Версия для слабовидящихИз песенной традиции Сунского района Кировской области
М. А. Валовая
В конце июня — начале июля 1989 года Сунский район Кировской области посетила фольклорная экспедиция Кировского государственного педагогического института во главе с её научным руководителем Вячеславом Алексеевичем Поздеевым. Участие в экспедиции приняли и студенты теоретико-композиторского отделения Кировского училища искусств (ныне Кировский колледж музыкального искусства им. И. В. Казенина) под моим руководством. Я была выпускницей училища 1976 года, в 1982 году окончила Ленинградскую государственную консерваторию им. Н. А. Римского-Корсакова по специальности «Музыковедение».
Для меня это была первая в жизни фольклорная экспедиция. Я и мои студентки были приглашены в экспедицию Вячеславом Алексеевичем. Именно его приглашение стало для меня первым опытом практической экспедиционной работы, без которой нет и не может быть настоящей музыкальной фольклористики и настоящего преподавания предмета «Народное музыкальное творчество». В. А. Поздееву я обязана участием в некоторых позднейших экспедиционных выездах студентов КГПИ в различные районы Кировской области, а главное — навыками собирания и записи подлинной народной песни, позволившими мне впоследствии вести эту работу самостоятельно. Хочу также отметить неизменную поддержку и понимание дирекции КУИ — ККМИ, где я по настоящее время являюсь заведующим кабинетом народного музыкального творчества.
Деревня Жабрие́вская (Жабрие́вщина), расположенная в северо-западной части Сунского района Кировской области, приняла нашу экспедицию 1 июля 1989 года.
Участницами беседы и аудиозаписи были Анастасия Васильевна Дрягина (1908 г. р.), Анисья Романовна Попцова (1908 г. р.), родом из деревни Тура́ в юго-западной части района, Пелагея Кузьмовна Обухова (1919 г. р.), Полина Павловна (Поля Павловна) Тананина (1927 г. р.). В исполнении некоторых песен «помогала» участница помоложе — Августа Ивановна Мельникова (1934 г. р.).
Напевная вятская речь рубежа 80–90-х годов ХХ века то бегущая говорливым ручейком, то неспешная и спокойная, знакомила студентов со старинными сунскими обычаями и повседневной жизнью, то и дело вынося на бережок звонкие, словно омытые светлой ручейной водой, «камушки» живого народного языка района, находящегося на перекрестье различных вятских традиций: «карто́сище» — картофельный огород, «воло́дки» — зубки чеснока, «толы́» — глаза, гляделки, «восе́ть» — недавно, «ой, сколь до́лго...» — давно...
«На осо́бинку» шли рассказы о календарных праздниках. Зимние Святки с гаданьями — «страшны́е вечера». В ночь на 7 января наливали полные вёдра воды, дужки соединяли замком, запирали, ключ клали под подушку, чтобы увидеть во сне жениха. Старшие пугали девушек: ночью чёрт приходит теребить за волосы, ключ отбирает и вёдра отпирает. Значит, ой как не скоро замуж выйдешь.
Забирались в подполье, взяв с собой курицу и петуха, кормили зерном, поили водой со сковороды, ставили зеркало, сыпали уголь и наблюдали, как они себя поведут. Если петух будет курицу обижать, прогонять от еды и питья — значит, жди того же от мужа.
«Схватывали» наугад, завязав себе глаза, овечку из стада: белая или чёрная — так пытались угадать цвет волос будущего жениха. Под горшок прятали мелкие предметы и вытаскивали, пытаясь определить, кем будет работать жених: шило — сапожник, иголка — портной...
В обычае было и старинное подблюдное гаданье, с исполнением текстов в строго обязательном порядке. Традиционная начальная строфа:
Ходит Илья по лужечику,
Считаёт Илья да суслончики:
Да во первом порядочке сто суслончиков,
Во втором-то суслончике тысячу,
Во третьём-то порядочке сьметы нет.
С пе́рва порядочка пиво варить,
Из другого порядочка хлеб пекчи,
А из третья порядочка вино курить.
Наверное, не случайно обряд сунского подблюдного гадания начинается этой строфой, где в богатом урожае заложено всё нужное для будущей свадьбы и будущей жизни... А там уж поётся всякое — кому что достанется, под что тебе колечко вынется — сбудется, не минуется:
Идёт ли кузнец из кузенки, И́лею,
Несёт ле кузнец золотой венец, И́лею,
Кому ета песенка достанется,
На сча́стливого да на заветливого, И́лею...
