Версия для слабовидящихПрошлое встаёт передо мной
Л. В. Осокин
Прошлое уходит. Уходят и люди, которые ещё могут рассказать о нём, поведать о том, что неизвестно или дополнить знакомое новыми подробностями. Прошлое уходит. А оно ещё может жить, помогая дню сегодняшнему и завтрашнему.
Краснянский Э. Встречи в пути.
Погожим сентябрьским днём 1930 г. меня в сопровождении родителей Василия Дмитриевича и Гали Николаевны доставили на извозчике из родовспомогательного отделения на углу улиц Энгельса и Свободы в дом деда – довольно известного в те годы в Вятке ветеринарного врача Дмитрия Ивановича Осокина. Сейчас по улице Карла Маркса под номером 140 стоит большой многоквартирный дом с аркой, а тогда на его месте был одноэтажный деревянный дом, добротно поставленный дедом и сыновьями, террасой выходящий во двор, с сараем и сеновалом, небольшим садом и огородиком и баней с водопроводом. «Удобства» были в сенях рядом с чуланом. В саду была роскошная беседка: врытые в землю круглый стол и скамьи в окружении зарослей белой и синей сирени. По свидетельству старших, ужинали в доме, а тёплыми летними вечерами нередко выносили посуду и кипящий самовар в беседку, где и совершалось неспешное чаепитие, иногда после бани, с собственным вареньем из смородины, крыжовника, малины. Так было принято в то время. Дом Осокиных не был исключением. Рядом стояли дома с садами и огородами от Милицейской до Красноармейской. Вдоль домов – деревянный тротуар, проезжая часть улицы вымощена булыжником.
В роддоме я был сильно простужен (топили и тогда плохо) и тяжело переболел воспалением лёгких, что сильно подорвало моё здоровье. Во спасение решено было меня окрестить, хотя церкви были закрыты. Тогда обе бабушки Наталия Васильевна и Зинаида Гермогеновна, использовав все свои знакомства и связи, нашли батюшку и привели в дом. Несмотря на слабое здоровье, я вёл себя непристойно (грешен!): орал истошно, написал в купель, в довершение своих бесчинств я так ухватил священника за бороду, что еле отцепили. И всё-таки Бог был милостив ко мне, неразумному – я быстро стал поправляться.
Но вскоре на смену идиллии пришли другие времена. От царившего в Вятке сыпного тифа в 1933 г. умер мой отец и был похоронен на Ахтырском кладбище. Из магазинов исчезли продукты первой необходимости. Чтобы прокормить меня, мама снесла в торгсин фамильное серебро, кое-какое золотишко, обменяв их на сахар, манную крупу, белую муку… Жизнь продолжалась. Вскоре моя незабвенная няня Антоновна за ручку стала выводить меня «в свет». Неуверенно ступая по тротуару, я тем не менее гордо вышагивал в своей любимой … маминой модной ярко-красной шляпе с полями. Однажды мы с Антоновной пошли в ней «встречать маму с работы». Увидев такую процессию, мама потеряла дар речи. Антоновна же с чувством своей правоты объяснила: «Он попросил, я и надела. Зачем дитё клевить?»
Позднее по этому же тротуару я не раз отправлялся в поход в ближайший тёмно-зелёный табачный киоск на углу Милицейской за папиросами для мамы. В записку продавцу с просьбой отпустить товар завёртывались 35 копеек – стоимость пачки папирос «Красная звезда», с которой я довольный (сам!) возвращался домой. Конечно, это было не педагогично, однако курильщиком от этого я не стал, но запах негорелого табака я полюбил с раннего детства.
После расформирования Театра малых форм мама перешла в организовавшийся областной театр кукол и начала довольно успешно овладевать сложным искусством актёра-кукольника, но частые и длительные гастроли значительно осложняли нашу жизнь. Неожиданно я заболел корью, а у мамы гастроли по области. Отказаться от поездки было невозможно. Скрепя сердце, мама отправилась в турне, оставив меня на попечение верной Антоновны. Пока мама «пленяла своим искусством свет», участковый педиатр Лебедева ежедневно навещала меня. Помню завешанные окна в комнате, где я лежал, и красную лампочку: всё это по постулатам медицины того времени должно было способствовать появлению сыпи – кульминации болезни. Кульминация свершилась, и я быстро пошёл на поправку. А тут и мама вернулась с гастролей! Я не случайно упомянул о рядовом вятском враче Лебедевой, благодарность которой храню всю жизнь. Никого не хочу обидеть, но совершенно не уверен, что современные рядовые наследники Гиппократа способны на подобный поступок. Разве что Элина Быстрицкая в фильме «Неоконченная повесть». И то «это было недавно, это было давно».
