

… Комбату привели жеребца литовского, уехал кататься.

Заняли новую огневую – стрелять по лесу за хутором «Щ». Но стрелять не пришлось. Батальон поднялся без артподготовки.

Идут в атаку. Санинструктор на дороге стал перевязывать раненого немца. Пробегали два бойца. «Что делаешь? Иди в цепь, своих перевязывай. Для своих у вас бинтов не хватает!» Немца закололи, санитара прогнали вперёд.

Хутор «Щ». Огневая у сарая. Попали под обстрел «фердинандов». Но пехота бросилась стремительно в лес, и обстрел прекратился. Мы подошли к лесу. Соседних батальонов не было. Справа и слева немцы. Батальон углубился в лес.

Не всё же мне инициативу держать – пусть Шило решает, как хочет. Шило растерялся, предложил отойти обратно в хутор «Щ», но на это даже все солдаты рассмеялись. [Немцы] начали обстреливать опушку, где мы стояли.

Лес был здоровый, и эхо, казалось, ломало целые деревья. Мы метались, как шальные. Куда ни отойдём, туда и падают мины. Шило убежал в хутор «Щ».

Я понял, что из леса с левого фланга следит за нами немецкий корректировщик, и увёл пушку и расчёт вглубь леса. Упало в середину леса ещё несколько мин и затихло.

Послал Стрелку, как бывшего адъютанта Шилы, искать комвзвода. Стрелка боится выходить из леса. Но послал под угрозой автомата. Стрелка ушёл, нашёл Шило и нажаловался на меня, наябедничал, что я назвал Шилу паникёром.

Прибежал Шило и выхватил у меня из зубов папироску (последний табак из кармана я на неё вытряс): «Зачем куришь, ты демаскируешь нас». Я ему напомнил, что нам сейчас маскироваться в лесу и хуторе не следует. Надо догонять батальон. Шило умолк.

Пошли из лесу и встретили батарею 76 мм [орудий], которая поддерживала наш батальон. Пошли вместе и заблудились.

Долго шли. Хутор «Ы». Встретили крестьяне. Угощают куревом. Девушки дают немецкие папиросы целыми пачками. Немцы ушли перед вечером. В хуторе красных ещё не было – мы первые. Показали дорогу на хутор «Э».

Хутор «Э». Гражданских нет, попрятались. Ребята побежали за молоком. Забегает солдат в одну хату, всё открыто, на лавке кто-то спит. Посмотрел ближе – немец. Выскочил из хаты, позвал других солдат, немца захватили. Нашли на одном дворе старика. Он рассказал: немцы были в хуторе, когда мы подходили – они убежали, а этого пьяного немца забыли, оставили. С немца сняли сапоги. Он прыгает босиком по холодной земле и делает беспечный весёлый вид.

24 июля 1944 г. Ночь. Вышли на шоссе, влились в колонну 13-го полка, часто делали короткие привалы. На каждом привале люди падали спать. Предупреждал, чтобы ложились недалеко, и по команде: «Приготовиться к движению», – всех будил и пересчитывал. А самому страшно хотелось спать.

Шило лежал на станине. Я попросил дать мне на несколько привалов подмену, чтобы мне самому поспать. Он отказал: «За людей отвечаешь ты, и больше я никому не доверяю». Паразит!

Появилась заря. На одном из привалов я незаметно для себя сел закурить на траву и заснул…

Ребята привыкли к тому, что я нахожусь впереди пушки, шли спокойно, не замечая моего отсутствия, и ждут перекличку, но перекличку я не делаю. Тогда хватились меня, побежали искать, но не нашли.

Я проснулся от стука колёс, и меня толкал какой-то чужой солдат. Побежал догонять. Бежал вдоль колонны до самой головы – наших нет. Они, наверное, свернули по другой дороге. Ведь не пойдут же они с 13-м полком. У нас другое направление. В стороне хата, решил зайти и ждать утра. В хате – штаб. Зашёл, сел и уснул.

Проснулся, всходило солнце. Встретил знакомых офицеров. Накормили. Сказали мне направление 9-го полка. Пошёл.

Прошёл километров пять-семь. Встретил пулемётчиков 1-го батальона. Шёл вместе. В хуторе «Ю» разошлись позавтракать. Нашёл кислого молока. От пулемётчиков отстал. Дорогу дальше не знал и не знал даже азимут.

Хутор «Я». Немцев нет, но и красных ещё не видели. Я пришёл первым. Завели в хату. Налили молока, хлеба положили, спрашивают обо всём наперебой. В окно увидал трёх солдат, выскочил на улицу и догнал их. Оказались пулемётчики с нашего батальона. Ночью спросонья, надеясь друг на друга, оставили корпус «максима»14. Ходили искать, но не нашли.

Подходим к хутору «Ь». Догоняем батальон. Встретил Лутовича. Он знает, что я отстал и догоняю, ничего не спрашивает, почему и как. Показал мне, где моя пушка. Она двигается за какой-то ротой от хутора «Ь» к лесу.

В бинокль узнал ездового, Матюшу, многих ребят. Около леса на привале догнал. Шило укоризненно спрашивает, как я отстал: «Ведь ты командир, разве можно. Должен показывать пример. Я доложил комбату».

Я ему ответил: «Предупреждал, что спать хочу. Я целую ночь дежурил на привалах, будил людей, а как сам заснул – не разбудили».

По лицу вижу, что Шило готовит мне палку в колёса. Ребята насторожились, посматривают на меня виновато. Я их везде защищал, а они меня подвели. Шило намерен поставить на моё место Стрижакова, но колеблется. Команда: «Приготовиться к движению»…

Шли по лесной дороге всем полком. Вышли из лесу – река, разбитый мост. За рекой поле с гребнем. Разведка пошла вперёд. Сапёры строят мост. Солдаты завтракают – кто что достал.

