Версия для слабовидящихВятское детство моё
Разбирая семейный архив, мой московский троюродный брат Юрий Георгиевич Покрышкин случайно обнаружил письма-воспоминания родной сестры наших дедов, Екатерины Александровны Цогоевой (урождённой Покрышкиной), написанные более 20 лет назад по его просьбе. Эта удивительно простая, истинно интеллигентная русская женщина прошла сложнейший жизненный путь, но сохранила несмотря на превратности судьбы все лучшие человеческие качества. Хочется верить, что ярко и образно описываемые события, произошедшие в конце XIX в. в провинциальной Вятке, дополнят наши представления об истории родного города и жизни его обитателей.
Дед Василий Покрышкин
Деда своего я совсем не помнила и очень мало о нём знала. Но дела его посмертно оказали большое влияние на судьбу мою и моих сестёр. Как-то я спросила свою тетю, Анастасию Евстафьевну Спасскую, как ей удалось определить нас, трёх сестёр, в Московский Николаевский сиротский институт. Вот тогда она и рассказала о нашем дедушке.
За свои ратные подвиги при защите осаждённого во время Крымской войны Севастополя он стал полным георгиевским кавалером. Имена таких кавалеров заносились в списки в Георгиевском зале Кремлёвского дворца. Сами они вместе с крестами получали и значительные привилегии для себя лично и даже для своего потомства. Удалось найти соответствующие бумаги, удостоверяющие нашу родственную причастность к подвигам нашего деда, и нас приняли в институт вне очереди и помимо всяких правил.
Дед Евстафий Кучинский
Этот уже с маминой стороны. Если дедушку Покрышкина вспоминали для использования его славного имени при всяких семейных затруднениях, то имя дедушки Кучинского по возможности прятали от чужих людей. Этот дед, будучи на службе где-то в Польше, каким-то образом оказался причастен к Польскому восстанию. Его участие, видимо, было невелико, и он отделался сравнительно легко, будучи сослан в Вятку. Сведения о нём, по понятным причинам, оставались скудными. Его я совсем не помню.
Мой отец
Александр Васильевич Покрышкин
Очень смутные воспоминания у меня остались об отце, так как мне было, кажется, три года, когда он умер. О нём мне рассказала всё та же тетя Спасская. Передаю то, что от неё слышала.
Мой отец учился некоторое время в духовном училище и, кажется, уже в семинарии, откуда был отчислен, по-видимому, за поведение, не подходящее предстоящему священническому сану, к которому готовила их духовная семинария. Очутившись на воле, юноша стал мыкаться по белу свету, пока не оказался в артели бурлаков. Однажды на одной речной переправе остановилась карета архиерея, объезжавшего свою епархию. Тут он услышал пение бурлаков... Надо сказать, что архиереи были особенно чутки на хорошие голоса, т. к. для них было делом чести иметь в своём соборе (главной церкви) знаменитый хор, которым они могли бы похваляться на зависть своим коллегам. Вот здесь-то он и учуял чудесный голос молодого бурлака Покрышкина. Недолго думая, духовный отец прихватил молодого человека с собой, привёз его в Вятку и определил в свой соборный хор. Я, конечно, не знаток хорового пения, а о голосе своего отца и вовсе не могу судить. Вот только помню такой случай. Как-то в Вятке я остановилась около известной фотографии Лобовикова. Сам фотограф сидел перед домом на скамейке с моим братом Володей. Представились. Лобовиков заговорил: «Как же! Хорошо я помню Вашего батюшку. Хор соборный тогда, в котором он пел, был замечательный! Бывало, как грянут в соборе на венчании «Исайя, ликуй!», так все свечи и потухнут вблизи». Как видно, тогдашние требования к хоровому пению значительно разнились от теперешнего глухого речитатива.
Автор воспоминаний Екатерина Александровна Цогоева (урождённая Покрышкина). Фотография 1940 г.