Смутно помню известного в Вятке доктора Никольского. Запамятовал, от какой болезни он лечил меня, но помню, что он был внимателен и добр. Его двухэтажный особняк с башенкой стоял за высоким забором между улиц Воровского и Коммунистической (Орловская) по улице Карла Маркса, на той же стороне, что Ботанический сад. Конечно, особняк произвёл на меня огромное впечатление, потому что был выше и красивее нашего дома, но больше всего меня поразил фонтанчик перед особняком и скамейки около него. Давным-давно нет доброго доктора Никольского с его необычным домом, но мне о нём напоминает маленькая фотография башенки с балконом, запорошенным снегом, в конце книги «Семь холмов над рекой».
И ещё об одном вятском эскулапе в самом лучшем смысле этого слова я не могу не сказать. Это – о Георгии Кузьмиче Волкове. К нему меня водили в поликлинику на Маклина, в белое двухэтажное здание, деревянное, старой постройки, в середине квартала, испокон века занимавшееся медучреждениями. Г. К. Волков был лучшим отоларингологом Вятки. Благодаря его искусству (не боюсь этого слова), я не оглох после жестоких осложнений после гриппа. И не только я. Во время Великой Отечественной войны Волков был главным врачом госпиталя 3156 на Дрелевского и помог тысячам раненых, был удостоен звания заслуженного врача и мне не очень понятно, почему его имя не упоминается в 6-м томе «Энциклопедии земли Вятской». Г. К. Волков достоин этого, его заслуги перед землёй вятской неоспоримы.
После смерти отца дед продал дом и уехал со своей семьёй на Урал, а мы с мамой переехали в две маленькие комнаты (в доме деда мы тоже занимали две комнаты) во флигеле большого дома на ул. Ст. Халтурина. Большого дома (бывшего господского) давно нет, и флигеля тоже. И следов не осталось. Соседкой нашей оказалась милейшая старушка Олимпиада Кузьмовна (так я величал её). Она присматривала за мной, рассказывала сказки, вкусно готовила. Зная, что я не любил морковь в супе, Олимпиада Кузьмовна так искусно вырезала из неё красивые звёздочки, что я ел суп с превеликим удовольствием. Больше я ни у кого не видел подобных звёздочек из моркови. Потом у меня появилась новая няня – вдова погибшего в гражданскую войну белогвардейского офицера. Она недолго прожила у нас: заболела и слегла. Оказалось – сужение пищевода, как в то время называли рак. Няня умирала на глазах от голода. Последние дни мама вливала ей с помощью пипетки по капле тёплое молоко или растопленное сливочное масло. Но это ненадолго продлило её угасающую жизнь. Рискуя навлечь на себя большие неприятности в эпоху воинствующего махрового атеизма, зная глубокую религиозность няни, мама пригласила священника домой и при закрытых дверях и занавешенных окнах было совершено отпевание усопшей. Несмотря на то, что я был удалён из комнаты, где происходило отпевание, я видел в замочную скважину и запомнил траурный православный обряд.
Квартал ул. Ст. Халтурина, где мы жили, в те годы был слабоосвещённым, немноголюдным, глуховатым, и это тяготило.
Но вскоре нам представилась возможность переехать в самый центр – на ул. Коммуны (теперь снова Московская) в дом № 26. Тогда под этим номером значились три дома. Мы поселились в самом маленьком, в одной из двух его квартир. Раньше в этом доме была, по слухам, керосиновая лавка. Огромные двери были превращены в большие окна, что позволяло не выходя из комнаты иметь широкий обзор улицы. А посмотреть было на что. В то далёкое время бытовала мода прогуливаться от Театрального сквера до набережной и обратно. Уж подлинно «Какая смесь одежд, нарядов, лиц!» Дефиле перед нашим окном было впечатляющим. Знакомые нередко подходили к окну поздороваться, перекинуться парой слов; незнакомые замедляли шаг, услышав голоса Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, Тамары Церетели, Клавдии Шульженко и других подлинных звёзд эстрады, напевших десятки грампластинок.
