Главная > Выпуск №10 > Затерянный уголок России

Затерянный уголок России

Старая, изрядно потрёпанная тетрадка в коричневом коленкоровом переплёте под заглавием – Poorten, Arved. Un Coin Perdu de la Russie : sourenirs пArtiste. — Paris, 1883 = Портен, Арвед. Затерянный уголок России : воспоминания артиста. — Париж, 1883 – уже несколько десятилетий хранится в ценном фонде отдела краеведческой литературы под шифром Д 65 (№ 812026). Это рукопись перевода книги воспоминаний заезжего французского музыканта, путешествовавшего по России с концертами во второй половине XIX в. В 70-х годах XX в. сотрудникам библиотеки им. А. И. Герцена стало известно о существовании этой любопытной книги (сведений о русском переводе нет). Она была заказана по международному библиотечному абонементу из Парижа. Библиотекарь отдела иностранной литературы Л.А.Степанова перевела вятские страницы книги, которые мы здесь и предлагаем нашему читателю.

Затерянный уголок России

Арвед Портен

…Наша радость не имела границ, когда ямщик повернулся к нам, чтобы сообщить о предстоящем прибытии в большой город – Вятку. «Вот столица, господа», – сказал он. За такие чудесные слова я обещал ему рубль на «чай». Воодушевлённый этим великодушным обещанием, он подстегнул лошадей, которые стремительно ринулись сквозь заслоны грязи, которую тарантас разбрызгивал вокруг нас.

Мы въехали в «столицу».

Мы искали памятники?!

На их месте домишки!!

Какие-либо следы богатства, по крайней мере?

Нас встретили улицы пустынные и ужасно грязные. Мы высадились у гостиницы «Европа». Почему не отель «Азия»?

Вятка

Долг рассказчика состоит, прежде всего, в точной достоверности рассказов, если только он не занимает свои сюжеты в мире фантазии. Однако не терзайте себя, дорогой читатель, этой преамбулой плохого предсказания и верьте, что несмотря на неприятное впечатление, которое произвёл на нас вид Вятки, мы провели там много приятных мгновений. В противоположность малоприятному виду, она населена обитателями, чьё сердечное гостеприимство заставило нас быстро забыть все невзгоды.

Скажем, однако, несколько слов в защиту этой гостиницы «Европа» с азиатской физиономией, призванной приютить нас на неопределённое время. Хотя она далека от оправдания своего названия, мы нашли там, к большому нашему удивлению, элементарные условия, хорошие постели и сносную кухню, способную сгладить нищету нашего компромиссного существования.

Город Вятка показался нам настолько изолированным, грусть и тоска, в которую он был погружён, настолько обескураживающей, что наша скромная гостиница казалась оазисом в пустыне.

Благодаря ловкой комбинации её владельца, который, очевидно, не очень рассчитывал на движение путешественников, редких в этих краях, она дополнилась единственным заведением, из которого город мог извлечь какую-то выгоду, – кондитерской, прилегающей к убогому кафе. В кондитерской, уверяю Вас, не было ничего примечательного, если подходить к ней с иной меркой. Но в русских провинциальных городах кондитерская – слишком примечательное место, чтобы не быть отмеченной. Она становится стержнем, вокруг которого движутся социальные фракции, поставщицей наиболее пикантных развлечений; она является местом свиданий, лёгких и соблазнительных для праздной публики, источником новостей, центром коммерции и политики, местом торгов и заключения сделок, короче говоря, единственным и уникальным центром городского оживления.

2006 № 10.jpg

«Город Вятка показался нам ... изолированным»
Вятка, ул. Царёво-Константиновская (ныне ул. Свободы)

Прогулка по пустынному городу, грязные улицы, окаймлённые жалкими постройками под небом серым и угрюмым, не оставили у нас приятного впечатления, но, прежде чем использовать преимущества нашего положения артистов, прежде чем представиться влиятельным людям города, мы считали своим долгом наиболее полно познакомиться с местом, куда, вопреки нашей воле, выбросила нас судьба.

