Главная > Выпуск №12 >

«Перва

«Первая встреча»:
восприятие новой техники жителями Вятской губернии в XIX в.

С. В. Голикова

Как мы относимся к проявлениям технического прогресса, которые окружают нас повсюду и которых иногда бывает так много? Скорее всего, безучастно – привыкли. Однако такой поток нововведений – явление последнего времени. А прежде они появлялись понемногу. Но обывателю хватало и этого. Требовалось время, чтобы человек смирился с новацией, чтобы она вошла в обиход, стала расхожей, перешла в общее пользование, то есть превратилась в традицию.

Этот непростой процесс начинался с первой встречи. Несомненными новинками XIX столетия стали новые средства передвижения – пароход, паровоз. Хотя технический прогресс шёл по многим направлениям, чаще всего его поступь оставалась незамеченной, «тихой революцией»: изобретение прокатного стана или усовершенствованного станка проходили мимо внимания большинства – обычных людей. Другое дело – пароходы и паровозы, которые изначально предназначались для перевозки людей, были у всех на виду и имели возможность воздействовать на людское воображение. Корреспондент газеты «Северная пчела» в 1839 г. писал про один из первых отечественных паровозов, увиденных им на столичной выставке: «Взоры наши не могут насытиться видом превосходного паровоза… Чувство наше воспламеняется и мысль рвётся на простор при виде полезнейшего из всех изобретений человеческого ума! Пусть на меня гневаются все противники железных дорог, но я твёрдо убеждён, что это изобретение есть венец гениальности и самое верное средство к обогащению, образованию и усовершенствованию рода человеческого... Архимед хотел сдвинуть с места земной шар, если б ему только дали точку опоры. Вот эта точка – паровоз!»1

Кстати, речь шла о паровозе, созданном в непосредственной близости от Вятской губернии – в расположенном на Западном Урале Пожевском заводе Всеволожских. Заводчик дал этому детищу технического прогресса соответствующее название – «Пермяк». Ранее, в начале XIX в., здесь же экспериментировали с первыми образцами пароходов, которые в то время назывались иначе – «стимботы». Испытания плавучих качеств этого изобретения в навигации 1817 и 1821 гг. проходило по рекам Каме и Волге (а, значит, и в пределах тогдашней Вятской губернии). Вот как со слов очевидца встречало его население тех мест: «Появление этого стимбота было ужасно любопытно!.. Вообразите себе великолепную каюту, богатую отделку и всё, чем украшаются суда… Сверх того, каждый вечер стимбот ярко освещён был множеством кенкетов; на нём играла прелестная музыка, по временам палили из пушек… И вся эта европейская роскошь, как некое волшебное явление, плавала по уединенным водам Азии… по реке Каме в Волгу и далеко вверх по оной, нередко против волнения и бури… Прибрежные жители, послышав, что их лесное эхо повторяет звуки им неведомые, толпами бежали дивиться необыкновенному явлению, о котором ничего не слыхали, даже и в баснословных преданиях отдалённых предков своих…»2 В судовом журнале при посещении стимботом Сарапула рукой капитана была сделана следующая запись: «...Целый город высыпал на берег смотреть, и до самого его отвалу берег унизан был зрителями… И так мы с выстрелами из пушек пустились вверх, около версты летели, а потом вниз к пристани встали, поздравляемы двумя выстрелами…»3

Однако в первой половине XIX в. паровозы и пароходы в Приуралье были диковинной «барской затеей», от которой вскоре отказались даже такие неутомимые борцы за технический прогресс, как Всеволожские. Внедрение новых средств передвижения в жизнь (хотя бы «просвещённой публики») началось с соответствующей инфраструктуры – со строительства железных дорог, паровозных депо и заведений по изготовлению и ремонту пароходов. А реакция на появление пароходов и паровозов стала лакмусовой бумажкой отношения к техническому прогрессу и излюбленным сюжетом литературы и прессы.