Наша семья подвергалась репрессиям как родственники «врага народа Н. Т. Кобзаря»: из «Кировской правды» были изгнаны мои тётки Т. Н. Кобзарь и О. Н. Ложкина, была вынуждена оставить работу в Сталинском роно моя мама. Однако мы не сдавались, старались жить, не чувствуя себя изгоями, по возможности независимо, даже весело. Возможно, в этом был наш своеобразный протест.
Перед школой решено было отдать меня в старшую группу детсада, «чтобы привыкал к коллективу». Зимой няня Нюра отвозила меня на саночках в замечательный образцово-показательный детский сад комбината «Искож». Для моих детей саратовский детский сад был наказанием (видимо, за грехи родителей), а для меня искожевский садик – чудесной сказкой. Он был между улиц Володарского и Мопра, как островок среди жилых домов. Каждая группа имела свою форму – сатиновые халатики определённого цвета с белым воротничком. Наша старшая группа носила синий халатик. Зимой нас укладывали в группе в спальные мешки и выносили спать на застеклённую веранду. В садике был штатный художник, что позволяло художественно оформлять все праздники в зале, декорировать группы, скажем, переодевать кукол в костюмы народов СССР к Дню 1 Мая, изобретательно оформлять участок. У нас была превосходная воспитательница Анна Фёдоровна Волкова, которой я очень признателен за доброе, но требовательное отношение. В детском саду я сыграл свою первую роль «со словами» – капитана корабля в первомайской инсценировке: читал стихи и отдавал команды, а мои товарищи по группе изображали краснофлотцев – показывали физкультурные номера и пели песню из кинофильма «Путь корабля»: «Море спит, прохладой вея, спят на рейде корабли…» Озабоченная моим успехом, мама даже купила капитанский костюм в «Детском мире» (тогда Коммуны, 11, где потом были часовой магазин, кафе «Минутка», хозмаг, а раньше всего – булочная). Даже когда я стал взрослым, Анна Фёдоровна, встречая мою маму, всегда интересовалась моими театральными успехами.
В первый класс я пошёл в среднюю школу № 3 (Коммуны, 35; теперь школа № 22 на Московской), часто именовавшуюся раньше «школьным городком». В годы моего детства начальные классы учились не в основном каменном здании, а в деревянной двухэтажной пристройке, соединённой с основным крытым переходом по уровню второго этажа. Пристройка шла в направлении к улице Энгельса. Директорствовала Александра Андреевна Зонова (в своё время она была в Орлове классным руководителем моей мамы). Она была очень строга, но справедлива. Попасть в кабинет Зоновой «на беседу» значило запомнить её на всю жизнь не только учащимся, но и учителям, и родителям. В школе был жёсткий порядок. Например, мы, ученики начальных классов, придя за определённое время до начала уроков, меняли обувь на тапочки и, под руководством учительницы, колонной шли в актовый зал. На сцену поднимались директор или завуч, а старосты классов сдавали им рапорта: кто присутствует, а кто отсутствует и, по возможности, по какой причине. Тут же классному руководителю давалось указание узнать причину отсутствия и т. п. Затем шла зарядка, проводившаяся учителем физкультуры или старшеклассником, после чего нас отводили в класс и начинались уроки. Моей первой учительницей была Александра Алексеевна Лалетина, спокойная, уравновешенная, в меру строгая, но добрая, а подменяла её в случае болезни Ольга Александровна Мякишева – полная противоположность Лалетиной. Её я побаивался, но уважал. Обе они, спустя многие годы, когда приводили в театр кукол свои классы, непременно представляли меня своим новым ученикам. Александра Алексеевна своеобразно писала букву «т», когда расписывалась: ЛалеТина. Мне это понравилось, и с тех пор я взял её «на вооружение». И тогда учителя получали небольшие зарплаты, но зная их скромность, невозможно представить, чтобы Лалетина и Мякишева могли принять или пожелать в праздник не букет цветов, а микроволновку или люстру… Была у нас и пионервожатая из старшеклассников-отличников, которая приходила в класс и после уроков читала нам гайдаровского «Тимура и его команду», печатавшегося в «Пионерской правде». А уроки пения вела у нас весьма известный в городе педагог Ершова. Помнится, как ловко прыгали по клавишам её пальцы, а мы с воодушевлением пели песню о Щорсе. У рояля, рядом с автором этих строк, стояли Феня Попова (Ф. А. Смирнова) и Зина Сенникова (З. П. Вотинцева) – будущие библиографы родной Герценки. Ершова требовала, чтобы мы пели «с нюансами»: слова «солнце книзу клонится, падает роса» – тихо, а «лихо мчится конница» – громко. И мы старались, голосили.