Было бы, наверное, разумнее довериться ловкости наших конечностей и смело шагнуть на несколько досок, которые вместо тротуара служили для связи улиц между собой, чем прибегнуть к помощи единственного экипажа в городе. Необыкновенная, невообразимая карета, известная под названием «гитара» (калибер, или гитара (по сходству) – исконный московский экипаж, узкие дроги на стоячих рессорах. В них могли сидеть только вдвоём, причём, чтобы не потерять равновесие, каждый их тех, кто ехал, садился лицом на свою сторону улицы. Передний пассажир держался за пояс извозчика. Если ехали с дамой, то кавалер придерживал её за талию) напоминала этот вышедший из моды инструмент: её скверные рессоры заставляли вибрировать весь человеческий скелет. Поэтическая «гитара», которую встречаешь ещё в Москве и которая окончательно исчезла всего только несколько лет назад в блестящей столице империи, представляет из себя конструкцию такую же простую, как и примитивную. Прямоугольная доска, покрытая не очень мягкой подушкой, спускающиеся с каждой стороны вдоль всей «телеги» ступеньки, откидное сиденье для кучера – вот и всё её устройство. Что же касается способа её использования, то путешественнику ничего не останется больше, как смущённо выбирать, либо забраться на лошадь, пока она сломлена усталостью от своего лошадиного ремесла, либо устроиться, как амазонка, оставив свои ноги грациозно покоиться на ступеньке. Прибавим к этому, что верная гитара, сговорчивая по природе, гостеприимно размещает у себя целую семью.

Было бы жестоко заставлять читателя следовать за нами, шаг за шагом, во время нашей прогулки. Лучше бегло отметим впечатления, которые она нам принесла.

С самого начала мы увидели настоящее наводнение липкой грязи, которую наша весёлая гитара разбрызгивала разноцветными комками. Любезный искусный возница заставил нас осмотреть главную улицу, которую украсили названием «променад», если вообще можно назвать улицей дорогу, покрытую жидкой и липкой массой, по которой мы прочерчивали наш путь. Эта улица и ей подобные были окаймлены узким тротуаром из досок, поднимающихся под тяжестью шагов отвесно над землёй, что представляло реальную угрозу для пешеходов. Если встречаются друзья – они вынуждены идти на взаимные уступки и, задевая друг за друга, продолжать путь, каждый в свою сторону; но уж если они враги или просто недостаточно знакомы – это совсем другое дело – придётся тому или другому выкупаться в грязи.
Мы видели особняк губернатора, скромный дом из дерева, перед которым часовой меланхолично заступал в караул. За особняком первого должностного лица простиралась сельская местность, чёрная и бесформенная, печальная и душераздирающе угрюмая. Мы проехали мимо некоторых зданий, построенных из кирпича, зданий, принадлежащих Короне, среди которых здание почты и особенно суда производили хорошее впечатление.

Наш возница провёз нас вдоль реки, носящей имя города, который она омывает, вдоль Вятки. Охотно допускаю, что эта достойная всякого уважения река с крутыми, лесистыми берегами может оживить летом окрестные холмы, что вид, открывающийся с возвышенного берега, где расположен городской сад, должен быть очаровательным в своей перспективе, оправленный зеленью и солнцем, но сегодня вид безлюдного парка с оголёнными деревьями, реки с плывущими чёрными кусками льда, наполовину размытыми последними проливными дождями, в сущности, не располагал к веселью.

После короткой остановки мы приехали вдоль гостиного двора, этого базара, пёстрого от товаров, который встречаешь во всех городах России; миновали пару церквей с изящными куполами и очутились в центре огромной площади или, скорее, в центре обширного поля компактной грязи, которая служила рамкой – страшная антитеза – замечательному, единственному в своём роде особняку, принадлежащему богатейшему купцу М. Х. Этот очаровательный особняк показался так неожиданно, как некое жилище нового Прометея, но гораздо лучше расположенное, чем жилище древнего Титана, обитающего на поэтической вершине Кавказа. Этот особняк был вписан в рамку болотистой черноты, зыбкой и непроходимой.

2006 № 10.jpg

Вятка, ул. Спасская (ныне ул. Дрелевского). 1880 г.

