Версия для слабовидящихПродолжение обобщённой работы 1980–1983 гг.
«Бабушка по отцу Матрёна Кононовна, из деревни Куражиха, умерла в 1921 г. Мама позвала меня: пойдём, посмотри на бабушку. Увидел первого в жизни покойника – длинная, худая, на глазах медные пятаки. «Мама, я пойду на улицу», – «Ну беги, играй».
Бабушка Кононовна приняла от своей матери древнее искусство лечения травами. За десятки вёрст посылали за ней лошадей, водилось у неё в связи с этим и золото. После её смерти брат отца Павел усмехался – сколько трав разных сортов оставила, можно корову прокормить неделю.
Была бабушка богата, строга, требовательна, но и сама работала здорово. За 2 или 3 уповода обрабатывала тупицей целые гоны сухой земли. В засушливые лета сохой нельзя было вспахать землю. Рубили специальным топором – тупицей. Гоны – примерно третья часть узкой длинной полосы.
После женитьбы в 1900 г. и смерти отца Ивана в 1901 г. мой отец Яков Иванович шесть лет судился со своей матерью Кононовной по вопросу раздела имущества.
К этому времени отец уже 13 лет отработал на заводе Вахрушева, имел хорошую специальность и заработок. Подмаслит в суде, выиграет дело в свою пользу. Кононовна не согласна, отвезёт «щепотку золота», дело назначат к пересмотру. По воспоминаниям моей матери Анастасии Афанасьевны, иногда утром будит Кононовна сына: «Вставай, Яша, сегодня наше дело слушают, кабы не опоздать». Сядут в сани мать с сыном, о чём-то разговаривают. Хладнокровные, упрямые.
…В деревне Куражиха в начале 20-х гг. на Троицу было большое гулянье. Подвыпившие мужики решили организовать суд над ворами, которых в те годы было в округе много. Вызывали их под разными предлогами или привозили с гонцами из разных деревень. Допрашивали, избивали – некоторых до смерти. Был убит и главарь Гриша Кармашинский. Милиция присутствовала, но вступаться не смела, такие были годы…
За своё детство помню, пожалуй, три случая, связанных с попыткой проникновения воров в наш дом.
Однажды по тонкому снегу 6 человек на трёх лошадях остановились на задах за нашей баней. У отца оказался гость со Слободского тракта. Засиделись долго. Отец велел старшему сыну Василию запрячь лошадь и отвезти гостя домой. Вася ездил часа два или три. Воры, чтобы не терять время, поставили к нашему восточному окну караульного, а сами начали шарить по мелочам.
Из нашей бани взяли новый чугунный котёл – штука тогда дефицитная. У дяди Павла из погреба вынесли кадку солёных рыжиков, у Петра Степановича из ограды (хотя и была цепная собака) забрали комплект дорогой сбруи, кое-что из мастерской. Игнатьевна выходила на лай собаки, но ничего подозрительного не заметила.
Когда Вася возвращался, то заметил, как от нашего дома отъезжали три подводы, а за ними шли мужики с кольями. Сказал это маме, она ответила: «Наверное, дальние подводы останавливались около тына лошадей кормить».
Рано утром пришёл Пётр Степанович, спросил отца – были ли у нас гости. – «Был один гость, сидел до полуночи». – Да я не о том, сегодня ночью воры приходили…
Когда в деревне Куражиха был самосуд над ворами, то при допросах поминали ложкинские котёл и сбрую. Там же признались: тогда у Ложкиных мы ждали, когда гость уедет и хозяева уснут, но не дождались…
Однажды, поздним вечером гостили у нас два братана Санко и Витя лопатинские. Отец вышел попоить лошадь, быстро вернулся. Говорит, что в дровянике хрустит снег, ходит кто-то, на оклик не отозвался. Быстро схватили, кто лом, кто топор, брат Вася впереди с вилами. Обежали вокруг дома, в дровянике пусто. Утром в поле обнаружили следы в подозрительную сторону…
Зимней ночью бабушка проснулась, будит маму: «Что-то постукивает на улице около стены». Мама не придала значения. Утром обнаружили, что украдено вывешенное у стены дома бельё. Накануне возили его в Митино полоскать, потом развесили вымораживать. Большая была семья, много белья унесли. Всё было дорого, да и купить негде.