Ходит пиво на дрожжах,
Не удоржишь на вожжах, И́лею,
Кому ета песенка достанется,
На сча́стливого да на заветливого, И́лею...
С удовольствием вспоминали участницы беседы о масленичном веселье. «Городо́к» — масленичная горка, крутая, высокая, с неё катались на вениках, лазили за подарками по шестам... Катались и на «кружа́лах» — к столбу цепляли верёвки, а к ним — салазки, катившиеся по ледяному жёлобу посолонь. На Масленицу мужики пели «на горе́» какие-то старинные песни. А бабы наряжались мужиками. Целые семьи и весёлые дружеские компании рядились солдатами, цыганами и так ездили из деревни в деревню, шутливо пугая народ. Позднее в деревне Стано́говщина Фаина Ивановна Степанова и Елена Семёновна Стародумова рассказали нам, что для масленичного ряженья верхнюю одежду обвешивали вениками, а чтобы закрыть лицо, делали берестяные маски (но никто их не хранил, «жга́ли» в конце праздника). В «городо́к» со всей деревни стаскивали «омоло́ты», «обмоло́тки» (пустую солому без зерна, а в широком смысле — любое ненужное старьё), чтобы устроить жаркий зимний костёр на проводы Масленицы. А за нею уже ждало строгое «большое гове́нье» — Великий пост.
Обходные «виногра́дья», восходящие к новгородским истокам вятской народной культуры, пелись в сунской традиции не только на Рождество, но и летом — на Троицу, в Духов день. И, как и по всей России, водились «круги́» — троицкие хороводы. «Я в круга́х не росла», — с сожалением отмечают те, кто родился позже, в
В памяти старшего поколения участниц беседы ещё отчётливо сохранялись старинные сунские свадебные обычаи и песни. Свадьба — по-местному «сва́льба», «сва́лебка»... Ситуация нежданного сватовства разыгрывается в песне А. В. Дрягиной, плавно и уверенно выводящей непростой старинный напев:
Как над речкой, речкой, над речушкой быстрой
Стаела берёза да белая, кудревата,
Белая, кудревата да с комлю комлевата,
Никто к той берёзке не спойдёт и не сподъедёт,
Сподходили-сподъезжали да всё тарговцы
[Всё тарговцы], все ой чернобровцы...
«А сколько лет вам, Анастасия Васильевна?» — «Мне-то малё́хонькё! (Смешок). Девятый десяточек пошёл...»
На девичнике считалось обязательным «пореветь» — поплакать, чтобы не пришлось плакать, живя в семье мужа. Чтобы «плакала пуще», невесту «клебя́т» — поют печальные песни о расставании с родной семьёй и о будущей замужней жизни:
Дай, мамушка, ноченьку поспать,
Дай-ка, родимая, другу́ полежать,
Выйду я взамуж, да боле не дадут,
Свёкор да свекровьюшка все журят-бранят,
Невестка, золовьюшка работа́ть велят,
Работать на полюшке, пороба́тывать,
На родиму сторону не поглядывать.
На родимой стороне есть отец и мать,
Есть отец и мамушка, есть и братовья́,
Я сержусь на мамушку, в гости не пойду,
У родимой мамушки садик посушу...
Невеста «ревёт» — причитает, просит родителей не отдавать её чужим людям:
Ой ты, милая моя подруженька,
Ты начни-ка ту песню жалобную,
Расклеби́-ка ты моих родителей...
Причетами сопровождалось и последнее заплетание девичьей косы. Но причитать ведь надо умеючи! Старинное искусство причитанья помнят лишь самые старшие участницы записи. И вот Анастасия Васильевна заводит плачущий, надрывно голосящий причет невесты:
Ой ты, милая подруженька,
Заплети ты мене русу косыньку,
Завяжи-ка ты на тридцать три узла,
Чтобы алая ленточка не выпала,
Коса (краса) девичья у меня не спа́ла...
Во время последующего расплетания косы невеста сидит на стуле, на подушечке, девушки — по лавкам, а сваха расплетает девичью косу.