В ожидании очаровательной феи, которая должна была открыть нам свои двери, мы продолжали тягостную прогулку. В момент, когда мы решили посетить городской клуб, находящийся напротив нашей гостиницы, испытанное гостеприимство нашей гитары стало вдруг менее надёжным. Она заскрипела, зашаталась и, наконец, сделав последний рывок, опрокинула нас в грязь. Мы мягко соскользнули в клейкое вещество и гнусное массовое потопление послужило достойным эпилогом нашей слишком самонадеянной рекогносцировки.

Однако оставим город с его безобразным обликом, грубым и неизящным обрамлением и поговорим о его замечательных обитателях. Они ярко показали, что доброта и сердечная приветливость заставляют быстро забыть, безусловно, менее захватывающие детали быта.

Вятская губерния, соперничающая по протяжённости с самыми обширными губерниями Европейской России, является также одной из наиболее малонаселённых и отсталых. В результате ужасающая бедность является настоящим бедствием этой губернии. Гораздо более чем бесплодие почвы, абсолютное отсутствие рабочих рук обрекает её на роль Золушки в Империи.

В Вятке совсем нет евреев – евреев, которые кишат в богатых центральных провинциях средней России. Они захватывают всё то, что относится к материальной стороне жизни народов; не занимаются ремеслом, отвергают тяжёлый труд на поприще культуры и живут исключительно торговлей и ростовщичеством. Отсюда антипатия, которая перерастает в ненависть у русских людей, жертв этих кровопийц.

Земля Вятки, лишённая помещичьих владений с их усадьбами, вспаханными землями, золотистыми лугами, скорее запущена людьми, чем вообще бесплодна по природе. Это земля, час возрождения которой ещё не пробил. Аристократия здесь совсем не представлена. Её обычный представитель в столице каждой провинции, где он носит звание предводителя дворянства, что делает его одним из первых лиц города, – в городе Вятке блистает своим отсутствием. Наши официальные визиты ограничились визитом к губернатору и начальнику полиции. Первый из них, мсье Чарыков, принял нас как светский человек, вежливо, но с достоинством. Под влиянием обстоятельств позднее нам пришлось хлопотать о поддержке этого высокопоставленного лица: мы смогли забыть высокомерие первого чиновника города благодаря всемогущему влиянию владелицы особняка «на болоте». Но ни в коем случае не роскошь его жилища, не великолепие убранства вызывало поклонение общества. Этот человек с грубой внешностью не мог лично сам источать эту притягательную силу, объектом которой был его дом. Эта притягательная сила полностью обязана тому безграничному очарованию, которое молодая и любезная дама, невестка М. Х., распространяла вокруг себя.

Воспитанная на идеях аристократии, к которой она принадлежала, она соединяла в себе очарование соблазнительной внешности с умом тонким и изысканным, безграничные сокровища сердца с замечательным талантом пианистки. Упоминание имени этой очаровательной женщины на страницах, без сомнения, принесло бы счастье моей книге, но причина более уважительная, чем любезность, грациозная женственность и проявленное гостеприимство заставляют меня сегодня скрыть это имя. Мне порой кажется, что я разрываюсь на части от этой сдержанности. Маруся (Marioussa) – королева в своём роскошном жилище, неотразимо влияла на окружающих, задавая тон и беря на себя инициативу во всём изысканном и благородном, что делалось в городе. Она была душой общества, persona grata жителей города; смело назовём её королевой Марусей этого безотрадного края, имя которому Вятка.

Вернёмся, однако, к «королеве», особняк которой по случаю приезда артистов в этот вечер широко распахнул свои двери. Он был подобен маяку, разливающему потоки света во тьму, в которую была погружена огромная трясина, через которую гитара, скрипя, тащила приглашённых, добросовестно старалась доставить их целыми и невредимыми к парадным дверям. Широкая лестница из белого мрамора вела к апартаментам, соперничающим друг с другом в роскоши и хорошем вкусе. Не требовалось слишком опытного глаза, чтобы заметить везде изысканную женскую ручку, подчинившую блага, которые даёт судьба, законам, которые имеют своим источником культуру ума, чувство прекрасного и тщательное образование. Вещь, редко наблюдаемая в провинциальном городе, где все интеллектуальные стремления исчезают в угоду плачевной материальности, где расстояние – услужливый пособник, облегчает посредственности ускользание из-под контроля очага культуры и прогресса.