Против нашего дома была аптека № 3. Потом её переселили на Володарского, а затем на Карла Маркса. В аптеку я наведывался довольно часто. Скопив 5 копеек, я покупал маленький пакетик тёмных ароматических кристаллов (похожих на мышиный помёт) «Сен-Сен» (жвачки ещё не было), а также очень популярные среди ребят сладкие «капли Датского короля». Покупая их, все усиленно кашляли, и строгие фармацевты уступали. В те годы лекарства обычно готовили в самих аптеках, готовых форм было значительно меньше. Мне ужасно нравились флаконы с микстурами в гофрированных бумажных разноцветных колпачках под резинкой с наклеенными длинными красивыми ярлыками, на которых указывалось название, срок хранения и способ применения. Нарядные, они гордо проплывали перед покупателями, кружась на аптечных вертушках. Тогда и никому в голову не могло прийти, что тебе могут продать в аптеке (!) отраву.
Конечно, я захаживал не только в аптеку № 3, но и в другие аптеки и магазины: знаменитую бермановскую аптеку, «Детский мир», кондитерскую-булочную «Рекорд» (бывш. Якубовского), кардаковский с витриной театральных париков… Ну как можно было не зайти в «Рыбный» (Ленина, 84)? Пахло там не очень приятно, но сам магазин был оформлен довольно привлекательно в сине-зелёной гамме, а главное в нём был большой аквариум, где часто плескалась живая рыба от матушки Вятки, что было особенно занятно. Продавцы вылавливали рыбу большими сачками и бросали на весы. Это было очень интересно. А рядом с рыбным магазином был кондитерский – чудесный магазинчик, полный изумительных запахов. Чего стоили только ароматы какао в красивых высоких жестяных банках «Золотой ярлык» и «Серебряный ярлык»! Не знаю, что за ароматизаторы клали тогда и какие (синтетические?) кладут сейчас, но я могу клятвенно утверждать, что это не ароматы моего детства. Тем более, что я этих сортов какао выпил огромное количество. Память о кондитерском магазине сохранилась не только в моём обонянии, но и вполне материально – след явно заделанной двери на фасаде здания, в которую я входил частенько в оные годы.
Очень любил я бывать с мамой в молочном кафе на Ленина, 65, где теперь ресторанчик «Хлыновский». Вечером там и раньше вверху был ресторан, а днём вверху и внизу потчевали отличными молочными яствами. Знать, вятские коровы производили не порошковое молоко. Не было йогуртов и прочих продуктов с консервантами, к тому же дорогостоящих, но были вкуснейшие сырники, потрясающие сметана и простокваша в заклеенных сверху бумагой керамических белых стаканчиках, изготовленных молокозаводом. Конечно же, без сомнительных консервантов и прочих «добавок» и «улучшений».
В «проклятые тридцатые» посещение кино не было событием или непозволительной роскошью. Днём для детей и взрослых билет стоил 20–25 копеек в зависимости от ряда. Потом стоимость билета возросла до 50 копеек и выше. Поэтому, когда уроки были не выучены или к контрольной я был не готов, я «казачил» (пропускал уроки), отправляясь в ближайший и любимый кинотеатр «Прогресс» на Володарского и просматривал одну и ту же картину по нескольку сеансов в день, а затем как ни в чём не бывало, к нужному часу отправлялся домой. Но однажды моей вольной «казачьей» жизни неожиданно (закономерно!) пришёл конец. Встревоженная моим долгим отсутствием в школе, А. А. Лалетина пришла с визитом к нам домой. В ужасе я спрятался под кровать, откуда впоследствии был извлечён мамой и единственный раз в жизни был наказан (верёвкой).