Переломный, рубежный между прежней и новой, девичьей и женской жизнью момент свадебного действа — приезд свадебного поезда за невестой. Его отмечала традиционная песня «Не было ветров». Анастасия Васильевна Дрягина сурово и торжественно запевает обрядовый напев. Анисья Романовна Попцова подхватывает верхний голос — вначале как бы наугад, дрогнувшим, срывающимся, почти причётным тембром. Но уже к концу первой строфы голоса сладились и повели двухголосие размеренно и непрерывно, как будто не было шести десятилетий прожитой с тех давних пор жизни, как будто свадьба была вчера:
Не было ветро́в, ой, не было ветро́в,
да вдруг надунули, вдруг надунули,
Ой, не было гостей, ой, не было гостей,
да вдруг наехали, да вдруг наехали...
Всю свадьбу вёл и веселил дру́жка — знаток и изобретатель бойких приговорочек, играючи связывающий рифмами и ударениями озорные цепочки так и катящихся друг за другом слов:
«Друженька через порог едва ноженьки переволок. Видел пол, потолок — потолок дубово́й, пол кленово́й... Здесь ли сват молодой? — Здесь, матушка, здесь! Не думали, не гадали — в один день угадали! Сватушка... со своим полудружьем... приспотели... Прииспи́ть захотели! Друженька приспотел, пить захотел... Подайте хоть мне по рюмочке винца да по кружечке пивца!»
«Дружить» (быть дру́жкой) — должность почётная, но, помимо незаурядного таланта, требующая опыта и разнообразных умений. Этому учились, помогая старшему, ведущему обряд: «Полудружье-то ишшо... помощник-от его...»
Тысяцкий — почётная свадебная должность, в ней обычно выступал крёстный жениха. За застольем тысяцкий садится рядом с женихом, сваха — рядом с невестой. На свадьбе свахе и тысяцкому почёт особый — с подковырочкой: денежку надо подать, чтоб не корили, а хвалили!
Свахонька суреди́ха, ой, суреди́ха,
Всю ты свадебку суреди́ла, ой, суреди́ла,
Поезжанушек всех нарядила, ой, нарядила...
Уж ты, тысячкой, догадайся, ой, догадайся,
На резвы́е ножки, ой, выздымайся, ой, выздымайся,
Во кармане деньга шевелится, ой, шевелится,
Да на рёбрышко станови́тся, ой, станови́тся...
Но поются эти шутливые слова корильной песни всё на тот же строгий и величавый обрядовый напев.
А там — жизнь как жизнь, как у всех. Разным житейским ситуациям соответствовали свои приговорки: «у каждых воро́т свой поворот!»; «не поволокло́» (не сошлись, не повезло, не поладилось, не получилось)...
Чётко разграничивали своё и чужое. О незнакомой песне скажут строго: «На нашем пласту́ не заво́жено!» Но всё-таки городская лирика различного происхождения и разного художественного уровня проникала и в сунскую песенную традицию.
При этом городские поэтические тексты пели по-своему. Даже и в конце ХХ века старшими исполнительницами некоторые «романсы» могли распеваться почти как «долгие» — в сочетании куплетной основы со свободой и широтой дыхания, фразировки и распева старинного протяжного многоголосия. Городские романсные напевы пожилые сунские исполнительницы рубежа 80–90-х годов ХХ века знали, но не любили их: «Больно ча́сто!» То есть мелко, дробно, суетливо... Не по-настоящему, не по-местному, не в полную силу, словом — неинтересно петь.
Сунскую «до́лгую» на городские слова запевала Пелагея Кузьмовна Обухова:
Над серебряной рекой да на златом песочке
Парень девицу стерёг, да потерял следочек.
Там следов знакомых нет, да нет их, не бывало...
Во приятной тишине да море взволновалось,
Да море взволновалось, да широко раздалось.
«Вот мы вам поём, дак нам по талонам дадут?» — «Не по талонам, а по тола́м!»
Развеселившись, участницы беседы вспомнили озорные частушечные припевки — «присказу́льки под пляску»:
Голова моя кружится,
пойду к доктору лечиться,
Доктор спросит:
— Чем больна?
— Семерых люблю одна!
В 1960–1970-е годы старинные праздничные забавы кто-то додумался искоренять как проявления «бескультурья»: доярки под Новый год прошлись по улице с частушками и пляской, в конторе их оштрафовали. Да, похоже, досталось кому-то в тех частушках... Многое просто уходило, забывалось само с годами.
«Эх, лет бы 30 тому назад! За памятью бы сходить хоть ко ключику бы холодному...»
А 2 июля в селе Краснополье нам рассказывала о старине и пела Евдокия Матвеевна Зыкова (1919 г. р., родом из деревни Перелаз). Яркий, талантливый, разносторонне активный человек, Евдокия Матвеевна три года была на фронте Великой Отечественной войны. Оттуда принесла с собой драматические военные песни: «На опушке леса старый дуб стоит, а под этим дубом партизан лежит...». С ними перекликается рекрутская песня времён Первой мировой: «Последний нынешний денёчек...».