Итак, отец пел в церковном хоре. Туда же исправно ходили богомольные сёстры: только что вышедшая замуж молоденькая тётя Спасская и её сестра, моя мама, Пелагея Евстафьевна. Мама заканчивала или уже закончила женскую гимназию. Что привлекало скромную, только что прилежно учившуюся девушку к этому довольно буйному парню из недавних бурлаков? Но, одним словом, переглядки перешли в провожания, затем состоялось знакомство и подошло сватовство. Тут дело застопорилось. Дед Кучинский, только что удачно выдавший свою 16-летнюю дочь Настеньку за 65-летнего крупного чиновника Спасского, не соглашался на замужество своей образованной дочки Поленьки с каким-то... Требовал, чтобы тот поступил на службу (многозначительный кивок в сторону чиновного зятя Спасского). Тут уж пришлось молоденькой Настеньке проверить своё могущество над старым мужем. Молодость взяла верх, и тот сдался. Александру было обещано место в Казённой палате (было такое государственное учреждение), но с условием: для соблюдения всех правил он должен был сдать «экзамен на чин». Вы, может быть, помните, есть у Чехова такой рассказ, он даже экранизировался по телевизору. Пришлось ученику взяться за учебники. В подготовке, к экзамену деятельное участие принимала невеста Поленька в качестве репетитора. В достоверность всего рассказываемого тетушка Спасская вытащила откуда-то из глубин своего комода две-три ученические тетради со всякими письменными упражнениями, написанными отцом под руководством своей невесты. Экзамен был благополучно сдан, отец получил должность в Казённой палате, где был начальником сам Александр Яковлевич Спасский. Свадьба состоялась. Скоро пошли дети: 5 мальчиков один за другим и, наконец, дочки – 3 девочки. Самый первый мальчик вскоре после рождения умер. Отец постепенно продвигался по службе, получал, как все работники на государственной службе, соответствующие чины и дослужился до титулярного советника. Чин сравнительно небольшой, но современные люди путают его с чином «действительный тайный» или «статский советник», который равняется генеральскому военному чину. Из-за этого у меня иногда происходили не очень приятные объяснения в некоторых учреждениях, т. к. в моей метрике в графе «отец» было помечено «титулярный советник».
Конечно, при такой большой семье жалованья не очень хватало. Отец прирабатывал дома то ремонтом музыкальных инструментов, то переплётом книг. Помогала, конечно, очень существенно, и тетушка Спасская, которая своих детей не имела, с чужими возиться не очень любила, но материально сестре помогала. Дома у неё всё делала прислуга, а здесь она сама любила покулинарить.
До революции были в ходу так называемые выигрышные билеты, от которых время от времени отрезались купоны для получения процентов, а иногда на них выпадали выигрыши. Вот на такой билет и пал выигрыш у наших родителей, целых 200 рублей. Даже мне памятен тот вечер, когда отец прибыл со всевозможными покупками и мы, дети, просто тонули в пряниках и орехах.
Отец изредка всё же иногда любил тряхнуть стариной, когда певчие устраивали шумные гулянки. Вот так однажды, когда получил жалованье, сразу не вернулся домой. У мамы только что родилась дочка Маруся. Она ещё не вставала с постели. Тревожно провели ночь в ожидании отца. На дворе был декабрьский мороз. Утром вдруг явился пристав (старший полицейский) и прямо так и бухнул больной женщине: «Ваш муж найден мёртвым!» Я всего этого, конечно, не помню, говорю со слов брата Павла. Ни он, ни кто другой из нашей семьи так и не смогли установить точную причину смерти отца. Не то его убили в пьяной драке, не то на него налетели и сбили с ног сани, но, в том или другом случае, он был поранен и замёрз.
Так наша многочисленная семья осталась без отца. Маме с семьёй определили пенсию в 25 рублей в месяц. Ей пришлось прирабатывать шитьём. Её сестра, наша тетя Спасская, особенно много помогала в это время, не только деньгами и продуктами, но и в хозяйстве, и по уходу за детьми.
Наша мама
Пелагея Евстафьевна Покрышкина
После смерти отца (это было, вероятно, в 1892 г.) нашей маме пришлось очень трудно: семеро детей на руках, из которых самому старшему едва ли 10 лет было, а самая младшая была ещё грудной. Пенсии не хватало. Мама стала брать шитьё на людей. Как уж она управлялась со всеми делами – трудно представить. Большую помощь нашей семье оказывала мамина сестра, тетя Спасская. Помогала материально, помогала и в хозяйстве. Когда я родилась, ещё при отце, в нашу семью взяли девушку Анну (из деревни) в прислуги. Своей семьи она, конечно, не имела и, насколько помню, жила всё время в нашей семье, потом у тёти Спасской до самой своей смерти.