Мои частые поездки по России приучили меня к контрастам, но нигде они не проявлялись так разительно, как здесь. Нередко, за небольшим исключением, случалось видеть дорогую обстановку, содержащуюся недостаточно аккуратно. Такая необузданная внешняя расточительность бок о бок с мелочной скаредностью во всём, что касается духовной внутренней жизни. Богатство, управляемое сомнительным вкусом, ставит на одну ногу водку – этот вульгарный возбудитель – с «Родерером» – восхитительным аристократическим напитком.

После наблюдения за русскими людьми в их странных противоречиях, особняк на болоте и его причудливое окружение были для меня таким сюрпризом, что я бывал там с большим удовольствием. В середине этой деревни, присвоившей себе имя города и, по сути, не представляющей из себя ничего, кроме картины нищеты, я нашёл будуар благородного и рафинированного вкуса. Огромная большая зала, сверкающая позолотой и светом, перенесла меня в центр аристократического Санкт-Петербурга. Моё удивление достигло предела, когда я обнаружил там несколько превосходных роялей – последние образцы лучших фабрик Парижа, Штутгардта и Санкт-Петербурга, что рассеяло все сомнения моего коллеги Эвереста, который считал, что в этих краях он будет лишён инструмента, достойного артиста.

Почему не рассказать здесь о нелепом инциденте, так контрастировавшим с отличным вкусом, который обнаружила любезная королева и свёкор которой, более приверженный к выгодным сделкам, чем ко всему тому, что касается искусства, счёл возможным допустить.

Быстро расскажем о нём!

После исполнения пьес, более или менее дошедших до всей публики, один из приглашённых, Н. Дмитриев, член суда, пианист большого таланта и автор очаровательных романсов, настоятельно просил меня сыграть с ним сонату Мендельсона, ссылаясь на то, что он был долго лишён классической музыки. Я старался дать ему понять, что момент, очевидно, не совсем подходящий, что ради самого произведения лучше было бы сыграть его при закрытых дверях. Напрасные доводы! Тщетные усилия спасти сонату несколько жестоким способом! Чуть ли не в середине первой части я заметил силуэт патриарха семьи с длинной трубкой во рту, стоящего около меня и с трудом скрывающего нетерпение. Хотя я опасался проявлений нашего Амфитриона и имел совсем мало иллюзий относительно природы и причин этого настойчивого соседства, я был далёк от того, чтобы ожидать оглушительного удара, готового обрушиться на нас или на несчастный шедевр знаменитого композитора. Пауза в несколько тактов не замедлила просветить меня относительно характера этой настойчивости. Одна огромная рука сдавила мне плечо, другая подняла мой смычок, и я услышал неуместные, несвоевременные слова: «Прекратите эту несносную музыку, встаньте и следуйте за мной и постараемся залить её добрым стаканом водки!!!»

Картина!

Следует ли говорить, что наша молодая хозяйка пустила в ход всё очарование ума, чтобы заставить нас забыть неловкость своего свёкра; нужно ли добавить, что её выдающийся талант пианистки утвердил меня во мнении, что действительно только в России «любители», певцы или инструменталисты достигают такой степени совершенства, которой иностранцы могли бы позавидовать и которая заставляет спускать флаг перед известными звёздами Севера.

2006 № 10.jpg

Торговка квасом

 

Слободской

Напрягите свою память, читатель, и скажите нам, обнаружили ли Вы хоть когда-нибудь за время всей вашей школьной карьеры существование города под названием Слободской?

Держим пари, что нет, и, со своей стороны, честно признаемся, что, отделённые от него пятнадцатью лье, мы не более бы знали о его существовании, если бы не обстоятельства, которые направили нас к этому славному городу. Скажем также, что без этого последнего обстоятельства я был лишён тех непредвиденных и фантастических эпизодов, которые расцвечивают иногда путешествия бродячего артиста. Я всегда имел особое пристрастие к сенсациям, которые должны встречать первооткрывателя неизвестного, но, за неимением случая пересечь Патагонию или чести быть прослушанным королевой Помора, город Слободской по всем данным кажется мне воплощением желаемых качеств для удовлетворения жажды экстравагантного. Дорога, неоднократно перерезанная потоками воды, которые значительно пополнились осенними дождями, казалось, повсюду заготовила для нас серьёзные препятствия. Надо было использовать наш верный и прочный экипаж-тарантас, и мы позаботились на этот раз нагрузить его корзиной провизии, способной противостоять самым несчастным обстоятельствам и самым голодным желудкам.