Переправа. Выходим в поле на гребень. Хутор «А». Идём по огородам. За хутором на поле и в лесу – немцы. Шило получил приказ выводить пушку к лесу. Поле простреливалось.

Объясняю порядок движения: бросок от моста, на середине поля – остановка, второй бросок до леса. «Марш!» – выбегаю вперед. Пушка меня обгоняет. Попадаем под обстрел. Разбивает повозку, Иванова [взрывной] волной сшибло с передка и ранило в голову. Лошади бросаются в сторону и тащат пушку через канаву.

Назначаю второго ездового с пушки Дмитриева (забыл его фамилию), командую брать правее и на лес, сам бегу к Иванову.

Обстрел продолжается. Осматриваю Иванова и отправляю его в санроту. Шило лежит в траве и кричит: «Иванов, Иванов!». Посылаю к нему бойца, думаю, что он ранен. Оказалось, не ранен, а кричит с перепугу.

Я вслед за орудием. Остановились перед лесом. Около пушки крутится сержант из пехотинцев-помощников. Распоряжается не в своём деле, хлопочет, мне укоризненно докладывает: «Вас не было, проезжал комбат, ему доложил, что ранило Иванова».

Я ему пояснил: «В елховнике все около пушки собрались, а вот около моста под обстрелом никого не было. Кто вывел пушку из-под обстрела?!».

Подходим к хутору «Б». Стоят штабные машины, нас не подпускают: «Из-за вас и нас обстреляют». Но я завожу пушку в ограду. Копаем щели. По дороге к хутору получил котелок супу с чужой кухни. Предложил Шиле, он охотно ухватился, не так за суп – за моё приглашение.

Отдохнули часа два, двинулись. После отдыха нервы ослабли, и опять ничего не помню.

…Прошли лес. Вышли в поле. Перевалили через гребень, спускаемся к хутору «В». Дальше за мостом – село, церковь. Справа хутор «Г», сзади – хутор «Д». По хутору «В» река-канал. Спускаемся к каналу. Остановка. Полно артиллерии, лошадей, свистят пули. Люди залегли, а лошади почему-то не выведены. Докладываю Шило о необходимости вывода пушки и лошадей из-под обстрела. Пока Шило мямлил, обстрел снова усилился. Я позвал ездового и повёл пушку в хутор «Г» (метров 500). Пули засвистели сильнее. Лошади чувствуют панику людей, бешено рвутся вперёд. Скрываемся за сарай. Окапываемся. За мной пригнали и другие пушки.

Батальон получил приказ и перешёл канал. Немцы укрепились правее села и в селе. Моей пушке приказывают перейти на ту сторону канала через мост.

Ни с кем не объясняюсь, даю сигнал ездовому, и мчимся к мосту. Расчёт и Шило бегут сзади. Около моста обстреливают. Расчёт бросается в канавы, а мне с пушкой стоять нельзя. Промелькнул мост. Остановка. Подбежал расчёт и Шило.

Предлагаю Шилу выбрать огневую, не всё же ему быть свидетелем. И вот он начинает выбирать огневые, хотя в тактике пехоты и артиллерии ничего не понимает, обстановку не представляет.

Первую огневую он облюбовал рядом с батареей 76 мм [орудий], но оттуда прогнали артиллеристы. На второй сразу же обстреляли – не успели мы окопаться.

С третьей прогнал зам. командира полка. На четвёртой опять попали под обстрел и под немецкого корректировщика. Пришлось удирать с поля до самого леса. Шило где-то забрался в щель и отстал.

Я собрал разбежавшийся расчёт и вывел пушку на левый фланг батальона. Отстегнул лошадей и отослал их в кусты. Выкатили пушку по ржи на гребень и во ржи окопались.

Пришёл Шило, на меня злится, придирается. Я ему заявляю: «Доложу комбату и уйду. Меня в любую роту примут охотно, а с тобой работать не могу». Он назначает Стрижакова командовать, но подошло время стрелять. Стрижаков растерялся. Я обратно принял командование расчётом.

Немцы открывают огонь. Прибежал командир роты пулемётчиков. Показал нам опушку, где засели немцы. Открываю огонь по этой опушке. Лейтенант-пулемётчик – опытный фронтовик. Научил меня стрелять в такт разрывов немецких мин. Получилось очень интересно. Немцы не замечали наших выстрелов, и мы стреляли спокойно, не торопясь.

Стрелка опять забрался в щель. Я там его нашёл и облегчил немного себя, излив на него большую долю гнева. Он, ковыряя рылом землю, со стоном полез к пушке. Противно было смотреть. Ребята опасливо на меня оглядывались. Шило помалкивал. Лейтенант-пулемётчик подозвал меня, закурили. Я ему выложил, что наболело на сердце, и стало легче.

Он рассказал, что прибежал к нам со своего НП. Сидел у телефона во ржи. Вдруг кто-то тянет за провод. Кто там? Поднялся. Навстречу немец. Оба шарахнулись в стороны. Справа человек сорок немцев без пилоток, пробираются в обход. Лейтенант с телефонистом бросили аппарат и прибежали на нашу огневую [позицию].

…К вечеру мы опять открыли огонь. Начали разрываться мины по всему полю, но нашу огневую до сих пор не засекли благодаря парным выстрелам. Девятая рота попала в окружение, командира убили. От роты, когда она вышла из окружения, осталось двенадцать человек.

Продолжение...