В период моего «казачества», задолго до него и долго ещё после него «Прогресс» был отличным кинотеатром первоэкранного фильма с лучшим в городе звуком, как отмечали все зрители. Впоследствии это подтвердила многолетний билетёр «Прогресса» Парасковья Афанасьевна Федянина, позднее работавшая администратором в театре кукол. Федянина успешно оперировала, помешивая электрические угли, что и определяло, я думаю, качество звука. Моим любимым фильмом того времени был фильм «Семеро смелых», виденный бессчётное количество раз. Помню я и мелькавшие иногда на экране немые фильмы «Кастусь Калиновский», «Последний аттракцион». В этих случаях перед сценой выкатывалось пианино и тапёр (пианист-импровизатор) музыкально сопровождал фильм, согласуя музыку с происходящим на экране по характеру, темпу и ритму. Профессия тапёра предполагала не только хорошую технику, но и музыкальную эрудицию, лучшие представители её высоко ценились. Тапёрами в «Прогрессе» были администратор Верочка Патрикейцева (так её все звали и на склоне лет) и Вера Леонидовна Реммерт – жена фотографа Реммерта, чьё ателье находилось на ул. К. Маркса между Энгельса и Ст. Халтурина. Возглавляла «Прогресс» его многолетний директор Елизавета Петровна Шляпкина – женщина яркой индивидуальности, весьма популярная в городе в своё время. Незадолго до кончины она играла в драматическом коллективе ДК «Шинник», снялась в эпизоде на телевидении, убедительно сыграв женщину, вызывающую по телефону пожарную команду.
Вспоминая прошлое, невозможно не упомянуть о бывшем частном саде «Аполло», или Парке пионеров и школьников, как именовался он в дни моего детства, принадлежа городскому Дому пионеров и школьников, о чём гласили объёмные деревянные буквы, укреплённые на его ограде. С наступлением лета ДПиШ переселялся в парк, перенося в него кружковую работу. В комнатах при игротеке дети могли продолжать свои занятия творчеством, а также репетируя и выступая на эстраде – раковине с отличной акустикой, что стояла слева у входа у забора. Помнятся яркие выступления хореографического коллектива под руководством Наталии Михайловны Нарбековой (Кашменской). Запомнился «Матросский танец» на музыку Моцарта в исполнении её учениц. Старожилы говорили, что когда сама Наташа Кашменская выступала на эстраде, её «коронным» номером был знаменитый «Чардаш» Монти: она исполняла его зажигательно. Тогда я, конечно, представить не мог, что пройдёт какой-то отрезок времени, и Наталия Михайловна будет мне ставить танцы в новогодних представлениях у ёлки областного театра кукол. Парк «Аполло» был неотъемлемой частью жизни не только моей, но и многих тысяч кировских детей, «пропадавших» в нём с утра до вечера. Впечатляюще оформленный, ухоженный, он предлагал массу удовольствий: в игротеке – различные настольные игры, разнообразные аттракционы, качели, кружковые занятия (т. е. по интересам), читальня, буфет, театр кукол (в перестроенном летнем ресторане), ТЮЗ (в летнем театре). Несмотря ни на какие репрессии, это была маленькая страна счастливого детства. И моего тоже. За порядком в парке следили, но никакой спецохраны не было. Хорош был «Аполло» и зимой. Зимняя Вятка всегда была сказочно красива. В «Аполло» в окружении запорошенных снегом деревьев и кустов заливали небольшой каток, открывали прокатные пункты коньков и санок в бывших летних кассах, устанавливали расписные горки.
Но лучший каток для детей был в тридцатые годы на улице Свободы рядом со школой Макса Гельца (не доходя до ул. Герцена): более благоустроенный, просторный. Работала раздевалка, прокат коньков, сверкали разноцветные огни, звучала музыка (радиола), разносясь далеко по округе. На катке была своя традиция – звучала грампластинка «Последний вальс», начинавшаяся с боя старинных курантов, после чего вступала медленная красивая мелодия, чуть грустная, постепенно гасли огни, конькобежцы покидали лёд.
Перечитывая написанное, вижу, что вспомнились не столько недвижимые реалии былого, хотя и они важны, сколько климат отношений между людьми, делающий нашу жизнь радостной или не очень. В моей вятской жизни первого было значительно больше. Живя много лет вдалеке от родных пенат, это понимаешь чётче и лучше, а потому и воспоминания мои – «это песенка о том, что не вернётся, это песня о счастливых временах». Будьте здоровы и веселы, земляки! Ваш Лев Осокин.
г. Саратов