Та же дорога, обвалившаяся и разбитая, те же бесконечные пути, однообразные и пугающие своей глушью, обрамлённые чахлыми, сухими деревьями; те же пространства, тёмные и безлюдные, пересечённые обширными лесами, молчаливыми в своей непостижимой тайне. Вместо мостов, пугающих сюрпризами, плавучие мостки, столько же примитивные, сколько и опасные, служили для пересечения многочисленных ручьёв, превратившихся в бурные потоки. Так что у нас вырвался единодушный вздох облегчения, когда в конце дня мы увидели через туманную серость вырисовывающиеся купола церкви и силуэты нескольких человеческих жилищ, возвестивших нам город Слободской, а с ним и надежду на спасительный кров.

2006 № 10.jpg

Город Слободской. Вид с реки

«Куда прикажете Вас отвезти, сеньоры?» – спросил наш ямщик с пафосом, заставившим предполагать, что нам предоставляется выбор отелей, так же многочисленных, как и разнообразных. «В гостиницу наиболее чистую и приличную в округе», – был наш ответ, который нам пришлось подкрепить эпитетом «дурак», средством необходимым, чтобы стимулировать рвение этого примитивного персонажа. «Не такой дурак, как вы думаете, – промолвил он. – Постоялые дворы все так грязны и неприятны, что я боюсь везти туда таких сеньоров, как вы. Если вы не знаете, у кого можно было бы остановиться, советую вам продолжить путь». Перед этим аргументом, вполне рассудительным, нам ничего не оставалось, как приказать ему везти нас на почтовую станцию, где мы найдём комнату, которая позволит нам отдохнуть несколько часов.

Местность, к которой нас сейчас приковал случай, находилась в иных условиях, чем большая часть уездных городов России. Мы находились в одном из тех городов ссылки, испорченных и скованных изоляцией, несущей скуку, порождающую праздность и ведущую к пьянству.

Добрый город Слободской, как назвал его наш благословенный станционный смотритель, кроме нескольких тысяч жителей – преимущественно государственных служащих, был богато оснащён классом людей, совершенно отверженных и опустившихся. Это были блудные сыновья, не признававшие никаких властей; горячие юнцы, порвавшие с общественным порядком; рано созревшие расточители; слишком яркие игроки, ущемляющие кошельком своих соседей и ещё другие типы, принадлежащие к племени злостных нарушителей. Это не было место ссылки, которое фантазии нравится отражать определённым родом поэзии, берущей источник в мире страданий, это не было тем более место, где бедный ссыльный мог возвыситься до благозвучного имени жертвы, и ещё менее – место тюремного заключения для наихудших злодеев. Это было место ссылки в его прозе – наименее абстрактное, рандеву этих отбросов, можно сказать, брака общественной продукции безделья в наиболее абсолютной форме. И этим избранным обществом наш несравненный Иванов (станционный смотритель) собирался украсить наш концертный зал.

Если вы имеете представление о провинциальном городе России, вы знаете всё почти без исключения. Но тот, кого злая судьба ещё не забрасывала в уездные города, – эти города или сёла, которые не пользуются могущественной поддержкой губернатора и некоторыми преимуществами, вытекающими из присутствия такого лица, – тот, говорю я, не способен представить безобразия более странного, чем то, какое представляет пустынная монотонность этих безлюдных улиц, высокомерно широких, без мостовых, без тротуаров, чаще всего забрызганных грязью, проходимых только благодаря тому, что почва утоптана лошадьми. Воображение напрасно искало бы бесформенности более безнадёжной, чем та, которую представляет стиль этих построек, деревянных домишек жалкого вида, созданных каким-нибудь местным плотником. Несколько церквей в византийском стиле с капризными формами, с золочёными куполами, какие встречаешь повсюду. Они придают яркий тон этой картине, которую мрачные и пустынные равнины торопятся окружить унылым покровом.