Пела Евдокия Матвеевна и традиционнные хороводные песни («Что ли мило́й наш хоровод да кто в нём ходит, гуляёт»), которые обязательно «на голоса надо петь, а когда один голос, то не то и не так!»
«На голоса» пелась и старинная хороводная «Как по тропке, ой да по тропинушке». Её героиня — «девка-малолеточек», отгадавшая три загаданных парнем мудрёных загадки:
Как по тропке, ой да по тропинушке
Идет девка, ой да малолеточек.
Что за ней парень да бел-кудрявчетой,
Он кричит-зычит да громким голосом:
«Ты постой, постой, девка, ой да малолеточек,
Загону тебе я три загадочки:
Что чего растёт, ой да без кореньица [камень]
Что чего шумит, да ой без ветрийца [река]
Что чего цветёт, ой да без расцветика...»
Во время пения парни разбирали девушек, под песню ходили с ними парами в хороводе. «В конце поцелуются и расходятся...» К сожалению, Евдокия Матвеевна уже не смогла вспомнить ни ответ на третью загадку, ни окончание текста и сюжета песни.
Многоголосная певческая традиция старой Суны была усвоена рассказчицей в юности, в локальном варианте — в деревне Перелаз. Это Евдокия Матвеевна особенно подчеркнула, вспоминая старинную севернорусскую хороводную песню «Как по морю, ой да морю синему»: «Мы её так пели... а теперь уж застряла в Краснополье, так и не глядим ни на чё...» И в её словах сожаление об ушедшей юности и подругах смешалось с глубокой затаённой печалью об исчезнувшей красоте ушедшего из современной жизни старинного сунского многоголосия.
То же относится и к одной из основных песен свадебного обряда — «Не было ветру, вдруг наве́нули...», во время исполнения которой «невеста бросается на колени и плачет».
Показывала Евдокия Матвеевна и песни календарных обрядов: подблюдную «И́лею» («Идёт таракан по завалинке, несёт добра на мочалинке» — эта песня — к бедному, бестолковому жениху) и вечерочную («По логу, логу вода с песком»). «От Рождества до Крещенья две недели вечеринки. Парень выбирает, в это время ему поют...»
Неизбежная трудность семейной женской жизни, по сравнению с девичьей волей, в старинных свадебных песнях воплощалась с высоким и сдержанным драматизмом. Современный песенный текст на ту же тематику комически снижает пафос переживаний героини своей грубоватостью и бытовой непоэтичностью языка:
Она девчонка вышла взамуж,
Кругом обло́жилась детьми,
Один кричит: «Дай, мама, чаю!»
Другой кричит: «Я спать хочу!»
А муж, как демон на диване,
Кричит: «Дай трубку с табаком!»
[А если сразу не успеешь,
Грозит немытым кулаком!]
Ближе к концу беседы была исполнена одна из песен-баллад более поздней лирико-бытовой традиции, не всегда высокой по качеству текстов, но, как правило, весьма насыщенной по эмоциональной окраске событий сюжета. «Как на кладбище Митрофаньевском» — страшная история об убийстве маленькой девочки собственным отцом по наущению жестокой и жадной мачехи. Самой исполнительницей песня была охарактеризована как нечто общеизвестное: «Ну, эту-то все знают!» Исполнение и слушание подобных баллад не только утверждало нехитрую семейно-бытовую мораль, ставящую жизнь беззащитного ребёнка выше личных страстей безвольного отца, но и служило своеобразной разрядкой нервного перенапряжения, копившегося в нелёгком семейном и трудовом быту. Интересно, что это одна из немногих «ми́рских» песен, принятых в репертуар вятских старообрядцев: в их понимании дикое и отвратительное детоубийство — знак растущей греховности окружающего мира, которой нужно всеми силами избегать.
И надо было видеть, с какими распахнутыми глазами слушали сунских исполнительниц наши девочки-студентки! Уже недавно, спустя, как в сказке, 33 года, при встрече с одной из участниц поездки в Суну, мы заговорили об этой поездке. И я увидела в глазах собеседницы знакомый солнечный простор и свет июльского сунского поля, и словно зазвучали голоса сунских бабушек, их неспешный рассказ про старину и вьющийся нитью старинный напев...