Между прочим, у нас крепкие запоры были. Например, на задних воротах в ограду запор был с пробоями, в которые на ночь вешался солидный замок. Но иногда в других деревнях воры проникали и через крышу. В летнее время жители каждой деревни поочерёдно несли ночной караул. Как это у Есенина: «сонный сторож стучит мёртвой колотушкой…».
Замечу попутно. Как бережно относились мужики ко всякому инвентарю общественному – пожарная установка, пожарный инвентарь – багры, бочки. Молотилка, конный привод, сеялка. К зиме всё прочистят, смажут, поставят в пожарном сарае на деревянные подкладки. Крышу пожарного сарая проверят, чтобы не протекала. Что, если бы теперь в колхозах так же бережно хранили дорогие машины.
Мой дед по отцу Иван Афанасьевич, муж Кононовны, слыл безответным человеком. Говорили, придёт домой пьяненький, налей ему хоть ополосков, выхлебает и уйдёт спать. Не как Яша. Тому, если суп не понравится, чашка к порогу летит. Мама частенько меня в детстве за поступки попрекала: «Ух ты, кураженская порода».
Прадед Афанасий Давыдович был родом из деревни Кривули. Славился плотницким мастерством. Отец мне показывал сруб, сделанный его дедом одним топором без пилы, очень искусно и прочно.
Прапрадед по отцу Давыд Кривульский – участник ополчения Отечественной войны 1812 г., имел за заслуги Георгиевский крест, что было в то время очень почётно.
Не раз бывал отец в гостях у другого потомка Давыда – Алёши Курзая. Меня маленького ласково угощают сладким, мужики пьют самогон. Поедем домой поздним вечером, отец завернёт меня в тулуп, усну, он и сам уснёт. Лошадь аккуратно за несколько вёрст довезёт до дому, стучит копытом в ворота.
Любил отец выпить, но и работать любил и умел. На одних только заводах Вахрушева и Долгушина отработал 25 лет и всё без отрыва от сельского хозяйства. В начале Первой мировой войны Долгушин получил от царя Николая бронь на 40 человек мастеров и специалистов, в число которых попал и отец. Днём на заводе, а вечером в летнее время допоздна в поле. Зимой всё что-то мастерит по хозяйству.
Отец был ещё неженатым. Пришёл он как-то с Вахрушевского завода в воскресенье. Дед Иван жалуется: брёвна были им заготовлены в лесу, хотел клеть поставить, а сосед Стёпа все бревна свозил и к себе под окна свалил.
Отец вышел на улицу, подходит к брёвнам, берёт одно на плечо, несёт и сбрасывает у своего дома. Взял второе, третье бревно… Все перенес. Степа выглядывал в окно, а выйти не посмел. Зашёл отец в избу, рубаха мокрая – «Ну теперь и пообедать с дороги можно».
…Младшая сестра отца Мария была отдана замуж в деревню Лопатиха за Андрея Степановича Стрелкова по прозвищу Белка.
Красивый он был и храбрый. Имея специальность кузнеца и жестянщика, несколько лет работал в г. Сарапуле, откуда привёз большие деньги.
Двухэтажный каменный дом вместе с обширной оградой покрыт железом. Крыльцо в ограде; верхние сени с высокой лестницей выкрашены масляными красками. Модная мебель, зеркала, часы в ореховом футляре от пола до потолка, два царских портрета в позолоченных рамах.
Впервые в жизни (лет пяти) я слушал у них граммофон. Это был второй граммофон в волости после фабриканта Сапожникова. Любил дядя Андрей выехать на хороших лошадях.
Ученики Бобинской школы. 1910 г.
У Андрея и Марии было два сына – Александр и Виктор, впоследствии известные в округе гармонисты. Когда сыновья были подростками, Андрей изменил семье, нашёл модницу Ольгу Посадскую.
Однажды он приехал с Ольгой в наш дом. Приняли, посадили за стол, выпили. «Яков, у тебя три сына, отдай мне этого маленького, я его воспитаю, нет у нас с Ольгой детей». Я бегу к бабушке: «Не поеду!». Она обняла меня: «Не отдам, не бойся».
Умер дядя Андрей в 30-х гг. Запомнилась его фраза-восклицание: «Не баруй!», если кого-то пресекал в разговоре.