Постараемся, однако, отметить, что Главная улица, общее название главной артерии городов, была менее безлюдной, чем в славном городе Вятке; что она обещала приятную прогулку, скрашенную деревянным тротуаром и была окружена приличного вида домами, среди которых и городской клуб. Так сказать, царство выпивок и игры – единственное увлечение обитателей этих краёв. Добавим, что салон этого клуба должен был в скором времени стать местом музыкального торжества, уникального в истории Слободского, уникального в воспоминаниях артиста.

Начальник полиции, предупреждённый о нашем визите нашим другом Ивановым, принял нас, как большинство русских должностных лиц принимает аристократов: вежливо и трогательно-приветливо. Он обратился к нам также с деловым вопросом: «Когда Ваше первое представление?» Озадаченные словом «представление», выражением, которое нас уже неприятно поразило в устах мэтра Иванова и от которого он ни за что не хотел отступиться, мы сухо ответили: «Мы не даём ничего, кроме концертов… Пусть публика не заблуждается насчёт нашей продукции, мы не акробаты».

2006 № 10.jpg

«Главная улица, общее название главной артерии городов, была менее безлюдной, чем в славном городе Вятке..»
Город Слободской, ул. Вятская

«Ах, месье, как Вы всё принимаете всерьёз, – возразил он. – Слово «концерт» ещё не вошло в привычку в наших краях, никто ещё не привозил его сюда, не будем спорить о словах и организуем поскорее ваше пред… Я хочу сказать, концерт! Не сомневайтесь, что в интересе к Вам нашей публики у Вас недостатка не будет. Кажется, один из Вас, мсье, играет на инструменте, который мы знаем только по нашим танцевальным вечерам. Все будут заинтригованы, ручаюсь, услышать, как из него вытягиваются мелодийки! Месье Иванов, впрочем, мне очень его расхваливал».

Браво, несравненный наш друг Иванов! Итак, мой музыкальный инструмент превращён в жеманную гитару, шумный контрабас, готовый выдать свои маленькие секреты. Нам, ободрённым простодушием чиновника, ничего не оставалось другого, как отправиться подготовлять события, которые должны были стать эпохой в нашем полном приключений турне и обещали нам необычные лавры.

Немедленно мы занялись «представлением». Клубная зала снята. Типография отыскана, и вскоре разноцветные афиши покрывают ещё не запятнанные подобными выставками стены. Рояль – ветеран, стонущий под тяжестью лет и печалей, предоставлен в наше распоряжение. Местный настройщик, пьяный инвалид, мечется, как дьявол в кропильнице, чтобы его исправить и подготовить, как старого параличного скакуна к неизвестным опасностям битвы. Эверест, мой неустрашимый собрат, выбивайся из сил, чтобы омолодить его и заставить снова ожить под твоими привычными пальцами!

Приготовления окончены, нам ничего другого не остаётся, как направить наши лёгкие шаги артистов в залу, где немногочисленная публика, не особенно изысканная, очень пёстрая, но нетерпеливая от любопытства, ожидает появления людей из «спектакля». Официальный костюм надет, белый галстук прикреплён к воротничку, я направляюсь к экипажу, стоящему у дверей.

В момент, когда я усаживаюсь, замечаю, что я окружён мужиками, старающимися наперебой почтить меня, осеняя знаками креста. Гордый этим актом необычайного отличия, я уже предвижу святой апостолат, в который, несомненно, хотят меня посвятить, определяя, по крайней мере, среди пророков музыкального искусства, но моя иллюзия не замедляет рассеяться.

Моя бедная виолончель, заключённая в свой мрачный ящик, стоящая рядом со мной, – единственная причина эмоций публики. По очереди, презираемая и отвергнутая в своих лучших качествах, принявшая без возражений роль ворчливой гитары и брюзжащего контрабаса, в эту высшую минуту она наказана печальной судьбой, принята за мертвеца, за чёрный облегающий гроб, а я – безутешный отец, провожающий его в последний путь. Моё дитя у меня на руках, я уезжаю от горящих взглядов крестьян, которых я, в свою очередь, принимаю за пророков, всю дорогу вспоминая слова Евангелия: «Общественному приговору будут предшествовать небесные знамения».

В знамениях у нас недостатка нет – какой же приговор нас ждёт?