Так, известный этнограф Д. К. Зеленин в своём путеводителе по Прикамскому краю перепечатал корреспонденцию из Пинюжанской волости Орловского уезда, опубликованную в 1900 г. в приложении к газете «Вятские губернские ведомости». В то время через Орловский уезд наконец-то прошла железная дорога – из Перми к Котласу, – и жители смогли приобщиться к достижениям технического прогресса: «Один крестьянин, желая высмотреть локомотив и вообще “чугунку”, направился с этой целью к ближайшей железнодорожной станции. Лишь только пришёл он на станцию, как в это время катит целый поезд. Увидев, с какой неимоверной, на его взгляд, быстротой летит машина и, допустив, что она может его смять, мужик от страха пустился бежать домой. “Ходил я сейчас смотреть машину. Прихожу к столбику (станции), она и идет: глаза зеленые у нее, большие. Как увидела меня, запышкала, запышкала (т. е. запыхтела от действия пара)!.. Я бежать – да в лес, она зашноркала, зашноркала (т. е. зашумела от действия пара и колес), – да за мной; я от неё по лесу, по пенью; она за мной, и всё шноркает. Я бежал, бежал, да в куст, она посмотрела на меня, пошноркала, да и обратно”»4.

Ранее, в начале 1870-х гг., о знакомстве «вячкого» жителя с пароходом рассказал известный журналист В. И. Немирович-Данченко:

– Впервые я, батюшка... боязно! – пугливо озирался он во все стороны.
– Откуда ты?
– Вячкий. Отродясь не видал… Господи!.. Сказывают, она духом…
– Что она?
– Машина-то! Духом её пущают.

В это время свисток громко свистнул. Едва успел матрос захватить мужика за шиворот. Со страху он за борт было кинулся. «Господи милостивый», – повторяет и крестится. Пользуясь случаем, когда матрос отвернулся, он и трубу перекрестил. Свистнуло еще раз, – мужик опять к борту. А как запыхтел пароход, да двинулся вперёд, – крестьянин совсем ополоумел. Подвели его к машине.

– Батюшки... Руки у яво железные!
– У кого, у него?
– Вишь ты, как он перебирает. Сам бежит, нас за собой тащит. Это она колёса-то руками ворочает… Страсти Господни…5

Однако «вячкие» были не только пассажирами пароходов. Довольно рано они стали их создателями. О реакции рабочих во время постройки первого парохода на Камско-Воткинском заводе в середине XIX в. ценные замечания оставил М. Блинов. «Новое дело, – писал он, – неслыханное для жителей этого края, наводило на них какое-то недоверие, какое-то сомнение в успехе. Работники, скоро привыкшие к новому занятию, с особым усердием исполняли своё дело, – но исподтишка посмеивались над своей работой. “Кто видал, чтоб медведь летал? – говорили они между собой. – Слыханное ли дело, чтоб железо плавало?” И когда первое железное судно колыхалось на скромных волнах ничтожной речки Вотки, изумлённые жители могли сказать только – “чудеса!”»6

Мы намеренно отказались от соблюдения хронологического принципа, вернее перевернули хронологию, чтобы выстроить приведённые примеры в логическую цепочку. В первом случае (с паровозом) возобладал страх и интересующийся не пожелал даже приблизиться к новшеству, а ситуация парадоксальным образом перевернулась: он бежал от произведения технического прогресса, а оно, напротив, поспешило за ним (и вообще-то догнало, да повернуло обратно). Во втором случае (посещение парохода) у жителя Вятки хватило смелости познакомиться с машиной. А в третьем – он уже был творцом машины. Нашей целью было показать, каким был путь укоренения новинки в культуре – от неприятия и отстранения до её сотворения своими руками.