В нашей семье раньше шли все 4 мальчика, почти погодки, потом я и за мной две сестрёнки. В эти годы мне приходилось быть всё время в мальчишечьем обществе. Зимой старшие братья уходили в школу, но после занятий уж если они не играли на улице, у нас поднималась целая кутерьма. У старших не было времени за нами следить, заниматься с нами. Игрушки у нас всё же какие-то водились, так что мы иногда всей оравой устраивали целые игрища, мобилизуя для каких-нибудь процессий всех кукол, коней, зверей, наконец, прихватывая стулья, табуретки, а один раз, помню, для пополнения необходимого арсенала использовали всякие тряпки, полотенца и даже забрались в комод, вытащив оттуда ребячью рубашку. Оставшаяся в доме Аннушка пришла в неописуемый ужас. Разбушевавшиеся страсти были немедленно охлаждены угрозами пожаловаться маме. Из игрушек мне особенно запомнились маленькие игрушечные саночки, с которыми я долго играла, пока их не отобрал у меня младший из братьев, Борис. Аннушка в это время пришла мыть пол в нашу комнату и, чтобы мы ей не мешали, поставила нас с Борисом на стулья. А между нами как раз оказался большой таз с водой, из которого мыли пол. Я никак не могла успокоиться и, вероятно, с рёвом всё тянулась к заветной игрушке. А брат её не отдавал, может, даже поддразнивал. Тянулась, тянулась, да и шлепнулась в этот таз с водой! До сих пор помню.
Летом мы, предоставленные самим себе, всё время находились на улице. С нашей стороны улицы шли деревянные мостки – тротуары. Так как улица шла под гору, то мостки кое-где прерывались приступками. Я самозабвенно носилась по этим мосткам, всё усиливая бег под гору и зачастую с размаху низвергалась с этих приступков вниз, разбивая в кровь колени. Кто-то научил меня прикладывать к кровоточащим ссадинам подорожники. Видимо, помогало это средство.
В общем, на улице было всякое интересное. Проходил мороженщик с высокой макитрой на голове, завёрнутой сверху белой салфеткой. Он заманчиво призывал: «Сахарное мороженое!» Но само мороженое ни на вид, ни на вкус я что-то не помню...
Проезжал воз, гружёный рогожными чёрными мешками с древесным углем (для самоваров, утюгов), слышался крик угольщика: «Кому угольев на-а-до?» А самым манящим звуком для нас являлась музыка шарманки: шарманщик останавливался в нашей зоне, упирал в землю длинную ногу (палку), на которой установлен был его инструмент, и принимался крутить ручку с одной его стороны. Многочисленность детворы, его окружавшей, шарманщика не интересовала, всё внимание его было устремлено на открытые окна ближайших домов. И не зря, зачастую оттуда в завёрнутых бумажках или без них, поступали ему через услужливых детей всякие медяки.
Мальчики иногда запускали бумажного змея. Его делали из бумажного листа, к которому приклеивали с четырёх сторон планочки-лучинки по краям и наперекрест; к нижней планке прикрепляли мочальный хвост, а к верхней и, кажется, ещё от середины перекрестья привязывалась нитка, за которую и держали змея. С ним старались зайти куда-нибудь на взгорку и, разбежавшись, пускали змея, разматывая нитку, насколько поднимался змей. И ликованию не было границ, когда змей залетал чуть не под облака. И я разделяла с орущей оравой её восторг.
Предоставленная себе, никем не руководимая, но всегда принимая участие в мальчишеских играх, носилась я, как дикий жеребёнок, то по уличным деревянным мосткам, то по хозяйскому двору и огороду. Как-то вот, буйствуя, в каком-то вихревом порыве схватила я кустик декоративной травы в хозяйском огороде, выдрала его с корнем, бросила в сторону и умчалась.
Когда потом мне приходилось в школе встречаться с бесцельными хулиганскими выходками ребят, вспоминала этот свой собственный поступок и понимала, что дело часто идет о разрядке накопившейся детской, никем неуправляемой неизбывной энергии, разрядившейся на неудачном объекте.
А тем временем наша мама сидела в затенённой занавесками от палящего солнца и пыли комнате и шила, и шила... На кухне и на дворе орудовала Аннушка, то помогая ей, то присматривая за маленькими моими сестрёнками, тётя Спасская всё о чём-то беседовала со своей сестрой.