Мы прибыли! Иванов, наш жуткий меломан, несомненно, душа вечера, уже здесь, окружает нас заботами и отечески ободряет, точно речь идёт о поддержке юных дебютантов в столице первой величины. Он, не переставая, говорит нам о великолепии залы, о богатстве туалетов мадам Рыжаковой, жены состоятельного купца с главной улицы, о благородной осанке господина Барбарева, инспектора имперских тюрем. Эти нескромные доверения приоткрывают нам один секрет более значительный: глава полиции, влиятельный сановник города, занимает место в первом ряду, четвёртое слева, место, которое он оплатил из личных денег, не воспользовавшись на этот раз официальным креслом, – вещь небывалая в истории увеселений Слободского.

«А сейчас приготовьтесь! – сообщил Иванов, заканчивая свою поучительную беседу. – Я позвоню, когда общество приготовится к Вашему появлению. После третьего звонка входите без страха, но не жалейте усилий для нашей дорогой публики!» Укреплённые этими инструктивными познаниями, мы достойно готовимся к возложенной на нас миссии. Звонок произносит своё последнее слово.

Я взбираюсь на эстраду с моим дитятей, ужасным и звучным, в сопровождении Эвереста. Глаза, вооружённые лорнетами и биноклями, нацелены на нас. Мы начинаем с обычного приветствия. Таинственное молчание! Затем глава полиции торжественно поднимается, с ним его соседка, богатая купчиха в крикливом наряде, а за ним  весь состав нашей дорогой публики. В общем согласии они отвечают на наше приветствие, отвешивая нам глубочайший поклон. Огорошенные странной суматохой, происходящей в зале, давясь смехом до слёз, мы вдруг понимаем, что произошло, видя все эти чрезмерно вытянутые головы, склонённые перед нами. Начать невозможно.

Приходит черёд нашей дорогой публике, состоящей из чиновников, купцов и нескольких молодых повес, находящихся под надзором полиции, удивляться странному поведению господ артистов. Изумление становится общим. Неожиданно всё успокаивается: все садятся, наши слёзы высыхают. Я начинаю концертный отрывок и стараюсь овладеть своим взглядом, который боюсь бросить на эту публику, смешащую меня, плохо ли, хорошо ли, добираюсь до конца своего соло. Я поднимаюсь и кланяюсь. Снова тишина! Пружина действует: ассамблея в полном составе возвращает мне мой поклон! Мы больше не выдерживаем, мы спасаемся бегством, мы летим, как угорелые, боясь разразиться вторично своим невиданным хохотом!

Очередь моей жены, которая должна петь, и которой мы не проронили ни звука об ожидающем её сюрпризе. Та же картина! Я вижу, как она делает гримасы ртом, она борется героически, но безрезультатно! Вместо ноты, которую она должна взять, я слышу искренний взрыв смеха. Отрывок окончен, грациозный реверанс с той и с другой стороны!

2006 № 10.jpg

Певица Женни Портен 

Эверест, уже закалённый, начинает, в свою очередь, соло, не заботясь особенно об этой неуместной вежливости. Головы поднимаются с вопросительным видом: «Надо или не надо?..» Одного жеста главы полиции достаточно, и порядок голов восстановлен! Я появился в свою очередь, чтобы закончить первую часть, но, не обладая хладнокровием моего собрата, сделал попытку поклониться – пружина продолжала действовать!

Вместо аплодисментов – поклоны, всё время поклоны!

Иванов, воспользовавшись антрактом, забежал к нам, не находя выражений для отражения всеобщего энтузиазма, затем, обратившись лично ко мне: «Почему, – спросил он с оттенком упрёка, – почему Вы не повторили последний отрывок, такой прекрасный?» «Довольно шуток, любезный Николай Степанович, – отвечал я ему. – Ваша дорогая публика вежлива, слишком вежлива, патриархально вежлива, но это абсурд. Немного побольше аплодисментов и поменьше вежливости лучше бы помогли нам, поскольку не по количеству поклонов артист может судить о степени одобрения, когда он играет перед публикой».