В этих эпизодах присутствует и много общего. Во-первых, они свидетельствуют о любопытстве вятчан, их стремлении «высмотреть» то, чего «отродясь не видели» – а для этого отправиться на железнодорожную станцию, попасть на пароход или же на берегу реки поглазеть на техническое чудо, даже и разобраться, как оно устроено и как работает. Однако рациональное и эмоциональное восприятие новинки происходило скорее в негативном ключе. Самой слабой реакцией было исподтишка посмеяться, потом изумиться, но устоять перед «дивом». Однако чаще хотелось спасаться от него бегством. Увидев подъезжающий поезд, «мужик от страха пустился бежать… по лесу, по пенью». «Боязно» было и на пароходе находиться. Любопытствующий резко реагировал даже на громкий свисток – пытался броситься за борт. «А как запыхтел пароход, да двинулся вперёд, – крестьянин совсем ополоумел». Однако даже сильное переживание не подавило его интереса к технике – он дал подвести себя к машине. «Сказывают, она духом…», – выспрашивал «вячкий» и потом ещё раз настойчиво повторил: «Духом её пущают». А строители парохода – те не доверяли, сомневались: «Кто видал, чтоб медведь летал?»; «Слыханное ли дело, чтоб железо плавало?», – но при этом пытались разобраться в устройстве парохода, исполняя «новое дело» с особым усердием.

Во-вторых, практически одинаковым было одушевление груды металла, восприятие его как живого чудища-чудовища с большими зелёными глазами, которое «пышкает», «шноркает», может глядеть на свою «добычу» и гоняться за ней. На звероподобный облик парохода намекает также сравнение его с медведем. Однако махина могла представляться и в антропоморфном облике: с железными руками, которыми то ли он, то ли она ворочает колёса и таким образом сама бежит и пассажиров за собой тащит.

Подобное отношение к техническим новинкам было свойственно не только населению Вятской губернии. Отмеченные нами особенности можно усмотреть и в сообщении Н. П. Белдыцкого о прибытии первого парохода в старообрядческое село Тулпан на реке Колве в Чердынском уезде соседней с Вятской Пермской губернии. Произошло это событие так же, как и строительство Пермь-Котласской железной дороги, довольно поздно – уже в конце XIX в.

«Наконец, под вечер мы достигли конечного пункта нашего путешествия – села Тулпана…

– Ликося, народу-то, народу-то чё высыпало! – раздался крик на пароходе.

В самом деле на берегу Колвы под двумя высокими кедрами стояла кучка людей – почти всё народонаселение Тулпана. Это была дикая, но оригинальная картина. Мужички были в полосатых лузанах, женщины и девушки в платьях из холста домашнего изделия. Все стояли молча и наблюдали со страхом надвигающееся чудовище.

В первый раз с сотворения мира проникал сюда пароход. Жители уже знали о его прибытии и караулили даже по ночам. Вот раздался свисток. Боже, как испугались эти дикари! Многие бросились бежать. Старики крестились старообрядческим крестом.

Мы пристали к берегу. Священник с семьёй, писарь, объездчик – местная интеллигенция – с радостными лицами приветствовали нас.

– Наконец-то дожили и мы до парохода! – говорили они…

Пароход в Тулпане стоял несколько часов. Всё время толпа с диким любопытством созерцала его, изредка обмениваясь впечатлениями. Редкие храбрецы решались взойти на пароход. Большинство же держалось дальше от дьявольской машины.

– Видно, уж конец миру близко, – слышалось в толпе, – до Тулпана экой зверь дополз. Видно, правду старые люди баяли!

Когда же из машины стали выпускать пар, то толпа с ужасом бросилась в сторону и не скоро опять подошла к пароходу.

– А у нас дедушко, – говорила одна девка, – как учул, что пароход идет, толды же в голбец залез и теперь тамока сидит…

Наконец… пароход издал прощальный свисток. Вот он тронулся, сделал поворот и потянул за собой баржу. Толпа с изумлением следила за всеми новыми для неё явлениями. Особенно их поразило послушное движение баржи.