Я плохо помню внешность мамы. Вспоминаются её длинные белокурые косы, которые она заплетала, видимо, дома, т. к. из-за объёма и густоты волос у неё плохо держалась прическа. Так и на карточке она заснята.
Как уже я раньше писала, она, по рассказам тёти, очень хорошо училась в гимназии, которую окончила чуть ли не с медалью, очень любила читать. Читала урывками, даже когда шила. Книга всегда лежала рядом со швейной машиной. Брат Павел говорил, что особенно она любила читать Достоевского.
Слишком много было у мамы забот и слишком много было у неё нас, ребят, чтобы каждому из нас расточать достаточно внимания и ласки. Всё же, где подвертывались такие моменты, она не упускала их. Помню, как меня зачаровал какой-то голубой материал, из которого она шила кому-то халат. Видимо, простой лоскуток не мог удовлетворить меня, и она, среди спешного выполнения заказа, всё же урвала какие-то минуты, чтобы сшить для моей куклы халатик из этих красивых лоскутков.
А вот ещё, возвращаясь с базара, она подсовывала мне, ещё сладко спящей, под подушку маленькую булочку, что прихватила в булочной.
Да, много забот легло на плечи нашей мамы. И как ни поддерживала её тётя Спасская, как ни старалась самозабвенно Аннушка, всё же сил, видимо, не хватало. Здоровье начало сдавать. И вот, года через 2 после смерти отца, как-то весной, перемыв всех ребят в бане, мама простудилась, слегла. Нас, ребят, более чем всегда, выгоняли на улицу. Тётя не отлучалась от больной. Не было тогда никаких антибиотиков, уколов... Больную отвезли в больницу. Мы, дети, предоставленные вовсе себе, как взбесились. Со всех сторон от соседей только и слышалось: «Как не стыдно, ваша мама в больнице, а вы так себя ведёте».
И вдруг получился спад. Всё затихло вокруг. Люди стали какими-то озабоченными. Брата Павлика, хоть и не самого старшего, но самого смышлёного, посадили (нам на зависть) на извозчика и куда-то отправили. Потом появился в доме дядя Алексей Кучинский, мамин брат, тётя Спасская зажгла лампадку перед иконами. Что-то тревожное шептали про маму, и мальчишки, хмурые, разошлись по углам, где начали сморкаться и всхлипывать. До моего сознания не дошло ещё значение пришедшей беды – смерти матери.
Потом нам спешно шили всем траурную одежду: мальчикам чёрные в крапинку рубашки, девочкам – такие же платьица.
И вот я стою на краю могилы в ряду своих братьев, этот ряд замыкают какие-то женщины с моими сестричками на руках. И меня больше всего беспокоит жёсткость завязок от чёрного чепчика из крепа; такие же чёрные чепчики и на головах моих сестёр. Кто-то даёт мне горстку земли и велит бросить в могилу...
А потом много гостей дома и какая-то женщина предлагает мне: «Чего ты хочешь, этот пирожок или бутерброд с сыром?» Я, конечно, хочу и того и другого. А вот самого главного-то тогда, что ушло от нас навсегда, я и не подумала тогда пожелать, т. к. не понимала ещё, что теряю. Так мы и не изведали в полной мере ни материнской ласки, ни отцовской заботы.
Моя тётя
Анастасия Евстафьевна Спасская
Я хочу рассказать вам о человеке, сыгравшем немаловажную роль в жизни Александра Яковлевича Спасского и, к сожалению, мало кому известном. Это вторая и последняя его супруга – Анастасия Евстафьевна Спасская, урождённая Кучинская – родная сестра моей прабабушки по линии матери – Пелагеи Евстафьевны.
Анастасия Евстафьевна родилась 7 марта 1865 г. в Вятке на Царёво-Константиновской улице во флигеле дома Е. Казениной. Отец её, Франц Осипов Кучинский, родился в 1804 г. в Чериковском уезде Могилёвской губернии, был сыном дворянина Мстиславского уезда этой же губернии Осипа Григорьева, католика. Причина и дата переселения Франца Кучинского из Могилёвской губернии в г. Уржум Вятской губернии документально неизвестна, однако имеется достоверная версия этого события.