Наш друг, казалось, настолько ничего не понял, что невозможно было усомниться в его наивности, так что я, немедленно переменив тон, прочёл ему детальную лекцию о принятых обычаях поведения публики по отношению к артисту и наоборот. Я кончил тем, что, если публика желает, чтобы артист повторил отрывок, принято кричать слово «бис». При этом слове, которое он схватил, как птица свою добычу, мой Иванов взвился, и я тут же увидел его в зале, жестикулирующего, как одержимый.

Второе отделение началось. Звонок водворил порядок. Я сделал новый выход. Пружина перестала действовать, взамен нас встретили бурные аплодисменты. Не успел я начать свой отрывок – неистовое «бис» сотрясало всю залу. Воспользовавшись подходящим моментом, я повторил «Музыкальный момент», прелестный блесток Шуберта, фигурировавший как последний номер первого отделения. Меня вознаградила буря аплодисментов.

Ох! Этот злодей Николай Степанович! Выступление продолжалось с добрый час и окончилось среди публики, всё более и более цивилизованной. По общей просьбе мы дали второй концерт, за которым последовал и третий. Публика в совершенстве приноровилась к нам и к европейским обычаям!

О, мечта моей жизни! О, надежда моих дней! Вот, наконец, ты сбылась! Схватка с неизвестным свершилась, амбиция пионера удовлетворена…

О, гордый город Слободской, благодарю!!!

* * *

Отметим ещё предметы ремесла, созданные в этом бедном городе (Слободском) русским умом, которому определённо отказывают в изобретательном таланте. Мы обнаружили эту великолепную способность во всём, что относится к столярному делу, что мы уже отмечали в Вятке.

Берёза – это дерево северян, такое прелестное и полезное, древесина которого служит нам лучшим топливом, а кора придаёт запах нашим кожам и часто является покрытием домов, призвано здесь оказать ещё одну услугу. Прожилки больной части ствола этого дерева создают восхитительный рисунок, и эта древесина, которую называют капо-корешком, служит для ремесла, принятого только в Слободском. Нет ничего прекраснее портмоне, папиросниц и других вещичек из этой субстанции; шарниры тоже из дерева. Настоящая прелесть, вызывающая восхищение всех ювелиров.

Нам показали такое громадное фортепиано, сделанное простым столяром без каких-либо знаний, кроме умения имитировать. Что до его конструкции и формы, я могу поручиться за прочность и изящество, но не могу судить о звучности и гармонических качествах инструмента, поскольку бедный рабочий не имел средств даже для приобретения струн.

Признанным ремеслом в Слободском является производство колоколов и всего, что относится к литью. Если вы осведомлены о том, какая масса колоколов в русских церквах, вам легко проникнуться мыслью о значимости этого ремесла в Слободском, чьи заводы снабжают добрую часть России.

2006 № 10.jpg

«Признанным ремеслом в Слободском является производство колоколов и всего, что относится к литью».
Кузницы г. Слободского

Посвятим несколько строк одному замечательному человеку, простому крестьянину, развившему при поддержке единственно ума свой необыкновенный талант – талант, который должен сверкать в столице, а не быть осуждённым на жалкое прозябание в деревне. Это гравёр, не гравёр-ремесленник, а отличный и прекрасный художник. Моя жена, дочь известного бельгийского гравёра, была восхищена изделиями этого деревенского человека, выполненными с невиданным искусством, с исключительным мастерством. Среди его работ нас поверг в изумление портрет его величества императора Александра II, сделанный по фотографии. Как изобразить крохотную овальную пластинку серебра, на которой грубым инструментом этот крестьянский художник сумел сделать великолепно выполненный портрет с поразительным сходством? Автор этого чуда, достойный быть представленным в первом музее Империи – Эрмитаже, звался Чичерин. Он, увы, слишком стар, чтобы быть извлечённым из мрака, который его окружил, и играть какую-то роль в мире искусства, но пусть его талант послужит пищей для размышления тем, которые призваны управлять провинциями. Именно на высоких сановниках и губернаторах лежит обязанность открывать таланты, которые создаёт страна и, прежде всего, извлекать на свет тех, что отмечены божьей искрой и не способны стряхнуть с себя ярмо тяжкого существования…

(Так обрываются страницы в этой книге, посвящённые двум вятским городам. Путь знаменитых музыкантов шёл дальше, на Урал).