– Робята! Гли: баржа-то, баржа-то за им бежит! Вот смехота-то – ровно погонная лошадь!»7

Однако мы привели сообщение Белдыцкого не для того, чтобы «обелить» «вячких». В данном описании многие из отмеченных особенностей представлены в «развёрнутом» виде, благодаря чему поддаются лучшему истолкованию. Так, более явной становится народная оценка новых средств передвижения. Пароходы и паровозы свидетельствуют о наступлении последних времён. Налицо эсхатологическое восприятие происходящего. Эсхатологическое значение техническим новшествам придаётся путём олицетворения их в образе чудовища, и не простого, а «дьявольской машины» – порождения потустороннего мира, враждебно настроенного по отношению к людям, несущего им гибель.

Толки о «последних временах» связаны с процессами аккультурации, воздействия более развитой в техническом отношении культуры на культуру более слабую. Их функция состояла в адаптации кардинальных изменений в условиях воздействия чужеродной цивилизации техногенного характера. Когда перед людьми того времени вставала задача осознать реальность, не вписывающуюся в их «картину мира», обусловленную привычными формами повседневности, они столь же «привычно» апеллировали к эсхатологии. Благодаря её посредничеству начинался перевод значений с языка одной культуры на язык другой, и перестройка аксиологической системы не обходилась без образования принципиально новых смысловых явлений.

Аналогичным образом реагировало на появление паровозов и железных дорог оренбургское казачество. М. Голубых в 1930 г. писал: «Проведение железной дороги было большой диковинкой для казаков. Лет 15 назад казаки одного из посёлков оренбургского казачьего войска рассказывали мне о том, что с появлением паровоза близ их деревни (посёлок находится в 1,5 километрах от железной дороги) всё население посёлка от страха скрылось в лес».

Впечатления «первой встречи» отразились и в песенном фольклоре. М. Голубых приводит созданную по этому поводу казаками песню. Для нас она интересна тем, что представляет народную, а не авторскую (как в предыдущих примерах) трактовку занимающего нас сюжета. Тем показательнее совпадение деталей, подтверждающее, что литераторам и публицистам удалось интерпретировать народ «близко к тексту».

«Ой, да как у красных у ворот
Есть налево поворот;
Место чудное святилось,
Там диковинка случилась.
Как на месте на пустом
Вырастал огромный дом.
Огромный дом престрашный,
Наверху стояла башня.
Башня наверху стоит,
Звонок каждый час гудит;
Звонок замысловатый,
Знать, заморска хитрова.
Как на дворичек взойдёшь,
Там не то ещё найдёшь:
В три ряда железны шины,
Там бегут на них машины,
Не на тройках – на парах,
Поглядеть-то просто страх.
Отдашь денежки на месте,
Очутишься вёрст за двести.
Это – чудная загадка:
Отчего сильна лошадка?
Не овёс ест, а дрова,
Это всё замыслова.
Она воду пьёт помногу,
Зато едет всю дорогу»8.

Легко представить на месте сочинителя этого фольклорного произведения и жителя Пинюжанской волости, и других обрисованных литераторами простаков. Да и рабочим Воткинского завода пароход мог казаться «чудной загадкой», «заморской хитростью».

Итак, хотя жители уральских губерний были солидарны в своём отношении к техническому прогрессу, стоит отметить, что анекдоты по данному поводу слагали именно «про вятчан». Тем более, что один широко распространённый анекдотический сюжет о том, «как в колокольню крест втыкали» (уже подлинно народный) может продолжить примеры восприятия технического прогресса. В собрании Д. К. Зеленина «Народные присловья и анекдоты о русских жителях Вятской губернии» он записан под № 10: «Больно колокольнича-та высока! как это хрест-от и воткнули?!» – недоумевал вятчанин, смотря на высокую колокольню в гор. Казани. Другой земляк разрешил его недоумение: «А колокольничу-то нагнули да хрест-от и воткнули; отпустили, она збрындила!» Тут же приведена ремарка собирателя: «Слышана мною в селе Люке Сарапульского уезда»9.