Итак, Ф. О. Кучинский оказался в Уржуме, где 8 ноября 1854 г. женился вторым браком на купеческой дочери Екатерине Васильевне Денисовой (1837 г. р.). Служил в Уржумском уезде в земском суде, записан: «Земский исправник надворный советник Франц Осипов Кучинский». По переписи 1864 г. – проживал в Вятке, куда он с семьёй перебрался из Уржума, занимался письмоводством. 28 апреля 1867 г. присоединён к православию и наречён именем Евстафий. Во втором браке имел четверых детей. Умер 4 марта 1888 г., отпет в Донской церкви и похоронен на Ахтырском кладбище.
Анастасия Евстафьевна Кучинская родилась в 1865 г., и так как А. Я. Спасский овдовел в 1882 г., вышла замуж где-то около семнадцати лет, имея разницу в возрасте со своим супругом в полвека. Перед глазами живо встаёт картина Пукирева «Неравный брак». Будучи замужем за столь влиятельным в Вятке лицом, приняла активное участие в судьбе своей сестры (моей прабабушки Пелагеи Кучинской. – Н. В.).
Анастасия Евстафьевна (тётушка Спасская) была восприемницей, то есть крёстной матерью, почти всех своих племянников, как по линии сестры, так и по линии брата Алексея Кучинского. Вот несколько примеров из подшивки метрических книг церквей г. Вятки за 1883 г. (Ф. 237. Оп. 226. Д. 2. Л. 380–381):
12 мая был рождён (15 мая крещён во Владимирской церкви у Александра Васильева и Пелагеи Евстафьевой Покрышкиных сын Димитрий. Воспринимали младенца: коллежский регистратор Георгий Владимиров Драверт и Анастасия Евстафьевна Спасская.
Из подшивки метрических книг церквей г. Вятки за 1884 г. (Ф. 237. Оп. 226. Д. 36. Л. 289–290):
10 мая родился и был крещён во Владимирской церкви у губернского секретаря Александра Васильева Покрышкина и его жены Пелагеи Евстафьевой сын Павел. Восприемники: вятский 2-й гильдии купец Александр Амвросиев Ильин и жена статского советника Александра Яковлева Спасского Анастасия Евстафиева.
У одного из племянников жены восприемником был и сам Александр Яковлевич, о чём свидетельствуют те же выписки из метрических книг: «19 октября 1891 года у потомственного дворянина Алексея Евстафьева Кучинского и его жены Анастасии Александровой родился сын Виктор. Крещён в Предтеченской церкви. Воспринят: статским советником Александром Яковлевым Спасским и женой коллежского секретаря Антониной Николаевной Сергиевой».
Один за другим в молодом возрасте ушли из жизни родители бабушки, оставив многочисленных сирот на попечении «тётушки Спасской», оформившей над ними опекунство.
Из подшивки бумаг, озаглавленной «По ходатайству разных лиц» за 1896 г. (Т. 1. Ф. 582) – это прошение опекунши над детьми умершей Пелагеи Евстафьевой Покрышкиной Анастасии Спасской о выдаче свидетельства то ли о бедности, то ли о благонадёжности… Названы сироты «7 человек малолетних детей»: Александр 14 лет (находится в доме Трудолюбия), Павел 12 лет и Владимир 11 лет – оба в сиротском доме, Борис 9 лет – в приходском училище, Екатерина 6 лет, Елена 4 лет, Мария 3 лет – живут у Спасской». Прошение датируется 17. 05. 1896 г. Сообщается, что назначена пенсия – 150 рублей в год.
Все материалы взяты из ГАКО Владимиром Александровичем Любимовым, занимающимся составлением родословия Покрышкиных-Кучинских. Тётушка Спасская всю свою жизнь (а прожила она 55 лет) посвятила своим многочисленным племянникам, благодаря её помощи и поддержке почти все из сирот получили образование, некоторые даже высшее. Помогала в дальнейшем и внучатым племянникам.
Умерла она 10 марта 1920 г. от туберкулёза. Похоронена на Ахтырском кладбище. Заявил о её смерти племянник Владимир Александрович Покрышкин.
Интересна ещё одна ниточка, связывающая два рода Спасских и Покрышкиных, уже по линии первой супруги Александра Яковлевича, Юлии Азариевны Шиллеготской. Бабушка её, Анна Ивановна Лопатина, урождённая Санникова, была родной сестрой Фёдора Ивановича Санникова, чья дочь Евдокия Фёдоровна вышла замуж за Александра Козьмина Покрышкина, от которого далее и продолжается наш род.
Подготовила к печати Н. В. Васнецова, названная дочь вятского мастера по дереву А. И. Васнецова