Моя мать Анастасия Афанасьевна (1879–1957) была единственной дочерью Афанасия Ивановича Казакова и Татьяны Зиновьевны Мстиславской. Хозяйство у них было справное. Дед Афанасий не выпивал, но всегда был весёлый человек и любил песни. Если далеко из поля слышится песня, то это Афоня с работы едет. Отец подсмеивался над тестем: «Если Афоня выпьет две кружки квасу, то пойдёт по избе плясать, только валенки стучат». Мой брат Николай до семи лет жил у деда Афанасия в деревне Брагины. Наверное, от деда ему перешла эта весёлая общительность.
Очень любил Афанасий лошадей. В 1914 г. под влиянием немецкой агентуры была объявлена ложная конная эпизоотия. Подкупленная ветеринарная комиссия ездила по деревням, осматривали и стреляли лучших лошадей. В это число попала и учёная казачья лошадь деда Афанасия. Прыгала она через высокие изгороди, ложилась и вставала по команде, ходила за хозяином без узды. Сильно Афанасий переживал, заболел и умер за месяц до начала войны. А до этого одну лошадь украли с выгона, даже одетые на ноги цепи перепилили.
Ещё одна лошадь сильно поранилась. Ехали из гостей, тарантас крепко тряхнуло, передок сорвало с курка и поворотным кругом ударило лошади по ноге выше колена. Бабушка часто вспоминала и рассказывала: «Застонала бедная, из ноги кровь ручьём бежит, белые жилы видно». Пришлось лошадь зарезать, а мясо продать татарам (раньше редкие крестьяне конину ели).
Бабушка Татьяна Зиновьевна Казакова-Мстиславская (1859–1938) была основной моей воспитательницей. Её рассказы об антихристах и библейских сказаниях, о нравах и характерах злых и добрых людей, рассказы об истории Бобинского края остались в памяти на всю жизнь. Её убеждения были практичнее доводов любого современника. Превосходя Афанасия по развитию, она была верна и любила его до смерти и после. Никогда даже не перечила, на то и женская доля.
Прадед Зиновий и его брат Зот – сыновья приехавшего на жительство в Вятскую губернию в I половине ХIХ в. Ивана Мстиславского19.
Мама Анастасия Афанасьевна… Да, только теперь, когда за плечами долгая жизнь, можно в полной мере понять и оценить её, как труженицу, воспитателя и хозяйку дома.
Утром в летнее страдное время встанет раньше всех. Корову, а то и двух подоит, воды из колодца глубиной девяти саженей натаскает, печь истопит, приготовит с утра завтрак, обед и ужин, да и в поле с косой или серпом часто ещё на час или два перед завтраком.
А жать – какая это тяжёлая работа. Придёшь к полосе – конца ей нет, а ведь полос в поле – 5 или 6. Вот выжаты рожь и ячмень, и овёс, а надо ещё лён теребить. Потом картошка, потом молоченье20. Мордовки21 таскает целый день на сарай по лестнице, а иногда приходилось ворочать и мешки с зерном. Ещё не сказал про рубку дров, про боронование под яровые, про возку навоза. Кроме того, надо и в огороде успевать полоть, поливать вёдер по двадцать.
А работа в лугах? Помимо сенокоса мать несколько раз сбегает за 10 километров до деревни за продуктами: хлебом, мясом, молоком. Дома надо корову обслужить, хлеба испечь, призорить маленьких ребят и утром к завтраку быть уже в лугах.
А зимой лён трепать, чесать, прясть, ткать и красить. А бельё стирать и во вьюгу возить за километр на Малеганиху (Митино) в проруби полоскать. Круглый год зимой и летом (кроме страдной поры и сенокоса) приходилось 2-3 раза в неделю ходить в город с молоком – спереди и сзади по корзине, по 2 четверти в каждой. Носила на продажу и домашние рукоделия – чаруши, сахарницы из сосновых кореньев, рукавицы, носки из овечьей шерсти.
Как хозяйка дома и семьи, она, пожалуй, не уступала отцу, была деловита и рассудительна. При мелких покупках отца много не спрашивала, так как имелись у неё свои заработанные деньги.
Воспитывала она нас иногда тычками или вицей, но в подавляющем большинстве путём наставления, либо простого горького молчания.
В этом плане показательны воспоминания брата Николая о его курении в малолетстве и игре в карты на деньги. Факты эти мама от отца скрывала. После проигрыша однажды пяти рублей, данных Коле для оплаты отремонтированной обуви, и тяжкого признания маме за карты он не брался уже всю жизнь, разве что под старость иногда за компанию в «дурачка».