Предметом недоумения в данном случае стало такое достижение техники, как высота колокольни, и загвоздкой явилось непонимание, каким образом удалось водрузить на ней крест. А ответом – сравнение технического сооружения опять-таки с природным объектом – лесиной: «…А колокольничу-то нагнули, да хрест-от и воткнули; отпустили, она збрындила!» Собственно, по такому рецепту и были написаны процитированные выше журналистские и этнографические зарисовки про восприятие пароходов и паровозов.

Основной смысл подобных, граничащих с анекдотом, рассказов состоит в адаптивной интерпретации меняющихся форм повседневности, новшеств техногенного характера. Наступление (скорее, даже простое приближение) цивилизации вызывало к жизни силы, противоположенные ей по качеству, и сопротивление питалось традициями местных «медвежьих углов». Народ при этом понимался как объект культурного воздействия. Для этого периода характерен нисходящий порядок трансляции новой культурной практики, когда нововведения распространялись, как правило, сверху вниз, от высших слоев к низшим. Первоначально высокопрестижный элемент культуры донора постепенно завоевывал популярность у всё более широких (и социально всё более низких) слов. Сделавшись общей нормой, он терял престижный ореол.

Вятчане в этих смешных рассказах выглядят отнюдь не ретроградами. Скорее, своим смятением и любопытством перед новой техникой они олицетворяют современное понимание механизмов функционирования традиции, то есть диалектики взаимодействия нового и старого. Технический прогресс поначалу наталкивался на сопротивление, встречное движение, отрицавшее его достижения, поскольку техника воспринималась как нечто противоестественное, выводилась за рамки человеческой культуры, более того ассоциировалась с посланцами потустороннего мира, существами демонической природы. Однако противопоставление «своего» и «чужого» не было абсолютным. «Чужое» со временем становилось «своим». Для этого его надо было осмыслить как лучшее, более правильное, чем своё. С точки зрения Ю. М. Лотмана, в начале подобной трансформации «доминирует психологическая тенденция разрыва с прошлым», идеализация нового, полученного извне, стремление оторваться от традиции. Затем начинает превалировать «тяга к восстановлению прерванного пути, ищутся «корни»; «новое» истолковывается как органически вытекающее из старого, которое, таким образом, реабилитируется»10. Этот исторический круговорот является важным фактором, позволяющим культуре ассимилировать многократные заимствования и на протяжении многих веков сохранить свою преемственность и самобытность, несмотря на интенсивность иных культурных влияний.

Примечания

1. Цит. по: Казанцев, П. М. На старом уральском заводе : заметки краеведа. – Пермь, 1966. С. 107.
2. Там же. С. 75.
3. Там же. С. 88.
4. Зеленин, Д. К. Кама и Вятка : путеводитель и этногр. описание Прикам. края. – Юрьев, 1904. С. 112–113.
5. Немирович-Данченко, В. И. Кама и Урал. – СПб., 1904. Т. 1. С. 110–111.
6. Блинов, М. Историко-статистическое известие о Камско-Воткинском заводе и тамошних вотяках // Журн. министерства внутренних дел. 1855. № 3 (март). С. 27 (Отд. 3).
7. Белдыцкий, Н. В Парме : очерки северной части Чердын. уезда. – Пермь, 1901. С. 89.
8. Голубых, М. Казачья деревня. – М. ; Л., 1930. С. 264–265.
9. Зеленин, Д. К. Народные присловья и анекдоты о русских жителях Вятской губернии : (этногр. и ист.-лит. очерк) // Зеленин, Д. К. Избранные труды : ст. по дух. культуре. 1901–1913. – М., 1994. С. 91.
10. Лотман, Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. – М., 1996. С. 199.